Текст книги "Поместье Гринграсс (СИ)"
Автор книги: Ryo Imamura
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– Не обращай внимания, Грег. В большинстве случаев, девушки всегда недолюбливают своих бывших, – наступила очередь Милли залиться краской из-за моего комментария. Шутку оценили все кроме малышки Гринграсс, которая удивленно хлопала глазками, в то время как остальные обменивались ехидными взглядами. Я увидел то, с какой немой благодарностью взирает на меня Гойл и мысленно начал перебирать в голове варианты своего скорейшего вознаграждения. Слизеринцы во всем ищут выгоду, даже если изначально и не думали ни о каких воздаяниях.
– Мы отошли от темы, – Дафна встряхнула своей шикарно уложенной гривой волос и кинула недовольный взгляд на Нотта. – Теодор пытался нам объяснить, почему считает картины Янссена безвкусицей.
Когда все внимание вновь сосредоточилось на этих двоих, Теодор заговорил:
– Ты не поняла, – он сделал долгую затяжку перед тем, как продолжить. – Я не считаю картины Янссена безвкусицей.
– Тогда о чем спор? – удивился Винсент.
– Но ты же сам сказал пару минут назад! Неужели так быстро поменял свое мнение? – Дафна самодовольно наблюдала за реакцией Тео.
– Нет, не поменял. Просто ты не умеешь слушать, Гринграсс. Я сказал, что картины всех художников-магов – это полная безвкусица.
– А вот насчет этого поподробней, – я не смог сдержать возросшего интереса из-за столь категоричного высказывания, поэтому буквально обратился весь в слух.
– Картина должна изображать мгновение, – Теодор обвел внимательным взглядом всех присутствующих перед тем, как продолжить. – Воссоздавать тот образ, который художник хотел бы запечатлеть на века, ведь именно в этом и состоит прелесть застывшего изображения. Его можно рассмотреть в малейших деталях, оно не норовит постоянно ускользнуть от тебя. Истинная красота, которая заключена в одно мгновенье. И задача художника захватить это мгновенье, чтобы передать в нем определенный смысл. Рассказать целую историю или позволить нам беспрерывно созерцать и наслаждаться изображением на полотне. Вот чего нет у художников-магов – созерцания! Наслаждения моментом! Нас всегда стремятся окунуть в какой-то водоворот красок и сменяющихся вихрей узоров. Вокруг нас все беспрерывно движется, как и само время. А растянуть, остановить его может только осознание мгновенья, но и этого лишают нас. Именно поэтому, я все же склонен полагать, что магловские художники неповторимы, – Нотт принялся перечислять, загибая пальцы. – Паоло Веронезе (8), Теодор Жерико (9), Эдгар Дега (10), Гюстав Моро (11)…
– Караваджо (12)… – внезапно вставил свое слово Малфой, переключая все внимание на себя. Он медленно вертел в руке уже третий по счету бокал, наблюдая за тем, как белый нектар стекает по стенкам хрусталя, после чего поднес его к губам и немного пригубил.
Все были немало удивлены его внезапным откровением. Среди нас он слыл самым ярым маглоненавистником. И по большей части это заключалось в том, что он абсолютно ничего не знал об их мире, и как считали наши сокурсники, даже не старался узнать. Конечно, я всегда понимал, что весь негатив, которым фонтанируют чистокровные семьи Англии, обусловлен огромной популяцией маглов, которые в отличие от них самих живут в относительной гармонии с окружающим миром и не вынуждены прятаться где-то на задворках. Чистокровные маги, обладающие огромной властью в небольшом магическом сообществе, по сути, не могут свободно существовать за его пределами и быть теми, кем они на самом деле являются. Планета нам не принадлежит, а принадлежит подавляющему большинству. Наверное, из этой ущемленности и родилась ненависть, а именно – та ее форма, которую пропагандируют при воспитании чистокровных наследников. Нас заставляют впитывать ее еще с молоком приходящей кормилицы (13), и дальше на протяжении всего нашего взросления. С возрастом мы начинали распознавать, где проводится черта влияния наших семей, и начинаются наши собственные мысли. Думаю, что благодаря Хогвартсу слизеринцы осознали, что можно быть немного терпимей. Поэтому, мы могли позволить себе более смелые высказывания только в присутствии узкого круга лиц друзей.
Я вспомнил, как мы с Малфоем напились в это Рождество, лежа на шкуре белого медведя у камина. Ради веселья, мы разлили красное вино по двум увесистым золотым кубкам, которые я получил в награду за первые места в международных соревнованиях по конному спорту. Идея пришла в голову Драко как-то слишком спонтанно, и я как всегда пошел у него на поводу, понимая, что трофеи итак стоят без особой надобности.
На первом этаже играл струнный квартет. Это был самый разгар рождественского вечера, который в этом году устраивала моя мать. Устав от бесконечной череды сменяющихся лиц, мы решили уединиться. Сбежав ото всех, и закрывшись в первой попавшейся комнате, мы оказались среди многочисленных семейных трофеев. Я и Малфой методично напивались (игнорируя неодобрительные взгляды моих покойных родственников на портретах), целовались и разговаривали. И именно в эту волшебную ночь я и узнал о самозабвенной любви Драко к магловскому искусству, которую ему удавалось скрывать на протяжении многих лет. Удивительно, что нечто подобное всегда считалось постыдным в наших семьях.
– Первой картиной, что я увидел, была «Венера с зеркалом» Диего Веласкеса (14), – делился он, лежа на шкуре и подперев голову рукой. – Мне было около пяти лет. Отец тогда впервые отвез меня в магловский Лондон. Я помню, что тот день выдался очень солнечным, а на мне была соломенная шляпка, которая постоянно слетала с головы. Papa (фр. папа) часто ругался на меня, потому что ему приходилось каждый раз бегать и ловить ее. Это надо было видеть! – Драко засмеялся. – И вот, мы проходили по Трафальгарской площади мимо Колонны Нельсона, и еще издалека заметили у здания Национальной галереи огромное изображение этой картины, висящее прямо на стене музея. Конечно, я только намного позже узнал ее название и автора. Но прочно врезалась она мне в память просто, потому что тогда я впервые увидел голую женщину. Не полностью конечно, только ее обнаженную спину, но, поверь – это произвело на меня не меньшее впечатление. Мне внезапно стало так стыдно, словно я подсматривал за ней в замочную скважину комнаты. И в голове тогда совсем не укладывалось, почему она голая висит на площади? Неужели ей ни капельки не стыдно? А потом мне papa (фр. папа) объяснил, что эта картина совсем не такая, как в нашем мире. «Лишенное магии изображение навсегда останется неподвижным», – тогда я не смог осознать этого. Ну, знаешь…переварить это в своей детской головке. Это казалось мне каким-то не правильным. Словно передо мной была пустая оболочка. «Бессмысленная пошлая картинка», – так назвал ее мой отец.
В ту ночь он впервые был со мной таким откровенным. Драко со всей страстью, присущей ему, рассказывал мне, чем был по-настоящему увлечен в своей недолгой жизни. Кто бы мог подумать, что именно это заставляло бы его говорить без умолку, словно последний раз в жизни. Он делился со мной информацией о разнообразных стилях в живописи и их отличии друг от друга. Он упоминал, что маглы любят подделывать картины своих великих художников, чтобы нажиться на их известности. Рассказывал, как впервые побывал в Лувре, когда путешествовал с семьей по Франции. И что для этого пришлось солгать им о том, что весь день собирается провести со своим французским приятелем, с которым вел переписку уже несколько лет. В какой-то мере в его вынужденном обмане была доля правды, он действительно встретился с тем французом, хоть всего и на несколько часов.
Его любимым художником был Микеланджело Меризи да Караваджо, личность которого была столь же неординарна, как и его работы. По словам Драко его привлекали образы падших людей, которые были неотъемлемой частью картин художника. Ранние из них были полны скрытого эротизма, который выражались в жестах, взгляде и даже в атрибутах. И при виде на не идеализированные изображения на неизменно темном фоне создавалось ощущение некого таинства с эффектом присутствия. Словно все герои его картин были самыми обыкновенными людьми, далекими от совершенства, что он неоднократно подчеркивал с помощью различных мелочей. Конечно, по мнению Малфоя это было связано, прежде всего, с тем, что в большинстве случаев натурщиками выступали исключительно завсегдатаи увеселительных заведений и куртизанки.
В самом Драко было что-то вроде бессознательного стремления к распутному образу жизни. К изнанке нашего благовоспитанного высшего общества, где верные супруги спят в разных комнатах и ложатся на одно ложе только когда желают зачать будущего наследника, выполняя обязательства перед древним родом. Драко, как и любой другой из этих самых наследников рос в атмосфере полной изоляции от современных свободных нравов окружения. Но все поменялось после того, как мы пошли в школу. Соблазнится долгожданной свободой, удалось всем нам. А склонить друг друга ко всяким непотребным вещам было довольно легко. Юношеское любопытство и желание экспериментов затуманивало голос разума, особенно когда ты находишь человека, полностью разделяющего твои взгляды. Мы оба радостно шагнули, расправив руки прямо в бескрайнюю пропасть, получая в долгом полете несравнимое удовольствие.
Ему очень нравились ранние работы Караваджо с изображениями женоподобных черноволосых юношей с темными глазами, облаченных в ниспадающие одежды, из-под которых виднелась молочная кожа. После этого признания я был немного обескуражен, мысленно сравнивая себя с ними. Вероятно, Малфоя вполне осознанно привлекают исключительно молодые люди этого типажа, в который я, как ни странно, идеально вписываюсь. В тот раз мне хотелось смутить его своим предположением, но видя его горящие глаза перед собой, я просто не смог прервать этот длинный и пылкий монолог. Мне оставалось лишь молча вслушиваться в каждое слово, позволяя его глубокому голосу обволакивать меня, даря ощущение спокойствия и простого человеческого счастья. А потом мы занялись любовью. И он отдавался мне с таким сладострастным отчаянием и вожделением, словно желал полностью поглотить саму мою душу, которая итак уже давно принадлежала ему. И на рассвете, засыпая в объятьях, друг друга, мы ощущали себя частью одного целого, от которого мы были неотделимы. Но на рассвете нам все же пришлось расстаться.
От этого воспоминания вязкое тепло разлилось по всему моему телу, скапливаясь где-то внизу живота. Мне пришлось залпом осушить свой бокал, чтобы угомонить бешено рокочущее сердце.
– Именно! Караваджо, Серов (15)… – Теодор продолжал перечислять, загибая пальцы. -…Босх (16), Карл Брюллов (17), да Винчи (18), в конце концов! Перечислять можно до бесконечности. Невозможно отрицать, что они наделены выдающимся талантом, которого лишены многие магические художники, которых, к сожалению, больше волнует особенность зачарования, а не форма или содержание…
Это совершенно не помогло мне хоть немного успокоиться, и я поспешил подлить себе еще, не оставив без внимания и своих друзей. Те с благодарностью кивнули на полностью наполненные бокалы, все еще увлеченные разговором. Пытаясь вновь вникнуть в беседу, я неожиданно почувствовал, как кто-то аккуратно коснулся моей ноги под столом, заставляя отвлечься. Малфой бросал мимолетные взгляды в мою сторону, чему-то бесстыдно улыбаясь. Он был уже пьян.
Нога Драко осторожно гладила меня по голени, подразнивая этим интимным прикосновением. Я ощущаю через ткань брюк его голую стопу, которая медленно ласкает меня, из-за чего я буквально таю от столь неожиданной ласки вкупе с выпитым алкоголем. Внешне мое лицо остается все таким же беспристрастным, никоим образом не выдавая моего волнения. Лишь пальцы нервно барабанят по столу, а взгляд то и дело возвращается к человеку передо мной. Он издевается надо мной. Diablo (исп. дьявол).
– С каких это пор ты стал таким маглолюбцем, Нотт? – Дафна буквально шипела, сжимая свою тряпичную салфетку в руках.
Нужно отдать должное Теодору, он не растерялся от столь резкого выпада в свою сторону. К счастью, обозленные женщины его совершенно не пугали, а отличие от меня. Поэтому, обернувшись к подруге, он лишь саркастично выдал:
– А с тех пор, моя дорогая, как ты стала носить платья от Диор.
Мы, не стесняясь, кривили рты от насмешливых улыбок. Нотт, довольный произведенным эффектом, нагло подмигнул и отсалютовал Дафне бокалом. Гринграсс сдержано приподняла уголки губ в легкой полуулыбке, прекрасно осознавая, что в этот раз ей совершенно нечем парировать столь правдивое замечание. Все же гордость не позволяет ей посмеется над собой.
Видимо, ее сильно задела насмешка Теодора над ее познаниями в искусстве, раз она все это время ждала подходящего момента, чтобы наброситься на него. У этой блондинки был жуткий комплекс, который заставлял ее испытывать сильный дискомфорт. С момента нашего знакомства я обратил внимание на то, как она пытается всячески доказать всем вокруг, что обладает не только красивым личиком, но и высоким интеллектом. И хоть показатели в учебе у нее были не самыми выдающимися, но зато ни одна заумная беседа не обходилась без ее немедленного вмешательства. Казалось бы, у нее на все имеется свое собственное мнение, которое она готова отстаивать до последнего. Но, к сожалению, заносчивое поведение неизбежно отворачивало от нее окружающих, которые редко интересовались ее точкой зрения. Точно так же, как и она, никогда не считалась с мнением других, кроме своего собственного. Столь сложный характер можно было списать на раннюю смертью ее матери, которая не успела подарить ей женскую ласку. Но я склонен считать, что все дело в ее строгом отце, с которого она всегда старается брать пример. Начиная от увлечения охотой и заканчивая чтением колонки «Экономического обозревателя». И в конечном итоге, я мог бы сказать, что у этой миловидной особы был жесткий мужской характер, которым она буквально пыталась задавить окружающих, что у нее не всегда получалось.
– Ну, у каждого свои слабости, – Пэнси слегка промокнула губы салфеткой, старательно пряча за ней улыбку. Ей совершенно не хотелось наткнуться на осуждающий взгляд своей подруги, если бы та заметила, как она тихонько посмеивается над ней.
– А какая у тебя слабость, moncher (фр. моя дорогая)? – подвыпивший Драко переводит все свое внимание на Пэнси, тем не менее, не убирая ногу от моего бедра. Я чувствую легкий укол разочарования, когда он разрывает со мной зрительный контакт.
– У меня? – Паркинсон картинно возводит глаза к небу, дотрагиваясь наманикюренным пальчиком до губ.
Она выдерживает долгую паузу, сосредотачивая все внимание собеседников на себе. Пэнси загадочно улыбается, прежде чем уверенно бросить:
– Beaux garçons (фр. красивые парни).
Девушки понимающе покивали, скользя нежными взглядами по лицам собравшихся парней. А я усмехаюсь себе в бокал, прекрасно понимая, что каждая из них в тайне мечтает обвенчаться с Малфоем. Из всех нас именно он был самым завидным женихом с огромным наследством. А учитывая многие его таланты и привлекательную внешность принца из детских сказок, он приходится идеалом для тех девушек, что привыкли идеализировать образы своих будущих возлюбленных. Хотя, возможно, все это лишь мои доводы. И Малфоя никто не идеализируют, и не грезит холодными и одинокими ночами о его объятьях. Вероятно, только я один опустился до таких желаний. За что и заслужил его неожиданную ласку прямо под столом во время обеда с общими друзьями. Благо она не способна вывести меня из равновесия, хоть и очень заводит.
– А по-английски можно? – раздался смущенный голос Винса, который очень плохо знает французский. Я успеваю заметить, как на пару секунд лицо Дафны неодобрительно кривится.
– Перевожу: ее слабость – это красивые парни, – милостиво объяснила ему Миллисента, сидя по правую руку от него и ковыряя ложечкой свой ягодный штрудель.
– Какое совпадение, у меня тоже, – произношу я с абсолютно непроницаемым лицом.
Воцарилось абсолютное молчание. Столовые приборы застыли в руках, недоуменные взгляды обратились ко мне. Я почувствовал, как Малфой резко убрал от меня ногу, его раскрасневшиеся щеки начали быстро приобретать оттенок белоснежной скатерти, застилающей этот стол. Бокал в руках задрожал. А меня начал душить хохот в тот момент, когда я обратил внимание, как забавно перекосились лица моих школьных друзей, полностью обескураженные услышанным. Не знаю, зачем я ляпнул подобное, но оно того стоило. Определенно стоило, чтобы увидеть эту незабываемую реакцию. На этот раз я не смог сдержать рвущийся наружу смех. Idiotas (исп. идиоты)! Мерлин, какие же они idiotas (исп. идиоты).
– Видели бы вы свои лица! – говорю сквозь смех.
Видимо им подумалось, что это была слишком своеобразная шутка, поэтому они предпочли промолчать и перевести разговор в другое русло. Я кинул быстрый взгляд на Малфоя, который показался мне каким-то застывшим. Неужели он так боится, что наша маленькая тайна перестанет быть тайной? Я волне могу представить себе, чтобы за этим последует. Но меня совсем не пугает реакция общества. Скорее меня пугает отношение Драко к нашему роману, как к нечто временному и не существенному. Из-за этого я бы хотел сильней привязать его к себе.
Я выпил три бокала белого вина, закусил несколько канапе с креветками и сырной начинкой и съел любимое суфле с апельсинами и голубикой перед тем, как предложить желающим сыграть в гольф. Желающих не нашлось, и я пожалел, что мистер Гринграсс, который с удовольствием бы составил мне компанию, отсутствует. Мне удалось запустить в полет несколько мячей, перед тем как ко мне со спины подошел Малфой.
…мы оторвали взгляд от террасы, одновременно возвращаясь в реальность. Я только сейчас заметил, что Драко немного пошатывается. Сидя за столом, мне показалось, что он уже изрядно пьян, но во время нашего разговора эта мысль отошла куда-то на задний план. А может быть всему виной высокий градус температуры воздуха, который явно давил ему прямо на голову? Мне показалось, что еще немного, и он будет готов упасть в обморок. Поэтому найдя для себя такое оправдание, я решился приобнять его за плечи. Как могло бы показаться со стороны – это был обычный ничем не примечательный дружеский жест. Но для меня и Малфоя он имел абсолютно иное значение.
Драко прильнул ко мне, ластясь всем телом. Он обнял меня рукой за талию, словно уже долгое время ждал этого момента и, совершенно неожиданно, закружился вместе со мной. Из его бокала выплеснулось вино, смачивая своими брызгами траву под нашими ногами. В моей руке все еще зажата клюшка для гольфа. Я коротко рассмеялся, чувствуя себя пятилетним мальчишкой способным на глупые игры. Передо мной восторженно горят глаза моего друга, который не желал разрывать объятий, при этом неловко спотыкаясь. Мы медленно переставляем ноги, скользя размашистыми шагами по траве, напоминая двух пьяниц, отчаянно цеплявшихся друг за друга, чтобы не потерять равновесие. Наступая друг другу на ноги и тихонько посмеиваясь, я успеваю кинуть быстрый взгляд в сторону террасы, на которой сидели девушки. Троица заинтересованно поглядывает в нашу сторону попивая вино. Это немного смущает, и я спешу оторваться от Малфоя, но внезапно теряю равновесие и падаю прямо на землю едва не отбив себе копчик. Проклятый пройдоха начинает хохотать, все еще цепляясь за мое предплечье, которое успевает схватить, когда я начинал оседать на траву. Я наблюдаю за ним из-под челки, согнув ноги в коленях, при этом не испытывая абсолютно никакого раздражения. Сейчас я странным образом спокоен и по-настоящему счастлив.
– Ты в порядке? – едва отсмеявшись, спрашивает Драко. Я молча киваю, не делая никаких попыток подняться. – Я думаю, что тебе надо еще выпить!
Он нависает надо мной, поднося бокал к моему лицу. Я коротко смеюсь, прежде чем открываю рот и чувствую, как в горло льется кисло-сладкий нектар. Несколько капель смачивают мне губы и падают на подбородок, стекая по нему тоненькими струйками. Груди касается влага, и я понимаю, что новая рубашка испорчена. Я никогда не восстанавливаю вещи. Драко ухмыляясь, смотрит мне в рот, слегка трясущейся рукой, он старается попасть последними каплями золотистой жидкости прямо мне на язык. Я сглатываю и облизываю губы, наблюдая за реакцией своего друга. Малфой удовлетворенно смотрит на меня сверху вниз, крутя пустой бокал в пальцах. Мне приходится вытереть липкую влагу на лице своей ладонью, но я все еще чувствую себя грязным. Срочно надо умыться, ненавижу это ощущение. И тут я вспоминаю о девочках. Наверное, наше небольшое представление выглядело очень странно со стороны. Интересно, что они могли подумать?
Малфой отвлекает меня от мыслей, присаживаясь рядом. Мы сидим спиной к имению, наблюдая за поляной для гольфа, освещенной яркими лучами солнца. Она раскинулась на целый километр, окруженная стрижеными кустами, небольшими деревцами, посаженными в виде боскета (19) и несколькими малыми водоемами, полностью покрытыми нежно-розовыми цветами лотоса.В стороне от поля проходит широкое берсо (20), соединяющее две круглые беседки из белого мрамора, расположенных в разных концах протяженного сада.
По рассказам мистера Гринграсса, традиции их семьи подразумевают соблюдения особого обряда венчания, которые требуют от невест выйти из северной беседки и пройти внутри галереи, где с помощью магии заставить ветви растений, закрепленных на каркасе, зацвести. Из этих цветов девушки составляют себе букет и только тогда подходят к южной беседке, где проходит церемония. Таким образом, волшебницы демонстрируют свою магию перед женихом. Традиция очень древняя, существует она еще с тех самых пор, когда браки между чистокровными волшебниками заключались до знакомства. Наследники богатых семей, стремясь сохранить свой род незапятнанным, находили себе достойную партию в разных уголках света. После недолгой переписки они сразу же шли под венец, увидев друг друга в первый раз только во время церемонии. А так как для древних родов в супруге важней всего была чистота крови, сохраняющая в себе сильный магический потенциал, каждый спешил продемонстрировать свои способности контроля беспалочковой магии любым возможным способом. Именно отсюда и пошла столь странная традиция, которая со временем себя исчерпала. В ней больше не было необходимости, времена изменились. Но для некоторых семей, таких как Гринграсс, традиция носила скорее символический характер, чем необходимый. Именно поэтому, вот уже несколько столетий по этой галереи проходили все невесты семьи, чтобы вступить в брак в роскошной беседке в самом конце зеленой галереи. Я ухмыльнулся, вспомнив, как однажды я и Малфой осквернили это традиционное семейное место своим грязным гомосексуальным сексом.
– Что было за столом?
Малфой, как обычно, разрушил всю идиллию каким-то глупым вопросом. Меня всегда удивляла его способность делать это легко и непринужденно и при этом совершенно не испытывать никаких угрызений совести.
– А что там только что было? – я изобразил полное непонимание, словно напрочь забыв о разговоре за обедом. Делать подобное было в моем стиле.
– Ты испугал меня. Я на секунду подумал, что ты собираешься признаться им, – он, задумчиво смотрел на зеленое поле перед нами, не обратив внимания на заданный мной вопрос. Малфой всегда был таким. Абсолютным эгоцентриком, для которого важнейшим человеком в жизни был только он сам. Разумеется, он в этом никогда не сознается.
– Признаться в чем? – во время серьезных разговоров строить из себя идиота, мне удавалось лучше всего. Меня очень забавляла реакция людей и их попытки завести со мной какой-нибудь конструктивный диалог. Драко достаточно изучил меня, чтобы знать, что таким образом я пытаюсь уйти от нежелательных тем. Поэтому я надеюсь, что он решит оставить меня в покое. Он спокойно взглянул на меня, и я понял, что в этот раз мне соскочить не удастся.
– Ты хочешь вынудить меня сказать это?
– Попробуй, -ухмыляюсь.
Он хмуриться. Ему не нравится, когда кто-то пытается манипулировать им, особенно если этот «кто-то» не его отец. Но через пару секунд упрямо кусаемой нижней губы, он все-таки сдается:
– В том, что ты гей.
Мне очень захотелось рассмеяться прямо ему в лицо, мерзко и издевательски. Я впиваюсь ногтем прямо себе в вену на запястье. Боль немного отрезвляет меня, оставляя мое лицо полностью равнодушным. Я знаю, что если из меня сейчас вырваться хоть какая-то насмешка в его сторону, о сексе сегодня мне придется забыть. Обиды Малфой так легко не прощает, поэтому мне всегда приходится очень тщательно прощупывать почву, перед тем как кинуть какое-нибудь едкое замечание. Сейчас не тот случай, чтобы поиздеваться над ним. Невыносимая жара давит мне на мозги, я все еще липкий от вина и из-за Малфоя весь день хожу по острию лезвия. Мне просто необходима разрядка, которой не было уже около двух недель. Именно поэтому я терплю сейчас все это. Сегодня я рассчитываю оказаться внутри него.
– С чего ты решил, что я гей?
– С чего я так решил? – видимо вопрос сильно обескуражил Малфоя, раз он не сразу нашелся, что на него ответить.
– Да. С чего?
Взяв себя в руки, Драко раздраженно зашипел прямо мне в лицо:
– Ну, может быть с того, что ты спишь со мной?
Я ухмыльнулся. Меня всегда забавляли люди, которые с удовольствием навешивают на всех ярлыки. Это так сильно въелось в сознание нашего общества, что стало частью нас самих. И вот, никто уже не замечает, как присваивает малознакомому человеку все те качества, которые по их скромному мнению у него не может не быть. И то, с какой самоуверенной решимостью люди выступают судьями друг друга, заставляет меня испытывать отвращение от этого осознания. Мы привыкли существовать таким образом, нас учат этому с детства. Все начинается со сказок, которые рассказывают родители перед сном. Их неизменная начинка – это борьба добра со злом. Где добро абсолютное олицетворение всего хорошего, что есть в мире, а зло утрированное собрание всех самых ужасающих вещей. И, естественно, в подсознании каждого ребенка формируется определенный набор характеристик, благодаря которым он впоследствии воспринимает мир.
Нас готовят к поступлению в Школу Чародейства и Волшебства. Все начинается с определения факультетов, когда от его выбора полностью зависит отношение других людей к тебе. Нас группируют по определенным признакам, которые не должны подлежать сомнению. Так за учениками моего факультета и закрепилась слава хитрых, властолюбивых и высокомерных негодяев, готовых на все ради успешной карьеры и благополучия, словно мы все вылеплены из одного теста. Но речь ведь не только о моем факультете, а вообще о каждой магической школе в этом глупом мире. Хотя сомнений относительно нас ни у кого не возникает, ведь все эти убеждения подкрепляется тем, что наш факультет выпускает самое большое количество темных магов. А темным магом, как известно каждому маленькому волшебнику или каждой маленькой волшебнице, быть плохо. Ведь темная магия – это обязательно плохая магия. И глупцам глубоко наплевать, что она помогает постичь тайны нашего мироздания, и что эти знания дают нам мудрость. И вот он – распространенный ярлык нашего «идеального» магического общества.
Самое парадоксальное – это именно то, что если человеку с самого детства внушают, кто он в представлении окружающих или кем он, в действительности, должен быть, то рано или поздно внушаемый начинает верить в это. Сознательно или бессознательно, но постепенно он выкраивает себя, словно кусок ткани, под определенные стандарты, желая избежать давления. Становится репродукцией взглядов толпы на свой собственный образ, и, делая ровным счетом то, что от него ожидают. И сколько бы каждый из нас не говорил о том, что наши мысли – это только наши мысли, а мы – это действительно мы. К сожалению, мы – это всегда кто-то другой.
Я и мои друзья – прекрасный пример такого внушения. Нам с детства вдалбливали в головы только определенную манеру поведения, только определенный образ жизни, который до этого вели наши родители и наши многочисленные предки. Мы были обязаны идти только по протоптанной дорожке, которую специально проложили наши семьи еще до нас и по пути вычистили заботливые домовые эльфы. С самого рождения для нас все было предрешено, и мы прекрасно это понимали.
Наша порочная связь с Малфоем сначала была обычным подростковым бунтом. Бунтом против закоренелых традиций и семейного гнета. Эта внезапная и всепоглощающая вспышка желания позволила нам на время избавиться от осознания предсказуемости наших жизней. Позволила нам иметь страшную тайну, которая добавляла азарта, разжигая огонь страсти между нами. Позволяла создавать видимость того, что мы сами вершители своих судеб. Во всяком случае, я всегда именно так и думал до определенного момента.
Я много раз задавал себе вопрос: «Когда же все это началось?». Пытался вспомнить события первых трех курсов, предпосылки к зародившемуся роману. Мои ощущения, мои чувства. И перемалывал их в голове сотни раз, возвращаясь к одному и тому же. Сейчас я смотрю на Малфоя. Его челка намокла от пота и прилипла ко лбу, обвисая тонкими сосульками прядок. Лицо раскраснелось то ли от выпитого вина, то ли от жары. Он напряженно ожидает моего ответа, заглядывая мне в глаза. Силиться прочитать мои эмоции, которые с самого детства не отражаются на моем лице. Это было самым первым жизненным уроком моей мнительной матушки – никто не должен знать, что у тебя в голове, только если ты сам этого не захочешь.
Меня душит жара, обнимая своими крепкими объятьями. Я молчу уже достаточно долго, пытаясь сформулировать ответ на его вопрос, но мысли в голове упрямо не могут собраться в кучу, заставляя отвлекаться на посторонние вещи. Как же донести до него мои странные чувства? Стоит ли говорить ему, что я не никогда не испытывал сексуального влечения ни к кому кроме него? И как он расценит такую откровенность? Не решит ли, что у меня какое-нибудь сексуальное расстройство или что я с ним не искренен? К счастью, я знаю себя достаточно хорошо, чтобы относиться к этому факту с абсолютным хладнокровием.
Я признаю себя эстетом, который остро реагирует на окружающую красоту. Для меня самое главное – это наличие внешней привлекательности. Поэтому я в равной степени признаю красоту, как мужского, так и женского тела. Но загвоздка именно в том, что я не испытываю того физического влечения, которое нормальное для парней моего возраста, которые бросаются на каждую привлекательную особу ради собственного удовлетворения. В отличие от них, я без особых проблем способен сдерживать себя, очень избирательно подходя к этому вопросу. Хотя о чем я вообще? Я внимательно присматривался разве что к Малфою. Никто и никогда не вызывал у меня интереса сильнее и желания сильнее, чем есть сейчас. Кто-то назовет это романтикой, как-то подростковым максимализмом, кто-то абсурдом. Но в любом случае, не думаю, что у этого есть единственно верное определение. Может быть, через много-много лет спустя я, наконец, осознаю природу этих возникших чувств. Но сейчас, в действительности, я точно не знаю кто же я, и какое дать мне определение. Поэтому я лишь отвечаю ему вопросом на его же вопрос:
