Текст книги "Лёшкино солнце (СИ)"

Автор книги: Rinhur

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

7 глава

***

Лето подходило к концу. Поля желтели неубранной пшеницей. Листья на деревьях чуть пожухли по краям. Вода в пруду зацвела, покрывшись ряской. Ночи стали ощутимо холоднее.

Но Лёшка всего этого не замечал. Для него всё так же ярко светило солнце, и время проходило весело и беззаботно. Целыми днями он пропадал у соседки тёти Насти, вместе с её племянником Павликом. Их двор был полон всякой живности: куры, гуси, кролики и котята сновали под ногами. В деревянной будке в углу двора сидел на цепи здоровущий пёс Шарик. А ещё, две недели назад муж тёти Насти принёс щенка, которого за звонкий лай сразу прозвали Колокольчиком.

Лёшка с удовольствием играл с ним. Но почему-то, при всей симпатии к Колокольчику, Лёшка не испытывал к нему той щемящей нежности, что он чувствовал к лопоухому хулигану, утащенному им со двора почтальонши.

То, что почтальонша тоже украла щенка, Лёшка – не имея привычки оправдываться – никому кроме Вити не сказал. Тем более что никто больше и не ругал его. Отец, проспавшись к утру, лишь мельком взглянул на него мутными с похмелья глазами и молча ушёл со двора.

Мама Рая, когда вернулась из города, выслушав жалобы бабы Зины на Лёшкин проступок и учинённый щенком погром, поохала и покачала головой, жалея о погибших цыплятах, но Лёшке сказала лишь одно:

– Лёшик, не делай так больше. Христом Богом прошу, не бери чужого.

А узнав, что Лёшка ходил с почтальоншей и её внучкой разносить почту, ещё и пожаловалась соседке:

– Она же его по всему селу протащила. Ну где это видано, чужое дитё по всем городам и весям тягать. А если бы с ним что случилось?

И любовно погладила по вихрастой макушке застенчиво прижавшегося к её боку мальчика.

Соседка закивала, всем видом показывая, что осуждает безголовую почтальонку:

– Ой, права ты, Рая. Ой, как права. Она всю жисть такая – без царя в голове. Знала бы ты, что эта оторва в молодости творила, – но, видя, что бурная молодость почтальонки не вызывает у Раи никакого интереса, перевела взгляд на Лёшку, который, сверкая любопытными глазёнками, выглядывал у Раи из-под руки, и расплылась в льстивой улыбке, умильно засюсюкав. – Какой хороший, Рая, у тебя мальчонка. Такой ласковый, что тот телок.

– И не говори, – женщина прижала пасынка к мягкому животу и довольно улыбнулась. – Витька-то у меня всегда, словно ёрш колючий – ни погладить, ни доброго слова услышать, а Лёшик совсем другой. Такая вот радость мне – ни за что, ни про что – досталась.

Лёшка, счастливо вздохнув, промолчал. Только ещё крепче вжался в маму Раю, обхватив её тонкими руками. Он думал, что и им с отцом очень повезло, что они её встретили.

Вообще-то окружающие вряд ли назвали бы Раю доброй и отзывчивой. Её мало волновали проблемы и беды посторонних людей. Нет, она не была злой или чёрствой. Скорее по-житейски равнодушной. Она была похожа на чайку, живущую на птичьем базаре на скале. Шум и гомон окружающего мира мало её трогали. Всё, что находилось за пределами гнезда, было для неё чужим и неинтересным. Сил – физических и моральных – хватало лишь на своих птенцов и партнёра. Но уж если кто попадал в границы её внимания, он мог рассчитывать на любовь и заботу.

Так и произошло с Лёшкой. Рая полностью заменила ему мать.

Была она с ним ласкова, но не баловала, стараясь держаться строго. Но строгость эта была как бы напоказ, просто потому что детей полагается воспитывать и наказывать за проступки. И когда она ругала его, Лёшка всегда чувствовал, что под тонкой корочкой недовольства скрывается любовь и жалость.

В общем, Лёшка был вполне доволен своей судьбой в целом и этим летом в частности. И даже когда за его новым приятелем Павликом два дня назад приехала похожая на модель из глянцевого журнала мама и увезла его домой, Лёшка нисколько не расстроился. Он уже жил предстоящим возвращением в город и с нетерпением ждал первое сентября, мечтая, как он, в костюме и галстуке, с огромным букетом тёмно-бордовых георгинов в руке пойдёт вместе с Витей в школу. Первый класс – это очень серьёзно.

