Текст книги "Просто ты умеешь ждать (СИ)"
Автор книги: roseIceberg
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Чуткий слух Шерлока уловил гул приближающихся «Юнкерсов». Времени на размышления не было. Он резко вскинул руку с пистолетом и выстрелил в голову Магнуссена. С застывшим в глазах удивлением тот упал. Шерлок снял с себя пиджак и принялся тушить огни на крыше. Взвыла сирена воздушной тревоги.
Получив распоряжение от начальства, солдат покинул свой пост, чтобы задержать диверсанта, и поспешил за Холмсом. Однако подняться на крышу он не успел. Услышав гул приближающихся бомбардировщиков и последовавшую за ним сирену, он устремился к ближайшему входу в бомбоубежище. Едва парень закрыл за собой дверь, как прогремел взрыв…
========== Глава 11 Зима нашей надежды ==========
Комментарий к Глава 11 Зима нашей надежды
https://www.youtube.com/watch?v=78m6VBQ8N0Y
В этом году зима пришла рано, вступив свои права ещё в ноябре. А с декабря ударили лютые морозы. Всё бы ничего, да только грянули они, когда снег ещё не успел укутать землю белым одеялом, лишая людей надежды на урожай озимых. Этой осенью Джону с Нэдом не удалось закупить угля, и топить дом было нечем, кроме хвороста собранного в парке. Поэтому они вынуждены были, закрыв все остальные комнаты, ютиться в маленькой спаленке, отапливаемой печкой буржуйкой, труба от которой выходила в окно. В топку шли также старые газеты и журналы, коих было немало в сундучке, стоявшем в летней кухне. По вечерам омеги усаживались поближе к печке: Нэд с маленьким Кристофером на коленях, стараясь придвинуть его поближе к теплу, а Джон – с шитьём в руках (в неверном свете керосиновой лампы он ушивал для племянника старые рубашки и штанишки Эдди). Обычно они укладывались спать, как только в печке догорали дрова, и помещение успевало немного прогреться. Омеги не оставляли на ночь в печке огня, ибо слишком велик был риск угореть, если ночью вдруг ухудшится тяга. Утром, когда комната снова остывала, было невероятно трудно заставить себя вылезти из тёплой постели. Обычно Джон затаскивал под одеяло одежду, чтобы она немного нагрелась перед тем, как он её наденет. Затем он вставал, растапливал буржуйку и ставил на неё чайник. Пока он умывался ледяной водой и приводил себя в порядок, чайник успевал закипеть, и Джон заваривал себе чай. Правда, это был не настоящий чай, а смесь из мелко нарезанных веточек малины, смородины и вишни. Они закрашивали кипяток, придавая ему аромат и приятный коричневатый цвет. Джон пил большими глотками обжигающий напиток и позволял себе съесть маленький кусочек хлеба. Затем он расталкивал брата и отправлялся на работу. Пешком, потому что общественный транспорт практически не ходил.
Джон устроился на работу в госпиталь. Из-за отсутствия специального образования его взяли санитаром на минимальный оклад. Однако он не терял надежды выучиться хотя бы на медбрата, а пока усердно мыл полы и выносил утки за лежачими больными, которых хватало при любой власти. Приходилось помалкивать в тряпочку, демонстрируя лояльность к новым властям, ибо «все лица, распространяющие враждебные немцам слухи путем ведения ненавистнической или подстрекательской пропаганды, все лица, подстрекающие к неподчинению указам или постановлениям немецких властей» могли быть подвергнуты тяжким телесным наказаниям и даже повешены. Ну, это уж как кому повезёт. Джону нужно было выжить, чтобы снова увидеть своего сына, по которому он отчаянно тосковал. Радовало лишь то, что он успел получить от Пола письмо, в котором тот сообщал, что они благополучно прибыли на место и живописал, как маленький Эдди важно представился ещё незнакомому ему дедушке.
Оккупанты стремились выжать из захваченных территорий для Германии как можно больше продовольствия, для чего по дворам периодически ходили солдаты, конфисковывая «млеко, курка, яйки», и сырьевых ресурсов, одним из которых была железная руда, пласты которой залегали за городом. Был введен строгий учёт местного населения, которое должно было являться для регистрации в полицию. Во время этой регистрации отбирали физически крепких бет и омег для работы в шахтах, куда их сгоняли под дулами автоматов. И захочешь отказаться, да не сможешь. Когда Уотсона забраковали, он впервые в жизни порадовался своему низкому росту и щуплому телосложению. Из-за постоянного недоедания и переживаний он сильно похудел и снова весил, как в школе.
Во время первого неожиданного визита немецких солдат Джон и Нэд лишились всех кроликов. Наученные горьким опытом, они теперь прятали козу-кормилицу в подвале. Денег, чтобы купить продукты и дополнить ими скудный рацион положенных им пайков, катастрофически не хватало. Потому что всё, что высылал супругу Шерлок, превратилось в бесполезные фантики, ведь теперь в ходу были новые деньги. На днях Джон пришёл к выводу, что пришла пора расстаться с некоторыми вещами, чтобы обеспечить семье более-менее сносное пропитание. Было жалко до слёз продавать граммпластинки Шерлока, с которыми связано столько воспоминаний о прежней счастливой жизни. Однако Джон быстро придушил эти сентиментальные настроения, сказав себе, что их вещи достанутся какому-нибудь хорошему человеку, который получит возможность наслаждаться прекрасной музыкой, как наслаждались раньше они с мужем. Пластинки, подарившие радость Джону, продолжат существовать, только уже у другого хозяина.
В один из немногих выходных Уотсон отправился на рынок с сумкой, полной граммофонных пластинок и фарфоровых статуэток. Он несколько часов простоял на морозе, пританцовывая у прилавка, на котором был разложен этот нехитрый скарб. Мало кто интересовался его товаром, а те, кто выказывал заинтересованность, предлагали смехотворно низкую цену, ибо в цене сейчас были тёплая одежда и еда, а не подобная ерунда. Джон отказал двоим покупателям, и теперь уже жалел об этом. Было бы хотя бы на что кусок хлеба купить. Пар валил изо рта и оседал инеем на шарфе, которым была укутана не только худющая шея, но и часть его лица, ноги и руки превратились в ледышки, но Джон не уходил. Ведь не тащить же всё это обратно домой. Когда он почти отчаялся, у прилавка вдруг нарисовался Джим Мориарти собственной персоной. Взглянул свысока на жалкое зрелище, которое представлял собой сейчас его друг детства: на ногах валенки, на голове видавшая виды шапка-ушанка, из-под которой выглядывали воспалённые от хронического недосыпа глаза и пряди волос русых волос, посеребрившихся после известия о гибели Шерлока.
– Привет, Джон, почём красота-культура? – спросил Джим.
– Привет. Сколько не жалко, – пряча глаза, ответил омега. Было ужасно стыдно, что лощёный Мориарти видит его в столь бедственном положении.
– Беру всё, – Джим вытащил из кармана самую крупную купюру, бывшую в обращении, и небрежно кинул её на прилавок.
– Мне подачек не надо, – вспыхнул Уотсон.
– Дураком родился, дураком помрёшь, Джонни. Неужели до сих пор не понял одну простую истину: «Хочешь жить – умей вертеться»? – бета выглядел донельзя довольным собой. – Зря морду от меня воротишь. Я ведь мог бы по старой дружбе взять тебя под крыло и навсегда избавить от нужды, если ты согласишься переехать ко мне.
– Я уже говорил тебе, что я замужем, – отчеканил Джон, выделяя каждое слово. Он прекрасно понимал, что кроется за столь щедрым предложением. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. За всё в этой жизни приходится платить. Только порой расплачиваться приходится не деньгами, а своим телом и своими принципами.
– Вот только твой муж погиб, так что нет больше смысла блюсти ему верность, изображая из себя святошу, – Мориарти скорчил постную физиономию.
– Он не погиб, а пропал без вести, – возразил Джон. Произнося эти слова, он и сам на секунду поверил, что Шерлок жив, а то страшное письмо пришло по ошибке.
– В военное время это практически одно и тоже, – сказал, словно вылил ушат ледяной воды на голову, Джим.
– А я предпочитаю верить, что он жив и когда-нибудь вернётся ко мне, – заупрямился Уотсон.
– Блажен, кто верует, тепло ему на свете, – издевательски пропел Джим. – Ну да ничего, это поддаётся лечению. Реальность кусается. Вскоре ты передумаешь и сам приползёшь ко мне, умоляя трахнуть тебя, а я, возможно, буду не столь добр, как сегодня. Могу я забрать свои покупки?
– Покупки – да, меня нет, – ответил Джон, укладывая пластинки в холщовую сумку.
Мориарти ушёл, ухмыляясь. Он мог бы скрутить Джона в бараний рог прямо сейчас, но это было бы неинтересно. Забавнее было поиграть с ним, как кот с мышкой, и продлить удовольствие. Ведь потом, когда у Джона начнётся течка, и он сам придёт к нему, долгожданная победа будет намного слаще. Джим с детства играл в эти игры с Джоном, но теперь он доведёт игру до победного конца, и на сей раз всё будет по-взрослому.
После ухода Джима, Джона ещё долго трясло от ярости. Однако был в этом и положительный момент – он больше не чувствовал пробирающего до костей холода. Короткий день уже близился к завершению, когда Уотсон покидал рынок. Он купил банку тушёнки и целую краюху хлеба, и у него оставалось ещё немного денег. Джон как раз размышлял над тем, что ещё стоит на них купить, круг макухи или немного пшеничной крупы, когда его остановил вопрос старого цыгана, бродившего у рыночных ворот:
– Сынок, не подскажешь, как добраться до автовокзала?
– Сначала идите направо, на перекрёстке поверните налево и идите прямо по улице, пока она не упрётся в подвесной мост… – Джон встретился взглядом с цыганом, и тут же попал под гипноз его громадных карих глаз.
– Ох, сынок, вижу, горе у тебя. Кто-то близкий недавно умер и кто-то надолго потерян.
– Потерян? – переспросил Джон, облизывая обветрившиеся губы. – Кто именно потерян?
– Позолоти ручку, яхонтовый, – потребовал цыган, – может, ещё что смогу увидеть.
Джон машинально снял с пальца обручальное кольцо и положил его в заскорузлую ладонь старика.
– Жив он, жив, соколик твой ясноглазый. Но крылья ему подрезали. Нескоро сможет он взлететь, – затараторил вымогатель, который был прекрасным психологом. Стоило цыгану нащупать у человека слабинку, дальше он мог манипулировать им как угодно, выманивая деньги и драгоценности в обмен на сомнительную информацию и призрачные надежды.
– Да не томи ты, говори яснее. Что с ним случилось? – сердце Джона затрепетало от невозможной, но такой желанной надежды. И пусть говорят, что надежда – глупое чувство, а ожидание – удел слабых, но если это помогает выжить, то Джон будет ждать и надеяться.
– Позолоти ручку, – снова потребовал всё больше наглеющий цыган и скривился, увидев на своей ладони не золото, а смятые купюры.
– Тёмная это история. Вижу лишь всполохи огня в темноте и твоего суженного. Не время вам ещё встретиться, мешают вам злые люди. Но ты жди, яхонтовый мой, – цыган, не разрывая зрительного контакта, стал пятиться от Джона.
– Постой, так всё же, что именно с ним случилось?
Но мошенник, подслушавший обрывки разговора Джона и Джима, уже улепётывал со всех ног, унося свою добычу. Джон не сразу смог сдвинуться с места. Только через несколько минут, когда морок рассеялся, он понял, какую глупость совершил, лишившись денег и обручального кольца. Зато в его сердце укрепилась надежда, что Шерлок жив. Иначе, почему тогда ему самому удалось выжить без своего истинного?
Джим просчитался. Джон не пришёл к нему во время очередной течки. Предчувствуя её начало, перед Рождеством Уотсон поменялся сменами с напарником, чтобы иметь возможность отлежаться дома и перетерпеть охватывающий тело озноб и нестерпимое желание. На этот раз было ещё хуже, чем летом. Джон метался на кровати в полубеспамятстве. Его попеременно кидало то в жар, то в холод. Возможно, он и отправился бы на поиски альфы, но у истощённого организма не было сил даже на это. На случай, если он всё же сорвётся, Джон заранее купил на рынке несколько презервативов, которыми снабжали немецких солдат для предотвращения венерических заболеваний. В один из презервативов он затолкал скрученную ниткой губку, и пытался удовлетворить себя этим нехитрым приспособлением. Вот только передышки после таких эрзац-оргазмов были недолгими, и ему приходилось вновь и вновь таранить свой истекающий смазкой анус самодельным приспособлением. Однако рано или поздно всё заканчивается. Закончилась и течка, оставив после себя смертельную усталость и чувство гадливости. Теперь Джону было стыдно, что брат, спавший на соседней кровати, всё видел и слышал. Зато он был горд тем, что ему удалось пережить этот сложный период самостоятельно и не стать лёгкой добычей для какого-нибудь альфы или беты, и уж, тем более, Джима Мориарти. Рано обрадовался…
После праздников Нэд, получавший как неработающий меньший паёк, отдал Кристофера в садик, а сам вернулся на хлебозавод. Только теперь он работал в цеху, где выпекали хлеб, ведь никаких пирожных и тортов сейчас не выпускали. Ему приходилось носить тяжёлые поддоны, дурея от запаха свежеиспеченного хлеба, зато он получал теперь больший паёк и имел возможность осторожно, когда никто не видит, стянуть немного муки или теста. Правда, потом приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы спрятать всё это, пересекая проходную, ибо, если бы его уличили в воровстве, ему бы не поздоровилось.
Но пока нездоровилось лишь маленькому Крису. Измотанные работой Нэд и Джон не сразу обратили внимание на покашливание и учащённое дыхание ребёнка. Всполошились лишь тогда, когда у него начался жар. Случилось это тогда, когда ходивший по дворам в поисках заработка фотограф уговорил их сделать семейное фото. Нэд уселся на стул с витой спинкой у трюмо в гостиной и посадил на колени ребёнка.
– Так, папочка, поцелуйте ребёнка, – скомандовал фотограф.
Нэд прикоснулся губами к маленькому лобику и ощутил, что ребёнок горит. Фотограф сделал несколько снимков, бранясь по поводу рассеянного вида папочки и хныкающего мальца, после чего встревоженные Нэд и Джон одели Криса и отправились в детскую больницу. Послушав его лёгкие, врач вынес суровый вердикт: «крупозное воспаление лёгких, уже начался отёк лёгких и сильная тахикардия. Он не жилец».
– Но вы же врач, сделайте что-нибудь, спасите его, – взмолился Нэд.
– Я врач, а не волшебник, – покачал головой доктор, – увы, я ничем не смогу помочь без пенициллина, а его в нашей больнице нет. Могу только вколоть ему камфору, чтобы поддержать сердце.
– Я достану пенициллин, держись, – пообещал Джон, обнял брата и побежал в госпиталь, в котором работал.
Главврач лишь покачал головой, услышав просьбу Уотсона.
– В нашей больнице на данный момент нет пенициллина, а если бы и был, я не смог бы вам его отдать, потому, что, в первую очередь, в нём нуждаются раненые, недавно перенесшие операции. А у нас сейчас большие проблемы со снабжением медикаментами.
– Неужели во всём городе нет пенициллина? Может быть, есть в других больницах? – не сдавался Джон.
– Я уже обзвонил их все, пытаясь одолжить необходимые препараты. Никто не хочет делиться, лишь главврач Железнодорожной больницы по секрету сообщил мне, что есть один фармацевт, который может достать всё что угодно, но это будет очень дорого стоить. Его зовут Джим Мориарти, аптека находится в Литейном переулке.
– Спасибо, я знаю, где это, – упавшим голосом сказал Джон, прекрасно понимая, какую плату потребует с него бывший друг детства в обмен на лекарство. Вот так бывает, дружишь с кем-то годами и думаешь, что всё про него знаешь, а стоит увидеться после нескольких лет разлуки, и понимаешь, что имеешь дело с совсем другим человеком…
Джон понуро вышел на улицу. Стоит ли жизнь невинного ребёнка того, чтобы поступиться ради этого своими принципами и изменить мужу? Будет ли это изменой, если совершается ради благого дела? Надо же, а ведь когда-то он был влюблён в Джима и был бы рад отдаться ему, но теперь от мысли об этом Джон не испытывал ничего, кроме омерзения. Он никак не мог отважиться пойти на поклон к Мориарти и предоставить себя в его распоряжение. Решил сначала попытать счастья в Железнодорожной больнице. Но там его тоже ждала неудача. Доктор Андерсон сказал, что пенициллин, купленный втридорога, у них только что закончился. И Джону не оставалось ничего иного, кроме как отправиться за лекарством к Мориарти. Неосознанно оттягивая этот неприятный момент, сначала он забежал в детскую больницу, которая была по дороге, чтобы узнать (ну чем чёрт не шутит?), нет ли у племянника улучшения. В коридоре он увидел плачущего Нэда, которому только что сообщили, что его ребёнок умер от сердечно-сосудистой и дыхательной недостаточности, приведшей к гипоксии головного мозга. Джон долго ещё винил себя за колебания и нерасторопность, приведшие к смерти ребёнка, до тех пор, пока, спустя несколько лет, не узнал, что одного пенициллина всё равно было бы недостаточно, чтобы его спасти.
Через день после похорон фотограф принёс снимки, на которых был запечатлён маленький Кристофер в последние часы своей жизни. Убитый горем Нэд долго плакал над ними, а потом вставил их в семейный альбом.
========== Глава 12 Неумолимость судьбы ==========
Комментарий к Глава 12 Неумолимость судьбы
**Перед тем, как читать главу, пожалуйста, обратите внимание на изменения в шапке.**
После смерти ребёнка Нэд пошёл вразнос. После слёз и истерик наступило неестественное веселье. Он хохотал по поводу и без, флиртуя со всеми вхожими в дом альфами и бетами, частенько задерживался после работы, а по возвращении от него пахло спиртным и дешёвым табаком. Увещевания были бесполезны, тем более что у Джона, понимавшего, насколько тяжело сейчас брату, язык не поворачивался предъявлять ему претензии. Он прекрасно слышал, как тот порой тихонько всхлипывает по ночам, а утром снова надевает маску весельчака, которому всё нипочём. Джон не знал, смог ли бы он сам пережить такое. Родители не должны хоронить детей. Это – один из непреложных законов бытия.
Однако ближе к весне Джон всё же вынужден был вмешаться после того, как Нэд во время течки на несколько дней исчез из дома. Когда брат, наконец, вернулся довольный и слегка помятый с плиткой шоколада и пузырьком спирта в руках, Джон упрекнул его:
– Я, конечно, всё понимаю, у тебя горе и не самая приятная жизнь, но ты зашёл слишком далеко. Война когда-нибудь закончится, а репутация шалавы останется с тобой навсегда. Даже если я ничего не расскажу Генри, обязательно найдётся доброжелатель, который постарается открыть ему глаза на твоё распутное поведение.
– Ты надеешься дожить до этого времени? Ты думаешь, он вернётся? – спросил Нэд. – Я предпочитаю жить сегодняшним днём и не думать о том, как жить дальше, иначе можно просто свихнуться.
– А о папе ты подумал? Его же наверняка удар хватит, когда он услышит о твоём лёгком поведении.
– Вольно ж ему, живущему в довольстве и безопасности, судить тех, кто остался здесь… Скажи, ну какая ещё радость в жизни нам осталась, когда даже пожрать толком нечего? – в голосе Нэда прорезались истеричные нотки.
– Как ты можешь завидовать ближнему своему?! – возмутился Джон и влепил брату звонкую пощёчину.
Нэд схватил в охапку пальто и выбежал из дома. Обида на весь мир за то, что он оказался в такой ситуации, душила его. Первое время после смерти Криса он искал утешения в церкви, однако не нашёл его. Он читал молитвы перед иконами, но не чувствовал облегчения. Вместо этого в голове всё время вертелось лишь одно: Бог был несправедлив, если поступил так с ним и с его ребёнком. Они ведь не сделали ничего, за что их следовало бы покарать. А в чём были виноваты другие люди, массово гибнущие и страдающие на этой войне? Не может быть, чтобы все они были закоренелыми грешниками. Нэд отказывался верить в такого бога. А если бога нет, то, стало быть, всё позволено. И наплевать на то, что думают по этому поводу окружающие. Он будет искать забвения в другом месте.
Нэд шмыгнул носом. Ох, зря он не додумался прихватить с собой бутылку со спиртом. Тот помог бы ему сейчас хоть немного успокоиться и совладать с рвущимися наружу слезами. Ну да ничего, Нэд знал, где можно раздобыть алкоголь. Он зашагал в направлении центра города, где квартировали немецкие офицеры. Всякий раз, когда он там появлялся, то замечал на себе презрительные взгляды горожан и прекрасно понимал, что за глаза его называют немецкой подстилкой. Ну и пусть. Он смертельно устал от такой жизни, в которой больше не было ни радости, ни смысла. Разве это жизнь? Нет, скорее, отчаянные попытки выжить. Нэд устал от постоянного холода, голода и хронического недотраха. А отдаваясь немецким офицерам, он получал не только сексуальное удовлетворение, но и возможность хоть изредка нормально поесть. Ведь им присылали из дома посылки, в которых была настоящая мясная тушёнка, сухая колбаса, сгущёнка и обалденно вкусный швейцарский шоколад. А ещё у них были шнапс и спирт, которые позволяли хотя бы на время забыться и перестать думать об окружавших его ужасах.
Нэд и сегодня не выспался. С этим своим секс-марафоном он не спал уже четвёртые сутки кряду. После ссоры с братом он изрядно перебрал и согласился на групповуху. Собственно, его согласия никто не спрашивал, а ему в тот момент было всё равно, вот он и не стал протестовать, когда к оберлейтенанту присоединился его товарищ по комнате. Двойное проникновение оказалось довольно болезненным, но это было хорошо, потому что физическая боль отвлекала омегу от боли душевной. Однако человек – такое существо, которое быстро ко всему привыкает, и вскоре Нэд стонал уже не от боли, а от наслаждения, которое приносили ему сразу два скользящих внутри него члена. Кончив, оберлейтенант вышел из него и принялся подёргивать его член. Вскоре Нэд забился в оргазме, подстёгивая всё ещё двигавшегося внутри него лейтенанта. Вслед за оргазмом пришла невыносимая ясность мысли, и Нэд понял, что опаздывает на работу. Немного отдохнув, он наскоро обтёрся любезно предоставленным ему влажным полотенцем и поспешил на хлебозавод. В заднем проходе чувствовался дискомфорт, поэтому идти было тяжело. Да и от выпитого за день алкоголя Нэда слегка пошатывало. Но работу нельзя было потерять, потому что тогда он сразу лишится половины своего и без того скудного хлебного пайка. В памяти всплыли бисквитные торты, украшенные разноцветным масляным кремом, которые до войны выпекали в кондитерском цеху. Рот сразу наполнился слюной, и Нэд подумал, что отдал бы сейчас полжизни за кусочек такого торта.
Сегодня у него была ночная смена, и усталость брала своё. Нэд засыпал на ходу. Вероятно, из-за этого он сдуру попытался удержать наполненный хлебом противень, который уронил другой пекарь. Он не мог допустить, чтобы драгоценный хлеб упал на грязный пол и испачкался. Тяжёлый металлический лист сильно ударил его по среднему пальцу. Боль немного отрезвила Нэда, и остаток смены он держался бодрячком. Придя домой, он напился сырой воды и свалился спать. Проснулся, когда уже стемнело. Ушибленный палец потемнел и распух. Хорошо ещё, что на нём не было кольца. Протирая глаза, Нэд вышел из спальни. Он опасался, что Джон снова начнёт костерить его, но брат молча перебирал вещи. Это были вещи маленького Криса.
– Прости, что сорвался, я не должен был поднимать на тебя руку, – негромко сказал Джон.
– Это значит, что ты не выгонишь меня из дома? – спросил Нэд.
– Я никогда тебя не выгоню. Это ведь и твой дом, мы вместе в нём выросли, – Джон обнял брата. – Выпьешь молока?
– Да. Если можно, тёплого.
Они выжили в эту суровую зиму лишь благодаря козе Марте, которая худо-бедно, но давала им каждый день молоко. Козе тоже приходилось несладко в условиях тотального продуктового кризиса. К весне она отощала настолько, что рёбра торчали, и шерсть начала облезать. Когда омеги ненадолго выпускали её погулять во двор, коза подходила к забору и пыталась об него почесаться.
– Что с твоим пальцем? – спросил Джон, подавая брату эмалированную кружку с подогретым молоком.
– Ушиб вчера во время смены. Ничего страшного, скоро пройдёт, – отмахнулся Нэд, с наслаждением глотая немного горчившее козье молоко, но в данный момент для него не было ничего вкуснее этого молока.
Однако боль, отёчность и чернота со временем не проходили, а только усиливались, заставляя Нэда всё чаще прикладываться к заветной бутылочке со спиртом. Через несколько дней, когда её содержимое закончилось, Нэд всё же решил обратиться к врачу. Пожилой травматолог неодобрительно посмотрел на распухший палец и направил пациента на рентген. Рассмотрев снимок, врач покачал головой:
– У вас раздроблена кость. Должно быть, осколки настолько травмировали мягкие ткани, что началась гангрена. Палец нужно срочно ампутировать.
Из кабинета Нэд вышел белым, как мел. В ответ на вопросительный взгляд Джона молча протянул ему направление в госпиталь, на котором был написан диагноз. Джон прочёл и молча стиснул зубы. Ситуация повторялась. Но только на этот раз на месте племянника, которому нужен был пенициллин, оказался брат.
– Ты сильный, ты обязательно выдержишь. Это не такая уж сложная операция, да и средний палец не самый нужный, – постарался он приободрить брата.
– А где гарантии, что гангрена не распространится на всю руку? – всхлипнул Нэд, который в тот момент готов был дать клятву всем существующим и несуществующим богам, что больше никогда не пойдёт к немцам, и вообще, будет вести себя достойно, ожидая с войны Генри так, как Джон продолжал ждать пропавшего без вести Шерлока.
– С тобой всё будет в порядке. Я достану для тебя пенициллин, – пообещал Джон младшему брату и поспешил в сторону Литейного переулка.
Главное – сделать дело и не думать о том, насколько мерзко будешь чувствовать себя после расплаты. Думать можно будет потом, когда Нэд выздоровеет. Джон не мог позволить себе потерять ещё одного близкого человека. Только не теперь, когда его и так угнетало чувство вины за смерть племянника. Он решительно толкнул дверь аптеки. Звон колокольчика, висевшего на двери, оповестил стоявшего у окошка фармацевта о том, что к нему явился новый посетитель.
Когда одетый в белый халат Джим увидел, кем был этот посетитель, на лице его заиграла улыбка. Уотсон встал в конец очереди. Наслаждаясь чувствами, отражавшимися на лице друга детства, Мориарти неторопливо отпускал пилюли от кашля, пирамидон и рассуждал о пользе лечебных пиявок, баночка с которыми стояла рядом с ним на витрине. Хитрюга Джим всегда умел читать простодушного Джона, как открытую книгу. Вот и сейчас для него не было тайной, что тот предпочёл бы оказаться как можно дальше отсюда, но, тем не менее, преисполнен решимости сделать то, что должен, как человек, идущий к дантисту, чтобы удалить больной зуб. Видать, Уотсона что-то таки припёрло к стенке, раз он явился к нему.
– Привет, Джон, давненько не виделись, – приветливо улыбаясь, кивнул Джим, когда Уотсон, наконец, оказался у окошка в стеклянной перегородке.
– Привет, Джим. Мне срочно нужен пенициллин, – Джон не стал разводить антимонии и сразу перешёл к цели своего визита. – Три упаковки.
– О, как! А я думал, что ты не по делу, а просто так пришёл проведать старого дружка.
– Так у тебя есть пенициллин? – проигнорировав его игривый тон, спросил Джон.
– У Джима Мориарти всё есть, – улыбка фармацевта вышла за пределы лица, – но это будет тебе дорого стоить.
– Назови свою цену, – губы Джона сжались в тоненькую линию.
– Ты прекрасно знаешь, что дело не в деньгах, а в тебе, – шепнул бета.
– Хорошо, я буду в полном твоём распоряжении после того, как получу лекарство, – произнёс Джон. Время игр и недомолвок прошло. Он не должен был снова упустить время.
– На год, – осклабился Джим.
– На полгода, – начал торговаться Джон, до последнего надеявшийся, что расплата будет единовременной, – и я буду по-прежнему работать в госпитале.
– В таком случае ты всё это время должен будешь во всём мне подчиняться и носить ошейник с моими инициалами.
– Договорились, – Джон был согласен даже на этот позорный пережиток рабства, лишь бы только успеть спасти близкого человека.
– Идём со мной в подсобку, я должен получить аванс, – Джеймс был само дружелюбие, но за этим прекрасным фасадом скрывалась тёмная сила. Он открыл дверку, приглашая Джона войти.
В подсобке Джеймс прижал Джона к стене и впился в его губы властным собственническим поцелуем. Нужно было отвечать ему, изображая несуществующую страсть, чтобы он вдруг не передумал. Рука Джима накрыла пах Джона. Разумом Уотсон понимал, что его трогает сейчас совсем не тот, кто был ему необходим, как воздух, но проклятая омежья сущность взяла верх и тут же возбудилась.
– Молодец, хороший мальчик, – проворковал Джим, отпуская раскрасневшегося Уотсона. – Вот твой пенициллин, – он достал из ящика три картонных коробки с ампулами. – Поскорей возвращайся, мне не терпится надеть на тебя ошейник и снять всё остальное.
Джон взял коробки и стремглав кинулся в больницу, где должны были оперировать брата.
***
Врачи заштатного госпиталя не понимали, что особенного в этом пациенте, ради которого прислали самолёт из столицы. Но приказы начальства не обсуждают. Наскоро дописав историю болезни и выдав распоряжения водителю и санитарам, лечащий врач почувствовал небывалое облегчение. Если теперь пациент помрёт, то в этом уже не будет его вины. Санитары осторожно погрузили мужчину со множественными переломами и ожогами на носилки и отвезли его на карете скорой помощи в лес, где находился небольшой, закамуфлированный под поляну, аэродром. Сдав его с рук на руки прилетевшему на самолёте военврачу, вернулись обратно, удивляясь, как этому пациенту удалось выжить.
Рассказывали, что пожарные извлекли его из-под обломков через три дня после бомбардировки «почтового ящика». Личность найденного установить не удалось, потому что одежда на нём обгорела. Сначала решили, что это – труп, ведь на нём места живого не было. Однако пульс прощупывался, поэтому его доставили в госпиталь. Врачи извлекли из ран пациента осколки и заштопали, как смогли, наложили гипс на поломанные ноги и обработали ожоги вонючей, но весьма эффективной в таких случаях мазью. Кололи морфий и пенициллин, правда, без особой надежды на успех. Очень уж плох был этот раненый. Но безымянный оказался на удивление живучим сукиным сыном. Как только через пару дней пришёл в сознание, так сразу весь персонал на уши и поставил: то бумагу и ручку потребует, то зеркало, то, чтобы ему принесли телефон. Ну и гангрена он оказался. Спасу от него не было. Оказалось проще выполнить все его требования, чем выслушивать, как он рассказывает всю твою подноготную. Непонятно, кому он звонил, однако через пять минут после того звонка главврачу пришла телефонограмма из министерства здравоохранения, предписывающая через три часа доставить странного пациента на аэродром, куда за ним прибудет самолёт. Видать, важная шишка. Понятно теперь, почему этот крендель всех строил. Вероятно, потому и фамилию свою скрывает. Так и остался в документах пациентом с номером. Вкололи ему на дорожку двойную дозу морфина, чтоб не так стонал и выглядел довольным, и с радостью сплавили.
