Текст книги "Prognosis bona (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Габриэль видел это сообщение в блоге Сэма, а так же и то, что блог не перестал существовать. Он стал лекарством, и количество его читающих увеличилось вдвое после того, как Сэм начал рассказывать о попытке устроить отношения. По взаимному соглашению Габриэль этот блог до особых обстоятельств не читал.

– Как и все порой своих старших братьев, – Сэм смотрел на него в сумраке палаты и думал о чем-то своем. – Он знает? О тебе, о твоем брате? У тебя вообще их двое, это еще хуже.

– Вообще трое, – Габриэль смог оформить это ощущение, что зрело в нем после разговора с Майклом, в необъяснимую тоску. – Один занудный засранец и один мелкий шпион, – но он сказал это скорее нежно.

– Почему ты не съездишь к ним туда? Ты мог бы лично сказать Майклу. Для него не было бы лучшей награды, мне кажется, – предложил Сэм.

– Я не могу, – покачал головой Габриэль.– Я так долго ему доказывал, даже в университет пошел, а в итоге он вроде бы не прав, но вроде бы я так ему благодарен. И я понятия не имею, как он оносится… ко всему этому. Я никогда не слышал, чтобы Люцифер об этом говорил ему…

– А мне казалось, ты уверял меня, мол, повзрослел, все дела, – подловил его Сэм и ухмыльнулся так самодовольно, что Габриэль бы отвесил ему пинка, не будь санитаром.

– А я клятву не давал! – погрозил он Сэму, но быстро остыл.

– Хочешь, я съезжу с тобой? К Майклу? – спросил Сэм как-то быстро, оттого сбивчиво и совсем неуверенно. – В смысле, если ты один…

– Я буду рад, – признался Габриэль. – Стоит мне выйти отсюда, как я снова ощущаю себя бесполезным подростком, а вот я здесь – и здесь я нужен, здесь я умею и подхожу, но не могу же я с собой всегда больницу возить, – Сэм рядом с ним сполз по подушке и посмотрел на него блестящими в темноте глазами совсем уж непонятно.

– Почему ты остался? Ты не обязан был. Никто бы не остался.

– Ну… – Габриэль подумал, вызывая в памяти то время. – В основном потому, что все были уверены, что я не смогу. Потом из-за Кроули, он ведь в меня поверил.

– А потом? – еще тише спросил Сэм, имея в виду именно тот спорный момент. Габриэль колебался не потому, что хотел соврать ему, а потому, что сам не было уверен.

– Потому что все вокруг меня слишком умные, – отмазался он, но так получилось, что отмазаться не удалось. – Потому что у меня шило в жопе, и я не слушаю старших. Потому что я люблю, чтобы посложнее было. Короче, остался и все, не утомляй.

– От твоего ответа зависела моя просьба, но теперь я не уверен, – Сэм шумно выдохнул в подушку. А по нему и впрямь не скажешь, что метр девяносто двадцати с хвостиком лет и мышцами аля зеленая зависть всех остальных.

– Я заинтригован, – протянул Габриэль. – Тьфу, ну до чего привязчивая эта шотландская манера! – выругался он, понимая, что Кроули как-то легко влез в его жизнь. Братом меньше, братом больше – какая разница для Габриэля, в самом деле.

– Я не… В общем, меня научили всему, кроме… – он неловко замолчал и перевернулся на спину. Скрывая горящее лицо в ладонях, Сэм так и не смог заставить себя договорить до конца. Габриэль легко поднялся с кресла и забрался на кровать, словно только это и практиковал, после чего подвинул собой мощного Винчестера, как какую-то подушку.

