Текст книги "Тайна наложницы"
Автор книги: Шахразада
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Свиток третий
Утреннее солнце сразу окатило странников яростным зноем. Такое ощущение было даровано Гаруну лишь однажды, когда он впервые, еще совсем крохой, вошел в турецкие бани. Тот же нестерпимый жар, та же влажность, та же невозможность дышать…
«Это нас казнит судьба за то, что мы посмели сунуть нос в одну из ее тайн, – подумал юноша. – Но что с нами будет, когда мы решим полюбопытствовать еще раз?»
И, словно в ответ на этот вопрос, на фоне огромного огненного шара воздвиглись Врата, точь-в-точь такие же, как ночью, угольно-черные, играющие красными сполохами, чудовищно огромные и невыразимо страшные.
– И в то же время Врата эти не похожи ни на что виденное мною ранее, – пробормотал Гарун.
Хадим пожал плечами.
– Ты молод и видел столь мало… Они похожи на все прочие Врата, равно как и все Врата не похожи ни на что в этом мире… Смирись.
– Но как же мы пройдем через них?
Это был голос практичного Умара.
– Стремительно. На это потребуется не больше времени, чем уходит обычно на последний предсмертный вздох…
Гарун хмыкнул.
– Недурно сказано.
– Я лишь назвал вещи своими именами, любопытный мальчик. Идем же! И спутников своих поторопи.
Гарун кивнул. О, ему было не просто любопытно – ему было до смерти интересно! Он не мог себе представить, что же произойдет, когда они приблизятся к Вратам. Быть может, распахнутся огромные воротины и за скалой откроется торный путь. Быть может, порыв ветра перенесет их через камень Врат, быть может…
Гарун шел последним, так решил он сам. И вот ноги его ступили на беспросветно черную тень Врат… Сейчас… Ну, вот уже…
Однако ноги юноши отмеряли шаг за шагом во тьме столь полной, будто на весь мир опустилась чернейшая из ночей. И чернота сия заставила принца закрыть глаза, дабы иллюзия была полной. Шаг… другой… третий… А на одиннадцатом шагу в глаза ударило солнце, не обжигающе жаркое, а теплое и ласковое. Таким бывает утро ранней весной, а не поздним летом.
– Иди же, юный властелин. В двух часах пути ты найдешь предмет своих поисков. И сможешь удовлетворить неуемную жажду знаний.
– Но когда же мы войдем во Врата?
– Мы уже прошли через них, мальчик.
Гарун осмотрелся.
– И где мы теперь? И где же Врата, если мы уже прошли через них? Почему позади та же бесконечная дорога?
– Потому, что Врата видны лишь тогда, когда они появляются на пути странников. И лишь после того, как странник узрит хадима. Сейчас же ни в них, ни во мне надобности уже нет. И тебе, юноша, следует продолжать свой путь. Если же ты захочешь вернуться через мои Врата, ты увидишь и меня, и их. Если же тебе новый мир покажется более гостеприимным, не торопись домой, осмотрись…
Гарун удивленно посмотрел на хадима. Что-то в этом странном человеке было не так. Но что?.. Юноша попытался найти ответ в лице проводника, однако не смог – крохотные песчинки стали нестерпимо жечь глаза, и юноша поневоле стал тереть их, чтобы избавиться от этого ощущения.
Когда же жжение прекратилось, оказалось, что никакого хадима рядом нет, лишь пофыркивали лошади и терли глаза спутники Гаруна. А кругом царила весна, мягкая, будто шелковая.
– Ну что ж, – вздохнул Умар, – быть может, кто-нибудь укажет путь к нашей цели…
Гарун тяжело вздохнул. Да, случившееся с ними – встреча с хадимом, странствие в беспросветной тьме, – теперь казалось чьей-то скверной шуткой.
– Хорошо, он хоть денег не взял, – пробормотал Умар.
– Денег он не взял, но вот хорошо ли это? – пожал плечами Гарун, то ли соглашаясь с толстяком, то ли споря с ним.
Кони шли неторопливо, шаг за шагом приближая Гаруна к желанной цели. Дорога миновала домишки на окраине неведомого города, что остался по правую руку, и заскользила по сухой равнине, где на протяжении тысячелетий сменяли друг друга страны и народы, где почти каждый холм – след города или форта, гордо высившегося здесь сотни лет назад. Холмы начинены историей, как сладкая пахлава орехами: много раз приходили сюда строители, возводили стены храма или крепости, и фундаментом им служили остатки других стен, разрушенных завоевателями или временем.