Но до этого знаменательного события оставалась ещё целая неделя. А сейчас Лёшка наслаждался последними днями лета.

В эти дни он открыл для себя пропахший пылью чердак. Там хранилось множество коробок со ставшими ненужными вещами, сломанными игрушками и старыми журналами. Лёшка пропадал на чердаке целыми днями, пока солнечный свет проникал в слуховое окно. Копался в коробках с игрушками или, привалившись спиной к кирпичной трубе, листал подшивки журналов, вдыхая неповторимый, особенный чердачный запах. И выгнать его оттуда могла либо темнота, либо просьбы мамы Раи, если ей нужна была помощь.

В этот вечер она попросила Лёшку сбегать за молоком к соседке. Отложив в сторону «Крокодил»* за семьдесят третий год со смешным буржуем-милитаристом на обложке, Лёшка, громко топая ногами по деревянным ступеням, спустился с чердака и с готовностью рванул через дорогу.

– Здрасте, тётя Настя, – выпалил запыхавшись и замялся у калитки, опасливо глянув на недовольно заворчавшего пса.

– Лёшенька! Здравствуй, солнышко! – на крыльцо, вытирая руки о фартук, вышла хозяйка. Цыкнув на Шарика, повернулась к мальчику. – Ты за молоком? А Зорька ещё не пришла. Видать загуляла где-то моя красавица. Сходи, золотко, в конец улицы, посмотри, где эта гулёна задержалась.

В конце проулка коров не было, и Лёшка решил пройти дальше, к краю села, куда пастух пригонял деревенское стадо после выпаса.

Он уже почти дошёл до Светкиного дома, когда услышал мычание где-то за следующим поворотом. Лёшка остановился, решив не ходить так далеко, а подождать Зорьку здесь.

На этой улице Лёшка не появлялся больше месяца. События прошлого уже почти стёрлись из детской памяти, оставив лишь лёгкий след сожаления и грусти о несостоявшемся лопоухом питомце, и толики стыда за содеянное. И мальчик никак не думал, что почтальонка хорошо помнит о его проступке и горит жаждой мести.

Она налетела на него неожиданно, как коршун на цыплёнка, крича на всю улицу:

– Ах, ты ж ворюга, глаза твои бесстыжие! Да как только совести хватило тут появиться?! Паршивец! Чему тебя только родители учат?! Чужое брать?! Да чтоб у тебя руки поотсыхали, поганец, чтоб неповадно было на чужое добро зариться. Надеюсь, отец тебя выпорол, как следует. А я непременно сообщу о тебе в детскую комнату, чтобы на учёт поставили.

Лёшка сжался от страха и обиды на несправедливость.

Да он взял щенка, но ведь почтальонка тоже его украла. Почему же теперь она так кричит и позорит его на всё село?

Лёшка слушал, опустив голову. Уши горели, глаза жгли слёзы. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Уйти скорее и больше никогда не показываться на этой улице. Но ноги словно приросли к пыльной дороге.

А женщина кричала всё громче, придумывая новые оскорбления, расписывая во всех красках, что представляет из себя «малолетний воришка», и какое будущее в связи с этим его ждёт.

– Заткнись, сука.

Лёшка вздрогнул и оглянулся. За его спиной стоял Витя. Глаза горели недобрым тёмным пламенем. Кулаки сжаты до белых костяшек.

Не глядя на растерянного, готового разреветься Лёшку, подросток шагнул вперёд, закрывая его собой.

От его злобного взгляда и тихого хриплого голоса почтальонша невольно попятилась и, отойдя метров на пять, запричитала:

– Вот одного уголовника Райка уже вырастила, тапереча второго ро́стит. Попомни моё слово, Витька, сидеть тебе долго. Тюрьма по тебе давно плачет.

– То не твоя печаль. А к мальцу не смей цепляться. Поняла?

– Не́че, не́че на меня глазюками сверкать, – забормотала почтальонка. – Ишь, смотрит. Ну, чисто убивец.

Она обернулась к молчаливым зрителям, с любопытством наблюдающим за скандалом, что скрасил их неспешный сельский досуг. Но вмешиваться никто не спешил. Не найдя ни в ком поддержки, почтальонша махнула рукой и заторопилась восвояси.

