Текст книги "Фантастическое приключение городского лучника (СИ)"

Автор книги: Сергей serdobol

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Мои зубы скрипели от злости и досады, руки колотили землю и вырывали траву. Нервное напряжение было столь велико, что силы начали покидать меня.

– Тише. – раздался голос Данилы.

Милёна прекратила завывания, я повернулся, не веря ушам.

– Данюшка живой? – Спросила женщина радостно улыбаясь и гладя кудри любимого.

– Жив?! – Заорал я. И тут меня прорвало на рыданья.

– Даньша, а я уж думал хана нам, – говорил я, утирая грязными руками слёзы.

– Ага, во! – Шепнул, вяло улыбнувшись Данька и сделал раненой, окровавленной рукой окровавленный кукиш!

Я засмеялся сквозь слёзы и поднял глаза к небесам.

Спасибо! – бросил я мысль в высь. – Во славу мою, – сверкнул в голове яркой вспышкой ответ. Я офигел:

– Спасибо Боже! Слава тебе!

…Попытка встать не увенчалась успехом. Начался отходняк, мандраж. Ноги не слушались. Освобождённые люди метались возле телег, разбирали добро, ругались, ловили коней. Меня взбесило увиденное:

– Всем стоя-ять! – Срывая голос рявкнул я. Рука нащупала в траве саблю, ноги сами разогнулись в коленях. – Если кто-то думает, что стрельба из лука – это мой конёк, тот глубоко ошибается, – крутанув кистью сабельку я двинулся к телегам.

– Ты, кмет охолонись, – Обратился ко мне белобрысый мужик, держа в руке лук, – жалёзкой своёй не маши, а то быстро гонор выбью. Не баись, тебе тож оставим, не обидим, отблагодарим за спасение.

Я медленно пошёл на говорящего.

– Успокойсь паря, не доводи до греха! – Серьёзнее предупредил белобрысый.

Тело само рванулось вперёд, изгибаясь, как потягивающаяся кошка, поднырнуло под стрелу, рука отработанным движением предала клинку скорость и сабля рубанула верхнее плечо лука бывшего полонянника, вторым замахом кривой клинок шлёпнул плашмя наглеца по лбу и тот завалился наземь, закатив глаза.

Мужики набычились. Затевать с ними битву было глупо, ибо забили бы, но прекратить мародёрство было не обходимо.

Медленно наклонившись к поверженному, я достал из-под его рубахи крестик. Подняв его, на сколько позволяла верёвочка, я промолвил:

– У многих ли из вас на груди такой крест?

– Поди у всех пашти. – Ответил кто-то из толпы.

– И все народ одной земли?

– Все.

– Вот видите, все… и все вы грызётесь, хотя только, что были на волосок от плена, смерти. Вы все сейчас пытались ограбить своего соседа, с которым мирно жили много лет. Одумайтесь! И простит вас ваша земля, ваш бог и ваши пращуры…

Раздался женский крик:

– Ой бабоньки, а ведь верно! Ведь правду кмет бает. Што ж это мы, а?

Кто-то начал молиться и каяться, к ним присоединялись остальные. Некоторые стали извинятся друг перед другом. Я был удовлетворён.

Возле Даньки колдовала Милёна, а Елизара обхаживала женщина, которая первой освободилась от пут и оказалась его женой.

– Люди добрые, есть ли средь вас травники, кто раненых может поднять? – Крикнул я.

На мой вопрос отозвались две женщины и мужчина. По моей просьбе они занялись обоими ранеными. В развороченном обозе нашёлся горшок, горько пахнувшего барсучьего жира, чему очень обрадовались знахари.

– Нам то что делать? – Спросил меня взъерошенный мужик.

– Обед готовьте, на всех. А потом готовимся к отходу к домам.

– А добро?

– Кто жив из вас и ваших родов, пусть своё получит обратно, добро умерших передайте родственникам, а коли нет таковых, меж собой поделите.

– А добро половчан?

– Как хотите. Хотите усобицу с властью, забирайте себе. Спросят где взял, что ответишь? Что в поле нашёл? Бронь, саблю, нож, плеть, одёжу?

– Да-а, закавыка. – Мужик почесал затылок.

– Вот те и да. Сами думайте, что вам из того добра надо, что продать сможете…

– А ежели опять вороги на пути?

– А вы прям в атаку кинетесь?

Мужик замолчал, задумался и ответил:

– Из огня, да в полымя сново не хотца. Раз уж спаслись от полона, то постоим за волюшку.