Хижины не отличались цветом от земли – такими они были и тысячу лет назад, такими будут и через тысячу лет. Порой склоны холма переходили в стены продержавшейся до наших дней небольшой крепости или полуразрушенного храма. Деревья смыкались над дорогой, и у их подножия нежились в тени обезьяны. Они с любопытством поглядывали на караван, в надежде выклянчить подачку. Поля были пусты – зима только уступала свое место лету.
Гарун решил не сворачивать на ответвляющиеся дороги и дорожки. Каждая вторая, он знал это из сотен дневников таких же странников, ведет к крепости, дворцу или мечети. Каждая пятая – к памятнику, который сам по себе достоин и отдельной легенды, и долгого размышления над ней.
Агра, некогда столица великой империи, появилась внезапно. Город средней руки, не чета великому Багдаду, с непременным базаром, двухэтажными домами купцов и чиновников, с хижинами на окраинах, многочисленными лавками и пылью, покрывающей коричневые ноги рикш и плетеные корзинки укротителей змей. Город давно позабыл бы о том, что он был столицей великой империи, если бы не Тадж-Махал.
Вот встали перед путешественниками стены древней крепости – здесь был заточен Шах-Джахан, безутешный муж. Отсюда до Тадж-Махала всего несколько шагов. Но изумительного, легендарного мавзолея не было видно, даже близости его не ощущалось, пока не ступили путники на плиты площади перед высокой аркой. Гарун спешился, вслед за многими любопытствующими и молящимися прошел под высокой аркой и остановился.
Тадж-Махал оказался именно таким, каким его описывали многочисленные путешественники: минареты и купола – один большой в середине и четыре маленьких, прижавшихся к нему, – и воспетый стократно теплый белый мрамор. Однако ни зарисовки, ни описания не в силах были передать его главной черты – кажущейся невесомости. Купола легко плыли в синем небе, стены едва касались земли. Ровная водная дорожка бассейна вела к подножию мавзолея, и второй Тадж, такой же легкий и невесомый, опрокинувшись, плыл в ней… Тадж-Махал был совершенен. Несколько минут Гарун стоял неподвижно, словно вдыхал очарование мавзолея, памятника великой любви, равного которому нет на земле.
Юноша и не пытался понять, в чем тайна этого сооружения. Он вспомнил записи неведомого румийца, писавшего, что здание достойно того, чтобы зодчие всех времен и народов именно здесь учились возводить великое и вечное. Тадж-Махал выстроен так, что его полная высота равна ширине фасада, ибо он точно вписывается в квадрат со стороной двести двадцать пять локтей, причем высота портала равна половине высоты здания. Подобных линий можно провести еще много, и обнаружится целый ряд удивительных закономерностей в пропорциях Тадж-Махала.
Однако сейчас Гарун подумал о том, что зритель не воспринимает раозу как сложную и правильную геометрическую фигуру – он ощущает только невообразимую красоту этого сооружения. Юноша шел по кромке узкого бассейна, и Тадж будто вырастал. Его уже нельзя было охватить взглядом. Зато теперь можно было присмотреться к деталям: в белый мрамор стен местами был вкраплен орнамент из красного песчаника, неназойливый и сдержанный. Гарун неторопливо вошел в тень портала. Первая гирлянда цветов легла ему на плечи, смиряя гордыню…
Внутри Мумтаз-Махал оказался не так лаконичен, как снаружи. Казалось, он был сплошь завешан коврами: стены, пол, кенотафы. В главном зале изумительного белого строения были оставлены только кенотафы – богато украшенные ложные гробницы. Настоящие гробницы, где лежат Мумтаз-Махал и Шах-Джахан, который пожелал быть похороненным рядом с женой, находятся глубоко внизу, в подвале мавзолея. Они сплошь инкрустированы самоцветными камнями: ветви сказочных деревьев переплетаются на них с цветами, причудливыми узорами разбегаются по стенам листья и лепестки. Инкрустирован был такой же белый теплый мрамор, из которого сложен весь мавзолей, и камни слегка отсвечивали красным, зеленым и голубым: ляпис-лазурь со Шри-Ланки и с Памира, нефрит из страны Чин, аметисты из Ирана… Двадцать тысяч рабочих, художников и резчиков трудились над созданием Мумтаз-Махала в течение восемнадцати лет.