– Пошли, шкет, – сплюнув в пыль дороги вслед почтальонке длинной тягучей слюной, Витька обернулся к восхищённо смотрящему на него, разинув рот, Лёшке и, сунув руки в карманы джинсов, направился в сторону своего проулка.

Лёшка, окинув гордым взглядом оставшихся на улице зрителей, двинулся следом, стараясь подражать неторопливой походке вразвалку. Но короткие ноги не успевали за широкими шагами Вити, и Лёшка, махнув рукой на «взрослый» вид, пустился вприпрыжку. Его переполняли счастье и гордость, что у него теперь есть такой сильный и смелый старший брат, которого боится и слушается даже злющая, как совхозный волкодав, почтальонка.

*

Вечером, уже лёжа в кровати, Лёшка всё никак не мог успокоиться. Слова почтальонки, брошенные в запале, не выходили из головы.

– Вить, а почему она сказала, что по тебе тюрьма плачет? – Лёшка поднял голову от подушки. – Разве тюрьма может плакать? Она ведь не живая и не может соскучиться.

– Спи и не задавай глупых вопросов.

Лёшка послушно замолчал. Но через пару минут опять послышался его шёпот:

– Вить…

– Что? – в голосе подростка звучало лёгкое раздражение.

– А в тюрьме плохие дяди сидят?

– Ну…

– Она про тюрьму сказала, потому что ты чужие яблоки взял?

Витька промолчал, думая о своём.

– Вить… А тебя не посадят? Нет? – Лёшка лёг на живот и глянул на соседнюю кровать через прутья кроватной спинки. Его очень сильно беспокоил этот вопрос, и он решил выяснить всё до конца.

– Вот прилип, – Витька выдохнул раздражённо и приподнялся, опираясь на предплечья, собираясь прикрикнуть на надоедливого шкета.

Лунный свет из открытого окна косой полосой падал на Лёшкино лицо и широко раскрытые глаза, в которых плескался испуг.

Витька вздохнул и ответил уже спокойно:

– Не ссы. Не посадят.

– Это хорошо.

Лёшка опять улёгся головой на подушку и замолчал. Когда Витька решил, что пацан наконец уснул, опять послышался тихий задумчивый голос.

– Витя, почему взрослые говорят одно, а делают совсем другое?

– Таков мир, – Витька с философским безразличием пожал плечами.

– Но ведь это несправедливо!

– Смирись. Нельзя быть таким наивным. Тебе уже семь. Осенью в школу пойдёшь. Как ты собираешься жить в наше время?

– Не знаю. Проживу как-нибудь, – Лёшка беззаботно улыбнулся темноте.

Этот вопрос сейчас волновал его меньше всего. Главным для него было то, что Витю точно не посадят – ведь он это твёрдо обещал – значит, он останется рядом, и у Лёшки будет такой замечательный старший брат. И что Витя больше не только не отмахивается от него, как от надоедливой помехи, а даже разговаривает как со взрослым.

И ещё он думал, что Витя прав. Мир взрослых – странный и непонятный – надо принимать таким, какой он есть и просто приспосабливаться к нему, не обращая внимания на несправедливость.

С этими мыслями Лёшка и уснул.

А Витька ещё долго не мог сомкнуть глаз. Он лежал, закинув правую руку за голову, левую положив на живот, задумчиво перебирая складки пододеяльника и глядя в белёный потолок, и – как делал не раз за этот месяц – вспоминал встречу на речке с высоким, широкоплечим мужчиной. И его слова о войне, жизни и смерти, сказанные напоследок.

В них Витьке слышались шум боя, свист пуль и грохот разрывов.

______________________________

*«Крокодил» – советский и российский сатирический журнал.

8 глава

1998 год

***

Апрель пропах влажной землёй, нагретой солнцем на проталинах, и мокрым снегом, залёгшим серыми осевшими сугробами под кустами и в тени домов. Грязь и мусор, скопившиеся за зиму, раскисшими кучами повылазили на свет, бесстыдно обнажаясь во всей своей неприглядности.

Не замечая этого, Витька сидел в городском парке, забравшись с ногами на скамейку, стоящую прямо посреди большой грязной лужи. Курил, потягивая пиво из бутылки, и довольно жмурился от слепящих лучей, бьющих сквозь голые ветви деревьев. Задний карман джинсов приятно оттопыривала толстенькая пачка банкнот. И пусть бо́льшую часть нужно было отдать, но и оставшееся – вкупе с припрятанной под носками в шифоньере заначкой – приятно грело душу и приближало исполнение мечты.

