Текст книги "Лёшкино солнце (СИ)"

Автор книги: Rinhur

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

В ожидании своей очереди Вик пристроился у окна, недалеко от стола прапорщика. Присев боком, поставив ногу на широкий подоконник, выкрашенный тёмно-синей краской, достал из нагрудного кармана письмо, полученное перед самым отъездом из учебки. Расправил на согнутом колене мятый листок и в очередной раз перечитал.

Мать писала, что у них всё по-прежнему, без изменений. Вот только баба Зина чуть приболела, но сейчас ей уже лучше. Лёшик учится и помогает по дому. Отчим пьёт, но нечасто. Пусть Витя не волнуется. Главное, как он сам? Всё ли в порядке? Чем кормят? Не обижают ли? Что говорят, куда направят служить дальше?

И в каждом слове тревога, тревога...

А в конце пара строк неровным детским почерком:

«Здравствуй, Витя! Как тебе служится? У меня всё хорошо. Я носил в школу твою фотографию, где ты в форме и с автоматом. Все пацаны мне завидуют. Приезжай поскорее домой, мы с мамой Раей по тебе скучаем».

Виктор улыбнулся Лёшкиным словам и опять вернулся к середине письма, где мать писала, что встретила недавно участкового. И он всё говорил ей про какого-то лысого, которого поймали на торговле травой, и что скоро будет суд, и его точно посадят. И пусть Рая радуется, что сына забрали в армию, а то пошёл бы следом.

«Не пойму никак, что этот идиот несёт? Какой лысый? Какая трава? Витя, что случилось?! Тебе ничего не грозит?! Сынок, Христом Богом прошу, не связывайся ты с этими уголовниками».

Вик сжал челюсти, отчего на них заходили желваки, и пробормотал еле слышно:

– Не волнуйся, мама. Всё хорошо. Всё будет хорошо.

– Что пишут? – Андрюха подлетел сзади и навалился на спину, через плечо заглядывая в мятый листок.

– Да всё то же, – Вик убрал письмо обратно в карман и, повернув голову к другу, улыбнулся. – Не вызывали ещё?

Не успел Андрей ответить, как до них донеслось:

– Фетисов!

Вмиг став серьёзным, Андрей одёрнул форму, расправляя невидимые складки, и чётким шагом направился к столу.

– Ни пуха, – бросил вслед Витька.

Разговора Витьке не было слышно, и он напряжённо вглядывался в лицо прапорщика, пытаясь по губам угадать, что тот говорит Андрюхе.

Минуты через три Андрей вскинул руку к козырьку фуражки, отдав честь, и, щёлкнув каблуками, развернулся. Витька тревожно и нетерпеливо смотрел на друга. Но по его серьёзному, ничего не выражающему лицу, никак не мог определить, что тот чувствует.

До конца свою роль Андрюха не выдержал. Не дойдя пары шагов, расплылся в счастливой улыбке и кинулся навстречу, радостно вопя:

– ВДВ! Вик! Слышишь?! ВДВ! – обхватил ладонями Витькино лицо, заглядывая в него блестящими от радости глазами, и засмеялся громко и задорно. – Мы с тобой в ВДВ, Вик!

– Да подожди ты, – Вик сжал пальцами его ладони на своём лице и недоверчиво усмехнулся. – Меня ещё не вызывали.

– Не ссы, Вик. Я видел список. Наши фамилии одинаково помечены. Так что вместе.

Витька, глядя в счастливое лицо друга, не удержался и тоже засмеялся.

– Чецкий!

– Меня. Ну, всё. Пошёл, – он глубоко вдохнул и облизал пересохшие от волнения губы.

– Ни пуха.

– К черту.

Ветерок, залетев в форточку, пробежал лёгкой волной по столу. Быстро усиливая напор, зашуршал разложенными листами бумаги, путая и сбрасывая их на пол. И стремительно ворвался в открывшуюся напротив дверь, намереваясь – после учинённого беспорядка – сбежать в противоположное окно.