Тадж-Махал, изумительная раоза, грандиозный памятник любви – это не только само здание мавзолея. Оно – лишь центр сооружения. Платформа, на которой стоит мавзолей, и четыре одинаковых минарета по углам ее есть лишь часть грандиозного замысла, смело воплощенного опытными зодчими. Но Гарун вспомнил, что есть и бóльшая платформа, вмещающая не только мавзолей с минаретами, но и мечеть, есть и крытая галерея из красного песчаника. Эти сооружения сами по себе необыкновенно хороши, но зодчий выбрал для них не белый мрамор, а красный песчаник.
– Должно быть, – задумчиво проговорил Гарун, – чтобы здания как бы отступили на второй план, не затмевали мавзолея, а подчеркивали его белизну и легкость.
– О да, мудрый, хоть и юный странник. Ты многократно прав, ибо видишь глазами души.
Гарун от неожиданности вздрогнул – он так сосредоточился на зрелище, что совершенно забыл о том, что стоит посреди площади, в окружении десятков, если не сотен таких же зевак.
Вот один из них, быть может, это был местный хадим, подобный неулыбчивому и неучтивому хадиму у Врат, и ответил Гаруну на вопрос, которого принц не задавал. Ответил и продолжил для всех, кто окружил говорившего в надежде узнать чуть больше, чем видят глаза:
– Когда прекрасная Мумтаз-Махал почила, Шах-Джахан повелел соорудить над ее могилой раозу, которая охраняла бы умершую красавицу и подтверждала, что нет любви более величественной, чем то чувство, которое питал к своей жене один из последних Великих Моголов. Гонцы поскакали в соседние страны, призывая на совет мастеров. Посланцы шаха стучались в дома в Ширазе и Бухаре, Самарканде и Багдаде, Дамаске и граде Константиновом. Другие гонцы срочно, насколько это было возможно, доставили в Агру планы и изображения всех известных сооружений континента (об этом так и написано в хрониках).
Наконец совет собрался. Император хотел построить здание, равного которому в мире нет и не будет, а потому ни одно из тех, что уже высились под рукой Аллаха великого, не могло служить образцом.
Но вот решение было принято: проект зодчего из страны Хинд по имени Устад Иса избрали мудрецы, в числе которых был и сам властелин. Шах-Джахан приказал вырезать из дерева модель будущего мавзолея, и, когда она была им одобрена, началась подготовка к строительству.
Мастера чертили линии будущих куполов, чиновники собирали рабочих, в карьерах Раджпутаны выпиливались глыбы лучшего мрамора. Главные каменщики приехали из Дели и Кандагара; архитекторы Хан Руми из Стамбула и Шариф из Самарканда руководили возведением куполов, им помогал мастер из Лахора; декоративными работами ведали бухарцы и делийцы, садовода призвали из Бенгалии, каллиграфов и художников – из Дамаска, Багдада и Шираза. Однако командовал ими всеми житель Агры Устад Иса.
И когда император увидел готовый мавзолей, то решил построить для себя такой же, но только из черного мрамора. Быть может, он был бы столь же прекрасен. Возможно, рядом два мавзолея являли бы собой зрелище и вовсе необыкновенное. Должно быть, именно в гармонии черного и белого состоял замысел талантливого зодчего. Однако казна была пуста, страна истощена непомерными налогами. И второму Таджу родиться не было суждено… Перед смертью, как говорит летописец, император попросил поднести его к окну. Он взглянул на памятник своей любви и погрузился в вечный сон…
– Прости меня, почтенный, – с поклоном проговорил Гарун, – но отчего же видят черный Тадж?
– Мальчик мой, это лишь прекрасная легенда. Невозможно увидеть то, что никогда не рождалось…
«Может, и так. Однако я все же проверю это. Легенда гласит, что следует прийти сюда за миг до заката… Вот тогда и посмотрим, кто из нас прав, о скептик из скептиков!»
Верный своему решению, Гарун вечером снова пришел на площадь перед Таджем. У ворот покачивались язычки свечей, зажженных торговцами. Принц сделал несколько шагов, прошел под аркой и замер, ибо мавзолей при лунном свете являл собой зрелище поистине сказочное: голубой, он будто парил над черной землей, и большие звезды прижимались к его легким куполам…
А позади него поднимался второй Тадж, черный как смоль, но такой же невесомый и прекрасный. Тот самый Тадж, который никогда не был сооружен, явился пред Гаруном, дабы навсегда посеять в его душе любовь к сказке и веру в чудо…
Всего несколько мгновений длилось это наваждение. Затем реальность вновь вступила в свои права: стал слышен разговор людей за спиной; кто-то торговался о цене на церемониальные свечи, так украшающие водную гладь, кто-то уже клялся «жизнью своей матери»… Но очарование виденным все не исчезало.