А мечтал Витька наконец-то сторговать у Митрича его «Урал». Он уже года два ходил вокруг понравившегося мотоцикла, но купить возможности пока не было, даже если Митрич всё же согласится уступить в цене. И пусть «Урал» был старше самого Витьки. С пятнами ржавчины на бензобаке и заднем крыле. Но мотор у него был в порядке. Нужно было лишь перебрать его, почистить и смазать, и катайся в своё удовольствие.

Витька представил, как этот мощный зверь ревёт под ним, рвётся из рук, набирая скорость, жадно жрёт пространство – и мечтательно улыбнулся.

Правда, Мишка предлагал вложить накопленные деньги в покупку стареньких «Жигулей» и замутить совместный бизнес – скупать в городе у челноков оптом текстиль и бытовую химию и сбывать в ближайших деревнях. А оттуда возить овощи и фрукты и перепродавать в городе ларёчникам. Но Витька пока не поддавался на уговоры приятеля, решив, что как только в июне ему исполнится восемнадцать и можно будет получить права, тогда он окончательно определится – машина или мотоцикл.

Щелчком послав бычок в лужу с грязно-коричневой пеной по краям и потревожив переливающееся радужными разводами бензиновое пятно, Витька резким движением поднялся со скамейки. Прежде чем идти домой, нужно было забежать к боссу – отдать выручку и, может, взять новую партию товара.

*

Мать была дома. На плите аппетитно шкворчали котлеты. В кастрюльке что-то булькало. Судя по запаху – варилась картошка.

Витька сглотнул слюну и потянулся к стоящей на столе большой тарелке, уже до краёв наполненной нажаренными котлетами. Но стоило уцепить, обжигая пальцы, зарумяненный краешек, как Рая, заметив появление сына, споро развернулась от плиты и протянула его вдоль спины кухонным полотенцем.

– Заявился, паразит! – она замахнулась для второго удара.

– С ума сошла? – Витька увернулся и, недоуменно глянув на мать, на всякий случай придвинулся ближе к двери, готовый в любую минуту выскочить в прихожую.

– Он ещё и огрызается! Понатворил дел, а я, значит, с ума сошла?!

– Да чё случилось-то?

– Чё случилось?! Лёшик записку из школы принёс – учителка пишет, что ты двоек нахватал, уроки прогуливаешь. Грозится на второй год оставить. А давеча участковый приходил. Про какую-то траву талдычил. Кака́ така́ трава, а? Говори, убоище. Участковый всё в комнату к тебе рвался. Говорит «давай поищем, спрятал, наверно, куда».

– Ты что, пустила его?! – встревожился Витька, не обращая внимания на ругань матери.

– Я чё, по-твоему, совсем дура? – Рая насмешливо фыркнула. – Послала его подальше. У нас тут не сеновал, чтобы траву по комнатам искать.

Витька облегчённо вздохнул. Но как оказалось, расслабился он рано.

– Сама у тебя порылась. А теперь объясни-ка мне, друг мой ситный, откуда у тебя в шкафе вот это? – Рая пошарила под фартуком и вытащила из кармана халата пачку банкнот, перетянутую тонкой резинкой. – Откуда у тебя такие деньжищи?

– Отдай. Это моё.

– Витька, – Рая угрожающе помахала пачкой перед носом сына. – Ой, допрыгаешься. Щас же говори откудава деньги, иначе сама к участковому пойду, пока не поздно. Про траву-то этот идиот чушь несёт. Последние мозги пропил, алкаш. Да и не было их у него никогда. В башке одна извилина и та от фуражки. А вот что тебя с какими-то сумками видали – это факт. С чем сумки? Ты что, вещи крадёшь? Ведь посадят паразита. Мало мне, отец стал чуть не через день навеселе приходить, тебе ещё передачи в тюрьму таскать?

– Ничего я не краду. А на этого козла мне плевать. Он мне не отец, – огрызнулся Витька. – Блядь, навязала родственников. Один другого лучше.

Рая, не обращая внимания на ворчание сына и не переставая хлопотать с ужином, продолжала причитать:

– Вот за что мне такое наказание? Хоть бы в армию тебя, что ли, поскорей забрали. Может, хоть там мозги вправят. Дома-то тебе никто не указ.

– Хватит, достала уже, – Витька развернулся, выходя из кухни.

