Текст книги "Мы не будем друзьями (СИ)"

Автор книги: SashaXrom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Вон оно как, – так же задумчиво растягивая слова, отвечает Паха. – Трахаться, говоришь, любит. А чего же он со мной тогда не трахается, или с Михеем тогда не захотел… или ещё с кем, желающих, думаю, дофига соберётся.

Сколько вопросов сразу, Мальцев. Стоп. Стоп. Откуда мне знать, и нихрена в последнее время не знаю.

– Ладно, проехали, – машет на меня рукой Пашка. – Я тут пытался пробить в интернете какую-нибудь инфу насчёт Фролова – пусто.

Хм, кстати, а ведь точно, и как это я сам не догадался. Интернет – великий и беспощадный, что хочешь можно найти, и про род занятий Ильи, думаю, тоже.

– Ты и не найдёшь, – отвечаю я Пашке, – потому что неверные параметры задаёшь.

– В смысле, – недоумённо округляет глаза Мальцев.

Я открываю ноутбук и вбиваю в поисковик «Илайя Голденберг».

– Чего-о-о-о? Илайя Голденберг? Ну нихуя себе! Так это не кликуха, это имя его? – выдаёт Пашка и тут же, глядя на экран ещё раз выдыхает. – Ну, нихуя себе.

Шок, в котором оказались мы сейчас с Мальцевым не идёт ни в какое сравнение с тем, что с нами было, когда мы первый раз увидели картины его матери.

Поисковик нам выдал по запросу фотографии – море фотографий. И на всех Илай, уже нынешний, во всей красе своих двадцати двух лет. И фотки такие, что хочется тут же брать и трахать.

Это такой разрыв шаблона, что мозг просто в ауте. Сначала взгляд падает на точёное лицо красивой девушки, ни одного намёка на то, что это парень, тут даже сомнений не возникает. Потом ты опускаешь взгляд ниже, а там мужской торс, где-то прикрытый тканью, где-то просто голая кожа. На одной из фоток узнаю знакомые шорты с высокой посадкой. Больше на нём ничего нет. Только они. И на каждой фотографии – откровенная поза, вызывающий взгляд. Где-то он один, где-то с другими парнями, а они уже безо всякого подкоса под девушек. Такие типа самцы, и он, горная лань, среди голодных тигров.

– Тут ссылка какая-то, – переведя дыхание выдаёт Пашка.

Я машинально навожу курсор, и мы переходим на другой сайт.

– Это что? – тихо спрашивает Мальцев.

На главной странице фотографии парней, среди них я вижу знакомое лицо, снова навожу курсор и попадаю на профиль, где в шапке горит чуть ли не неоном – «Илай».

Под фотографией единственное видео, я нажимаю на Play.

Тёмная комната, посреди кресло, на подлокотнике сидит Фролов в очень тонком, держащемся на самом крае плеч, коротком белом платье. Бледное лицо, очень яркие губы, прямые длинные волосы спускаются на голые плечи. Он улыбается краем губ и наклоняется чуть вперёд:

– Привет, – говорит он чуть хриплым голосом, а меня тут же прошивает дрожью вдоль позвоночника. Судя по вздоху Мальцева рядом, он испытывает сейчас не менее волнующие эмоции. А Илья продолжает:

– Решил заглянуть ко мне? Я так ждал тебя. И сегодня я твоя маленькая сексуальная фантазия, воплотившаяся в жизнь. Хочешь меня?

Он пристально смотрит прямо в душу и утвердительно кивает:

– Ты хочешь меня. Что именно ты хочешь? Тебе достаточно оставить заявку, и все твои фантазии воплотятся в лично для тебя отснятом видео. Для особых клиентов есть услуга приват-сеанса в онлайн-режиме. Так что ты хочешь?

Тут он встаёт, чуть дёргает плечами, платье скользит вниз, а вслед за ним бухает куда-то в далёкие ебеня моё сердце. Чудом платье задерживается на выпирающих тазовых косточках, а Илай, проведя большим пальцем по своим губам, шепчет в камеру:

– А за остальное придётся заплатить. Я жду тебя, малыш.

Видео заканчивается, мы сидим в полном ахуе. Потом Мальцев тычет в экран пальцем:

– Ты посмотри, сколько у него тут подписчиков. И… охуеть! Тут прайс есть… Мама дорогая, да чтобы с ним десять минут поговорить в этом привате месячную зарплату моих родителей надо выложить.