Однако нескольких слов за спиной было довольно, чтобы разум, и без того измученный загадками, возопил о пощаде. Ибо Гарун вдруг услышал слова, словно окатившие его ушатом холодной воды: он стал понимать, что его, будущего правителя и халифа, отделяют от дней сооружения мавзолея две сотни лет… То есть, прекрасный Тадж-Махал, великолепная белая раоза, гимн любви, будет выстроен только через две сотни лет!..
– Но почему же тогда о белом чуде Мумтаз-Махал твердят все странники? Почему его столь подробно описывают?
– Должно быть, принц, – заметил Умар, пожав плечами, – потому, что многие видят хадима и легко преодолевают Врата…
– Но я думал, что это самые обыкновенные… о Аллах всесильный! самые обыкновенные заколдованные ворота, которые просто делают путь в несколько раз короче…
– Обыкновенные, мой принц?..
Гарун умолк. Ибо он еще несколько дней назад вообще о Вратах ничего не знал, а сегодня смог вот так легко назвать их обыкновенными, как бы отрицая их суть мира неведомого.
– Да будет по-твоему… Что эти Врата просто сокращают путь. Но что они ведут в грядущее… Нет, сие выше моего понимания.
Гарун молчал; он и в самом деле пытался и не мог принять того, что вокруг него не его мир, а мир двумя столетиями старше. Да, эта загадка была достойна, чтобы ее разгадали. Но она ни на шаг не приближала Гаруна к другой, ради которой пустился он в дальнее странствие: так и не был получен ответ на вопрос, почему же видят Черный Тадж те, кто хочет его увидеть.
Кони шли шагом. Опускались сумерки; затихли всадники, занятые своими мыслями.
И в этот миг Гаруну вновь привиделся черный как смоль силуэт раозы, воистину непроницаемый… Алые лучи, последние, самые желанные, протянулись через всю равнину до горизонта и резко уперлись, как будто были обрублены, во мрак. Они просто исчезли, будто черную ленту вмиг перерезали невидимые ножницы.
– Аллах всесильный, – прошептал принц. – Да ведь там еще одни Врата… Куда же ведут они? Или, быть может, правильнее было бы спросить, в когда же ведут они…
Ответа принц Гарун, конечно, не знал, однако судьба уже сделала ему одну подсказку. Теперь юноше оставалась лишь самая малость: понять, почему видно то, чего нет, и отчего то, чему предстоит родиться только через две сотни лет, выглядит столь привычно, будто уже не один век украшает прекрасный мир под рукой Аллаха всесильного и всевидящего. Быть может, Гаруну и удалось бы найти ответ, но в этот миг в двух десятках шагов впереди сверкнула сталь – неведомый воин держал в руках меч, более чем красноречиво приказывая путникам остановиться.
Свиток четвертый
– Остановитесь, странники!
Умар, в который уж раз за это недолгое странствие, тяжело вздохнул.
– Аллах великий, да что это за путешествие! На каждом шагу то иди, то беги, то стой… И кто эти люди, что пытаются командовать тобой, о великое солнце страны?
– Ну, вот и спроси, – пробормотал Гарун. О нет, принц был юношей вовсе не робкого десятка, однако и ему уже изрядно прискучили эти «стой» да «иди».
Умар пробормотал что-то нелицеприятное, однако с коня все же слез и сделал несколько шагов вперед, в сгущающуюся темноту.
– Кто ты, наглец? И по какому праву смеешь останавливать караван великого правителя?
Из темноты донесся смешок.
– Отчего же это голос великого правителя так странно дрожит? Уж не трусит ли правитель?
– До разговоров с тобой, ничтожным, снизошел не властитель всего под этим небом, а лишь его смиренный слуга…
– Так вот почему… Понятно. Куда путь держите, почтенные? И почему ваш караван так удивительно походит на военную экспедицию?
Терпение Гаруна истощилось, должно быть, странствие через Врата было не таким и безвредным. Или загадка, найденная там, где должна была быть разгадка, всерьез расстроила принца. Так или нет, однако Гарун привстал в стременах.