– Ну короче слушай, второй раз повторять не буду. Оцениваешь физические данные. Ты, значит, великан, сил до дури, мозгов не очень – абстрактно, абстрактно! – предполагается, что доминируешь и вообще делаешь первые шаги. Зевать и руку на спинку кресла необязательно, хотя это и классика, – он нес фигню в темноте спальни, потому что в основном и сам был крайне смущен подобным признанием. Темнота здорово помогала, но ощущение, что это все не просто так, оставалось щекотным ощущением по всему телу. – Ты такой, мол, хочу и беру, а я абстрактно маленький лилипут, в большом шоке, сил отпихиваться нет, но на самом деле я весь такой, – и он замолчал, потому что расположение губ Винчестер относительно помнил. Научить его было труднее всего, учитывая, что он никогда и не умел, но раз повторение– мать учения, то можно было и не прекращать. Винчестер учился так быстро, как и смелел, а потому слава той сестре, что шумно прошла мимо палаты, спугнув их обоих.

***

Неделя сменяла неделю, и вскоре Кроули впервые заговорил о выписке Сэма. И хотя Габриэль все равно не позволял ему ничего особенно серьезного, боясь за его здоровье в основном (и за себя, потому что в сумраке время терялось, и оказывалось, что минуло шесть часов с первого поцелуя), а там и вероятность быть застигнутыми… Наполовину Габриэль был этому рад, потому что больше ночами не пришлось бы скрываться, но вторая половина не была уверена, зайдет ли это дальше, потому что официального утверждения так и не было.

Но вот однажды Габриэль увидел карту Сэма в отделении для выписывающихся. Он с какой-то опасной осторожностью заглянул в палату, но увидел там лишь Сэма, уже переодетого в одежду для выхода из больницы. Сэм его еще не видел, застегивая рубашку, а Габриэль признал, что такой Сэм ему не знаком – он серьезен и скрытен, как вдруг Сэм повернулся и через секунду изменился снова.

– Габриэль, – радостно протянул он. И хотя было утро, оживленное отделение за дверьми, это все равно не остановило ни того, ни другого. Габриэль ответил на объятие без сомнений, скорее думая, что это похоже на прощание, когда объятие приобрело дразнящий характер, а чужие губы, уже не немеющие, а вполне живые и теплые, скользили себе по шее.

– Сэм, – укоряюще протянул Габриэль, понимая, что Сэм, в общем-то, просто дорвался (найти недолюбленного молодого человека такой комплекции для Габриэля объективно было чудом), но не посреди же больницы! Габриэль отошел, помогая ему собирать вещи, когда двери раскрылись, являя собой Дина Винчестера собственной персоной, сияющего и невыразимого старого и чудаковатого для Габриэля, хотя он был всего на несколько лет старше Сэма. Оттого разница была между ними еще ощутимее.

– На свободу, брат! – выдал Дин, после чего похлопал Сэма по плечу. Габриэлю было видно то мгновение, когда улыбка Сэма неуловимо изменилась, а Дин еще не увидел этого. Он, заинтригованный, ожидал, когда же Дин увидит эту улыбку, сделавшую из Сэма-нытика Сэма-молодого-и-имеющего-ночью-занятие-человека. Мгновение, еще, и Дин застывает, а улыбка его как-то разом увядает. – Ты мне типа хочешь речь задвинуть? – спросил он понимающе, но с таким выражением лица, будто бы у него зуб болел. – Слушай, я во многом был не прав, так что давай просто…

Сэм через кровать перебрался на другую сторону – он теперь постоянно так делал, то, что его тело не могло, он заставлял делать снова и снова – и встал перед Габриэлем. Отвратительный страх приближающихся проблем застал Габриэля врасплох вместе с поцелуем, и сам виноват, что таким умелым, на который он все равно уже не может не ответить. Потому что стоит впервые получить кого-то в близком доступе, и он становится наркотиком, привычкой, так что первые дни и вовсе не нужно ничего, кроме часов наедине.

– О, – только и ответил Дин. Миновав стадию немой полуживой рыбы, он уставился на двери. Габриэль, решив, что это весьма комично, выглянул из-за спины Сэма, потрудившись для этого немало. Однако он обнаружил там не только Кроули, снова проигнорировавшего Дина, но еще и Майкла. Он так давно не видел брата, что забыл, как сурово тот порой выглядит. Брат окинул взглядом сначала Сэма, потом Габриэля, а затем и Дина, причем последнего автоматом унижающе, как зная, кто тут кому угрожает. На Винчестера было грустно смотреть – он остался один против всех. – Ну хоть это, Лизе покажи его, – махнул он на Габриэля. – Я в Импале подожду, – и, ссутулившись, вышел.

Не такой ценой Габриэль хотел разобраться с Дином. Он не был морально готов к разговору с Майклом, особенно в присутствии такого количества свидетелей.

– Мистер Винчестер, мне нужна ваша подпись, если вы не заняты, – словно так и надо, проговорил Кроули. И черт возьми, если он не подмигнул Габриэлю при этом! Воспряв духом, Габриэл подлетел к старшему брату, начиная тараторить еще на подходе:

– В общем, ты только дай мне сказать, я не сразу, я долго думал, я тебе рассказал, но на деле я не то сказал, короче, я сразу должен был сказать спасибо, я не зря сюда пошел, и вообще я не назло тебе, я правда этого хочу, а еще Сэм, он тут не при чем, то есть, причем, просто он из другой оперы, – на этом его запас объяснений как-то заметно кончился. Карие глаза, всегда нечитаемые для Габриэля, смотрели на него с привычно холодым вниманием, однако стоило Габриэлю увидеть, как изгибаются кончики его губ, как ему здорово полегчало.

– Я же говорил, – произнес Майкл. Пожатие руки в принципе было максимумом на ласку от Майкла, однако Габриэль, обойдя сразу двух старших братьев, и вовсе потерял инстинкт самосохранения. Он обнял Майкла, понимая, что прежде всего благодарен ему за все, что брат сделал для их семьи после ухода отца, и уж потом – ничего не помнит из всех многочисленных ссор, в отличие от хороших воспоминаний. – Хотя я вообще-то ехал поговорить с Кроули.

– А ты знал? – удивленно спросил его Габриэль, чувствуя себя самым медленно думающим существом на свете. Майкл посмотрел на него с таким превосходством, что младший брат совсем стушевался.

– Люцифер бросил работу, – пожал плечами Майкл. – А мне отшучивается, говорит, что новую нашел, так что все в порядке.

– Не понимаю, он же работает?

– Не на той работе, что так любит, видимо. Я посмотрел вакансии в этом городе – здесь вообще не требуются специалисты его профиля, – разъяснил ему Майкл. Где-то в коридоре раздавались голоса Сэма и Кроули, и прежде, чем они вошли, Габриэль успел пробормотать:

– Ты не говори ему лучше, – подумав, добавил. – Или на следующей фотографии в паспорте Люцифер будет с полотенцем на голове, прибитым гвоздями. Или черной магией. Кто знает, что у Кроули на уме.

========== Часть IV. Эпилог. Circulus vitiosus (Порочный круг) ==========

– Сегодня мы поговорим с вами о состоянии комы как наименее изученном явлении из тех, которые вам придется встречать на отделениях с неврологическим профилем. Причины комы, безусловно, бывают разные, и несколько лет назад вы познакомились с гипогликемической или гипергликемической комой у диабетников, кроме того, вам, вероятно, рассказывали о методе введения в искусственную кому. Фактически, кома есть средство защиты организма от факторов внешней среды, такой природный стазис сознания, цель которого, как предполагается, есть изоляция существа в самом себе для попытки стремительного лечения. Как мы все знаем народную поговорку, сон лечит, так и кому можно считать несколько углубленной версией сна. Физиологию комы я не стану читать снова, вы должны были проходить ее до моего курса, однако для осознания важности этого состояния – и проблем, с ним связанных, конечно – я приведу пример. В штате Колорадо девочка лежала в коме несколько лет. Главный этический вопрос, конечно же, состоит здесь в том, насколько гуманно и обоснованно держать ее и дальше, а самое главное – кто вообще может поставить критическое время для пребывания в коме, после которого человеку предоставляется выбор: жить или умереть, когда его отключают от системы поддержки жизни. Есть варианты, на что подобная проблема похожа? – Кроули наконец остановился перед своей кафедрой, не сводя взгляда с заметно поредевшего курса студентов. Он внимательно изучил лица умников и умниц на первом ряду, после чего поднял взгляд еще выше. Он знал, что у одного из них есть ответ на вопрос, но по совместному договору он никогда не лез вперед с поднятой рукой, даже если ответ знал. И тем не менее, этот вопрос Кроули с ним не обсуждал, однако у него все равно имелся ответ.

– Я слушаю, – кивнул он Габриэлю. Тот оглянулся на других – он не переставал рассказывать им о том, насколько после его возвращения с практики изменился в его глазах собственный курс. Большинство прошло практику, спустя рукава, считая, что санитарская работа не для них, а потому они не столкнулись с той же проблемой главной задачи врача перед пациентом. Он не считал себя умнее, валился, как и прочие, на фармакологии и прочих тяжелых предметах, однако уже чувствовал себя выше, чем все остальные. Это понятие здорово отличается от привычной самоуверенности, которая обычно сопутствовала врачам.

– Я полагаю, что с состоянием клинической смерти, а так же проблеме установки времени биологической смерти, потому что порой мозг оставался функционален больше пяти минут, а то и получаса, – предположил Габриэль в тишине аудитории. – Ну, в смысле, врачи – не Боги, они не могут знать и решать, сколько времени вообще отведено любому из нас, поэтому каждое такое отключение должно быть на совести родственников, но и только.

– В том и проблема. Иногда родственники сознательно не хотят продлевать такую жизнь, иногда эгоистично, иногда им этого родственника нужно поскорее сплавить, иногда у них не хватает денег. Вся история в том, что девочка сумела из комы выйти, как только ее отключили от ИВЛ. Несмотря на глубокие повреждения мозга, она пришла в себя, после чего было сделано заявление о восстановлении нейронных связей «вслепую», занимающих огромное количество времени, – и еще полчаса с лишним Кроули читал студентам лекцию, которую Габриэль отлично знал – минуло два года с тех пор, как он встретился с этим явлением лично. И тем не менее он не сел отвлекаться, потому что не очень ему хотелось выслушивать вечером о себе все самое плохое, ведь, так случилось, Кроули жил с его братом.

Теоретически Габриэль мог снять себе отдельную квартиру еще год назад, когда Сингер взял его уже как медбрата, пусть официально он должен был работать еще санитаром, но свое уже отработал. Вместе с этим существенно поднялась зарплата, но одну простую истину трудно было пропустить – он уставал, совмещая работу с учебой, смертельно, и меньше всего хотел приходить в пустую квартиру и что-то делать там. Поэтому он, набравшись сил для неловкого разговора, хотел объяснить это Люциферу, но старшему брату, как оказалось, и мысли в голову не приходило его выгнать. Габриэль пусть и считал все это не очень удобным, личная жизнь брата и врача его ни разу не коснулась, а вечерами он приходил к ужину, иногда, когда позволяли смены, готовил его сам, да так и сосуществовали долгое время, отдыхая в компании, а не в одиночестве.

– Мне казалось, ты хотел еще и о случае психологического отказа возвращаться к жизни рассказать, – спосил Кроули Габриэль после лекции, когда почти весь его поток уже вышел из аудитории. Кроули пожал плечами, не став объяснять причины своего поступка, да и вполне возможно, что он просто забыл, ибо ему было некогда готовить текст лекции и он чаще всего импровизировал.

– Шел бы ты на свою микробиологию, – добродушно посоветовал ему Кроули, собирая бумаги и покидая безликую аудиторию вместе с Габриэлем. – На вечерней смене поймешь, почему, – и он по-английски ушел, не прощаясь, к стоянке, где его уже ждал Люцифер с единственной на всю их странную семью машиной. Габриэль возвел глаза к небу – иногда ему казалось, что если бы Кроули был немного проще, все вокруг стало бы намного легче.

– Мы вот какую лекцию понять не можем – ты с ним спишь или просто родственник? – Габриэль даже не стал оглядываться: индийский выговор был ему знаком. Кали спокойно восприняла его нежелание разговаривать, и хотя она была дочкой одного из профессоров, она все же не так бесила Габриэля, как остальные. – В любом случае, от этого ты зазнаешься еще больше, знаешь.

– Круто, – только и ответил Габриэль. Он забыл то время, когда учился, как все, не придавая никакого значения полученным знаниям, не понимая, ради чего он учиться, но после случая с Винчестером между ним и однокурсниками возникла огромная пропасть непонимания. Впрочем, Габриэлю хватало общения и на работе, и дома, так что он довольно быстро привык к своему статусу не самого популярного (и это по сравнению с первым курсом, где он знал всех и вся!). – Рад это слышать, – добавил он, сверяясь с расписанием, вложенным в общую тетрадь. – Разве тебе не нужно на какую-нибудь этику?

– Вообще-то у меня тоже микра, – совершенно равнодушная к его игнору, Кали все равно шла рядом. Может быть, поэтому между ними еще сохранилось подобие общения. – Но вообще-то ты свинья, знаешь. Я бы пригласила тебя на свидание, но понятия не имею, что хрюшки предпочитают на ужин.

– Индюшатину, – усмехнулся Габриэль. Ее предложение не было первым и последним в этом месяце, и он был склонен его принять, в отличие от остальных, ведь с Кали было просто, но его отвлек противный звук пейджера. Нахмурившись, он смотрел на больничный номер и не мог понять, почему его вызывают в законный выходной. Он стоял перед выбором: пойти на пару или прогулять ее во имя работы, но решить было трудно, учитывая, что в медицинском прогулы были смерти подобны.

– Кроули, – он набрал единственный номер, на том конце которого ему смогли бы что-то объяснить. – Что это за вызов? – спросил он. Нет, на третьем курсе Габриэль даже на интерна не претендовал, а собственного пациента и вовсе должен был иметь только после пятого, так что такие вызовы для него были редкостью… ровно с тех самых пор, как Винчестер выписался из их больницы.

– Вероятно, то, о чем я не хотел тебе рассказывать. Сегодня утром они привезли парня с ЧМТ, однако даже после экстренной операции он не смог прийти в себя, лежат в ПИТе, но Сингер хотел его переводить к нам, повторить тот опыт… Если ты понимаешь, о ком я говорю, – Кроули, судя по шуму, находился как раз по дороге в больницу. – Я не думаю, что ты нужен там прямо сейчас, так что лучше послушай про золотистый стафилококк, тоже полезно, – и он отключился, оставив Габриэля в раздумье.

Несмотря на то, что прошло с того момента слишком много времени, за однообразием дней он отлично помнил то лето, когда был еще санитаром, свято верившим, что врачами рождаются, а он точно родился не со скальпелем в руках. Сидя на скучной микробиологии – замещающий учитель не смог их даже заинтересовать предстоящей лабораторной с проверкой чувствительности бактерий к антибиотикам (хотя Габриэль и без него знал, что в больнице существует БАК-лаборатория, занимающаяся именно подобными исследованиями) – он вспоминал с некоторым трудом то, как развивались их отношения с Винчестером. Они продлились ровно один семестр, после чего маленькое расстояние до Стэнфорда в два часа при графике работы и учебы Габриэля стало огромным и невозможным для преодоления. Они провели вместе август, весьма приятно прообщавшись, расставшись после этого так мирно, как не снилось большинству пар. И хотя и Габриэлю, и Сэму было одинаково не по себе от такого конца, Габриэль все еще считал его своим другом и иногда даже звонил ему, когда становилось совсем плохо. Он знал, что за это время у Сэма, ровно как и у него, не было кого-то больше недели. Он много раз хотел перестать восприниматьэто как тайм-аут – получалось плохо.

Перед расставанием было много разговоров. Каждый из них знал почти все из жизни другого, и тем более каждый понимал, что повторить этот рассказ, всю ситуацию с больницей они уже ни с кем другим не смогут. Но порой Габриэлю казалось, что он привязан навсегда, и это его пугало, точно так же Сэм, смотря на него, иногда вспоминал то состояние между жизнью и смертью…. И уходил в себя.

Последний раз Сэм звонил ему на Рождество. Он не показался Габриэлю особенно несчастным или забитым братом (после того случая Дину по работе пришлось уехать обратно в Канзас, и он вернулся уже после расставания, так что со счастливым «я же говорил!» принялся за старое, словно ничего не было), была усталость, был страх перед будущим выпуском, но ничего из этого не требовало от Габриэля бросать все и бежать спасать, как он бы обязательно сделал. Так уж случилось, что в отношении Винчестера спасательным кругом всегда был он.

Он не был больше ребенком, для которого отношения только одни и всегда самые настоящие, прямо как в книгах и фильмах. У них было немало приятных вечеров, по-настоящему подростковых, когда, едва отходя от предудыщего раза, они принимались заново, когда невозможно было просто встать и поставить чайник, потому что Сэм все равно ловил его в коридоре и снова увлекал в поцелуй. Но это было прекрасно ровно в тот месяц свободы, так что о нем не стоило жалеть.

Винчестер никогда не поставил бы его выше обучения в Стэнфорде, особенно когда ему пришлось нагонять все занятия из летней программы, на которую был подписан и от которой на три месяца был отстранен из-за своего состояния. Если Габриэль поначалу в это не верил и слушать не желал Кроули, который так или иначе разобрался в этом быстрее, то потом принял это спокойнее – в основном из-за того же Кроули. Сейчас он понимал, что ругаться из-за приоритетов было еще хуже – второй человек из пары и работа в принципе никогда не будут друг другу мешать, если воспринимать их правильно.

Оставалось лишь быть благодарным за то, что их разрыв не был скандалом на всю жизнь. Они просто разошлись, так что, может быть, и правильно поступили. А то, что после Габриэль не смог ни с кем и недели провести – то это, конечно, виновата была работа и учеба.

И все-таки он бы не отказался увидеть Винчестера еще раз, просто пострадать какой-нибудь фигней, походить по берегу, поругаться на нытье об аттракционах на пирсе и как обычно, когда они как-то удивительно подошли друг к другу, не особенно сходясь в интересах. Ему давно не хватало кого-то только своего, чтобы мир отключался на то время, что он с этим другим будет отдыхать.

– Стареешь, – радостно заявил ему старший брат, когда Габриэль обтекаемо высказал сомнения об этом так, словно это было досадным недоразумением, но не проблемой. Он не сказал, что хочет жить с кем-то так же, как живет Люцифер с Кроули, тем более что он все еще удивлялся, как при их спорах, темпераментах и одинаковой потребности быть главным они продолжали уживаться. – Женись, детей заводи, пузико отрасти – вот она, настоящая американская мечта!

– Я скучаю по полотенечным мерам, – признался Габриэль. Они были дома одни тогда, Кроули ушел на свою смену, но Габриэль так и не смог набраться смелости и спросить брата о том, как он будущее видит. Майкл же, напротив, посмеялся и поинтересовался, знает ли Люцифер вообще понятие выражение «планирование будущего». Майкл так и остался в их родном городе, хотя, к своему огромному удивлению, Анна ему действительно подошла, и хотя она не хотела уходить с работы, в какой-то из месяцев зимы ей пришлось оставить работу… Из-за беременности. У них не было никакой свадьбы, но тем не менее Люцифер не был бы Люцифером, если бы не вызнал и не вломился в самом начале сочетания, заявив, что брат женится без свидетеля в его лице только через собственный труп (заметьте, не Люцифера). Габриэлю впервые показалось, что они неплохо справились в итоге без отца, тем более что за советами он мог идти аж к трем мужчинам сразу. Однако с каждым годом он все меньше в них нуждался.