Я молчу и читаю инфу под видео:

«Если попадёте под мои предпочтения – скидка пятьдесят процентов.

Ваш возраст: от тридцати.

Ваша ориентация: гетеро».

Я поднимаю на Мальцева глаза и спрашиваю:

– И что мне теперь делать вот с этой инфой?

========== Часть 25 ==========

Информации слишком много, и я уже не уверен, что мне стоило копаться в этом болоте. А что я ожидал вообще? Что Илай живёт светлой и праведной жизнью? Да вот ни разу я так не думал. Так что же я сейчас так удивляюсь? Слухов по универу ходило слишком много, и ничего удивительного в том, что большая часть из них всё же оказалась правдой.

– Чтобы оставить заявку – надо зарегистрироваться на сайте, – тем временем читает Мальцев и нажимает на кнопку регистрации.

– Ты что делаешь? – я смотрю на Мальцева как на идиота, но тот лишь ухмыляется:

– А что, щас зарегимся, посмотрим, что там есть, и оставим заявочку.

– Совсем дурак? – я кручу пальцем у виска. – Во-первых, знать я не хочу, что там вообще есть, а во-вторых, когда ты так разбогатеть успел? Я уверен на сто процентов, что заявку там можно оформить при полной предоплате.

– Не, ну зарегиться ради интереса мы ведь можем? – упирается Пашка, и я сдаюсь.

После заполнения всех нужных форм и оплате входа, мы выходим уже на полную страницу профиля Илая. И тут уже в открытом доступе есть и другие видео, я так понимаю, для возбуждения ещё большего интереса, потому что Фролов там очень убедителен и очень сексуален.

То, что он говорит и делает на камеру – неописуемо. И никого больше нет, только он, но от одного его взгляда прошивает насквозь, от его движений хочется выдрать себе глаза, потому что его тело намертво впечатывается в сетчатку.

Под каждым видео тысячи комментариев, от которых чуть ли пар не идёт.

– Ну, он тут один, – разочарованно вздыхает Паха, – и его никто не трахает.

– С чего ты вообще взял, что его кто-то трахает? – недовольно смотрю я на Мальцева.

– Никто? – скептически отвечает он. – Даже ты?

– Отъебись, – я снова смотрю на монитор, где Илай чуть ли не в камеру шепчет что-то, облокотившись на спинку кресла, широко разведя колени и положив руку себе между ног. – Выключи это блядство, – я раздражённо закрываю крышку ноута и с преувеличенным вниманием смотрю в окно.

– А я бы ещё посмотрел, – Пашка потирает покрасневшие щёки и смотрит на меня. – Что будешь делать?

Я пожимаю плечами. Что я буду делать? А хрен знает, что мне делать теперь. Почему, ну почему именно со мной случилось это дерьмо? Ну чем меня не устраивал милый и послушный Ренатик?

Жил бы себе сейчас и горя не знал, раз уж так мне приспичило перейти в другой лагерь. Но нет же, мне надо было выбрать такого, каких вообще не бывает – эксклюзивный вариант. А может, именно такой вариант мне и нужен был? Может, именно поэтому меня никак не вдохновил зайка Ренатик? Вот и получил я, что хотел. Как та собака, которая бежит за грузовиком и не знает, а что она будет делать, если она этот грузовик всё же догонит.

– Мне надо побыть одному, – не глядя на друга, говорю я. И тут впервые в жизни, Мальцев, ни слова не говоря, не споря со мной и не пререкаясь, собирает свои вещи и тихо исчезает.

Я вздыхаю – у меня два варианта. Первый, не очень приятный – сделать вид, что я ничего не знаю и вообще не в теме, и довольствоваться ролью избранного фаворита в свите короля. Почётная, но малоуважаемая роль. Второй, тоже совсем не приятный – послать Илая туда, куда он ходить не особо любит, то есть нахуй.

Ни тот, ни другой варианты не вызывают у меня ни малейшего энтузиазма.

А за окном уже поздний вечер, а в голове снова каша, а главный шеф-повар этого ресторана вывернул мне весь мозг наизнанку.