– Я, принц и наследник великого халифа, Гарун, держу путь в родные края. Странствие мое подходит к концу. Я устал и более всего мечтаю о доме. А потому не потерплю на своем пути никаких преград, сколь бы разговорчивы они ни были. Эй, фидайины!
Излишне говорить, что у Гаруна не было никаких фидайинов, ибо не был он ни фанатиком, ни предводителем таковых. Однако невидимка, прячущийся неподалеку от Врат, вряд ли мог в темноте разглядеть, к какому клану относятся немногочисленные, но всерьез вооруженные спутники принца.
– Уж не сам ли Горный Старец пожаловал в наши благословенные края?
– Ох, как же мне надоели эти болтуны… – Нет, Гарун вовсе не был настроен воинственно, но этот голос почему-то вызвал у него желание размяться, ибо что-то в нем было неправильным, подстрекающим. – Да, сам Горный Старец, в окружении своих верных ассасинов, с караваном, груженным всем хашишем мира…
Из темноты донесся смешок.
– Совсем забыл. Кроме сундуков с драгоценным зельем у меня еще в ладони спрятан сераль с гуриями, который я назвал своим третьего дня, пополудни… Или на закате… Нет, все-таки пополудни…
– Повелитель, – Умар решил вставить свой медный фельс. – На закате ты назвал своим Драконий край…
– Да, мудрейший, ты прав. Итак, невидимый наглец, теперь ты позволишь моему тяжело груженному каравану приблизиться к Вратам? Драконы неспокойны, да и нам поесть не мешает…
– Отчего ж не позволить, Старец, позволю. Однако только после того, как сражусь с тобой… Или с тем смельчаком, который согласится закрыть своей грудью самого Старца Горы…
– Сразиться он хочет, болтун. А чего же тогда столько времени языком чешешь, трус? Почему не показываешься из тьмы, дабы остановить наше странствие? Почему прячешься за тенями, как самый плешивый шакал из всех оплешивевших от страха шакалов?
Гарун произнес все это на одной ноте, стараясь не выдать ни единым звуком, что давно уже спешился и вынул из ножен саблю, купленную в округе раозы за истинные гроши. О, то была подлинная сталь, драгоценный дар всем смельчакам от мастеров прекрасной, но отнюдь не богатой страны Хинд. Более того, принц сделал уже с десяток шагов в направлении невидимого наглеца и наконец смог разглядеть его, пешего гиганта, с тяжелым обнаженным мечом в руках… Но этот воин был один, и сие не могло не придать силы принцу.
Сравнение с шакалом должно было вызвать великий гнев у любого из правоверных. Однако гигант молчал. Он даже не ухмыльнулся ни разу, ибо принц не видел его зубов, которые непременно блеснули бы, огрызнись он хотя бы раз. Но незнакомец молчал, сжимая в руках меч.
Удивительное умение, присущее Гаруну с младенчества, неплохо видеть в темноте было присуще всем его предкам по материнской линии. Матушка, добрая Марджана, не раз говорила, скольким его, принца, предкам спасло оно жизнь. Однако Гарун с удивлением отметил, что и его возможный противник обладает этим даром, – тот обернулся и ухмыльнулся прямо в лицо приблизившемуся принцу.
– Оплешивевшие, говоришь, шакалы, Старец?
Принц понял, что никакого преимущества у него нет и, должно быть, не было с самого начала. Его соперник – теперь это было прекрасно видно – готов ко встрече с любым врагом. Он, к тому же, оказался широк в плечах и почти на голову выше Гаруна, который не мог жаловаться на малый рост.
– О да, смельчак. Именно оплешивевших и определенно шакалов, притом трусливых. – Гарун заговорил в полный голос, ибо терять уже было нечего, а вот облегчить душу хотелось. Он сжал рукоять сабли, чтобы та не выскользнула из пальцев во время какого-нибудь резкого удара, и сделал еще шаг вперед. Однако соперник почему-то нападать не стал. Более того, он в голос расхохотался.
– Добро пожаловать, странник! Что-то ты совсем молодо выглядишь для именитого Старца Горы…
– Да и ты, незнакомец, не стар. И, я вижу, совсем неопытен как для грабителя с большой дороги…
– Да и не грабитель я, тут ты прав, незнакомец. Я просто странствую, дабы восторжествовала справедливость. И ищу того самого Старца Горы, вернее, ищу его пристанище, ибо он, в отличие от тебя, умника, не трогается с места без лишней надобности.
– Но кто ты? И зачем ищешь приют Старца Горы?
– А кто ты?