– Куда? А ужин.

– Я не голоден, – надев кроссовки и даже не завязав шнурки, Витька вылетел в подъезд, напоследок зло хлопнув дверью.

*

Солнце уже почти закатилось и теперь висело над крышами домов, путаясь в телевизионных антеннах и проводах. Заметно похолодало.

Остановившись у подъезда, Витька поёжился на промозглом ветру.

Ему не было больно, когда мать приложила его полотенцем, но было до жути обидно.

Сумки он действительно таскал, но вещи в них были не ворованные. Один знакомый челночник, что мотался в Турцию, оставлял Витьке товар, а он уже относил его на рынок и сдавал торговцам, имея с этого небольшой процент.

Но объяснять всё это матери, он не собирался. Вот если бы она спросила нормально – Витька бы сказал. А так…

И мало того, что мать, не поговорив с Витькой, сразу поверила участковому и шарилась в вещах, так ещё этот малолетний придурок настучал на него.

Витька зло сплюнул под ноги. В животе тут же заурчало от голода и он сглотнул тягучую слюну.

За весь день Витька успел только выпить чашку чая и съесть бутерброд перед школой. Так и не сходив на перемене в столовую, с последних уроков он сбежал и весь день мотался по делам. Поужинать ему тоже не дали.

Ну и хрен с ними.

Достав мятую пачку, Витька прикурил – глубоко затягиваясь – размышляя, стоит ли идти к Мишке, что жил через две улицы. Если тот дома, то можно поесть у него. Решив, что стоит попытаться – всё равно, пока мать не успокоится, домой лучше не возвращаться – Витька поднял воротник куртки и короткой дорогой – через гаражи, что ровными рядами выстроились в конце двора – направился к приятелю.

*

– Ветер в харю, я хуярю…

На Витькином пути, загородив дорогу, прислонившись плечом к бетонному боку крайнего гаража, стоял высокий худой парень, стриженный под расчёску. Несмотря на улыбку, что растягивала тонкие губы, он излучал какую-то неуловимую агрессию, словно в любой момент был готов броситься на жертву и вцепиться в неё острыми, как у хорька зубами. Маленькие, глубоко посаженные глазки хищно блестели.

Сплюнув гирлянду шелухи подсолнечника, налипшую на нижнюю губу, парень протянул руку:

– Привет, Витёк.

– Привет, Лысый, – крепко, по-мужски пожав грязную ладонь с обломанными ногтями, Витька, усиленно хмуря белёсые брови, считая, что так он выглядит более взрослым, чуть хрипловато спросил. – Травка есть?

Лысый воровато оглянулся по сторонам и глазами указал на открытую дверь одного из гаражей.

– Посидишь с нами? Пацаны ящик «Топориков»* приволокли. Покурим, побазарим. Бабы должны подвалить, – Лысый подмигнул.

Витька кивнул и уже собрался идти за Лысым, но тут заметил мелькнувшую вдалеке маленькую тощую фигурку в ярко-зелёной куртке.

– Сейчас подойду.

– Ну мы ждём.

Лысый ушёл в гараж, а Витька вернулся во двор и громко свистнул сквозь зубы.

Лёшка как раз возвращался из магазина, куда мама Рая отправила его за молоком и хлебом. Услышав знакомый свист, он завертел головой, пытаясь определить направление. Увидев Витьку, мальчик радостно заулыбался и кинулся к нему со всех ног. Смешной помпон на – совершенно девчачьей по Витькиному мнению – светло-коричневой вязаной шапке весело подпрыгивал в такт бегу, словно разделяя хорошее настроение хозяина.

– Витя, ты домой? – Лёшка остановился вплотную к сводному брату и закинул голову, заглядывая в глаза.

– Ты что натворил, шкет, – не обращая внимания на вопрос, Витька ухватил пацана за шиворот и встряхнул пару раз для острастки. – Ты нахуя матери записку из школы приволок?

Лёшка удивлённо хлопал ресницами. Шапка съехала на глаза, мешая смотреть, и он поправил её, ладошкой поднимая на лоб.

– Вить, я ведь не знал, что не надо отдавать.

Лёшка виновато смотрел честными наивными глазищами. Он был похож на нашкодившего щенка, только хвостом не вилял. И у Витьки, как всегда, не поднялась рука, чтобы ударить его для острастки.

– Ладно, вали отсюда, – Витька развернулся и пошёл к гаражам.