Все это было в прошлом. Ребенку Майкла исполнилось полтора, и он категорически не любил встречи со всеми своими дядями, особенно Люцифером, что родило огромное количество суток. Однако из-за огромного расстояния они виделись совсем редко. Жизнь как-то быстро вошла в какое-то русло, ставшее привычным, и в один день Габриэль даже потерял счет дням недели, а ему только и было, что двадцать лет. Как-то незаметно жизнь проходила мимо без ощутимого продвижения вперед, и вскоре Габриэлю было трудно выбраться из мыслей о том, что все безвыходно.

Он не мог этого объяснить никому, но к моменту лекции о коме Габриэль потерял самого себя, того легкомысленного болтуна с пылким темпераментом перед первым курсом. Эта лекция должна была стать предпоследней перед долгим летом, которое Габриэля не радовало. Уходил университет, миновала сессия, работа оставалась, но ничего не добавлялось. И вроде бы вот он, шанс снова ожить, а он должен сидеть на какой-то микробиологии и с трудом выносить эту тоску. Глубоко вздохнув, он сложил все тетради в сумку и, подняв руку, попросился выйти. Занятый приготовлениями к лабораторной, преподаватель на него даже не посмотрел, и Габриэль вышел из аудитории, а потом и из университета никем не замеченный.

Он работал по пять суток в месяц, четыре из них субботы и одно в воскресение, так как Сингер пошел ему на встреч из-за учебного плана. Необычно было подниматься на отделение, проявив пропуск на входе, в будний день, в часы приема родственников, когда по этажам шастало огромное количество народу, и каждый не обращал на него внимания, пока он не переоденется в форму. Он открыл дверь сестринской своим ключом, спешно переоделся и заглянул за угол коридора – ровно там, где два года назад узнал о Кроули и Люцифере – обнаружил, что ординаторская открыта. Подходя к ней, он вновь услышал знакомые голоса:

– … На этот раз я совершенно точно уверен, что из этого состояния ни один малец во всем мире не выведет вашего новичка. Повторюсь, его травмы несовместимы с жизнью, и даже если какое-то чудо произойдет, то он погибнет не из-за краш-синдрома, так от чего-нибудь другого! Они отдали его нам спустя неделю попыток – а неделя для их отделения это большой срок – просто умирать, и я не позволю , чтобы его смерть зачлась нашему отделению, тем более, если на нашем отделении не будут приняты все возможные меры, а начнется опять эта мистика с возвращением души в тело! Это мое последнее слово, доктор Кроули!

– Вам не убудет от того, что мальчик попробует сделать это хотя бы раз. Два года назад мы обсуждали ту же проблему и, как видите, мистер Винчестер живет и здравствует, не испытывая серьезных проблем со своим здоровьем. Мы не обязаны сообщать об этом эксперименте, но вы назначены его лечащим врачом, и я не стану ничего делать без вашего разрешения. Тем более, что и ответственность за него тоже будет ваша.

– Хорошо, ваше слово, вы у нас теперь любимчик Сингера, да и Ширли, когда ему Винчестер тачку подогнал, но я глубоко не одобряю ваши методы лечения, доктор Кроули! – и Милтон тут же замолчал, хотя и не вышел из ординаторской. Впервые на памяти Габриэля первым не выдержал Кроули. Вылетев из кабинета раздраженно, он сперва даже не заметил Габриэля (который, кстати говоря, из-за опеки старшего брата набрал пару килограмм, особенно на щеки), но потом посмотрел на него так раздраженно, что Габриэль даже попятился.

– Извини, – пересилив себя, все же произнес Кроули, тут же остывая.

– Вы же знаете, что это не сработает, так почему? – спросил его Габриэль, семеня следом по направлению к знакомой палате. Он и сам знал, что в нем нет никакого дара и быть не может, то было простым совпадением, но и только. – К тому же, я слышал, в его коме виновато критическое состояние организма, но вовсе не психика.

– Психиатр, – подумав, сказал Кроули, перехватывая из рук медсестры ручку. То была новенькая медсестра Руби, с тяжелым характером и еще более тяжелым взглядом, не любившая всех вокруг. Если бы на отделении было молоко, оно бы определенно уже скисло. – Я думаю, ты бы мог быть неплохим психиатором. Или врачом скорой.

– Я не понимаю, – Кроули никогда не заговаривал с ним о будущем, тем более что они так и держали нейтралитет на словах, не дай бог кто назовет их названными братьями или что-то в этом духе. Им обоим было некомфортно бы признать вслух, что они уважают друг друга.

– Я ухожу отсюда. То есть насовсем. Через две недели, – отрывисто ответил ему Кроули, после чего вошел в палату, где без сознания лежал молодой человек. У него не хватало ноги, но во всем остальном его, похоже, накачали лекарствами до стабильного состояния. – Все не так просто, как объявил доктор Милтон, – Габриэль покраснел, поняв, что его опять застигли за подслушиванием. – Он находился в критической стадии алкогольного опьянения, когда сидел за рулем мотоцикла. Он спровоцировал страшную аварию неделю назад, неудачно –или удачно, как смотреть – его придавило кузовом грузового автомобиля под другим автомобилем, и из-за потери сознания он не смог сообщить о своем состоянии. Его вытащили не сразу, а, вытаскивая, допустили развитие шока, который не убил его только из-за баснословного количества алкоголя в крови. Его сознания настолько не контролируется, что шок попросту не проходит, но стоит вывести его из этого состояния, как шок мгновенно убьет его. Ему удалили ногу – с такими повреждениями он никогда не смог бы ею пользоваться – но организм был уже отравлен продуктами распада тканей, так что нам действительно скинули его умирать.

– Но ведь профиль не наш? – спросил его Габриэль, понимая, что второй раз смотрит на человека без сознания в этой палате. Ему снова было бесконечно жаль такого молодого парня, но здесь он, по правде говоря, сам был виноват.

– ЧМТ, которая привела к ОНМК – не откажешь же в приеме, если у него есть подобный симптом. Кроме того, инсульт все равно настиг бы его через несколько месяцев – он сидел, очевидно, на каких-то наркотиках, сильно повредивших сосуды головного мозга.

– У него действительно нет шансов, – пробормотал Габриэль. – Это и есть искусственная кома, вы ее поддерживаете?

– Не в той степени, в какой это обычно делают. Его организм уже умирает, только не сообщает об этом сознанию. Возможно, он так и не узнает, что умер, – Кроули сложил руки на груди. Известие о его уходе показалось Габриэлю нелепым, ведь Кроули было всего лишь тридцать, он никак не мог…

– Меня будет мучить совесть, если я хотя бы не попрошу тебя сделать это. Никто, кроме меня и Милтона не будет об этом знать, так что даже отрицательный результат тоже будет результатом, и мы будем благодарны хотя бы за то, что боли он не чувствует, – Габриэль, уже осознавший, что от него требуется, снял сумку и оставил ее в изножье кровати. Что он мог знать об этом парне? Ничего, кроме его неправильной дороги в жизни. Но он был здесь не для того, чтобы осуждать, поэтому сесть рядом и взять его за руку не представлялось таким уж огромным событием. Он просидел так минут пять, не испытывая ничего, кроме сочувствия – с Винчестером что-то было совсем не так, полностью, после чего отпустил его руку. Он даже не стал дожидаться Кроули, просто вышел из палаты, из отделения и впервые направился не домой.

Он был бы счастлив, если бы у него вдруг определился бы дар. Исцеляя людей, он бы здорово разнообразил свою жизнь, знал, зачем он вообще создан и делал бы, что умел. А теперь… Ведь врачей много и часто они не могут вообще ничего, так какая гордость в том, чтобы им стать? Многие считают, что врачи должны быть богами и уметь все, и они в чем-то правы: медицина стремится к тому, чтобы раскрыть замысел Бога или Эволюции (что для Габриэля все равно одно и то же), получить контроль над всеми ее этапами… и сделать врачей Богами, но для этого придется учиться слишком долго. Человеческий разум не вместит все знания о самом себе, так что врачи всегда будут призрачной надеждой для тех, кому просто суждено умереть.