Высокий, широкоплечий полковник в полевой форме, не обращая внимания на поднявшийся сквозняк и недовольного прапорщика – ладонями прижимающего к столешнице документы – не торопился зайти в кабинет. Услышав Витькину фамилию, он остановился на пороге и обернулся, жмурясь против солнца – что било в высокое окно коридора – пытаясь разглядеть застывшего возле прапорщика парня. И, нахмурив брови, задумчиво забормотал:

– Чецкий… Чецкий… Что-то знакомое… Чецкий… Постой.

Он отпустил дверь. Та резко закрылась, громко хлопнув о косяк. Сквозняк, словно радуясь одержанной победе, взвился к потолку, вырывая из рук прапорщика бумаги.

– Ё-моё, Михалыч, ну что творишь-то, – недовольно заворчал прапорщик. – Ты ж меня всей отчётности сейчас лишишь.

Не обращая на него внимания, полковник подошёл к столу и внимательно, с ног до головы оглядел вытянувшегося в струнку Виктора.

– Чецкий, значит. А не ты ли, тот самый Виктор Чецкий, что у деда Василия в саду яблоки воровал?

– Так точно! – бодро отрапортовал Виктор. Ещё больше расправив плечи, замер, глядя в одну точку поверх головы полковника. Потом чуть расслабился и, взглянув на него, смущённо кивнул. – Я, товарищ полковник.

Но несмотря на виноватый вид, раскаяния в его глазах Звонарев не увидел.

– Ну-ну, – он добродушно усмехнулся. – Виктор Чецкий – любитель зелёных яблок. Посмотрим, на что ты ещё годен.

Повернувшись к прапорщику, бросил небрежно, не терпящим возражения тоном:

– Петрович, я пацана себе заберу.

– Как это? Что значит «заберу»? – растерялся прапорщик. – Михалыч, ты не на базаре. Думаешь, раз твои бойцы герои, и группа на особом счету – тебе всё позволено? У тебя уже было пополнение. А это в полк Милентива.

Антон Михайлович склонился над столом вплотную к прапору и задушевно-проникновенно проговорил:

– Пойми, Петрович, пацан мой земляк – раз. Бегает хорошо – два. И младших товарищей в опасности не бросает – это три, – Звонарев подмигнул смутившемуся Витьке. – Сам посуди, разве я могу такого ценного бойца упустить. А с Милентивым я договорюсь.

Считая вопрос решённым, Звонарев резко распрямился и повернулся, собираясь уходить, попутно махнув Витьке, чтобы следовал за ним.

– Вот всегда ты такой. Ещё с учебки. Что хочешь, то и творишь. И никто тебе не указ, ничто не помеха, – раздражённо заворчал прапорщик, но потом в его тоне появились просительные нотки, и он с надеждой глянул на собеседника. – Михалыч, ну не дури! А? – Но видя, что на его слова не обращают никакого внимания и полковник сейчас уйдёт, а ему придётся как-то объясняться с Милентивым – с которым он не на короткой ноге, как со Звонарёвым, и поэтому тот даже слушать его не станет, а без слов влепит взыскание. Да даже если напористый полковник Звонарёв и договорится с Милентивым, ему, прапорщику, придётся как-то бумаги в порядок приводить. Этим воякам похрен на его отчётность, они только и знают, что из автоматов палить. А любая проверка, и за нарушение в документации не с них, а с него три шкуры спустят. И он, цепляясь за последний аргумент, выпалил вслед. – Пацан зелёный совсем, необстрелянный. А твоим на Северный Кавказ скоро.

Антон Михайлович резко остановился и недовольно поморщился, как от зубной боли. Потом медленно повернулся и осуждающе, и одновременно как-то устало сказал тихим голосом:

– Знаешь, Петрович, почему тебе никогда выше прапора не подняться? У тебя язык работает быстрее, чем мозг. Ты бы поменьше им трепал. Болтун – находка для шпиона. Старые правила никто не отменял.

Прапорщик, поймав тревожные взгляды солдат направленные на него, спохватился, что в зале они не одни, о чем он совсем забыл в пылу спора.

– Так точно, товарищ полковник.