Я взглянул на крестьянина. Что-то было в его простых словах светлое, душевное, но ни как не боевое.

В небе завис жаворонок привлекая моё внимание, солнышко пекло и слепило глаза.

– А тот жаворонок вольная птица? – Спросил я.

– Знамо дело вольная, пока копчик не налетел.

– А как налетит?

– На земь сядет и затаится.

– Хм. Вот и вы так действуйте.

Мужик почесал бороду и понимающе крякнул с ухмылкой, а я направился к реке, чтобы ополоснуться.

– А табе стрелы в портах не мешают, кмет? – Крикнул с ехидцей вдогонку мужик.

– Каки..? – слетело с моих губ, но две, застрявших в правой штанине, стрелы сказали сами за себя. Я сплюнул с досады, ведь вот что мне мешало.

Бетюк, поразил прозрачностью вод. Вода была до того чиста, что было видно раков, ползающих в глубине по песчаному дну, проплывающих рыбёшек, ракушки перловицы. На воде, большие белые цветы кувшинок иногда сменялись жёлтыми кубышками, украшая закраины вод бело-жёлтым ковром. Желание окунуться в эту чистоту усилилось и моё тело рванулось в прозрачные воды реки.

Купание было достаточно длительным. Сначала я понырял, потом тёрся сорванной травой, потом просто лежал в воде на отмели, отключившись от мира. В это время люди на берегу готовили пищу, делили добро, пере укладывали телеги. Знахари заваривали травы для промывки ран, суетились возле Данилы с Елизаром и других раненых.

Жжение кожи вернуло меня к реальности. Солнце сделало своё дело, я сгорел. Грудь и плечи слегка болели, но как известно, это «слегка сейчас», вечером отзывается «сильно потом». Отругав себя мысленно за оплошность, я поторопился к возам и отыскав своего недавнего собеседника попросил рубаху или что-то подобное, на что тот ухмыльнулся и выделил половецкое облачение. Пришлось снова идти к реке и застирывать бурые пятна с продырявленного одеяния.

Вскоре меня окликнули и я заторопился на зов. Елизар пришёл в себя и похоже держался молодцом, а вот с Данькой было плохо, он был в беспамятстве.

– Владислав! – Позвал Елизар приподнявшись на локте.

– Что Вам? – отозвался я, присев возле раненого.

– Спасибо тебе?

– Эт не мне, эт вон ему – и я кивнул на бессознательного Данилу.

– Обоим вам спасибо, выручили.

– Да ладно. Пустое это. Мы все свои.

– Нет не пустое. Я уж третий раз с полона бегу. В этот раз с женой и дитями попал. – Елизар кивнул на двух девиц и двух парней, стоящих рядом. – Один бы я утёк, но семью бросить не мог. Выходит вы семью мою спасли, а значит и род…

– Уймись Елизарушка. – Успокаивала его жена.

– Погоди Авдотьица, человека отблагодарить хочу. – Мой дом завсегда примет тебя и твоего друга, дажа ежели нужда будет, всё одно примем. Помирать буду детям и внукам наказ дам…

– Благодарствую Елизар, спасибо тебе.

– Скажи за кого здравицу ставить?

– За Владшу Пеплова и Данилу… – я задумался о фамилии Данилы и обратился к Милёне, обтиравшей смоченной в отваре тряпицей обнажённую грудь Даньки:

– Скажите Милёна, как звать величать Данилу вашего.

– Тык Данилой и величать, – она задумалась что-то припоминая и слегка улыбнувшись грустно добавила, – а раньше его Кочетком кликали, уж больно задиристый был в отрочестве.

Я повернулся к Елизару:

– … И за Даниила Кочеткова, Курского десятника, князя Мстислава Черниговского.

Елизар уставился на меня вытаращив глаза и перекрестился, а я поняв что прокололся добавил:

– Ну, или кто там ныне у власти?

– Авдотьица, оставь нас на миг. – Обратился пахарь к жене. Женщина отошла, отведя детей и пахарь продолжил, – я сразу понял, что ты не прост. Вроде русский, но не тутошний.

– Эт с чего же? – Занервничал я.

– А с былины про Соловку – Разбойника. Истину все знают, даже чады малые, а ты нет, как с луны свалился. Кто ты кмете, откуда?

– Тык ежель скажу ты не поверишь.

– Поверю, вот те крест, поверю. Уж не ангел ли ты хранитель?