Но Лёшка не отставал. Он бежал следом, пытаясь заглянуть в глаза и виновато тараторил:

– Вить, я правда не знал. Я её спросил, а она сказала, что там хорошее.

У Лёшки перед глазами встало усталое лицо Витькиной классной. И как она, на беспокойный Лёшкин вопрос «что случилось?», рассеяно погладила его по голове и сказала: «Всё хорошо, Лёша. Не переживай».

– Прочитать надо было, – недовольно проворчал Витька. Он уже успокоился и не сердился на это мелкое недоразумение, но показывать это пацану, конечно, не собирался.

– Витя, – Лёшка остановился, как вкопанный, и испуганно зашептал. – Но ведь чужое читать нельзя.

Витька только рукой махнул – ну, вот как с ним разговаривать? – и снисходительно подёргал Лёшку за помпон:

– Эх ты, цуцык. Ну, ничё, жизнь ещё обломает.

Воспользовавшись тем, что Витя больше не обращает на него внимания, Лёшка вслед за ним проскользнул в приоткрытую дверь гаража и – пока его не заметили и не выгнали – притаился в тёмном углу, присев за большим ящиком на низенькую скамеечку.

Гараж был бесхозный. Вернее, он принадлежал одинокой бабульке, которая то ли временно дала ключи кому-то из соседей, а потом забыла, и находчивый соседский отпрыск утащил их у родителя, то ли в своём маразме решила, что отдаёт ключи внуку и сама вручила кому-то из подростков. Хотя, скорее всего, пацаны просто взломали гараж, заменив потом замки. В общем-то не важно, как это произошло, но в результате гараж уже лет пять служил постоянным местом сборищ молодёжи. И они обжили его и оборудовали со всеми удобствами.

Посередине сравнительно просторного помещения стоял старый диван и два широких кресла. Потёртая и порванная кое-где обивка пестрела подозрительными пятнами непонятного происхождения. Между ними стоял деревянный журнальный столик с квадратной столешницей застеленной – прикрывая отбитую кое-где полировку – газетой. На столе были расставлены стаканы, две початые бутылки креплёного портвейна «Три семёрки» и какая-то закуска. В переполненной пепельнице дымился непотушенный бычок. За диваном у задней стены притулился неширокий топчан, накрытый шерстяным одеялом, под которым виднелся край полосатого матраса с торчащим в прорехе клоком ваты, и лежала тощая подушка в грязно-серой наволочке. Рядом в углу, высунувшись трубой в вентиляционное отверстие, стояла «буржуйка». В открытой дверце печки весёлыми всполохами скакало пламя. Сухие дрова, словно злясь, что потревожили их покой, недовольно трещали.

В гараже было сильно накурено. Душный воздух пропитался запахом алкоголя, сигарет и ещё чем-то сладковатым и специфически терпким. Сизый дым плотным облаком висел под потолком. От каждого движения он плавно шевелился, закручиваясь размытыми кольцами вокруг тусклой лампочки, покачивался, словно медуза в волнах, выпускал по краям щупальцы-протуберанцы и ленивым ручейком тянулся к приоткрытой двери гаража. Достигнув её, осторожно просачивался на улицу и, редея, рассеиваясь по сторонам, поднимался к хмурому небу.

Лысый сидел на диване в обнимку с крашеной блондинкой. Её вытравленные перекисью волосы, с отросшими чёрными корнями, безжизненными прядями торчали в разные стороны. Рядом с ней – нога на ногу, откинувшись на спинку – курила фигуристая брюнетка. По «заштукатуренным» лицам толстым слоем покрытым косметикой, было трудно определить возраст девушек. С одинаковой вероятностью им могло быть и пятнадцать, и двадцать лет.

В одном из двух широких кресел развалился Витькин сосед и одноклассник – Гришка. Похоже он был уже изрядно пьян.

На топчане, скрытом в полумраке, самозабвенно целовалась парочка.

Кивнув присутствующим, Витька сел в свободное кресло. Лысый, освободившись из рук обнимающей его за шею девицы, через стол протянул стакан, в котором плескалась тёмно-красная жидкость.

– Давай, Витёк, выпьем.

Остальные тоже подхватили стаканы и, потянувшись друг к другу, чокнулись с глухим стеклянным звуком гранёными краями.

– Ну, будем, – Витька выпил одним глотком и поморщился, занюхивая рукавом.

– