Текст книги "Фантастическое приключение городского лучника (СИ)"

Автор книги: Сергей serdobol

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– За расшивой охотятся? Буртасы, или кто они там?

– Угу.

– Что делать будем?

– Не знаю, но надо к берегу идти. – Констатировал Вовка, – Данилка где то там коченеет.

У меня сжалось сердце.

– Давай разделимся, обманем?

– Попробуем. – Согласился Вовка и вскочил. – Ты догоняй, а я наших позову на берег. – Крикнул он, удаляясь в сторону реки.

Я рванул за беглецом. Пробежав метров сто остановился и тут же услышав хлопок тетивы рухнул на хвойную подстилку. Ах ты ж клизма дырявая! – пронеслось в голове.

Откатился под поваленную ель, встал на колени, опять хлопок, рухнул… Острая боль пронзила левую руку, я вскрикнул. Стрела пробила кожу на кисти меж большим и указательным пальцем и раскола рукоять лука. Лук треснул и стал треугольным, теперь он мне не был нужен, ибо левая рука стала недержалой. Еле слышные шаги обошли меня стороной и затихли.

…В висках стучало, мысли роились в голове, но сообразить и выбрать план действий я не мог, сказывалось нервное напряжение. Мокрые ноги начали замерзать и вдруг снова раздалось шуршание шагов. – За стрелой идёт, догадался я и перестал дышать.

Толчком ноги враг перевернул меня на бок. Мои глаза открылись, тело рванулось и засапожный нож, зажатый в правой руке, воткнулся в ногу под одеждами противника, тот взвыл и начал заваливаться на колено, пытаясь замахнуться копьём, я увернулся, меч молнией вылетел из ножен и, пусть не умело, но смертельно, поцеловал противника ударом в шею. Тело закачалось стоя на коленях, завалилось ничком на землю, задрожало как осиновый лист, отпуская грешную душу и заливая жёлтую хвою кровью.

Никогда в жизни я не думал, что когда-нибудь придётся убивать, причём открыто, не задумываясь. Меня начало мутить, потом вывернуло на изнанку. Утерявшись рукавом и овладев собой, я начал убеждать себя, что, убив врага поступил правильно. Злость и страх убийства столкнулись во мне и грозой вырвались наружу:

– Я на тебя не нападал, …ты сам виноват! – Крикнул я остывающему телу, трясясь в бешенстве, – ты хотел моей смерти! Вот видал? – окровавленная рука скрутила кукиш, из моих уст вырвался нездоровый смех.

Голоса и лай собаки у берега остановили моё бесево, а ноги понесли к реке, было ощущение, что от жалости к себе я был зол на всех и готов резать кого угодно. У воды слышались перекрикивания спорящих людей. Аккуратно подобравшись к кромке леса, я наблюдал за сложившейся обстановкой и, она была весьма плачевна для моих товарищей. Вовка, связанный по рукам и ногам лежал на боку под ногами чужака, держащего в руке меч, окровавленный Данила, скрутился в калач на сыром, прибрежном песке, а возле него валялись два чужих тела.

Прохаживаясь по берегу, второй, как оказалось не буртас а русский, головорез, уговаривал наших парней отдать ему расшиву, в обмен на жизни Володьки и Данилы. Наши отвечали, не веря увещеваниям, Дуся призывно лаяла.

Голова прояснилась, злость закипела с новой силой. Надо показать Ефиму и Никифору, что я жив, мелькнула догадка. Как там Данила учил? … Не умелый беличий стрёкот, слетел с моего языка.

Расшива медленно пошла к берегу и когда ей осталось метров десять до кромки воды, я, с бешеными глазами и рёвом «За Родину», вылетел из-под разлапистых елей, с мечом в руке. Этот безрассудный поступок, отвлёк внимание злодеев. Кирилловы сыновья бросили вёсла, схватились в луки и дали залп. Володькин сторож бросился на меня, сразу выбил меч, опрокинул ударом ноги, я заслонился пробитой рукой и… …Я увидел как из его горла выскочил наконечник стрелы, потом он задёргался, будто его били сзади…

Откатившись от падающего противника, набитого стрелами как поролоновая игольница, я метнулся к Пятаку, разрезал его путы…

Второй злодей лежал на песке с одной стрелой в щеке, другой в груди и тяжело дышал.

– Что же та гад, своих то резал? – Как бы ища оправдания себе, спросил я.