– Нет, не ангел, не гневи бога. Я.… – я заглянул в глаза пахаря и тихо произнёс, – из будущего!

– Эт как жа?

– Ну, ща какой годок от рождества?

– Тысяча сто восемьдесят четвёртый. – Перекрестился Елизар.

– А я из две тысячи тринадцатого.

Мой собеседник помолчал и с сомнением начал было:

– Ты паря того, здоров…

– Да здоров я, здоров. Говорил же что не поверишь.

– А он? – Кивнул Елизар на Данилу.

– А Даньша с тысяча тридцать пятого, кажись.

– Эт как жа вы всренулись?

– Сам не пойму. Ну да ладно, выздоравливай давай, на тебе лица нет, белый весь.

Елизар замолчал тараща, на меня глаза.

– Да шо ты меня глазами точишь как бабу голую? – Не выдержал я и встал собираясь уйти.

– Погодь, – выдохнул пахарь и тронул меня рукой, – верю я табе. Потомкам своим в веках, коли род не оборвётся, накажу принимать тебя и друга тваво и детей и внуков ваших, как братьев.

– Спасибо Елизар. Бог даст свидятся они, а тебя то как величать?

– Елизарий, по прозвищу «Плетень».

– А батьку как звали?

– Егорием крестили.

– Спасибо тебе Елизар Егорыч Плетнёв, за слова дружные. – Я улыбнулся и пошёл готовиться к отбытию, ибо меня торопили раны Данилы. За спиной пахарь удивлённо повторял своё новое, полное имя, на современный лад.

– Эт что ж выходит, – крикнул раненый во след, – произнося на твой лад имя, отцы поминаются?

– Ага! – откликнулся я не оборачиваясь.

Сборы и обеды закончились. Мужики облачились в трофейные брони, нацепили на себя оружие по выбору и наш караван отправился обратно, до родных мест, выпустив перед собой разъезд, для упреждения внезапного нападения.

К родным местам народ двигал повеселее. Под скрип телег, по всем колоне шли разговоры, слышались шутки, кто-то рассказывал о своих планах, а кто-то молчал упоённый свободой. Долга ли она свобода? Дома прижмут свои налоги, батоги и прочие беды, впрочем продолжится то, к чему привыкли.

– Ты с нами, али как? – Обратился ко мне белобрысый мужик, которого я хлопнул голоменью сабли по лбу.

– Нет, я до своих дымов подамся. Ты уж на меня обиды не таи. Не со зла я.

– Я и не таю.

– Скажи, а что там? – Указал я на юг. Чьи земли?

– Там Бетюк в Воронеж вподает, а дале степи бескрайние.

Так вот мы где, пронеслось в моей голове. Воронежская область. Понятно.

Вскоре показось то место где мы с Данилой наткнулись в ночи на Половецкий стан. Колона спустилась к реке на роздых, я скоренько углубился в лес и вскоре нашёл наш челнок. Всё было на месте. Скинул половецкие одёжи, повесил на шею ладанку, облачился в свою рубаху. Стало как-то легче и приятней. Что ж, своё есть своё, от чужого толку мало. Пора подумал я и заспешил к Даниле…

– Всё Елизар, пора мне. Давая прощаться.

– Уходишь?

– Да. Не поминай лихом. Пусть сыны твои помогут Даньшу до реки донести, у меня там челнок в лесу причалян.

– Прощай Владислав. Бог даст свидимся.

Данилу несли на доске от телеги. В спину глядели множество провожающих глаз. Не доходя до леса я не выдержал и обернулся.

Люди стояли молча. Стало не по себе и моё тело согнулось в земном поклоне, а рука коснулась земли.

Народ ответил мне тем же и замахал руками в прощании. Послышалось женские голоса:

– Скатертью дорога.

Это было как в сказке, по доброму, по нашему. В моём времени, так принято говорить когда люди ругаясь выпроваживают друг друга, а здесь наоборот от доброты и участия.

Веко задёргалось, глаз помокрел. Что-то мягчат меня годы, всхлипнула мысль и ноги заспешили за носилками.

Даньку аккуратно погрузили в челнок, Милёна уселась у его головы, я поблагодарил Елизаровых сыновей, поставил перед собой Буреев бутылёк, и нажал на вёсла в верх по течению, крутя головой, ища заветную тихую полосу…

… Тёмно-зелёный еловый лес и не такая прозрачная как Бетюк Кубена облегчили душу.

– Буре-ей! – Что было силы крикнул я и направил челнок к месту нашего расставания с ведуном.