На столе тем временем телефон грозит протереть дыру от охватившей его вибрации – я так не вспомнил, что надо включить звук. Смотрю на номер – Илай. Нет, не сегодня. Я не могу с тобой сейчас разговаривать. Но телефон не замолкает – снова звонок, ещё один, ещё пять, десять. Я уже собираюсь вырубить его полностью, как приходит смс:

«Если ты сейчас не ответишь – я приеду к тебе сам. Ты ведь веришь, что я это сделаю?».

Я смотрю на часы – одиннадцать вечера. И да, я верю ему.

– Что?

– Приезжай ко мне.

– Не сегодня.

– Сегодня! Сейчас!

– С чего ты взял, что я прибегу по первому свисту?

– Потому что ты хочешь.

– Не хочу.

– Не пизди. И перестань козлить. Жду тебя.

Вот и всё. Вот и поговорили.

Всё идёт по плану?

Всё летит в пизду!

И он знает, что я приеду. И он ни секунды в этом не сомневается. Золотой мальчик с громадным эго и не менее огромным самомнением.

Я еду к нему, я не могу не поехать. На входе меня не тормозит охранник, он машет мне рукой – можно идти, его уже предупредили. Я стою перед дверью Фролова и борюсь сразу с двумя желаниями: позвонить и убежать прочь. Как известно, побеждает тот волк, которого ты кормишь. Илай встречает меня в одних джинсах и телефонной трубкой в руке.

Он кивает мне вглубь квартиры, а сам продолжает разговор:

– Ну, конечно, как ты захочешь. Ровно тридцать минут – секунда в секунду, ты же знаешь, как я люблю точность. У меня для тебя сюрприз. Хорошо. Да, лучше сам, чтобы я не бежал через весь дом. До встречи.

Я стою и хмуро смотрю на него.

– Это кто? – понимаю, что спрашиваю ерунду, какое мне, в сущности дело, – кто я ему, чтобы он мне докладывался.

– Да, фигня. Не заморачивайся, – отвечает он и косится на часы.

– Нам надо поговорить, – начинаю я, но Фролов меня тут же перебивает:

– Хорошо, мы поговорим, но позже. Я так соскучился по тебе.

С этими словами он прижимается ко мне всем телом, вдавливается мне бедром между ног, и я теряю голову. Его волосы, губы, руки – всё это обволакивает меня со всех сторон, обдавая лимонно-терпким ароматом, и я забываю обо всех своих претензиях, мне так хорошо с ним, что сейчас, в этот момент, в эту минуту, мне больше ничего не надо – только, чтобы он не останавливался.

Мы, спотыкаясь, вслепую, добираемся до спальни и падаем на кровать. Я не замечаю, как раздеваюсь, как раздеваю его – одежда исчезает так быстро, словно её и не было. Он стонет подо мной, тянется к моим губам, кусает их до крови, прижимает мою голову к своему лицу, всасывает мой язык в свой рот, пожирая мою душу.

– Хочу тебя, – стонет он. – Думать больше ни о чём не могу.

Кивает на знакомый флакон на тумбе:

– Сделаешь это сам? – и закидывает мне свои ноги, замечательные длинные ноги, на плечи.

У меня перемыкает настолько, что я готов, наплевав на всё, натянуть его тут же и сразу, так я дурею от его открытости и доступности.

Но я собираю волю в кулак, или во что там ещё собирают волю, я лью себе на ладонь масло, лью его туда, где расходятся его ноги, и вдавливаюсь пальцами в горячую и упругую плоть.

Илай стонет, насаживается на мои пальцы:

– Ещё… ещё глубже… детка… да… вот так… ещё… – выворачивается всем телом, открывает глаза и смотрит на часы на стене.

Потом обхватывает меня руками и снова тянется к моим губам:

– Мой, ты только мой, Егор.

И тут мне так некстати хочется спросить, а чей он, что я едва сдерживаюсь. Только возбуждение и желание его немедленного удовлетворения останавливает меня.

Он опять косится на часы:

– Трахни меня, сейчас. Быстрее.

С этими словами перегорают все предохранители, какие ещё были. Я вытаскиваю из него свои пальцы и заменяю их на то, что уже изнемогает от желания быть в нём, внутри его тела. Сразу же накрывает такой лавиной удовольствия, что я понимаю, и сегодня я долго не продержусь. Но так хочется продлить этот, такой быстрый, кайф, что я перевожу дыхание и останавливаюсь. Илай тут же распахивает глаза:

– Нет, нет, не останавливайся, надо быстро, – и снова моментальный взгляд на часы.