– Каких своих, ежели свои, жену и детей порешили? – Прохрипел, изрыгая кровь умирающий.

Мне стало не по себе.

Данила был жив, но очень окоченел. Побелевшие губы шевелились, что-то шепча, пытались улыбнуться.

Расшива причалила. Братья бросились собирать дрова и разводить огонь. В умелых руках пламя быстро занялось. С бледного, холодного Данилы стянули мокрые одежды, напоили горячим отваром и закутали в рысьи меха. Ефим и Никифор разделись до нижних порток и залезли к замерзающему под шкуры, чтобы скорее согреть его своими телами.

Володька занялся моей рукой.

– Пошевели пальцами.

Я морщась выполнил требование.

– Везучий ты Пепел.

– Что так? – Отрешённо спросил я.

– Дырку тебе в руке сделали, а кости и жилы целы.

– Что с Данилой.

– Переохлаждение. …Он, скованный холодом, одного всё ж умудрился засапожником порешить.

– А второго?

– Второго я. – Ответил Пятак, – А что с тем в лесу?

– Убил. – Коротко отрезал я и пошёл собирать трофеи.

Даниле постоянно давали горячее питьё. Через некоторое время, он начал говорить, озноб отходил проч.

Скрип вёсел и знакомые голоса взбодрили нас. Большая расшива причалила, и Кирилл выпрыгнул на берег.

– Что тут у вас? – Спросил, с трудом пряча отеческие чувства, старшина, глянув на лежащих под шкурами.

Мы вкратце описали ему произошедшие события…

Шли достаточно ходко. Перегруженные расшивы стали тяжелей и неповоротливей, но загребные особо не налегали на вёсла, а лишь подруливали и помогали попутному течению, отдавая суда под власть реки. Мужи тихо беседовали, река подталкивала челны, мимо проплывали дремучие леса, шёл первый снег. Зима Морёна вступала в свои права. До Могутовой веси дошли без происшествий, передали расшивку, одарили мясом за помощь и двинули до своих дымов.

Я находился в подавленном состоянии, а поначалу вообще начался мандраж. Нет, тряслись не руки, тряслось всё и с наружи, и внутри, потом нахлобучило и я впал в задумчивость. Недавний бой на берегу, осел на душе тяжёлым бременем. Я хладнокровно зарезал человека! Умом я понимал, что всё было правильно, что мы защищались, а душой не мог понять и принять произошедшее, не мог отнестись спокойно, как мои товарищи. Война то и им нужна как зайцу курево, но всё же они переносили её легче, а может мне так казалось… Я думал о Светле, думал о том, что именно её (!) мне сейчас не хватает, её нежности, женственности… Кем я перед ней явлюсь, израненным неудачником или героическим воином? Не хотелось быть ни тем, ни тем. Я представлял её образ и хандра немного отпускала, просыпались природные инстинкты, приливы нежности, хотелось плакать и смеяться, но что-то внутри тормозило эти проявления природы, тлела какая то злость на мир…

Кирилловы парни тихо, меж собой, обсуждали схватку, кичились, друг перед другом, своими меткими выстрелами и восхищались моим нападением на врагов с криком «За Родину».

Я смотрел на парней и думал об их отце Кирилле. Надо же, возраст за сорок, а имеет пятерых сыновей и двух дочек, а я под сорок ни кола, ни двора, ни детей. Тоска опять навалилась, серой пеленой, плевать на всё. Я задремал.

Снег сыпал и сыпал, укрывая тёмно-зелёные леса белым покрывалом, лишь река выделялась чёрной лентой, сопротивляясь наступающей зиме.

Я очнулся от лая собак. Расшива в темноте подошла к родному берегу и хрустя ломаной наледью ткнулась носом в песок. Запах дыма, от печных труб, навевал ощущение скорого, домашнего тепла. Гребцы выпрыгивали из лодок, снимали вёсла, подхватывали мелкий скарб и выносили на хрустящую от заморозка траву. К лодкам, с факелами, сходились весяне, встречая своих родных и близких. Две собаки, прыгнувшие с расшив, встретились со своими собратьями и начали весело носиться, то пропадая в темноте, то появляясь возле людей. Кирилл и сыновья были возле Бурея и что – то ему объясняли. Тот слушал с очень серьёзным видом, иногда задавая короткие вопросы. Я не ловко перевалился через борт и хотел было прихватить что-нибудь на берег, но кто-то из мужиков тронул меня за плечо:

– Не дури Владша! Сначала руки поправь…

Я молча побрёл на берег ища глазами Светлу.

