Текст книги "Тайна наложницы"
Автор книги: Шахразада
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Свиток одиннадцатый
Быть может, некое чувство, мелькнувшее в глазах Гаруна, нашло свой ответ в душе Ананке. Ибо миновал день, пришел вечер, но она все не могла забыть взгляд светлых глаз юного халифа, его сильный стан и мудрый лик, более приличествующий зрелому повелителю.
– Где ты, мой халиф?
И, словно в ответ на ее слова, раздались шаги по садовой дорожке. Кто-то шел, стараясь не нарушить волшебной тишины этой летней ночи. Красавица посмотрела вниз, и сердце ее замерло. Всего в десятке шагов стоял халиф, так и не покинувший Верхнего сада, уже почти опустевшего. Ананке хотела было скрыться, чтобы не выдать своего волнения, но в этот миг Гарун увидел силуэт девушки.
«Она ждет меня!» Сознание этого наполнило необыкновенным огнем душу юного халифа, а в чреслах зажгло жажду такой силы, что Гаруну едва удалось сдержать стон. Он понял, что теперь, когда она так близка, ничто уже не остановит его, не сможет помешать счастью соединения двух сердец, столь легко принявших друг друга.
Словно сама по себе, отодвинулась последняя преграда, что разделяла Ананке и Гаруна.
– Я пришел, прекраснейшая…
Нежные прохладные пальцы едва коснулись губ халифа. От ее прикосновения, легкого, как касание пушинки, он содрогнулся. Необыкновенная сила, что до времени спала, в этот миг ожила и обожгла обоих огнем разгоревшегося желания.
Его глаза были наполнены страстью и желанием, не столько плотским, сколько желанием души. И страсть его сверкала, словно наибольшая из драгоценностей, какую только мужчина может подарить женщине.
– Я пришел, потому что не мог не прийти. Я почувствовал, что здесь мое место. И если ты меня прогонишь, я свернусь у твоего порога, как пес. И буду ждать того мига, когда ты позовешь меня.
– Тебе не придется ждать… Если бы ты не пришел сейчас, я бы пустилась на поиски тебя сама.
И слова уже оказались не нужны. Только его губы на ее губах, его руки на ее теле. Девушка наслаждалась этими прикосновениями, она как бы вспоминала и узнавала своего единственного. Движения халифа становились все смелее. Сначала на пол упала шелковая накидка, на этот раз теплого кремового цвета, потом просторное платье, расписанное журавлями и лилиями, – дар далекой страны Канагавы… Ананке, более ни о чем не думая, помогла Гаруну избавиться от тяжелого халата, затканного диковинными цветами. Чалма с огромным камнем, казалось, сама легла на низкий столик у окна. Исчезла тончайшая рубашка, и глазам девушки предстало обнаженное тело ее повелителя. Несколько мгновений она молча любовалась этим изумительным произведением природы, не в силах коснуться его. Но халиф словно разбудил ее, стянув через голову вышитое нижнее платье из алого шелка. Ананке предстала во всем блеске своей юной красоты. Она грелась в обожающем взгляде, которым ее окутывал Гарун.
Халиф еще никогда не чувствовал себя таким свободным. Одежда ему бы сейчас мешала. Он не стеснялся ни своей наготы, ни откровенных взглядов, которыми его окидывала девушка.
– Ты так прекрасен, о владыка…
Но договорить Ананке не смогла – нежные губы халифа коснулись ее губ. Этот поцелуй яснее любых слов сказал о чувствах Гаруна. Голова у Ананке закружилась, и она отдалась во власть сильных мужских рук.
Нежные касания становились все смелее, поцелуи все настойчивее. Казалось, что халиф пытается одной этой ночью наверстать те долгие ночи, что провел без нее.
Гарун несмело коснулся ее груди. Ананке подалась навстречу этой ласке, и положила обе ладони на плечи халифа. Почувствовав жар ее желания, Гарун прижался к ней всем телом. И Ананке пронзило невыразимое ощущение: вот так могли соединиться только две половинки одного целого! Девушка хотела бы еще насладиться этим неземным чувством, но в Гаруна словно вселился демон. Он гладил и целовал ее так неистово, что Ананке даже испугалась такого напора.
Гарун стал другим – возбужденным и порывистым, но ее тело с готовностью отвечало ему. Когда он принялся посасывать ее груди, сладкое наслаждение обожгло красавицу. Кровь запульсировала в такт его касаниям.
– Да! Да! – выдохнула она, погружаясь в океан бурлящих чувств. Жаркая волна обожгла низ живота. И, словно почувствовав это, губы халифа стали опускаться все ниже. Ананке чувствовала, как после каждого их прикосновения ее окатывает жаркая волна желания. Лоно ее наполнилось соками, и она мечтала о том миге, когда их тела соединятся воедино. Словно подслушав ее, Гарун прошептал:
– Не торопись, прекраснейшая! Я так давно ждал этой ночи…
Его язык нежно ласкал ее бедра. Ананке откинулась на ложе и наслаждалась его ласками, умелыми и робкими одновременно. Губы халифа приникли к ее средоточию желаний, и Ананке вскрикнула от жгучего наслаждения. Какое-то странное веселье всколыхнулось в ней. Она выпрямилась на ложе и начала играть с самой изумительной игрушкой, с которой только может играть желанная и жаждущая дева. Она нежно поцеловала прекрасный в своем возбуждении жезл страсти, затем прошлась языком от его корня вверх. Халиф изогнулся и охнул от наслаждения.
«О нет, мой повелитель! Это тебе придется потерпеть! Сейчас моя очередь наслаждаться!»
Прикосновения Ананке становились все смелее. Она никогда еще не испытывала такого удовольствия, даруя наслаждение другому. И наконец настал миг, когда терпеть эту сладкую муку больше не было сил.
Халиф упал на ложе, увлекая девушку за собой. Он начал неистово целовать ее тело, открывавшееся ему в ответном порыве не менее пылкого желания.
Им показалось, что когда-то этот путь они уже проходили вместе. И это ощущение наполняло каждое прикосновение новым, глубоким смыслом. Так соединяются не неистовые любовники, но люди, глубоко любящие друг друга.
Волна наслаждения вновь накрыла Ананке, и она закричала от восторга. Девушка ждала мига соединения их тел, и наконец ощутила любимого на себе.
Чувство, охватившее Ананке, было невероятным. От каждого его прикосновения, каждого вздоха она вздрагивала, стонала, металась. И вот его жезл желания нашел долгожданный путь и погрузился в горячее лоно. В этот миг девушка раскрыла глаза и увидела в глазах Гаруна жгучую страсть. Услышав, как гулко бьется рядом с ее его сердце, она не смогла сдержать благодарных слез. Ананке хотелось сказать, что ради него она готова на все, но вместо этого ее губы прошептали совсем другое:
– Ты меня любишь?
– Я безумно люблю тебя, – ответил Гарун. – Я любил тебя уже тогда, когда еще не знал тебя. Люблю сейчас, зная, что ты создана лишь для меня.
Ананке смотрела на некогда суровое лицо, поражаясь красоте, которую любовь придала его чертам. Глаза халифа сияли, скулы смягчились, на губах играла улыбка. Он будто светился изнутри. Даже соприкосновение их тел стало другим.
– Я люблю тебя, мой повелитель. Возьми же меня! Я должна чувствовать, насколько явь бывает прекраснее самого сказочного сна!
Он улыбнулся и быстро поцеловал ее в губы.
– Конечно, любовь моя. Сейчас все наяву, мы не спим, и жизнь куда прекраснее наших снов.
Ананке почувствовала, как осторожно начал двигаться в ней Гарун. Он входил медленно, слегка продвигаясь вперед, затем снова уходил назад, но она ощущала в себе его жар. С каждым толчком он пробирался вперед, и это дарило ей удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение. Он заполнял ее всю и открывал так, как этого не могло сделать ничто другое.
– Ты такой сильный, – задыхаясь, прошептала Ананке.
– Только когда я с тобой, – ответил Гарун. – Я не знал, что любовь может сделать меня таким сильным. Ты даришь мне настоящую жизнь. – Он снова приблизил к ней свое лицо, прижался к ее губам, и его язык проник в ее рот.
С каждым движением принца Ананке чувствовала, как расширяется ее сердце, выпуская любовь, которая потекла свободным потоком, омывая ее и Гаруна. Этот чистый родник захватил их обоих, смыл на какое-то время заботы о будущем. Они были вместе и любили друг друга.
Гарун погружался в нее все глубже, но девушка видела, что он сдерживает себя: его руки дрожали, неровное дыхание вырывалось с хрипом.
Ананке молчала. У нее не было слов, она задыхалась от нахлынувших чувств. В эту минуту ей хотелось только одного: чтобы между ними не было никаких преград, никаких ограничений. Обхватив его ногами, она резко выгнула спину. Одно быстрое движение – и они сошлись в единое целое.
Два сладостных стона слились в прекраснейшую музыку наслаждения. Это был голос самого восторга, голос любви и счастья. И в этот момент на них пролился необыкновенный свет, который несет в себе величие причастности к тайне бытия.
«Она моя. Прекраснейшая из женщин, что когда-либо рождались под этим небом, дарована мне».
Гарун любовался уснувшей Ананке. К халифу же сон не шел. Истома, что овладела его телом, коснулась и его разума. Теперь юноша просто наслаждался тем, что его греза оказалась не мечтой, а вполне реальной женщиной.
Свиток двенадцатый
Первые лучи солнца позолотили шелк широкого ложа. Черные волосы красавицы рассыпались роскошными волнами, грудь легко вздымалась, а улыбка была так нежна, что сердце Гаруна сжималось от счастья.
«Благодарю тебя, Аллах милостивый и милосердный! На свете нет мужчины счастливее меня. И я прошу лишь одного: дай мне силы всегда быть рядом с этой женщиной, стать ее защитником и утешителем!»
И словно в ответ на эти горячие слова, ослепительные солнечные лучи пролились в опочивальню. Золотой свет благословения вызвал слезы на глазах халифа.
Девушка, словно почувствовав это, подняла ресницы.
– Ты плачешь, мой повелитель?
– О нет, сие есть слезы радости, моя краса. Я молил Аллаха всесильного и всевидящего, чтобы он даровал мне долгие годы рядом с тобой…
Красавица почему-то отрицательно покачала головой.
– Увы, мой халиф. Все будет иначе. И совсем другой женщине суждено пройти рядом с тобой по этой жизни.
Гарун привстал на ложе.
– Отчего ты так говоришь, моя мечта?
– Ибо знаю, что будет именно так. Отчего я это знаю? О, ответ на такой вопрос займет не одну минуту. Однако ответить все же необходимо, ибо что должно было случиться, случилось именно так, как было предсказано.
Девушка уютно устроилась на подушках, щедро устилавших драгоценный ковер. Непонятно, когда она успела одеться, но теперь куталась в изумрудную бархатную шаль, которая бросала бледные тени на ее нежно-персиковые щеки.
– Я расскажу тебе, о повелитель, лишь часть предлинной истории. Расскажу так, как может рассказать сказку мудрая сказительница, пусть предмет ее повествования далеко не всегда щадит чувства слушателей… Произошло это в невообразимо далекие времена, когда в мире было множество богов, каждый из которых имел своих почитателей и жрецов…
Глаза Ананке чуть подернулись дымкой. Так бывает, когда человек уносится в мыслях далеко от сего места.
– За поворотом тропинки показался дом из крепкого серого камня, невысокий и небогатый. Безотчетная хмельная радость заставила художника Ипполита ускорить бег и с порывом ветра буквально взлететь по склону холма. У ограды, сложенной из неотесанных кусков песчаника, он остановился. Сердце его неистово билось.
Над головой слабо шелестела серебристо-зеленая листва олив. Внизу размеренно плескалось, разбиваясь о камни, море. Легкая белая пена металась вокруг громадных валунов, будто пыталась нарушить их тяжелую неподвижность.
В этот час, когда вместе с тишиной на землю ложились тени сумерек, берег опустел; окраина городка с редкими домами, разбросанными среди садов, выглядела совершенно безлюдной. Все ушли на праздник к храму Деметры, высившемуся у дальнего, выбеленного ветрами обрыва. Ипполит взглянул на закрытую дверь, похожую на темную впадину под навесом крыльца. Он бежал всю дорогу и пришел слишком рано: еще не совсем стемнело. Молодой скульптор вернулся к морю и устроился над обрывом за кустами, думая о той, в ожидании которой так нестерпимо медленно тянулось время.
Ананке… Нежно и таинственно звучало имя, так много оно обещало, но было пустым звуком, пока он не увидел ее.
Когда родилась его тайная мечта? Когда он стал задумываться о сущности женской красоты и ее воплощении? Когда начал тосковать о встрече с красотой живой и мудрой, в которой слились бы воедино его любовь и создание задуманного?
Как же давно это было! Он встречался со многими женщинами, но ни одна не соответствовала той, чей образ уже начал оформляться в его воображении. Образ этот собирал воедино черты самых разных девушек, ибо каждой из них все же чего-то не хватало…
А разве сам он представлял, что ему надо? Только всесильная и нежная Афродита могла научить его, проведя через испытания, облагородив настоящее и смыв наносное…
Никто не замечал тоски скульптора. Тысячи людей знали и любили Ипполита, победителя в беге на Истмийских играх и в плавании к Черным Утесам на прошлогоднем празднике Посейдона. Знали как ваятеля, создавшего Афродиту-Уранию, что украшает сейчас афинский Керамик – изумительной красоты деву с поднятым вверх лицом, устремившую взгляд в небо и подставившую свою обнаженную грудь льющемуся свету бесчисленных звезд.
Не меньшая ходила слава и об Ипполите-любовнике, о горячей страсти которого не могли забыть ни огненно-рыжая Мирике, избалованная, нежная и капризная афинянка, ни чернокудрая Аллион из Милета, прозванная Дикой Кошкой, – эти две знаменитые гетеры эллинского мира, подлинное украшение Ойкумены. Не забыли его и многие женщины Коринфа и Аттики, Кипра и Ионии…
– Прости меня, о прекраснейшая, но ты же говоришь о юноше… А я все жду рассказа о деве.
– Не перебивай, о великий халиф. История длинна, и я щажу тебя, не начав ее с того мига, когда матушка Ипполита подарила своего малыша миру. Теперь же молодой ваятель был пусть и знаменит, но еще достаточно молод, чтобы искать не утешения для чресл, но отраду для взора и духа.
Никто не заметил, что томительная сила Эроса, истинного владыки Эллады, как и каждого человека под этими небесами, породила глубокую печаль в душе Ипполита. Ту самую печаль, что живет в настоящем художнике, изнемогающем в усилии понять, ухватить и удержать мимолетное, создавая вновь и вновь отблески, изгибы и всплески прекрасного, всего на миг открывающиеся глазам и сердцу смертного. Они исчезают быстро и навсегда, растворяясь в привычных глазу и сердцу чертах обыденного, теснящегося кругом мира… Борьба с таинственными, непонятными, но неизбежными законами времени, с вечным изменением мира, со смертью даже, когда утрачивается то, что мило, а мило художнику только прекрасное, столь часто оказывается бесплодной… Не хватает божественного вдохновения, меркнет свет, и художник, жалкий и измученный, простирается на земле без сил и желаний, полный отчаяния…
Ипполит был подлинным сыном Эллады и высшее выражение красоты видел в прекрасном и желанном теле женщины. Женщины, имеющей столь великую власть над лучшими мечтами мужчины, что одно ее появление способно превратить пустыню в благоухающий сад.
«Но в чем тайна этой власти? Что такое красота женского тела? Отчего красиво одно и некрасиво другое?» – пытался понять Ипполит.
Как искусный ваятель, он хорошо знал, что ничтожнейшая разница в изгибе линии способна превратить прекрасное в безобразное или, наоборот, сделать некрасивое очаровательным. Почему же эта небольшая разница то непривлекательна, то дивно ласкает взгляд и осязающие пальцы? Почему красивы только немногие пропорции тела и лика, остальные же, а их бесчисленное множество, безошибочно отвергаются даже невежественным человеком? Есть красота, нравящаяся немногим, но есть и такая, перед которой склоняется любой мужчина, которой восхищается любая женщина, застывает в изумлении еще ничего не изведавший юнец…
«Как мне, смертному, понять эту истинную, безусловную красоту женщины, созданную богами как высший дар, утешение и счастье для смертного сына земли?» – спрашивал сам себя юноша.
Как создать ее воплощение в статуе, что была бы прекрасней, чем Урания, более зовущей и властной, чем Анадиомена, изваянная Праксителем, более чарующей, чем Аэлла-амазонка, созданная Леохаром?
В памяти Ипполита стали сменяться картины его недавнего, но более чем поучительного странствия через знойную дымку ливийских берегов, по воле чистого ветра Крита, через темную зелень кипрских рощ…
…Шествие красивых гетер в прозрачных одеждах или совершенно обнаженных на набережной Александрии… Танцы влюбленных друг в друга женщин на укромных полянах Лесбоса… Бег нагих девушек с факелами во время Тесмофорий… Хоровод очищения красотой – Гормос – на площадях лаконских городов… Тайные празднества Посейдона и Коттито на Крите и в Микенах…
И везде, как символ чистого Эроса Эллады, далекой от варварского стыда перед красотой, – нагая молодость, стройная, гордая, ничем не стесненная и уже только этим красивая…
В святилищах древних разрушенных храмов, на стенах больших пещер, на откосах гладких скал Ипполит не раз встречал уцелевшие изображения в виде статуэток, фресок, очерченных грубыми бороздами рисунков. И в те далекие времена поклонялись женщине, служили ее красоте. Древние не достигли искусства Эллады, но в верных линиях, правильных расчетах безошибочно замеченной пропорции угадывались настоящие, вдохновленные богами мастера. Вначале Ипполиту казалось грубым и несовершенным восприятие красоты женщины, о котором говорили изображения древних. Но постепенно молодой ваятель понял, что творцы в далеком прошлом своим тысячелетним опытом постигли многое и, хотя не смогли точно передать гармонию форм тела, оказались ближе к тому, чтобы выявить саму сущность женского очарования, чем он, наследник многих поколений мастеров Эллады.
Ипполиту казались бледными и невыразительными скульптурные каноны Эллады, созданные и утвержденные великими ваятелями, его учителями – Фидием, Поликлетом, Лисиппом…
Творцом образа женщины стал Поликлет, взявший моделью знаменитую бегунью Левкофрис. Лакедемонянка с узкими бедрами, широкими плечами и грудью, с броней толстых мышц вокруг талии, показалась Поликлету истинным соответствием идеалу эллинского мужа, воссозданного им в статуе Копьеносца. Поликлет ошибался в своем стремлении к сходству там, где требовалась противоположность. Но влияние великого мастера сделало свое дело, создав моду… Даже Пракситель изваял Афродиту, взяв за образец чудесное, гибкое и сильное тело своей возлюбленной, знаменитой гетеры Фрины, но потом изменил статую, поддавшись установленным требованиям. Рассказывали, что это стоило ему любви Фрины, которая стала покровительницей безвестного художника из Ионии. Тот создал статую Афродиты-Астарты, ни в чем не уступавшую прославленным творениям Эллады, взяв за образец тело красавицы гетеры. Фрина велела отлить ее из серебра и подарила храму Афродиты в Пафосе.
Узнав об этом, Ипполит впервые увидел путь к решению мучившей его задачи. Афродита и Астарта… Это соединение древних канонов, знания Крита и Востока с утонченным эллинским искусством, сочетавшимся с пониманием жизни, Эроса и красоты, с умением воплотить его в камне и металле…
Как же случилось, что в Элладе, где царствуют любовь и женщина в своих двух чудесных ипостасях – прекрасной богини и умной гетеры, – художники не создали образ, передающий все очарование, власть и могущество женщины? Образ, который заставлял бы замирать от восхищения, томиться светлой печалью, бесстрашно устремляться в неведомую даль… Образ, воплощающий могучее плодородие матери-земли – вечную силу возрождения, бессмертие потока жизни и вечную борьбу за обладание, выковывающую в мужчине самые лучшие и сильные качества…
Как далеки от этого образа юные, острогрудые, смелые девушки эллинских скульптур… еще не женщины – цветы, а не плоды. Только недавно поэты эллинского народа стали воспевать вместо мирта, символа юной женщины, гранатовое яблоко как символ прекрасной женской груди. Прекрасногрудая Ананке…
И Ипполит создал свою Красоту, пусть пока лишь мысленно. Однако необыкновенной силы его воображения и поразительной памяти художника, не упускающей даже мельчайших подробностей, вполне хватило, чтобы узреть статую, не имеющую равных себе под этим прекрасным небом. Такой, какой увидел впервые на морском берегу в грохоте бурного утра ту самую, доселе неизвестную ему Ананке…
– И вновь, прости меня, изумительнейшая, я перебью тебя. Должно быть, ваятель сей был немного безумен?
– Подлинный художник всегда немного безумен, ибо его ведет за собой великая цель, а потому он не может оглядываться на мелочи. Беда наступает тогда, когда безумие художника перерастает в одержимость. Когда цель и способы ее достижения заменяют в разуме творца весь остальной мир. Об этом я и расскажу тебе, нетерпеливый владыка…
– Массивные морские валы росли, заворачивались, маслянисто сверкая на солнце и расплескиваясь широкими пенными разливами на крутом и плотном песке. Ипполиту, плывшему от далекого мыса, надоело бороться с волнами. Он быстро направился к берегу, улучил момент и очутился на песке по колено в пенящейся воде. Художник не заметил, что несколькими мгновениями раньше сюда, в уютное и защищенное от ветра место, устремилась купающаяся в одиночестве девушка. Она отошла от пенных бурунов, изогнулась, чтобы выкрутить волосы, и тут же с легким испугом выпрямилась, когда из пены бурлящего моря перед ней внезапно возник Ипполит. Они застыли друг перед другом, обнаженные, словно боги, на пустом берегу.
Дыхание молодого скульптора остановилось. Неведомая красавица была той самой мечтой, живым воплощением древнего канона женской красоты, идеалом во всем его совершенстве, которого он так себе и не представил!
Капли воды блестели на гладкой, загорелой до смуглости коже. Груди девушки, как широкие опрокинутые чаши – в безупречном соответствии с идеалом, – чуть более низко расположенные, чем по-правильному, напряглись. Сморщившиеся от холода соски приподнялись вверх и казались гранатовыми зернами на розовом золоте загара.
Точеные руки невольно прикрыли грудь и треугольник лона неизменным жестом Афродиты, рожденной морем, но не смогли спрятать ни тонкой гибкой талии, ни крутых изгибов широких бедер, резко суживающихся к круглым коленям.
Стройные ноги незнакомки показались скульптору тщательно выточенными из слоновой кости. Не слишком тонкие, но ни на волос толще, чем требовалось, чтобы это сильное тело могло быстро и легко бегать… они были даже излишне изящны по сравнению с мощью бедер и грудей. Как и эти тонкие щиколотки, по которым стекали струйки воды вперемешку с песком…
Ипполит взглянул прямо в лицо девушке и понял, что она еще полна дерзкого задора после победной игры с волнами. Но в удивленном взоре больших темно-голубых глаз вспыхнули искорки гнева. Прямые тонкие брови сердито сошлись на переносице. Ипполит покорно, с тоскливым вздохом отступил на шаг и отвернулся к воде.
Спустя мгновение, ничего не слыша из-за мерного гула моря, скульптор внезапно почувствовал ужас потери, но, боясь спугнуть девушку, не смел обернуться.
– Где ты, не уходи, я хочу поговорить с тобой! – воскликнул Ипполит и сразу успокоился, услышав сквозь шум волн ее звучный голос:
– Я отойду за скалу, чтобы одеться. Одевайся и ты…
– Не могу, – вновь встревожился Ипполит, вспомнив, что его несложное одеяние лежит далеко отсюда, на большом камне мыса, – я должен принести одежду вон оттуда, подожди меня!
– Я должна идти.
– Подожди, я без одежды, я плыл издалека, мне очень нужно поговорить с тобой… как… как жить… Умоляю, подожди!
– Нет, – в ответе девушки послышалась насмешка, и Ипполит рассердился.
– Пусть будет по-твоему, но я буду с тобой говорить, хотя бы и так… – Он провел рукой по груди.
– Я помню, как ты шел нагим в венке победителя под взглядами тысяч людей. А здесь только я одна, – неожиданно рассмеялась девушка, – подожди, я сейчас…
Ипполит оглянулся. Дивное видение исчезло, и вода смыла с песка маленькие следы ступней.
Кто она? Новая гетера? Дочь знатного рода? Жена неведомого пока богача, лишь вчера приехавшего в Афины из Милета, Кносса или Крита? Все эти возникавшие друг за другом предположения скульптор отвергал сразу. В ней нет и отзвука той покорности желанию, которая столь ощутима в гетере… Надменные и богатые гетеры не станут купаться в бурю в удаленной бухте… Девушка знатного рода никуда не ходит без подруг и рабынь.
Загорелое тело незнакомки наводит на мысль о Кноссе или Александрии, где загар не считается недостатком… А ее речь! Настоящая аттическая, без спартанской резкости или ионической певучести. А ее голубые глаза – редкий знак Посейдонова рода, особенно здесь, на земле Эллады, где привычнее черные глаза, бездонные и, увы, зачастую лишенные даже видимости ума.
И она знает его! Видела его победу на празднике Посейдона, восторженное чествование… Значит, она афинянка? Загадка оставалась нерешенной. Девушка окликнула его, и Ипполит приблизился, полный благоговения перед ее красотой. Издалека, осторожно, тщательно подбирая слова, ваятель начал пояснять свою цель. Было трудно высказать все из-за нехватки слов, но вдруг художник убедился, что девушка понимает его. Окрыленный Ипполит забыл обо всем… Грохотали волны, в дивном, нездешнем ритме шуршала набегающая с волной на берег и катящаяся, опять-таки с волной, вниз галька.
Они сидели за огромным камнем на плотном песке, гудящем, как медный лист, сблизив головы, чтобы говорить, не повышая голоса. Но художник видел только большие глаза, доверчиво открытые и потемневшие от работы мысли, и в них был интерес. Иногда незнакомка отворачивалась и устремляла взгляд поверх камней и волн в хмурящуюся тучами даль. Тогда Ипполит любовался ее профилем: прямой нос, короткий и закругленный, полураскрытые губы небольшого рта, спутанные ветром пряди густых волос, наполовину скрывавшие щеку и маленькое ушко. Ипполит говорил о странствии, предпринятом им в поисках вдохновения, о древнем идеале красоты, о воплощении Эроса, духа Эллады, в женщине…
Юноша вздрогнул от похолодевшего внезапно ветра, увидел собирающиеся над морем тучи и рассмеялся. Ананке, так звали незнакомку, улыбнулась в ответ открыто и просто. Ощущение внезапно возникшей близости не исчезло, а усилилось, когда девушка простилась, в изумительном, совершенном жесте подняв безукоризненно красивую руку. Она предложила Ипполиту свой плащ, но скульптор отказался.
Ананке стояла на берегу, пока он, сбежав по песку, не окунулся в бушующие волны и не преодолел их, выдержав первые, самые опасные у камней, удары. Скульптор беззаботно поплыл к едва видневшемуся вдали мысу, где оставил одежду и особенно желанный в такую погоду плащ из ионийской шерсти – теплый, но невероятно легкий. Он наслаждался борьбой со стихией, ощущая прилив радостной силы. Неожиданная встреча с Ананке обещала многое… Ипполит был убежден, что сама Афродита снизошла к тоскующему и ищущему художнику, послав долгожданное воплощение его грез. Ни на мгновение не поверил Ипполит в то, что ему может не понравиться что-либо в Ананке, – порукой тому была неколебимая уверенность в своей находке, ниспосланной богиней, которая покровительствует любящим.
Ему не пришлось разочароваться и потом, ибо каждая встреча приносила лишь радость и утверждала создателя в своей правоте, побеждая строгую взыскательность художника. Сдержанность движений, прямая и легкая походка, теплота рук, слабый свежий запах тела – все было чудесно в этой девушке, все нравилось Ипполиту. Скульптор не уставал любоваться ею издали, когда она шла к нему. Ананке так открыто и гордо несла свои высокие крепкие груди, что они казались летящими впереди тела. В ее походке безошибочно узнавалась дочь приморской Аттики, наследница поколений здоровых людей солнечного берега, любящих наготу и чистоту омываемого морем тела! Она была дочерью того мира, который с незапамятных времен древнего Крита и божественной легендарной Атлантиды открыто принимал Эроса и превращал неизбежность и необходимость плотской любви в безграничную радость. Эта радость была в понимании желания, в остром сплетении мужской и женской сил, противоположных, но равных по своей мощи и всегда стремящихся друг к другу. А радость рождения здоровых, красивых и желанных детей любви…
И действительно, Ананке, нежная и гордая, открытая и недоступная, казалась богиней среди людей иного мира, с трусливой оглядкой крадущихся к чудесным дарам Эроса. Женщины Азии сутулят плечи, чтобы спрятать свою прекрасную грудь, как нечто постыдное или безобразное…
Очень скоро Ипполит понял, что любит Ананке, что побежден Эросом с небывалой силой.
Прошло полмесяца со дня первой встречи. Девять раз они виделись на берегу любимого ими моря, но Ананке не стала ни возлюбленной Ипполита, ни его моделью, загадочно улыбаясь в ответ на просьбы художника. Убедить красавицу позировать ему стало самым важным для Ипполита, ибо идея создать статую с особой силой овладела душой художника после встречи с живым воплощением древней красоты.
Упорство девушки было непонятно Ипполиту. Он уже знал, что Ананке афинянка, но родилась на Крите, что она не гетера, но живет одна, что была замужем. Такие женщины в Элладе встречались нечасто. Тем привлекательней она казалась скульптору. У Ананке не было родных. На вопрос Ипполита она печально улыбнулась и сказала, что предпочитает не приводить в дом быка, а быть унесенной им, подобно Европе…
Шло время, наступил срок осеннего сева и празднеств Деметры. Как всегда, Фесмофории, долгожданные празднества в честь Деметры-Законодательницы и Коры-Персефоны, должны были состояться в первую ночь полнолуния, а сейчас праздновалось окончание пахотных работ. Потрудившихся и украшенных лентами быков торжественно отвели на горное пастбище. Народ собрался у храма Деметры, богини плодородия, называемой также и Геей-Пандорой – Землей Всеприносящей.
Утром, бледная от волнения, Ананке велела Ипполиту зайти за ней после заката солнца. Такой серьезной и встревоженной была молодая женщина, что ваятель ничего не стал спрашивать. Он явился слишком рано, наверное, – уже две клепсидры утекло, а все еще было светло… Но нет, это так кажется от сжигающего нетерпения. Вот уже стены дома в густеющих сумерках расплылись светлым пятном за стволами олив… Пора.
В предчувствии неведомых доселе чудес Ипполит легко перепрыгнул через ограду, подошел к двери и стукнул кольцом. Дверь тотчас же отворилась. Белозубая смуглая девушка в критском наряде – широкой пестрой юбке и короткой кофточке с открытой грудью – высоко подняла масляный светильник. Ипполит прошел по устланному звериными шкурами проходу, откинул занавеску и вступил в большую квадратную комнату.
Лампион на бронзовой цепи бросал слабый, колеблющийся свет на стоящую посреди комнаты Ананке в светлом хитоне. От внимательного взгляда Ипполита не укрылось, что щеки юной женщины пылали, а складки хитона на высокой груди ходили ходуном – так сильно красавица волновалась. Огромные глаза смотрели прямо ему в лицо. Заглянув в ее расширенные зрачки, Ипполит замер… Но тень длинных загнутых ресниц уже легла на голубоватые веки, погасив напряжение взгляда Ананке.