– Я присмотрю за ним. И с Милентивым улажу, – пообещал Звонарёв притихшему прапорщику. Кивнул Витьке, который всё это время стоял рядом, переводя напряжённый взгляд с одного на другого. – Бери вещи и жди у выхода.

– Слушаюсь!

Витька обернулся, ища Андрея. Тот стоял в первом ряду образовавшегося рядом со столом полукруга прислушивающихся к разговору парней. И Витька понял, что объяснять ничего не надо, Андрюха уже всё знает.

Он подошёл вплотную, и они молча обнялись, застыв на мгновенье.

Громко сглотнув вставший в горле ком, Вик отстранился и пошёл к окну, возле которого бросил свои пожитки. Закинул рюкзак на плечо и опять подошёл к другу.

– Прощай.

Они сцепили руки, прижимая предплечья от локтя до запястья, сжимая со всей силы пальцы.

– Увидимся ещё, может, – потрепав Витьку по светлой макушке, Андрюха подтолкнул его в сторону выхода. – Иди, Вик.

Виктор кивнул и пошёл к двери, где его уже поджидал полковник Звонарёв. Но на пороге обернулся, последний раз бросив взгляд на друга.

Андрей так и стоял, не двинувшись с места. В раме окна его силуэт словно золотым сиянием был окружён солнечным светом. Стараясь казаться спокойным, Андрюха кивнул, поймав прощальный взгляд, и улыбнулся через силу, подбадривая друга. Вскинул руку в прощальном жесте, да так и застыл, как будто забыв её опустить.

Таким Вик и запомнил его.

11 глава

***

Проводив сына в армию, Рая словно погасла изнутри. Особенно первое время она ходила словно потерянная. Её тревожный взгляд рассеяно скользил по сторонам, не задерживаясь долго на одной точке. Как будто она забыла что-то и силится вспомнить, или кого-то ищет и не может найти. И только когда Лёшик обнимал её, она немного успокаивалась и вновь на некоторое время становилась прежней.

К январю её наконец отпустило. Она немного ожила. Чувство тревоги не ушло совсем, но Рая как-то свыклась с ним. А каждое новое письмо из учебки – в которых сын жаловался на скучную жизнь, жёсткие порядки, отсутствие свободного времени и строгих командиров – словно добавляло ей спокойствия. Каждый вечер, в который раз перечитав эти малочисленные письма, она, убирая их в шкатулку, нарочито сердито ворчала вполголоса:

– Вот и хорошо, что строгие. Больше порядку будет. А то этим охламонам только дай волю…

Распределение в новую часть большого волнения не вызвало.

Дальше служить сына, слава Богу, отправляли в Ставропольский край, а не в тайгу или тундру какую-нибудь, где от посёлка до посёлка сотни километров. И не только условий никаких нет, так ещё и страшные морозы стоят чуть не круглый год. За солдатиками кто ж будет сильно следить? А они на своих учениях набегаются, вымокнут с ног до головы, тут и до воспаления лёгких недалеко. А на юге хорошо. Солнце, фрукты, свежий воздух. Да ещё и с товарищем едет. Вдвоём-то не так тяжело. Есть кому помочь, поддержать. И если что, смогут постоять друг за друга.

Так Рая успокаивала себя. Да и бодрый тон коротких Витиных писем, внушал надежду.

Узнав, что сына перевели в другую часть – Рая даже обрадовалась. То, что у командира в их деревне живут родственники – много значит. Уж точно присмотрит за земляком.

Но летом волнения вернулись. Вначале только отголоски. Вылазки бандитов на Чеченской границе в Дагестан и Ставропольский край, стычки, похищения людей и теракты.

А потом вновь началась война в Чечне…

Рая, переживая за сына, собирала и вырезала из газет статьи о возобновившихся боевых действиях. Каждый вечер смотрела новости. Жадно ловила смутные слухи и догадки, которыми делились знакомые и соседи, или просто пассажиры в транспорте. Ждала редких писем от сына. И пусть на тетрадном листе лишь пара строк: «Здравствуй мама, у меня всё хорошо. Как вы? Служу нормально», – но и этого хватало на небольшое затишье и успокоение – жив, здоров. Но тут же всё по новой. Сколько времени прошло, как написал? Как он теперь? Не отправили на войну? Ведь там, рядом со страшными, равнодушными взрывами её кровиночка. Смерти всё равно кого забирать. Ей нужны жертвы и своего она не упустит.