Сзади толкнул Данила:

– Вон она Влад…

Я повернул голову и увидел её. Она стояла в свете факелов, в зимней одежде из грубого, толстого сукна. Одной рукой она прикрывала губы, а другой как-бы искала кого-то среди мужчин. Я сжал ладанку в руке и ноги понесли меня к ней. Она повернулась, наши взгляды встретились. Радость в её глазах быстро сменилась испугом:

– Что ты Владушка? Что с тобой?

– Ничего, я пришёл к тебе, пошли домой…

Меж нами встал Бурей:

– Нет Владислав, пойдём ко мне, а потом домой.

– Бурей, давай завтра? Я устал как шахтёр.

Ведун подозвал Пятака:

– Володимир, как собаку устроишь, со своей сумой ко мне иди.

В очах Бурея метался огонь факелов. Взгляд был властным и жёстким.

Вовка заартачился, но глянув в глаза Бурею сразу согласился.

– Иди ко мне Владислав! Доброга тебя проводит.

Появившийся из толпы Доброшка, взял меня за руку и потянул:

– Пойдём Влад.

– Ну, хорошо, пошли.

Мы вышли за деревню, я оглянулся, Светла стояла метрах в пятидесяти и казалось плакала.

– Не плач, я скоро! – Обратился я к ней…

Доброшка бросил факел в снег, всё погрузилось во тьму.

– Пойдём Влад, дед Бурей ждёт.

Мы шли по ночному лесу около получаса, снег хрустел под ногами и это мне не нравилось. Было какое-то чувство наготы. Меня все слышали, а значит и видели. … и вот, впереди показался свет. Сквозь частокол молодых осин вела узкая тропинка. Доброшка смело шагал вперёд, ведя меня за руку. Деревья редели, где-то впереди горел костёр, мы двигались к нему.

От неожиданности я вздрогнул, на меня глядели огромные, чёрные глазницы черепов животных, посаженые на вкопанные в землю колья. Присмотревшись к одному, остановился и щёлкнул его по лбу, он отозвался пустотой, вызвав у меня улыбку и лёгкий смешок.

– Прав был Кирилл. – Прозвучал голос Бурея.

Как он тут оказался (?), – мелькнуло у меня удивление.

Я повернулся прошёл сквозь коридор деревьев и передо мной раскинулась, освещённая пламенем костра, поляна на которой по кругу стояли, деревянные, в рост человека, истуканы, присыпанные первым снегом. На противоположной стороне круга, стояло большое изваяние какого-то, как я понял, бога. Бурей сидел за этим кругом в глубине поляны, на деревянном «троне», сделанном из цельного ствола дерева и покрытого мехами, а за ним высилась сказочная изба, с высоким коньком. Отблески костра на его одеждах и лице делали его огромным и всемогущим. Взгляд был пронизывающим и сосредоточенным.

– В чём прав? – устало спросил я.

– В том, что в тебе начала стираться светлая сущность. Ты сегодня первый раз убил человека своими руками, очищения не сделал, ибо не знаешь. Это тебя изменило. Не твоя в том вина.

Голос старика бил по ушам как звук огромного барабана. Я понимал, что со мной что-то не то.

– Выпей! – Потребовал голос Бурея. Рядом появился Доброшка с ковшом в руке.

Я принял ковш и залпом выпил до дна. Жидкость не была приятной, но и не являлась гадостью. Прошло несколько секунд и глаза зАстила пелена.

– Ты не убивал! – Звучал, утробно, голос ведуна, – и вот что произошло…

Потом поплыли разные образы и глазам предстало видение того самого боя. Я проживал ту ситуацию с самого начала, от вылетевшего аркана и до конца, но по другому сценарию. Я никого не убивал и поэтому убивали нас, всех по очереди, я рыдал от горя, но не мог помочь друзьям…

..далёкий голос диктовал события и они являлись перед глазами…

Потом убивали меня, я кричал, просил о помощи, меня резали и кромсали…

Потом, далёкий голос Бурея, начал рассказывать то, что произошло на самом деле и я заново пережил ту ситуация, но там было продолжение, где друзья благодарили за помощь, смеялись, даже бывший Московский начальник похвалил меня за спасение друзей. Потом был сумбур и каша из отрывков мультфильмов.