Я на секунду отвлекаюсь, кажется, что слышу какой-то шум в коридоре, но Илья уже подаётся мне навстречу бёдрами, я охаю, и меня закручивает в водоворот судорог, в которых я бьюсь чуть ли не при смерти, слыша под собой сорванное дыхание и хриплые стоны Фролова.

– Ила, – чужой голос выводит меня из состояния прострации, я открываю глаза, на пороге спальни стоит Марк, бледный, до синевы в пальцах сжавший косяк двери, другой рукой тянущий узел галстука, будто он его душит. – Что ты делаешь?

Илай тоже открывает глаза, удовлетворённо улыбается и поворачивается на одном локте в сторону Марка:

– Что я делаю? Я думаю, ты очень хорошо рассмотрел то, что я сейчас делал.

– Ты же говорил, что никогда… – не обращая на меня никакого внимания, точно меня тут нет, продолжает Марк, глядя только на Илая.

– Никогда, Марк. Никогда с тобой. Я хотел тебе показать, что то, чего тебе больше никогда не получить от меня, может получить он, – тут Илья кивает на меня. – И мне это нравится. С ним нравится. А от тебя меня тошнит. Может, теперь ты, наконец, отвалишь от меня.

Марк бледнеет ещё больше, он роняет на пол ключи, и идёт, пошатываясь, в сторону входной двери.

Я смотрю на Фролова, а в голове у меня складывается картинка, которая мне так не нравится, что мне хочется проблеваться. Чтобы избавиться от надоевшего ему до колик воздыхателя, Илай, не задумываясь, использовал меня по полной программе, ни на минуту не представив даже, а что я буду чувствовать в этой ситуации.

Я встаю, начинаю одеваться. Илья смотрит на меня непонимающим взглядом:

– Ты куда?

– Я тоже пойду.

– В смысле пойдёшь?

– Ты реально не понимаешь, что ты сейчас натворил? – я смотрю на него, как на пришельца с другой планеты.

А ведь он не пришелец, он из такого же человеческого мира, как и я, но разница между нами состоит в том, что он в этом мире живёт по каким-то своим законам, которые нам, простым людям, неведомы и непонятны.

– Что я натворил? Я сделал это для нас. Он отработал своё, он мне не нужен. Мне нужен ты, – Илай говорит так убеждённо, что меня против моей воли вновь охватывает восхищение его, такой перевёрнутой, логикой.

– А что я почувствую при этом, в расчёт совсем не бралось? – спрашиваю я, и, не дождавшись ответа, иду к выходу.

– Егор, не уходи, – несётся мне вслед его голос, но я даже не оборачиваюсь.

– Ты был прав, Илайя Голденберг, ничего у нас не получится. Мы из разных миров и точек соприкосновения у нас нет, – говорю я и закрываю за собой дверь.

Я выхожу на улицу, стою, тупо глядя перед собой, случайно поворачиваю голову в сторону парковки. Там, возле своей крутой тачки, прямо на асфальте сидит Марк, прислонившись спиной к боку своей машины и наплевав, что его костюм стоит столько же, сколько какая-нибудь небольшая страна.

Мне так неприятен этот человек, что даже смотреть на него противно, но я всё же иду к нему, облокачиваюсь о машину и говорю:

– Ты понимаешь, что ты сам сделал из него вот это?

Марк долго молчит, а потом глухо отвечает:

– Ты не понимаешь. Я люблю Илу почти половину своей жизни, я не помню времени, когда Илы не было.

– Так любил, что позволил себе изнасиловать его? Хороший способ выразить свою любовь, – зло фыркаю я.

Марк, не слыша меня, говорит дальше, не для меня говорит, а будто с самим собой:

– Я увидел Илу, когда ему было пять лет. Это был какой-то задрипанный конкурс красоты, куда меня пригласили в жюри. Всё было очень скучно, пока на сцену не вышла девочка с таким прекрасным лицом, что я забыл, как дышать. И с этого момента я жил только ею, я знал, что это болезнь, что добра от этого не будет. Я даже не приближался к ней, боялся думать, боялся всего. Я помогал им издалека, устраивал выставки Анне, покупал картины. Я пять лет держался на расстоянии. Потом я познакомился с Анной, и стал вхож в их дом. Я до последнего не знал, что Ила не девочка. Я хотел дождаться, пока ей исполнится шестнадцать, хотел жениться на ней, чтобы она всегда была со мной. А потом, в четырнадцать лет…

– Не надо, я знаю, – пытаюсь прервать я его, но он не слышит меня.

– Я как с ума сошёл. Меня выключило из реальности, а включило, когда всё было закончено. И ничего не поменялось. Я так любил его, я всё готов был ради него сделать. Но в ответ на все мои шаги, он ещё больше ненавидел меня.

Потом он вырос и запретил мне вообще к нему прикасаться. Только иногда, в виде царского жеста. А я не мог без него. Совсем не мог. Я ревновал до тех пор, пока не узнал, что он никого к себе не подпускает. Мне было всё равно, что он может сам кого-то трахать, для меня было важно, чтобы его никто. И я успокоился. Он позволял мне быть рядом, ему льстило, наверное, что я не мог сказать ему ничего против. И мне этого было достаточно. А сегодня я увидел, что теперь всё, теперь я ему не нужен совсем. Если он позволил тебе… – тут Марк роняет голову на руки и замолкает.

Я стою ещё некоторое время около него – неприятно смотреть, когда здоровый, крепкий и уверенный с виду мужик хлюпает носом, как сопливая школьница. Но я его тут понимаю, ведь это же Илай, это не кто-то там.

Сейчас я должен быть непомерно горд от мысли, что выиграл главный приз в этой игре. Но мне почему-то сейчас так тошно, как никогда. Не так я представлял себе всё это. А клубок проблем не только не раскручивается, а становится ещё более запутанным.

Илайя Голденберг, чёртова заноза в моём сердце, с тобой невозможно, но и без тебя никак. Кто ты? Для кого ты? Сраные несопоставимые понятия, хренов оксюморон, и невъебенно прекрасный Ила, которого не забыть, который ни для кого и для всех сразу.

========== Часть 26 ==========

Телефон в моем кармане вибрирует, и мне не надо быть экстрасенсом, чтобы понять, кому я так срочно понадобился.

Я так люблю тебя, Илайя Голденберг, что избавлю тебя от необходимости ломать мне жизнь. Я сам это сделаю. И мне сейчас так больно, что хоть под колёса проезжающей машины, хоть с обрыва в реку. Но я не сделаю этого, нет, я сам заварил эту кашу. И я не позволю своей слабости одержать надо мной верх.

С чего я решил, что ради меня человек, всю жизнь манипулирующий другими, всю жизнь играющий разные роли, всю жизнь выступающий на сцене под взглядами, полными обожания, вдруг изменит своим привычкам?

Ради кого?

Кто я такой?

Случайный прохожий, который по прихоти королевы вдруг оказался достойным её внимания. Век королевской милости недолог, и что может помешать тогда Илаю переступить через меня так же, как он сегодня переступил через Марка?

Не то чтобы мне жалко Марка, нет, он получил то, что сам же и вырастил. Но то, с какой лёгкостью и жестокостью Фролов это спланировал, вот что меня больше всего выбило из колеи. Он так привык играть людьми, как в куклы, что не задумывается, что куклы живые, что у них могут быть чувства, что они умеют страдать.

Твоя новая кукла сломалась, наследник Ила. Прости, мы не будем больше с тобой играть.

Я достаю телефон, вынимаю сим-карту, ломаю её и бросаю на дорогу. Так будет лучше, я точно это знаю.

Я иду пешком по ночному городу, мне некуда торопиться, мне о многом надо подумать сейчас.

Сколько мы знаем преданий о том, как опасно долго смотреть на солнце, как это смертельно – приближаться вплотную к пламени. Можно по глупости, по наивности, из-за гордыни спалить крылья, потому что Солнцу всё равно, кто там из мелких букашек им восхищается. Оно не видит их, не замечает, ему неведомы их мелкие попытки привлечь его внимание.

«Однажды Былинка полюбила Солнце».

Смешно. Смешно и глупо. Глупо и больно. Нелепая смерть.

Мой Ила, мы закончим всё это сегодня, закончим, так и не начав. Но я запомню тебя, тебя трудно не запомнить, это практически невозможно. Самым моим болезненным воспоминанием в жизни будешь ты. Как плохо сросшийся перелом, как инородное тело в миллиметре от сердца – чуть сдвинешь, и тебя нет.

Сколько нас таких у тебя на пути, Ила? Которые случайно попались, не успели закрыть глаза и сгорели в твоём великолепии?

Идти мне далеко, через половину города, я о многом успеваю подумать до конца пути. До дома я добираюсь уже перед рассветом – спать ложиться бессмысленно, скоро ехать на пары. То, что Ильи не будет в универе, в этом я уверен так же, как и в том, что за этим днём снова наступит ночь, а потом ещё, и ещё, и так по кругу до самого конца этого мира.

И Ильи действительно нет.

Мальцев смотрит на меня, я вижу, что у него ко мне сотни вопросов, но он не задаёт их, он вообще даже не пытается со мной разговаривать. Что у меня с лицом, если даже Паха, которого его демоны любопытства делают всегда таким бесстрашным, не рискует нарываться сегодня?

Проходит одна пара, две, три, идёт четвёртая – я не слышу преподавателей, я не знаю, на какой дисциплине я сейчас присутствую, меня тут нет – я рядом с ним, зарываюсь лицом в его волосы, целую податливые губы, вдыхаю его лимонно-терпкий запах – на всю жизнь теперь аромат лимонов будут ассоциироваться у меня с ним. Я прощаюсь с ним в своих мыслях, но я не могу отпустить его из своей головы.

«Не потому, что от него светло, а потому, что с ним не надо света».

Да, Ила? Кто сравнится с тобой? Ты яд, который травит до самого нутра, но который ты сам пьёшь с удовольствием и остановиться не можешь, и хочется ещё и ещё.

Да, Ила? С кем ты сейчас, для кого раздеваешься, кому улыбаешься в это мгновение?

Я мог бы остаться с тобой, но тогда ты, не сейчас, позднее, перестал бы уважать меня.

Я не хочу так. Больше всего на свете я хочу быть с тобой, но быть с тобой – это самая большая трудность, что мне встречалась за мой двадцать один год.

После четвёртой пары мы с Мальцевым спускаемся в фойе главного здания. В холле работает большая плазма, где в этот момент передают новости. Внезапно я останавливаюсь. Во весь экран большая фотография Марка, а голос за кадром безучастно информирует:

– Сегодня ночью преждевременно ушёл из жизни один из самых влиятельных людей нашего города, бизнесмен Марк Анатольевич Дымов. По предварительным данным Дымов покончил с собой, выстрелив себе в голову. Ведётся следствие.

Я замираю, сердце бьётся в горле, а воздух вокруг становится сухим и колючим. В висках ломит, стучит так, что ещё немного, и упругая венка на виске порвётся и брызнет во все стороны алыми каплями.

Что мы наделали, Ила? Теперь ты понимаешь это? Или сейчас тоже ты равнодушно пожмёшь плечами и облегчённо вздохнёшь? Теперь он не будет мешать тебе, теперь ты от него наверняка избавился.

В груди ломит, земля теряет твёрдость под моими ногами, а в глазах резко темнеет. Я хватаюсь за плечо Мальцева, а тот обеспокоено смотрит на меня:

– С тобой что?

Я киваю на экран:

– Это Марк, тот мужик, что забирал Илая с учёбы.

– А-а-а, – вспоминает Пашка. – А чего он вдруг самоубился?

Тебе не понять Пашка, каково это, когда кто-то становится смыслом твоей жизни настолько, что если отобрать этот смысл, то и сама жизнь уже ничего не стоит. Тебе не надо знать этого, друг мой Горацио.

Вот такой некрасивый исход некрасивой истории про жизнь красивого мальчика. За красоту надо платить – кто это сказал? Не помню.

Я не могу, я не хочу его видеть, потому что понимаю, что сорвусь при первом же его прикосновении ко мне.

И он не появляется.

Вижу я его в тех же новостях, когда транслируют отрывок с похорон Дымова. Возле гроба много людей, рядом стоит Анна, время от времени прижимая кружевной платок к совершенно сухим глазам. Сразу за ней Илай, мертвенно-бледный, с глубокой синевой под глазами, с изломанной и крепко сжатой тонкой линией красивого рта. Его показывают пару секунд, но и этого мне хватает, чтобы ощутить такую острую тоску, что хочется наплевать на свою гордость и бежать к нему через огонь, воду и канализационные трубы.

Бедный маленький принц в опале, такое непреодолимое желание прижать тебя к груди, потому что ты так сейчас талантливо играешь страдание, что только и остаётся встать, аплодировать, и кричать на весь зал: «Верю!».

Он появляется в универе через две недели. Идёт мне навстречу в окружении своей свиты и смотрит себе под ноги, просто красивый парень среди просто других людей – волосы собраны в хвост, лицо без краски, ни эпатажа, ни вызывающей одежды, всего лишь джинсы, кроссовки, куртка, расстёгнутая на груди. Проходящие мимо удивлённо оглядываются ему вслед, настолько его вид отличается от того, к которому все так привыкли.

Приблизившись ко мне, он, реагируя на кивок и шёпот одного из приближённых, поднимает голову и сталкивается со мной взглядом: глаза в глаза, его зелёные в мои карие. Он замирает, губы кривятся в подобие улыбки, у него такой вид, будто он хочет мне что-то сказать. Но это лишь мгновение, он тут же дёргает плечом, опускает взгляд и проходит мимо меня.

Да, Илья, всё правильно, отпустим друг друга, у нас была такая красивая мечта, а мы её так бездарно проебали.

Он не подходит ко мне, не смотрит на меня, я отвечаю тем же. А мне и не надо на него смотреть, я его чувствую по-другому, всем своим существом, каждой клеточкой своей кожи, я знаю, что он сидит позади меня, знаю, в какой позе, знаю, что вот сейчас он подпирает подбородок ладонью и смотрит в телефон с мыслью о том, когда же закончится эта пара.

После окончания лекции он встаёт и проходит мимо меня, просто проходит, и я не делаю никаких попыток остановить его.

Словно ничего и не было между нами. А ничего ведь и не было. Был сон, в котором мне показалось, что и я не я, и он не такой, каким его видели остальные.

А потом на Facebook мне приходит запрос на добавление в друзья от Рената Каримова. А потом я его добавляю. А потом я смотрю на его фотографии, и мы молчим ещё неделю. А потом я набираю его номер, и мы разговариваем всю ночь.

Как будто и не было этого года, когда я так позорно сбежал от него. Мы звоним друг другу каждый день, мы часами зависаем в скайпе, по сто раз извиняемся друг перед другом – он за то, что так напугал меня, я, что так нелепо струсил.

С ним легко, он улыбается каждый раз, когда выходит на связь, он пишет мне жутко милые сообщения, когда я сижу на парах, он отправляет мне картинки с котятами, щенятами и прочей дребеденью – он так рад, что я отвечаю ему, и он полная противоположность Илаю.

– Хочу закрыть сессию досрочно, – как-то говорит он мне в одном из разговоров, – и прилететь к тебе. Хочешь?

– Думаешь, это хорошее решение? – с сомнением спрашиваю я. Ведь одно дело чатиться на расстоянии, а совсем другое – вынести это перед благодарным зрителем.

– Боишься? – Ренат смотрит на меня с грустью, будто всё понимает.

А ведь и правда, может, я и в самом деле боюсь? Вот ведь парадокс. С Илаем я готов был выйти хоть голышом под ручку, хоть под свадебные фанфары, лишь бы он был рядом. С Илаем мне плевать было на то, кто о чём там вдруг подумает. Он затмил собой весь мир, он был моим миром.

А Ренат… тут я задумываюсь, а как отреагируют люди, а как мне поступить, а стоит ли выносить на всеобщее обозрение свои предпочтения.

Ренат понимающе кивает, поспешно прощается со мной и отключается.

А весной случается это.

Наш универ проводит один из традиционных межгалактических фестивалей, куда обычно приглашаются зарубежные коллеги на предмет обмена опытом и прочей фиготы, то есть, грубо говоря, тупо меряемся членами – а у кого больше.

И на одном из просмотров среди множества учебных работ вдруг одна – на тёмном фоне кресло, а в нём он – Принц Датский. Скорбный взгляд, горестно заломленные брови, трагический изгиб рта. И он говорит… и хотя весь текст, который слышит зритель, на английском, все понимают каждое слово… это же Шекспир, мать его, заучен до дыр.