И невозможно защитить, уберечь. Нечем помочь своему сыночку. Матерей не спрашивают, когда забирают их детей и бросают в пекло войны. Им остаётся только надеяться и ждать.

И Рая молилась каждый день. Ходила в церковь, ставила свечки и просила Богородицу сберечь раба божьего Виктора.

В сентябре Рая, видимо промочив ноги, простудилась и начала кашлять. Вначале не сильно. Но постепенно кашель становился все мучительнее, особенно по ночам. Ничто не помогало: ни горячее молоко с мёдом и маслом, ни растирания, ни антибиотики, что прописала ей участковая, когда Рая наконец обратилась в поликлинику. Терапевт только разводила руками и в конце концов настояла на госпитализации.

Первое время Лёшка с отцом часто ходили навещать её. Мама Рая бодро улыбаясь, обещала скоро вернуться домой. От лечения ей стало лучше, и врачи обещали выписать её в ближайшие дни.

Но ни на этой, ни на следующей неделе, ни через месяц её так и не выписали.

Со временем Владимир Иванович всё реже брал сына с собой. А потом и вовсе сказал, что Раю перевели в другую больницу и не надо её пока беспокоить. Навещал ли он её сам, Лёшка не знал. Но каждый вечер отец уходил из дома, а возвращался уже затемно и всегда в той или иной степени опьянения. А Лёшка ждал, каждый день ждал, что вот сегодня мама Рая вернётся, и они заживут как прежде.

А потом приедет Витя.

*

В начале декабря мама Рая наконец появилась дома. Они не виделись примерно месяц. И за это время она настолько изменилась, что Лёшка сначала даже не узнал её. Рая сильно осунулась и похудела. Лицо приобрело какую-то сероватую бледность. Под глубоко запавшими глазами залегли тёмные тени. Первое время она ещё пыталась наладить привычный быт – что-то приготовить, постирать, убрать в квартире – но сил становилось всё меньше. И в конце концов Рая сдалась. Почти весь день она лежала на кровати, глядя потухшим взглядом в потолок. А если вставала с постели, то скользила по квартире тихой тенью, не замечая никого вокруг. И только по вечерам, после ухода медсестры, которая каждый день делала ей уколы, Раю немного отпускало, и она звала Лёшика к себе.

Лёшка любил эти вечера, когда они оставались вдвоём с мамой Раей. Он приходил к ней в спальню, садился по-турецки на кровати у неё в ногах и читал взятые в школьной библиотеке книги. Или Витины письма, которые доставал по одному из шкатулки, поставленной на скрещенные ноги.

В квартире стояла тишина. Только на кухне монотонно тикали ходики. Приглушённый свет, что шёл от настольной лампы прикрытой с одного бока красным шерстяным платком, мягко освещал кровать, оставляя тёмными углы спальни. И в этом тёплом свете лицо Раи вновь казалось живым, с играющим здоровым румянцем. Рая лежала прикрыв глаза и слушала детский негромкий голос, читающий вслух: старательно с выражением, чуть спотыкаясь на некоторых словах.

Владимир Иванович никогда не принимал участия в их посиделках. После работы он подолгу где-то задерживался и почти всегда приходил пьяным. И если раньше – пока Витя не ушёл в армию – вёл себя тихо: не буянил, после выпивки с друзьями молча пробирался в зал и укладывался спать на диван, зная, что в случае скандала пасынок сразу встанет на сторону матери, а противостоять сильно выросшему и возмужавшему Витьке он не сможет – то после его отъезда все чаще позволял себе показывать раздражение и плохое настроение. Стал повышать голос не только на Лёшку, но и на Раю.

Правда, последнее время, чем сильнее болела Рая, тем меньше времени он проводил дома. Вид и запах болезни, что поселились в квартире, не добавляли ему хорошего настроения.

Лёшка сам не ожидал, но он был рад этому. Хотя почти все бытовые заботы в результате легли на его плечи – Рая теперь мало что могла делать, быстро уставая. Но Лёшка изо всех сил старался помочь. Бегал в магазин, варил пельмени и суп из пакетов, мыл полы, размазывая тряпкой грязную воду по выкрашенным коричневой краской доскам.

Больше всего Лёшке нравилось стирать. Запихав белье в «Чайку-полуавтомат», он заворожено смотрел, как оно крутится в мыльной воде, дышащей горячим паром, словно варево в котле колдуньи.

Лёшка представлял себя охотником в джунглях или рыбаком около тропической речки. С деревянными щипцами для белья на изготовке, он внимательно следил за этим бурлением, стараясь угадать, что сейчас появится в радужно переливающейся пене – край простыни, носок или рубашка. А когда, пузырясь белым боком, из воды показывался пододеяльник, Лёшка с улюлюканьем тыкал в него щипцами, словно копьём в бок добычи, пытаясь вытолкать воздух через вырез пододеяльника.

Но самое интересное оставалось напоследок.

Прополоскав белье – вернее просто помяв и поплюхав его в проточной воде, пока более или менее не стечёт пена – Лёшка, с трудом отжав слабыми руками простыни и пододеяльники, запихивал белье в барабан центрифуги и с замиранием сердца нажимал на кнопку. Машинка вздрагивала будто живая и, начиная завывать с нарастающим гулом, как взлетающий вертолёт, подпрыгивала на месте, пока Лёшка не кидался сверху, придавливая её тощим телом. Дальше они уже подпрыгивали и тряслись вместе – железный яростно завывающий зверь и мальчик с решительно сжатыми губами, словно ковбой на родео укрощающий злобного быка.

*

Рая умерла в конце декабря, перед самым Новым годом.

В ту ночь за окном особенно злобно выла метель. В щели деревянных рам – так и не заклеенных на зиму – задувал холодный ветер. И Лёшка, укрывшись с головой и свернувшись клубком под одеялом, тщетно пытался согреться. Можно было взять ещё одно одеяло с Витиной кровати, но вставать было лень. Да и не хотелось терять то малое тепло, что уже нагрелось в импровизированной норе.

Поднявшись утром под дребезжание старого будильника, Лёшка, нащупав босыми ногами тапочки, не открывая глаз, поплёлся в ванную. Отца дома не было. Видимо, опять не ночевал дома. Умывшись прохладной водой и наконец проснувшись, Лёшка, прежде чем уйти в школу, заглянул в спальню к маме Рае, сказать ей «доброе утро» и получить инструкции на день – что купить в магазине.

В окно, затянутое по углам инеем и морозным узором, уже брезжил серый рассвет. Тусклый безрадостный свет падал на кровать, где лежала незнакомая высохшая женщина с запавшими глазницами и осунувшимися щёками. Её остекленевший неподвижный взгляд смотрел в неведомые, неподвластные живым дали.

*

Город украшенный переливающимися гирляндами бурлил в предпраздничной суете. А небольшая группа людей сиротливо стояла на заметённом снегом кладбище. Уткнув носы в поднятые воротники и засунув руки подмышки, они пытались укрыться от закручивающейся вокруг них метели и едкого запаха густого дыма, ядовито-чёрными столбами поднимающегося в пасмурное небо от горящих автомобильных шин, которые жгли на соседних участках, чтобы отогреть землю и вырыть новые могилы.

Лёшка стоял, прижавшись к Вите. Впервые за последние три дня он почувствовал тепло и защиту.

Вик приехал перед самыми похоронами. Благодаря полковнику Звонарёву, который не только подсуетился с разрешением на недельный отпуск, но и помог с билетом на самолёт, Виктор как раз успел к отъезжающему на кладбище автобусу. Заскочив в открывшуюся на ходу дверь и ухватившись за поручень, чтобы не упасть на повороте, он оглядел салон. В конце прохода, между прикрученных вдоль окон лавок, стоял гроб, обитый дешёвой красной материей с траурной чёрной оборкой по краям. Мазнув неверящим взглядом по открытому гробу с застывшим восковой куклой телом, Вик кивнул присутствующим и поискал взглядом свободное место, рассеяно скользя по головам, неузнаваемым чужим лицам, и зацепился за тоненькую фигурку мальчика.

Лёшка сидел в ногах деревянного гроба, сцепив в замок руки и зажав их между колен. Какой-то потерянный и словно никому теперь ненужный. У Вика что–то ёкнуло в груди, точно так же, как когда его вызвали к командиру и передали телеграмму о смерти матери. Пробравшись осторожно по салону подпрыгивающего на кочках автобуса, он сел рядом с Лёшкой, который тут же качнулся к нему и вцепился со всей силы в рукав, да так и не отпускал все похороны.

И только когда пришло время прощаться с покойной, Вик с трудом оторвал от себя судорожно сжатые на пятнистой ткани камуфляжной куртки тонкие пальцы и подошёл к гробу. Осторожно убрал снег, что нападал, да так и лежал, не тая, на сложенных на груди руках и белом восковом лице, и поцеловал холодный лоб, закрытый венчиком с молитвой. Последний раз взглянув на когда-то родное, а теперь почти неузнаваемое лицо, Вик вернулся к Лёшке, который так и не решился подойти. Когда все простились, Раю закрыли саваном и опустили крышку. Словно бой похоронного колокола траурно и тоскливо застучали по дереву молотки, заколачивая гвозди. Мужчины, взявшись за верёвки, осторожно стали опускать гроб в могилу.

Лёшка смотрел, как он покачивается на толстых верёвках, словно сказочный хрустальный гроб на цепях. И вдруг подумал: что если открыть его и поцеловать маму Раю, может, тогда она как спящая царевна оживёт и откроет глаза. Но когда мёрзлые комья земли глухо стукнули о крышку, надежда на сказку рассеялась, как чёрный дым высоко в небе. И Лёшка ясно понял, что мамы Раи действительно больше нет и она, как и его родная мама, больше не придёт к нему.

После похорон все вернулись в квартиру. Там посередине зала вместо пушистой ёлки, украшенной разноцветными шарами и праздничной гирляндой, стояли накрытые для поминок столы. Женщины в черных платках и мужчины в темных мятых костюмах, извлечённых по такому случаю из пыльных глубин шкафов, чинно расселись вокруг, тихо переговариваясь между собой. С преувеличенно скорбными лицами выпили за упокой и царствие небесное, закусывая блинами и поминальной кутьёй.

Лёшка молча сидел в углу, между стеной и диваном, под занавешенным Раиной посадской шалью зеркалом, и напряжённо вслушивался в перешёптывания соседок, что черными тенями тихо скользили мимо.

– Ей ведь и сорока не было?

– Да. Сгорела, как свечка.

– Что ж делать? Рак.

К ночи все разошлись, лишь Владимир Иванович с соседом остались на кухне допивать водку и плакаться на тяжёлую судьбу и вдовую жизнь.

Лёшку уже давно, ещё до того как убрали столы, отправили спать в его комнату. Вик решил ночевать в материной спальне. Ему не хотелось никого видеть. Он лежал на застеленной чистым бельём кровати, глядя сухими глазами в потолок. Курил сигарету за сигаретой, пытаясь представить мать живой. Но у него никак не получалось. Слишком долго они не виделись. И за прошедший год – наполненный новыми встречами, потерями, службой и войной – её лицо почти стёрлось из памяти. А женщина, лежащая сегодня в гробу, мало на неё походила.

От тяжёлых мыслей Вика отвлёк тихий скрип двери. В образовавшийся узкий проем, освещённый тусклым светом, падающим в коридор из кухни, наполовину протиснулась худенькая фигурка в байковой пижаме на пару размеров больше. Вик вспомнил, что в этой пижаме он спал, когда ему было лет девять. Но он тогда был намного крупнее не выглядящего на свои одиннадцать Лёшки, на котором она висела словно на вешалке. Рукава были закатаны, а штанины собирались гармошкой на войлочных домашних тапочках.

Мать редко выбрасывала вещи. Периодически наводя в шкафу порядок, она – перебирая ненужное по Витькиному мнению тряпьё – говорила: «Нечего хорошими вещами разбрасываться. Ты-то в этой пижаме всего ничего спал, сразу вымахал, как на дрожжах. А вот женишься, народите деток, и уже на пижамку не надо будет тратиться».

«Вот и пригодилась», – Вик невесело усмехнулся и затушил бычок в переполненной пепельнице.

Лёшка молча мялся на пороге, не решаясь войти. Наконец, переборов то ли робость перед сильно повзрослевшим, изменившимся братом, то ли страх потревожить его, решился спросить. Правда, его тихий неуверенный голос всё равно немного дрожал.

– Вить. Витя. Ты спишь?

– Чего тебе? – недовольно пробормотал Вик и потёр воспалённые глаза. – Иди спать.

Но Лёшка, вместо того, чтобы послушаться и уйти, шагнул в комнату и осторожно прикрыл за собой дверь. Не обращая внимания на ворчание, забрался на кровать и, привалившись к твёрдому боку, накрыл ладонью колючую щёку, с отросшей за день щетиной, поворачивая к себе его лицо и заглядывая в глаза:

– Вить, не плачь, пожалуйста. Господь этого не любит.

– Что? – Вик судорожно сглотнул. – Ты чего несёшь, мелкий?

– Мне баба Варя сказала, когда моя мама умерла, что если я буду плакать, Бог рассердится и не возьмёт её к себе, и ей будет очень плохо. И я не стал. Теперь мама в Раю. И мама Рая тоже. Когда она умерла, я не плакал.

– Совсем не плакал?

– Ну, почти, – Лёшка смутился и взволновано зашептал Вику на ухо. – Маме Рае ведь не будет плохо, если я чуть-чуть поплакал. Правда?

– Правда, – Виктор посмотрел в горящие надеждой глаза и прижал Лёшкину голову к своей груди.

– Мама Рая очень добрая, – Лёшкин голос прозвучал немного глухо. Потом он высвободился из-под Витиной руки и, посмотрев в глаза, сказал серьёзно, даже как-то торжественно. – Господь всех хороших людей к себе забирает.

– Это тебе тоже баба Варя сказала?

– Ага, – Лёшка кивнул. Склонившись, обхватил за шею, и опять зашептал в самое ухо прерывающимся громким шёпотом, опаляя горячим дыханием щёку. – Витя, я тебя всегда буду любить и никогда не брошу.

Лёшка щекотно и влажно дышал в самое ухо, и Виктора то ли от этого, то ли от его слов вдруг пробила дрожь. Поднимаясь от заледеневших ног, она прошла холодной волной по всему телу, вставая комом в горле. В глазах защипало, и он как-то совсем по-детски шмыгнул носом. Обнял Лёшку, положив ладонь на узкую спину с выпирающими лопатками, отмечая, какой он мелкий и тощий.

– Тебя что, совсем не кормят, цуцик? – прохрипел и откашлялся, чтобы скрыть дрожь в голосе.

– Кормят. Мама Рая говорила «не в коня корм».

Вик кивнул и, вытащив из-под Лёшки край одеяла, накрыл его:

– Спи.

Он прижимал к себе худое тело, которое согревало лучше любой печки, и чувствовал себя уже не так тоскливо и одиноко. И уже не было так беспросветно и больно.

– Я приеду осенью. Вот отслужу и приеду, – тихо, едва слышно прошептал в лохматую макушку, чуть касаясь губами тёмных волос.

Примечание к части К сожалению, продолжение не могу разместить на этом сайте.

Еще раз спасибо всем, кто поддерживал меня все эти три года во время написания ЛС.

P.S. Автор наконец-то разместил ЛС в полном объеме вот тут http://archiveofourown.org/works/6821815/chapters/15572605