Очнулся я в бане. Пахло травами, деревом и благовониями. Бурей и Вовка, в одних нижних портах, аккуратно, минуя мои раны, мыли меня тёплыми настоями.

– Пятачина, ты жив? – Как я рад что ты жив!

Бурей кашлянул.

– Жив, жив Влад. Если б не ты, то те бегунцы посекли бы нас.

– А что вы меня моете, я и сам могу. – Вскочил я.

Состояние было обалденным. Лёгкость, свежесть, сила. Дрожь в членах и кишках пропала, а самое главное прояснилась голова.

(Потом Вовка мне рассказал, что Буей, после рассказа Кирилла, разглядел в моих глазах безразличие и злость, это мог быть сдвиг по фазе, или рождение берсерка, ведун устранил неполадки в психике с помощью внушения, трав и, по мнению Вовки, грибочков.)

Потом Вован сделал мне и себе перевязку. Бурей снова стал хитрым, мудрым волхвом, а на рассвете мы покинули его логово. Проходя мимо последнего конского черепа, я уважительно глянул в его пустые глазницы, извинился и поблагодарил, а выйдя из осинника, на всякий случай, перекрестился. Вовка, видя это, хмыкнул.

До веси дошли быстро. Наступало зимнее утро, воздух звенел. Снегу, за ночь подвалило, морозец окреп, дышалось легко и приятно. Впереди, разбрасывая брызги снега, из-за сруба, с призывным лаем, вылетела лохматая собака. На её призыв появились ещё две. Добежав до нас они услышали наши голоса, поводили носами, признав в нас своих повиляли хвостами и с чувством выполненного долга убежали искать себе другое развлечение.

– Володь, посоветуй куда идти. – Спросил я друга.

– Ну не к бабе Миланье! Этот точно.

Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Я не смело постучался в дверь, за ней послышались тихие шаги.

– Кто?

– Я Светлушка.

Дверь открылась и Светла всплеснув руками, облокотившись на притолок, прошептала глядя мне в глаза:

– Ты вернулся.

– Вернулся. Всё хорошо.

Она обняла меня за шею, встав на носочки, я прижал её к себе.

– Я вернулся. – Ещё раз прошептал я.

– Да что ж мы на пороге? – Опомнилась Светла и мы зашли в дом.

… Лежа на моей руке, она спросила:

– О чём ты мечтаешь?

– О куче детишек.

Она смущённо улыбнулась и прижалось всем телом.

– А ещё о чём?

– А нормальном доме, где будем жить мы с детишками.

– Да, надо летом дом поставить, какия Владимир измыслил. А ещё у меня корыто рассохлось, надо бы новое…

У меня в голове щёлкнул тумблер, опять двадцать пять. Я поглядел на Светлу и спросил:

– Что надо?

– Корыто. – Испугано отозвалась она.

Пришлось рассказать ей целую сказку «О рыбаке и рыбке». Потом мы смеялись. Я называл её столбовой дворянкой, а она меня старым дедом.

Через пару дней зашёл Бурей и с деланным серьёзным видом отругал нас за не серьёзность отношений, мол надо свадьбу играть.

– Род наш един и вы должны стать, как там Володимир говорил, – наморщил и без того морщинистый лоб старик, – о (!), ячейкой обчества!

Я засмеялся, Светла покраснела.

– Шо ты блеешь? – Стукнул посохом об пол Бурей, – что б народ мне угостил и напоил. Твоя семья – это часть всех нас понял? – Так что готовьтесь голуби.

Так как мы со Светлой когда-то состояли в браках, то наше бракосочетание, произошедшее через неделю, было несколько упрощённым в ритуальной части, но сама свадьба была со всеми вытекающими. Руки нам полотенцем вязали, зерном осыпали, подарками задаривали и гуляли по полной всей весью, благо еду помогала готовить тоже все. Я никогда не слышал столько песен, прибауток, смеха и чудных пожеланий, а уж о танцах я вообще не говорю. Данила был на высоте со своими колкостями, а чуть поддатая, баба Мила добивала всех, срамными частушками, крутясь на месте и притопывая хромой ногой. Смеялись все до слёз и язычники и христиане, только крещёный люд потом крестился со слезами на глазах. Веселились от души. Люди есть люди и не важно, какой они веры, важно, как они живут друг с другом. Тогда я понял всю силу и величие единения нашего народа.