Незнакомец меч опустил, но пальцы его все так же сжимали рукоять. Как, собственно, и Гарун – сабля опустилась, но руку, в которой принц держал оружие, от напряжения свело болезненной судорогой.
– Да будет так, – следовало сделать шаг навстречу, и Гарун решился на это первым. – Я Гарун, принц и наследник великого халифа, держу путь в родные края. Клянусь, что в третий раз я этого повторять не стану…
– Я Матюрен Кербушар, о наследник. И я в третий раз не захочу слушать, как ты будешь перечислять все свои титулы и звания.
– Да воссияет над тобой благодать Аллаха всесильного, Матюрен Кербушар! – Гарун отвесил церемонный поклон, ибо убедился, что юный гигант не собирается нападать.
– Ага, воссияет, особенно столь темной ночью. Однако и тебе, принц, я желаю долгих и спокойных лет жизни.
Юноша склонил голову в неком подобии поклона. Умар, глупец, начал шипеть, что принцу не подобает беседовать со всяким сбродом, как с коронованными особами. Однако Гаруну уже было наплевать, что бормочет его советник: он почувствовал в этом юном гиганте родственную душу.
– Быть может, ты, Матюрен Кербушар, сделаешь мне честь, согласившись переломить хлеб и испить воды вместе со мной?
– Тогда уж лучше ты, Гарун-наследник, присаживайся у моего костра, ночь будет холодной. Да и Врата в полночь не откроются, будь хоть трижды видны и они, и их хадимы.
Вскоре у скалы весело затрещал костерок. Спутники Гаруна спешились и расстелили кошмы. Умар, по-прежнему ворча что-то себе под нос, принялся колдовать над поздней трапезой. Гаруну же только сейчас удалось толком рассмотреть наглеца, который посмел остановить его караван.
Очень высокий и широкоплечий юноша был черноволос, однако черты лица выдавали в нем уроженца островов далекого Альбиона. Загар достался юноше явно вместе с каким-то горьким опытом, ибо на темной коже рук отчетливо выделялась белая полоса недавно зажившей раны. Но сам Кербушар казался спокойным, уверенным в себе человеком, а глаза говорили о душевной силе, должно быть, не меньшей, чем та, что была в его руках.
– Как же ты попал сюда, юный принц? И почему, лишь ступив на земли грядущего, торопишься обратно?
– Грядущего?!
– О боги… Ну конечно, грядущего. Ибо я, странствуя по миру в поисках Старца Горы, понял, что и он, и его выученики, свирепые и безжалостные ассасины, не могут жить в те времена, когда живу я.
– Как же ты это понял?
– Эх, молодость…
Кербушар передернул плечами.
– Довелось мне, не так уж давно, свести с одним из них близкое, хотя и очень неприятное знакомство. В беседе, каюсь, единственной и последней для него, смог я установить, что события, какие для меня еще не наступили, для него – суть далекое и наивное прошлое. Этот одурманенный глупец выболтал мне все: и тайну существования Врат, и дорогу, по которой увезли в горы мою прекрасную и…
Гарун услыхал затаенную боль в рассказе собеседника. И это чувство, столь мало подходящее для разбойника с большой дороги, окончательно успокоило принца, который доверился первому встречному.
Гарун начал рассказ о своем странствии и, пока остывал плов, успел поведать юноше и о белом Тадже, и о легендарных появлениях Таджа черного. И даже о том, что в странствие он отправился, дабы хоть как-то оттянуть неизбежное принятие трона, пусть хотя бы на день.
Кербушар ухмылялся – конечно, ему были смешны беды принца. Однако он не спешил обзывать собеседника избалованным ослом, ибо преотлично понимал, что у каждого человека свои беды и каждому с ними приходится справляться самому.
– Позволь, о Кербушар, спросить теперь у тебя, что делаешь ты на дорогах грядущего? Отчего вообще отправился в погоню за Старцем Горы?
Юный гигант тяжело вздохнул.
– Для того чтобы ответить тебе на этот вопрос, о принц, нужно пересказать всю мою жизнь, пусть недолгую, но более чем полную событиями. Однако я повременю с таким рассказом, остановившись лишь на последней дюжине месяцев, которую провел в блистательной Кордове, городе великом, прекрасном и коварном. Во всяком случае, для меня.
Гарун кивнул и уселся поудобнее. Он был привычен к досугу на валяной кошме, но мечта сменить ее на десяток шелковых подушек порой казалась ему самой сладкой из всех.