Нет, это не Илай, изнеженный и избалованный мерзавец, это Гамлет, сумасшедший и никем не понятый мечтатель и изгой. И весь зал замирает, а в конце аплодисменты… и тут хлопают не только наши, тут хлопают все… и местные, и иноземные именитые мэтры красных дорожек престижных премий.

Его тащат на сцену, что-то спрашивают, он отвечает с его такой знакомой снисходительной манерой, а я смотрю на него, и у меня щемит сердце. Он снова такой красивый, не так как раньше, по-другому, и мне кажется, что сейчас, безо всего того гламура, он ещё красивее.

Он улыбается им, поворачивается к залу, и тут мы встречаемся взглядами. Время останавливается, замирает в своём движении. И снова как раньше – я, он, и ничего больше:

– Я скучаю по тебе.

– Я скучаю по тебе.

– Ты мой свет…

– Ты моя тьма…

Но это мгновение, растянутое в пространстве. Взмах ресниц, и всё проходит. Ничего и не было. Ничего и не могло быть.

И мне снова больно. Мне так больно, что я прихожу домой и звоню Ренату:

– Да, это хорошая идея. Я бы хотел, чтобы ты прилетел ко мне.

Ренат улыбается, и снова всё хорошо у нас.

Время летит к сессии, универ начинает напоминать разбуженный улей, а Фролова вдруг начинают каждый день вызывать в деканат. Слухи по этому поводу ходят разные, но никто ничего достоверного не знает. Кто-то говорит, что Фролова всё-таки отчисляют за прогулы и хвосты, кто-то вдруг сообщает, что тот учебный фильм наделал много шума, и Илью приглашают на съёмки – короче, звезда снова в центре внимания, снова в главном номере программы.

Я стараюсь не вникать в эти разговоры, мне ни к чему знать, какие изменения происходят в жизни Ильи, поэтому я оказываюсь совсем не готов к тому, что однажды, в разгар сессии, он останавливает меня у выхода из универа.

– Егор, подожди, – говорит он, удерживая меня за руку, а меня прошивает такая острая дрожь от прикосновения его пальцев к коже, что мне становится страшно.

– Мне надо с тобой поговорить, – продолжает он, не глядя мне в глаза. – Пожалуйста. Всего десять минут.

Я киваю, и мы идём по направлению к скверу, где почти год назад начинались наши такие непростые взаимоотношения.

– Я отчисляюсь, Егор, – говорит он, останавливаясь возле фонтана.

– Почему? – спрашиваю я.

– Мне предлагают контракт в Штатах. Серьёзная киностудия, серьёзное кино. Я улетаю завтра.

Тут он поднимает на меня глаза, а в них столько тоски, что я удивляюсь, почему я ещё не сжимаю его в объятиях, чтобы эта тоска ушла, будто её никогда и не было.

– Ясно, – вместо этого говорю я.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать? – спрашивает он, а я слышу в его тоне: «Останови меня, держи меня, только ты сможешь».

– Я желаю тебе удачи там, – через силу произношу я совсем не то, что хотел бы сказать на самом деле. – У тебя всё получится, у тебя талант.

Он кивает:

– Я так и думал, – усмехается. – Спасибо тебе. Ладно, мне пора, – поворачивается, чтобы идти и бросает через плечо: – Самолёт у меня в два.

«Самолёт у него в два», – с этими словами я еду домой.

«Самолёт у него в два», – с этими словами я борюсь с желанием позвонить ему.

«Самолёт у него в два», – с этими словами я провожу ночь.

«Самолёт у него в два», – с этими словами я сижу на парах на следующий день.

– Самолёт у него в два, – с этими словами я поворачиваюсь к Мальцеву с таким отчаянием в голосе, что тот давится беляшом.

– Чего?

– Илай улетает сегодня в два часа. В Штаты. Ему предложили контракт.

– Круто, вот повезло, – Паха замирает в восхищении, но тут же, заметив выражение моего лица, смотрит на часы. – Мы ещё успеваем.

– Куда? – не вполне понимаю смысл его фразы.

– Как куда? Мы успеваем остановить его. Если он тебе это сказал, значит, хочет, чтобы ты его остановил.