Шли дни. Зима полностью вступила в свои права. Река покрылась ледяным панцирем. От дома к дому, к колодцам, к реке, к лесу, повсюду вились стёжки – дорожки, протоптанные в не глубоком снегу. Каждый день начинался с забот о хозяйстве и прочих хлопот, какие есть в сельском быту. Я занимался изготовлением луков, помогал Светле по хозяйству с мыслями о барабанной стиральной машине, планировал на весну добавить к двум козам и курям ещё какую-нибудь скотину, иногда заходил к Вовке поболтать. Дуся поправилась, но прихрамывала, поэтому, ни о каких охотах с ней Володька пока не мыслил.

… Закончив утренние работы в нашем живом уголке, я вошёл в дом выпустив клубы пара, обил ноги и окликнул жену:

– Светлушка, пойду до Данилы дойду, заодно загляну к бабе Миле.

– Погоди Владушка. На вот передай Миланье от меня гостинец. – И супруга подала мне корзину всякой всячины.

Надев полушубок и кунью шапку ушанку, подаренную мне на свадьбу Вовкой, я захрустел сапогами по стёжке. День был солнечный, давление высокое, сверкающий снег слепил глаза. На душе было светло и радостно.

– Привет баб Мил! – Приветствовал я Ягу с порога.

– И ты здравствуй Владислав. – Ответила бабуся.

– Как сама?

– Ноня што-то головой хвораю, видать помру. – Констатировала Миланья улыбаясь двумя зубами.

– Не торопись, какие твои годы.

– Тык восемьдесят седьмой годок по земле хожу, пора уж.

– Ого, ты наверное Бурею сверстница? – Спросил я и поставил на стол гостинец, – вот Светла тебе передала.

– Благодарствую! Светле от мине поклон передай, а Бурей таким бородатым был когда я в девках ишо ходила.

Я обалдел:

– Так сколь ему годов щас?

– Да наверно полторы сотни. Он ить род свой ведёт от Святогоровых потомков, а те и по три сотни лет жили, а пращуры их и по пять сотен. Мне вспомнились ветхозаветные герои.

– Да ну?

– Вот те и ну.

– Не верю!

– Твоё дело. Всё, иди от сель, вишь полы мету.

– Чу-фыр, чу-фыр, – засмеялся я.

Бабуля замахнулась метлой, смеясь беззубым ртом, я отпрянул в дверь и выскочил на мороз.

– Двери то, хату выстудишь! – Послышались причитанья бабы Милы.

Ни фига се, Бурей то библейский долгожитель. А может и нет.

У Данилы сидел Вовка. Они ждали меня попивая горячий мёд.

Обстановка у холостяка была обычная холостяцкая. Печь, стол, лавки и куча оружия на стенах.

Данила налил мне мёда.

– Ну что, куда пойдём?

– За вырубки. – Ответил я.

– Что так? Спросил Пятак.

– А там и куница и белка и горностай. По пути у деревни я ещё хочу петель наставить, а потом с вами поучиться дуплянки на куницу устанавливать и силки на рябца. Общим собранием предложение утвердили, потом мы с Вовкой начали склонять Данилу к женитьбе…

Под конец посиделок Данила добавил:

– Влад, петли ты сам сходи поставь, а вместе пойдём уж по пороше.

– Добре.

Потом я заглянул в кузню к Горыну.

– Здаров, Горын. Как сам, как Млада?

– Мне то што, а вот Млада, сам понимаешь.

– Понимаю. Я что зашёл то (?), ты проволоку можешь вытянуть ноль восемь миллиметра, миллиметр?

– Эт что?

Подняв с пола соломину я показал её Горыну:

– Примерно вот такой толщины.

– Попробую. Свёрла такие у Володьши вроде есть. А что затеял?

– Да петли на зайца.

– Что, с бечевы или жилы не нравятся?

– Нет. Крепить не удобно, всякие палочки веточки подставлять… Дюж мороки много.

– Завтра заходи попробуем.

– Добро.

На следующий день Горын натаскал мне проволоки в один миллиметр диаметром. Куски были примерно по метру, то что и требовалось.

Вечером во время изготовления петель при горящих свечах я думал об оконных стёклах и тёплом сортире. Надо будет летом покумекать. Жена сидела за прялкой и нахваливала агрегат (спасибо Вовке, принёс через временное окно в разобранном виде).

Готовые петли я поместил в котелок и проварил с хвоей. Потом просушил и натёр тряпицей с льняным маслом.

Утром убрал за козами, задал сена и начал собираться в заогородье, ставить петли. Через плечная сума с сушёным мясом, огнивом, хлебом, солью, тул, трофейный лук, так как мои были в процессе изготовления, петли, – всё было готово…

… Я не торопясь вышел, встал на лыжи, оглядел светлеющее небо и тронулся за огород.

– Чё то я рановато. Заяц ещё не сел, а если и сел, то не присед елся.

Дойдя до изгороди остановился и решил подождать. Жизненные, приятные мысли полезли в голову. Как же всё-таки здорово, что Вовка пригласил меня сюда. Я обернулся, посмотрел на домики, где жили мои друзья и любовь. Как здорово, что не надо идти на работу в скучный офис…

Утро набрало силу, просветлело как днём. Ноги сами пошли, двигая лыжи и вскоре попались заячьи следы, изучив их, определив тропы я принялся расставлять петли. …Совсем низко ставить нельзя, иначе косой влетит головой и лапой, потом рванётся и поминай как звали. Расставив пять силков ноги понесли меня обратно к изгороди.

С приготовленным луком в руках мои инстинкты ждали прыжка беляка. По пути движения попадались заячьи катышки и множество ночных следочков. Подходя к, оставленному кем-то, не большому вороху сена, я приготовился, чутьё мне говорило, что сейчас будет белая вспышка снега и из неё рванёт белоснежный зимний зайчишка. Но этого не произошло. Постояв в разочаровании, двинул лыжу и тут снег взорвался. Нервы косого не выдержали, его первый прыжок был стремителен и резок, тетива натянулась, и стрела рванулась в погоню за ушастым. Тупой наконечник ударил в белый бок, цель кувыркнулась, забилась…

Отжав зайцу брюшину я, довольный собой, навострил лыжи к дому. Внутреннему ликованью не было предела, ведь тренировки в стрельбе не прошли даром.

Дома зайчишка был помещён в холщовый мешок и оставлен на три дня, в подвешенном виде, на морозе.

Светла, видя, как я рад своим охотничьим достижениям, подыгрывала мне, но не перехваливала. Мы уже привыкли радоваться друг за друга это наверное и был, тот самый семейный лад.

Все три дня я был в нетерпении, ибо мне хотелось отведать зайчатины, впервые добытой из лука.

На четвёртый день зайчик был разделан, шкурка трубкой натянута на пялку, а тушка изъята супружницей, для дальнейшего кулинарного волшебства. Она готовила, а я валялся и ни ЧЁ (!) не делал, наслаждаясь ничегонеделанием, правда иногда вставал и подсматривал за процессом.

 
То Время одарит,
То руку пожмёт,
То больно ударит,
То разум крадёт.
В большом сундуке
Из космической пыли,
Упрятало Время
Сказки и были.
 

(Рассуждения Бурея в моей рифме)

… Прошло, без малого, четыре года. Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что я повзрослел. Не потому мне сорок и множество седых волос, что у меня, точнее у нас со Светлой, родилась доча Настя, я стал папой и всякое такое, а потому, что я начал видеть, ощущать время и жизнь по новому, по взрослому, хотя остался тем же балбесом, не перестающим удивляться чудесам жизни.

За прошедшие годы я многому научился, много узнал, много переделал, пролил малость и своей, и чужой кровушки, так и не став ловким воином и рубакой как многие, но с луком я управляюсь не хуже других, а может и лучше. Наша весь разок горела, потом отстраивалась сызнова, превратилась в городок, обрела частокол, вал, вышки четыре башенки, церквушку и общий дом, он же детинец. На реке теперь стояла деревянная пристань, были проложены мостки и установлены погрузочные краны-журавли.

… Май, чудное время. Всё кругом распускается, цветёт, птички пою-ют! Весь заканчивала посадки своих и общих огородов. Народ трудился на земле и был благодарен ей.

…Я очищал от коричневой земли лопату и наблюдал как дочка, сидя на маленьком стульчике, покрытом шкурой, кормит крошками курей. Доче, всего то два с половиной годика, а уже хозяйка. Куры клевали у неё с рук, она смеялась и иногда, по-детски ойкала. Рядом с ней, отвалившись на бок, лежала рыже-серая собака Люля, коротко Лю. Вовкина Дуся принесла щенков в день рождения нашей дочки, и мы со Светлой решили взять одного себе. Собака на улице не отходила от маленькой Настёны ни на шаг и постоянно была на страже, даже мух отгоняла от дитя. Вот и сей час она, млела на солнышке, но как только девчушка переставала смеяться, сразу поднимала голову и напрягалась. Видя, что всё в порядке, я рядом, а Настя достаёт из туеска горсть крошева, глянув на кошку, которая лежала на её хвосте, падала головой на землю и закрывала глаза.

Дверь ворот открылась, Лю подняла голову, появился Данила и Вовка.

– Здрав будь Влад!

Лю узнав своих, опять улеглась.

– Здоров парни.

– Ты всё молодишься? Какие уж мы парни?

– Ну не знаю. Стареть, всяк рановато. – Ответил я, пожав друзьям руки.

На пороге появилась Светла.

– Здравствуйте гости, проходите в дом, отведайте угощение. – Пригласила жена поглаживая «новый» живот.

– Здравствуй и ты Светлушка, и дети твои. Благодарствуем за предложение, но не досуг. Ещё свои все труды не вытрудили.

– Да заходите. – Подтолкнул я друзей.

– А чё ты толкаесся? – И Вован своей шапкой хлопнул меня по голове и заржал.

– Ты чё на? – В шутку возмутился я и тут же получил шапкой от Данилы. Затеяв шапочную потасовку, смеясь, мы ввалились в горницу.

Светла видя всё это развела руки:

– Вроде взрослые мужи, а всё как жеребята бестолковые и брыкливые.

– Что-то ты Влад припозднился ныне с огородом. Уж вечёр наступает, а ты ещё не отделался. – Спросил Данила садясь за стол.

– Не юли! Давайте, выкладывайте, с чем пожаловали.

Светла подала на стол горячие крапивные щи в глиняном горшке и деревянные ложки.

Данила потянул носом, оценивая запах варева:

– Да-а-а! Живёшь ты сладко Владко!

– Так женись, и у тебя сладость прибудет. – Вставил Вовка ухмыляясь.

Данила погрустнел:

– Не браты, пока её не найду, на другой не женюсь.

– Кого её? – Спросил я и отхлебнул из ложки.

– Свою любовь. – Грустно улыбнулся весельчак.

– Так до скончания века будешь искать… – Вставил Вовка.

– Как знать. – Задумался Данил. – Ладно, давайте о деле, а дело такое, до купальницы пойдём на Кубенское озеро, там в Городке торжище будет. С Вологды купцы прибудут, с Волги, со степей, так что народу наберётся достаточно, что б с нас меха собрать, да облапошить. Что показать на торжище у нас имеется, да и слухи о наших изделиях наверняка распространились. – Ну и ещё одна мелочь. Помните татя что полонён был Могутовыми воями и умом тронулся? Ну, потом его дружки меня, як жеребёнка, из расшивы арканом выдернули…

– Ну-ну, помним, – глянул на меня Пятак, – эт те бегунцы, что остались после ночной битвы, когда Пепел к нам пришёл.

– Ну! – Не выдержал я, – Что случилось то?

– Ты што так раскалилси-то? – Засмеялся Данилка, – прям хоть кувалду бери и куй по темечку. – Ни чё не случилось, просто оттаивать он начал, перестал метаться, плакать, но всё равно в головушке белки скачут. Пожалела его одна вдовица и приняла к себе жить. Он, по началу, как дитя звериное был, а потом отходить начал, видать женское сердце чудо сотворило. Она то теперь говорит, что любит его, а он об этом и понять не может. Ныне привела она его сюда, к Бурею, мол он может поможет, разум поправить, крышу так сказать подлатать. Ну Бурей-то вдовицу расспросил, а про то как лодии буртасские сто лет перемахнули, расспросил особо. – Рассказал Данила и принялся хлебать щи, поглядывая на нас с Вовкой.

– Ну а мы-то тут причём? – Спросил я.

– А при том браты, что Бурей нас приглашает в своё логово, на капище, так как мы тож через время шагнувшие были. – Облизнул ложку Данила и хлопнул ею по столу.

Мы с Володькой открыли рты.