Челнок ткнулся в берег. Казалось ничего не изменилось, за время нашего отсутствия, даже время дня, похоже было тем же.

– Буре-ей!

В подлеске затрещали ветки и на берег выбежал запыхавшийся дед.

– Эк вы скоро обернулись. – Проговорил он, глядя на обалдевшую Милёну и безмолвного Данилу.

– Вовка прибыл, тут ли?

– Тута. Ты вот что красавица, – обратился старик к Милёне, – вылазь с челна, мы с тобой по берегу пойдём, а ты Влад дуй вверх к нашим, передай яво, – кивнул на Даньку дед, – Вовше. Пущай он скорее его лечит.

Женщина испугано мотнула головой. Опять потерять любимого, она явно не желала и готова была броситься в драку.

– Не бойтесь Милёна, – успокоил устало её я, – мы друзья.

Она доверилась и покинула челнок, я нажал на вёсла и облегчённая лодочка понеслась вверх по течению.

……………………………………………………………………………………………………

Казалось, за время нашего отсутствия ничего не изменилось. Народ отдыхал, чистил оружие, пере укладывал закуп и прочую утварь. Вовка загружал в лодии материалы и товары из будущего. Кириловы и Любимовы сыны горделиво щеголяли в новеньком камуфляже отечественного производства. Они помогали укладывать Пятаку новые вещи и деловито одёргивали пятнистые куртки, с любовью и уважением выполняя указания хирурга.

Как только я причалил, мой челнок подтянули на берег и подбежавшие Янгур и Володька засуетились над Данилой, перенося его под растянутый тент.

– Ты как сам? – Спросил Пятак серьёзно и холодно, что не удивило, ведь хирург, занятый своим делом это мясник.

– Цел. – Вяло ответил я.

– А что весь в синяк покрыт? – Спросил Янгур не поворачиваясь, – где вы были, почему на помощь меня не звал?

– …Упал. – Съехидничал я, – ты бы Янгурка нам точно пригодился, да поздно было…

– И часто? – Уточнил Вован.

– Что часто?

– Падал!

– Не издевайся. – Устало спросил я.

– Я не издеваюсь, я переживаю. Вон Даньша, когда у него нервяк перед боем он шутки мочит, а я пытаюсь в себе жалость придушить, иначе оперировать не смогу.

– Да я понял.

– Где же Бурей делся?

– Пешим идёт, с Милёной.

– Нашли-таки! Как она перенесла переход?

Янгур слушал и не мог понять, о чём мы говорим.

– Не знаю. Судя по всему, после первого перехода у неё всё в порядке, а как ныне не знаю. Полагаю, Старик с ней сейчас по лесу не просто идёт, а свои психо-штучки применяет, проверяет.

– Наверное. – Вовка задумался и продолжил, – а я что-то по дому заскучал…

– Скоро будем.

– Не, ты не понял, я про тот наш дом, про будущее…

Я помолчал в раздумьях и произнёс:

– Я об этом тоже много думал, тоже туда тянет. Что там в 2017-ом то?

– Да как сказать, задница как была, так и осталось. Украина развалилась, пиндосы постарались, да немного просчитались, ибо Украина не Ливия, однако…

За спиной раздались голоса:

– Бурей, Бурей….

Я обернулся, увидел старика, вспомнил о задании волхва, и спохватившись поспешил к челну за сумой с заветным артефактом.

Ведун ждал меня беседуя с Вовкой, который уже зашивал Данилину рану. Милёна стояла рядом, с тихой надеждой и горечью наблюдая за действиями костоправа-мясника Вовки.

Я подошёл и передал суму ведуну:

– Вот Бурей, прими.

Старик загляну внутрь, благодарно глянул мне в глаза, удовлетворённо кивнул и удалился на ладью. Я устало расслабился и понял, что отдых мне нужен и срочно.

– Пойду на лодью парни, что-то дрёма одолевает.

…Погрузка и пере укладка была завершена, пора было идти дальше, к родным дымам.

…Противно скрипело в уключинах. Мокрые от пота спины то наклонялись, то распрямлялись, в такт им махали вёсла толкая судно на встречу течению. Я смотрел на это сонными глазами и думал о жене и дочке. Правильно говорила когда-то моя матушка, земля ей пухом, утверждая, что любому мужику нянька нужна. Когда мужику плохо, просто необходимо что б его кто-то пожалел, поддержал, успокоил, взъерошил волос на голове, пошептал на ухо что-нибудь доброе, убаюкивающее, тем самым снимая напряжение, хандру, тоску. Никто не сможет это сделать, лишь она, одна единственная жена. Даже в гаремах басурманских, она такая одна единственная, по званию «любимая». Вот и Даньша её искал, свою самую желанную, свою Милёну. Я дремал и мысленно ждал встречи с ней, со своей Светлой, которая помоет моё усталое, ослабшее тело в большущей кадке, подаст чистые порты и рубаху, накроет на стол, а потом накроет покрывалом и сон сморит меня в ворохе мягких шкур, застеленных льняным холстом-простынёй. Усталость сомкнула веки и тяжёлые, не дающие отдыха, дневные сны вторглись в моё сознание. Снился Бурей размышляющий над древним стеклянным навигатором, Вовка, который заштопывал рубаху, говоря, что скоро она поправиться, Данила показывающий окровавленный кукиш, какие-то сечи, битвы, крестоносцы, американский флаг с черепом на дырявом полотне, украинцы, глядящие на него с низу вверх безумными глазами и держащие в окровавленных руках мечи. Я им кричал что бы они показывали флагу кровавые дули, мой голос разрывался, хрипел, но они не слышали и продолжали смотреть на флаг в ожидании чего-то обещанного, но тот на глазах гнил, превращался в тлен и молчал…

Очнулся я от толчка:

– Владка, Данилка очнулся, тебя зовёт. – Осведомил меня Янгур.

– Спасибо друже что побудил, а то сны тяжкие сниться начали. – И мы поспешили, перелезая через скарб к Даниле. Милёна поила раненого горячим бульоном, Вован проверял пульс, что-то сам себе бубнил и кивал.

– Довёз-таки нас Владша. – Вяло промолвил курянин пытаясь улыбнуться. – Как же любо вас всех видеть.

– Ты молчи пока, бо нельзя тебе ща силушка потратить на разговоры… … А мы рядком посидим и за вас с Милёнкой порадуем, – широко улыбаясь сказал Янгур.

Я одобрительно кивнул, в подтверждение слов «астраханца».

Милёна молчала. По её лицу было понятно, что больше она не страшиться, что мы для неё уже не чужаки.

– Ну как он? – Спросил я.

Милёна с надеждой глянула на Вовку, тот ответил:

– Да как? Как видишь, хорохорится. Хороший признак, но. – Вовка глянул с надеждой в небо, приподняв брови …

Я понял Вована по взгляду. Его взор говорил, что всё в руках божьих.

– Понятно, – я улыбнулся Даньше, – значит жить будешь, ибо он тебя любит, но на пианине песни играть не сможешь.

По бледному лицу хохмача пробежало переживание:

– Шо так? – Тихо спросил он.

– Тык пианины у нас нет, ну а ты её ещё и в глаза не видывал!

Данька улыбнулся и казалось порозовел. Шутка ему понравилась и подбодрила.

Вовка хихикнул, потом хихикнул я, потом Янгур, потом застонал улыбаясь курянин. Настроение передалось Милёне, и она слегка улыбнулась.

Будем жить коль так, подумал я и похлопал Даньку по руке…

… Родной плёс встретил яркими бликами июньского солнца. К деревянной пристани сходился народ. Женщины, семеня ножками под длинными сарафанами, торопились встречать своих родных и любимых. Дети радостно кричали и повизгивали как мелкие поросята, узнавая отцов на прибывших судах. Собаки, чувствуя радость людей и приняв их настрой, громко лаяли виляя закрученными хвостами, игриво носились по берегу, иногда сбивая детишек и ловко уворачиваясь от наказующих ног хозяев. Я искал глазами Светлу и когда увидел её, чувство счастья и нежности захлестнуло разум. Она стояла среди односельчан, одной рукой поддерживая круглый живот, а другой держа за руку маленькую Настю. У ног дочки сидела верная Лю. Меня встречала вся семья. Да, да! Лю тоже член семьи.

Судно дёрнулось, упёршись в причал. Мои ноги понеслись, подчинившись чувствам. Светла, увидев моё стремление, поспешила навстречу, и мы соединились в объятиях. Господи, спасибо тебе, как это всё приятно. Доча, будучи мной исцелована, радостно смеялась и что-то тараторила, лохматая Люля повизгивала и то перебирала передними лапами, то становилась на задние, то крутилась волчком, а жена… жена пускала слёзы и тёрла солёным платочком синяки и ссадины на моём лице. Так мы и стояли, обмениваясь взглядами и объятиями. Я был дома, мы все были дома, у родных дымов, садов, огородов.

…Дома сталось так, как я и мечтал в дрёмах. Огромная деревянная кадка, чистые порты, рубаха, густые щи из печи, роздых, потом сидение во дворе на лавочке, разговоры с женой и Настенной. Светла справлялась о произошедшем, о моём побитом теле, о Даниловых ранах и его избраннице. Я рассказал обо всём, кроме задания Бурея. Всё было чудно, тихо и спокойно. Лю счастливо лежала рядом, положив остроухую морду на мои босые ноги, на её хвосте млела кошка, наступал вечер. Комары кусались и противно звенели, вечерняя сырость и прохлада окутывали землю и её обитателей.

В темноте ночи, укрывшись льняным покрывалом, мы тихо беседовали. Светла расспрашивала меня о моём времени, то веря, то не веря, то сомневаясь или восхищаясь:

– А бабы какия сарафаны носят? – Шёпотом, что бы не побудить дочь интересовалась она.

– Никакие. – Шепнул я.

– Как так?

– Ну рубахи юбки, джинсы в обтяг.

– Эт что ж за одёжа?

– Джинсы то? Да порты узкие, облегающие.

– Охо-х! Срам то какой! И куда ж ихние мужи смотрят?

– А ни куда! Там все так ходят. Ни знаков различия родов, ничего нет из узоров.

– Ой врёшь небось? – хихикнула Светла.

– А что мне врать. Там все так одеваются, и мужи, и жёны, и дети… …а бабы ещё и на каблуках, высоченных ходять, толщиной с лучину.

– Охо-х, да ведь не удобно, в землице небось вязнут?

– Не, не вязнут, бо по землице твёрдые стёжки из камня уложены.

– Как в Константинополе?

– Ну, наподобие. А ты откуда знаешь? – Поднял брови я.

– Попин наш сказывал после обедни.

– А-а. – Делано успокоился я.

– А скотину там держат?

– В городах нет, а в деревнях держат, но теперь очень редко.

– Что так?

– Прокормить не могут.

– Как так, трав нет на покосах?

– Травы, то есть, но… – я задумался.

– Что, но?

Чёрт возьми, пронеслась в голове мысль, да мы разделились на собственников одиночек, работать не хотим, мотивируя тем что продать негде. Но тут то работам всей весью и продаём всей весью.

– Но косить не кому, старики в деревнях слабы, а отроки все в города стремятся. – Я выдержал паузу и грустно добавил – умирают Русские веси, обезлюдели покосы.

Светла задумалась, долго молчала и:

– Не покосы обезлюдели, а люди обездушили. Обленились потомки то наши, закостенели их навьи, притупились их помыслы, но желания воспалились. Бросили они землицу кормилицу и видать ждут подаяния, а кто видать и рад бы, у того силушек нету ни телесных, ни духовных, съела их жизнь окаянная в погоне за гривной дармовой…

Ничего себе, подумал я. А ведь права моя ненаглядная.

– Ну не все. Люди в городах работают, дома строят, дороги, печи, телеги самокатные, телевизоры, утюги.

– Вутюги? Эт што-ж за строение?

– Эт не строение, эт помощник для женщин. Вот ты бельё рубелем охаживаешь после сушки, оно размечается, распрямляется, но складочки и помятости всё одно остаются, а утюгом пройдёшь по рубахе, и она гладкая, да ровная, разогретая и пахнет жаром.

– Чудно. А по што у нас нет, или Вовша не сможет сделать такое?

– Думаю Вован сможет, но не такой как там, а на угольях. А ещё есть стиральные машины, тоже хозяйкам большая помощь.

А эт что ж?

– Ну эт бочка такая. В неё стирку бросаешь, и она сама стирает, потом выжимает и остаётся только повесить досушить.

Я ещё много рассказывал о своём времени сквозь дрёму, к концу концов уснул, а Светла лежала в темноте и переваривала услышанное, доселе не ведомое чудо нашего мира.

Под утро я очнулся ото сна. Тело слегка ныло. Рядом сопела Светла, в кроватке спала дочка, в сенях скребла двери Люля, давая понять, что пора вставать. Что ж!.. Хочешь не хочешь, а надо, ибо скотина ждёт. Жена заворочалась и открыла глаза. Я чмокнул её в глаз и приступил нехотя к делам. Надо же, подумалось мне, стоило лишь поговорить о прошлой жизни, как появилась лень. Да! Мне хотелось домой, в моё будущее, я соскучился по современности, по телевизору, компу, микроволновке и эти мысли легли тяжёлым бременем на душе. Надо было поговорить с Вовкой, высказаться, успокоиться.

…………………………………………………………………………….

Куры, гуси, корова, две козы, навоз, во общем обычное, трудовое крестьянское утро. Кошка Катя, подняв хвост трубой, тёрлась об ноги в ожидании утренней дойки. Что ж, она заслужила немного тёплого молочка, ибо у порога лежали несколько заигранных мышек. Люля не отступала от неё не на шаг, иногда отталкивала Катёну мордой, мол не мешай, скоро всё будет. Я засмеялся и погладил Катёну. Люля носом подковырнула мою ладонь на свою голову, мол гладь меня и виляя хвостом уставилась на кошку.

За спиной хлопнула дверь, то вышла во двор жена.

– Владушка, давай подою.

– А как ты с пузом-то согнёшься?

– Ну, до этого сгибалась не поломалась, чай сдюжу и ныне.

Я уступил скотину жене, а сам принялся за прочие дела.

Пока убирал навоз, всё думал о своём времени, поглядывал на жену, предполагал, как бы она там обжилась. Наверное, не смогла бы, хотя может и наоборот, приспособилась бы получше моего, голова то свежа и готова к ученью…

Светла, угостив кошку, унесла молоко в дом и вскоре на пороге появилась умытая доча. Настя начала помогать мне что-то советуя и командуя.

Через часок я закончил свои работы.

– Светлушка, я чаю надо бы до Данилы сходить, проведать, к Владимиру заглянуть…?

– Конечно сходи. Возьми одну козу, на кой нам две, отведи Даниловой хозяйке, пусть обживается хозяйством. Чай мы не чужие, пособим. Возьми ещё гостинцев, яиц там али ешо што… я в миг тебе соберу.

Выйдя со двора, пройдя вдоль дощатого забора, я оказался перед Вовкиным домом. Стукнул в ворота и зашёл, затаскивая за собой козу. На встречу, принюхиваясь, поднялась Дуся. Я залез в карман достал прихваченный кусочек сушёного мяса:

– Здравствуй Дусяна, вот тебе доча Люля гостинец передала. – …и потрепал собаку за ухом. – Ну а теперь, гавкни для порядка, Дуся, проглотив лакомство счастливо виляла хвостом и подозрительно поглядывала на козу. – Гавкни!!! – потребовал я снова, и она однократно гавкнула козе в морду, та офигела и выставив рога спряталась за меня.

Дверь избы открылась, во двор вышла Лада с кадкой в руках:

– Здрав будь Ладушка, хозяин дома ли?

– И ты здоровей Владислав. Володька до Данилы побёг. Собрал свою «птичку» и побёг.

– Какую «птичку»? – Не понял я.

– Ну в которой его травы и снадобья.

– А-а, аптечку? Понятно… А что побёг то?

– Да детвора его с утра выкричала. Вроде как кровить Даньша начал, а Милёна его в слёзы, детей соседских послала… а ты шо с козой то?

– Да вот решили подарить Милёне с Даньшей козу, для обжития так сказать…

– А-а. Ну поторопись, а то можт и не успеешь.

– Угу. – отозвался я и ретировался со двора. Что значит не успею, думал я, неужто Данька так плох? Вчера вроде ел…

Мне стало не по себе, а вдруг что серьёзное и я поспешил по улочке обходя церквушку. Скопление народа у Данилина дома заставило занервничать. Господи, не уж то помер? Ноги двигались на автомате, руки сопротивлялись рывкам козы, седце билось в испуге за жизнь раннего друга.

– Что случилось люди? – Спросил не громко я.

Народ стоял с козами, лукошками, кошёлками, как будто шёл с ярмарки.

– Здравствуй, Владша! – Приветствовал меня Горын, держащий на одной руке своего трёхлетнего сына и корзину, а другой рукой придерживал за веревку козу.

– Здравствуй Горын. А што с Данилой? Почему все с добром?

Горын хитро прищурился:

– А сам то, по што корзину, да козу за собой волочёшь?

– Ты я это, Даниле, дабы хозяйство увеличить.

– Вот и я с тем… …и все тута за этим, покуда.

По мне пробежал какой-то нервяк:

– Да с Даньшей то што?! Где Володьша?!

– Тык тута, в хате.

Я рванул сквозь толпу.

– Да куды ж ты прёшь? – раздались голоса.

Взлетел на крыльцо и грохнул в дверь:

– Пятак! – Вырвалось из меня переживание.

Дверь открылась, Милёна увидав меня поманила, я втащил козу в сени, и женщина задвинула засов.

– А ты то что с козой? – спросила Милёна.

– Тык гостинец. Как Данила?

– Утром раздухарился, начал рукой махать, мол во как, уже зажило, ну шов то и потёк рудой. Я с перепугу за вашим знахарем послала детишек с улицы, а потом люди в гости пожаловали. Вона их кольки у крыльца. Все с добром! Уж я им, а так, и сяк говорила, что благодарна всем, но всё принять не могу, всё одно стоят с гостинцами. Не приму обижу, а как столь принять то?

– Что с Данилой то? – перебил я её причитания.

– Ничего, со знахарем разговаривают, смеются.

Я успокоился. Коза дёргалась на верёвке. Тащить животное обратно не хотелось:

– Ну, мою то козу примешь? Чай я не чужой Даниле.

– Заводи во двор, – сказала Милёна, потеряно махнув рукой, и указала на открытую дверь во двор.

Моему взору предстал Данилов двор, в котором базировалось стадо коз, голов в десять-двенадцать. Животные выедали невыкошенные травы под забором, сараями и вообще по периметру всего не богатого хозяйства.

– Так вот что значило Ладино «не успеешь». – пробормотал я, – И откуда узнала то? – пожал я плечами.

– Так ишо вчарась вечером, бабы со мной говорили, знакомились, сулили ныне пособить с обзаведением хозяйства.

Я поглядев на свою козу, вздохнул:

– Придётся тебе Галя домой топать, бо опоздали мы, – и привязав козу во дворе, дабы не навалила гороха в сенях, вошёл в горницу. Данила сидел на лавке в углу горницы, перемотанный бинтами.

– Здрав будь Даньша! – приветствовал я.

– Здарова, Влад, проходь, садись рядом с Вовшей.

 
Вы будитя галдеть,
А я слушать и глядеть.
 

– хохотнул весельчак.

– Тьфу ты. – психанул я, – тут бежишь, переживаешь, а он хохмит и издевается. Тык я ещё и козу привёл…

Больной рубака и здоровый хирург взорвались в истерическом хохоте.

– Я ж те говорил, – выговаривал сквозь смех слова Пятак, обращаясь к Даниле, – все, кто коров держат, все от коз избавляться начнут и станешь ты козопасом.

Когда смех улёгся, я досадливо произнёс:

– Ну кто ж знал, что все коз попрут?

– Да ладно Влад, садись за стол.

– Есть не хочу, но квасу отведаю.

Милёна была тут как тут и квас разлился по кружкам.

Данила поманил к себе женщину, усадил возле себя и произнёс:

– Ныне пойду до церкви, поговорю со священником о крещении Милёны, а потом и свадебку сыграем.

– Что ты Данилушка, боюсь я креститься то. – молвила Милёна.

– Ничё, с Буреем поговоришь и осмелеешь. Бурей то он волхв, разум его велик и мудр. Да и с попином он на дружеской ноге.

– Как скажешь Данилушка.

– Ты шо смурной Влад? – спросил Даньша.

Я глянул исподлобья на Вовку:

– Да мысли у меня, последнее время, дезертирские.

– Эт как жа?

Я опять глянул на Пятака, перевёл взгляд на курянина и потупив взор выдохнул:

– Домой тянет.

Хирург заколотил пальцами по столу, Данила с интересом вперил в меня взгляд.

– Что-то устал я браты, хочу телик посмотреть, радио послушать.

– Ну про телик ты мне как-то сказывал, – заговорил курянин, – сам хочу диво сие узреть…

– Я тоже домой хочу! – Перебил Вовка.

Данька замолчал, он понял, что мы говорили очень серьёзно. В горнице повисла тишина. Под потолком жужжали мухи, на улице галдел народ, по веси кричали петухи, и блеяли козы.

Мы молчали, боясь нарушить эту тишину, будто она была последняя в жизни.

– А как же я, мы, астрономия? – Прошептал Даньша.

– Тык можно с нами. – Неуверенно ответил Вован.

– Тык, а шо мы киснем, если можно? Надо с буреем, да с отцом Прокопием потолковать, узнать, что они скажут. – Уже бодрее, с улыбкой произнёс курянин.