– Ну што вылупились аки сычи? – Спросил, как ни в чём ни бывало, хохмач, приглаживая усы.

– Ты что же чувак столько молчал? – Привстал из-за стола Пятак с шипеньем, – мне ж даже не с кем потрещать было о былом, о кино и прочем!

Я ловил ртом воздух и не верил происходящему.

– Тихо, тихо Вовко! – Выставил вперёд ладони Данила, – я ж из прошлого сюда попал, за сто пятьдесят годочков.

Вовка плюхнулся на лавку, в горнице воцарилась тишина. Все думали про себя. Наконец Володька очнулся:

– Всё равно мог бы сказать. – Помолчав добавил, – а как попал то?

Данила собрался с мыслями и коротко рассказал.

– Прибыл тогда на Русь митрополит – грек Феопемпт. В Киеве уже золотые врата стояли. Вроде всё нормально, но народец некий, роптать начал по разным углам Руси. Я тада уж крещёный был, а зазноба моя нет. Вышло так, что якобы язычники, осквернили Десятинную церковь. В Киеве началась охота на осквернителей. Народ старой веры начал уходить в леса и ещё по-далее. Докатилась и до нас в Курск эта жатва… …Я со своей Милёной, на купалу, у костров был и тут конные налетели… Никто не готов был, а как подготовишься, все на свету костров, а подсылы с тьмы ночной наехали. …Кого за волос ловили, кого верёвкой, кто отпор давал, того успокаивали мечом, аль копием… …Я кричал что крещёный и что Милёна моя, а что толку (?), они выполняли чей-то посыл. – Данила замолчал, переживая давние события, взъерошил волос и криво усмехнувшись продолжил, – Когда её за косу потащили, я уж не выдержал, одного скинул с коня, обезоружил, и дал отпор. Пятерых зарубил, меня тоже чутка зацепили, Мелёну потерял во тьме… а утром объявили, что чародеев и антихристов казнить будут прилюдно. Пошёл я искать милушку свою, а её на площадь с другими купальниками ведут… Ох и горько мне стало тогда! Горько за правду нашу, и за любимую. Это она то чародейка? Она антихрист? Она мыша в амбаре убить боялась. Унёсся я рысью домой, одел сброю и на площадь… Во общем вырвал я любимую из лап зверских, а за мной погоню отправили. – Данила вытер лоб и продолжил. – Целую седьмицу мы скрывались, потом, хвост мне, всё же, прищемили. Нагнали в лесу, а мы у реки отдыхали, их десяток я один. Ну думаю стрелами побьют, так нет, решили живьём брать. Я дал им бой, шестерых закрутил и посёк, остальные скрутили любушку мою и на коня… …я за ними, а их нет, исчезли. Спужался я тогда сильно, думал колдовство, но всё ж ринулся по следам и вот незадача след пропал. Я вперёд пробежал, нет следов. Ну думаю надо на-конь, и поискать, оборачиваюсь, а и коня нет, и полянка не та. Вот тада мне Бурей и встрянулся. Он мне всё разъяснил, я принял спокойно, и решил что здесь буду искать любушку мою Мелёну, а Бурею дал слово ни кому не говорить.

Данила замолчал. Молчали все. Под потолком, жужжа, кружили мухи, Светла за спиной всхлипывала, закрыв лицо платком.

– Ни хрена себе! – Прошептал я, – а нам что ж рассказал?

– Ныне Бурей дозволил.

Я резко обернулся на Светлу, та с легкой улыбкой проговорила:

– Я уж давно знаю что вы с Володей не тутошние, а вот о Даниле не догадывалась. Не бойтесь, я никому…

Обстановку разрядил детский плач и лай собаки. В горницу, по детски не уклюже перешагивая порог, плача огромными слезинами, зашла дочка Настя:

– Тятя, мама, – всхлипывала она, крутя грязными кулачками глаза, – Петя Натю попу клюк.

– Что-что? – Не понял Данила.

– Пятух в попу клюнул. – ответила жена и повела дочку к кадке умыться.

– Настя, а Люля за тебя заступилась? – Спросил Данила.

– Да. – Резко констатировала малютка сквозь мамины умывающие ладони, – Люля на петю ав, ав, ав. Петя на заболе сидит и боися.

Мы засмеялись. В хату зашла лохматая Лю, дождавшись Настю, лизнула её в щёку и вывела на двор кормить птиц.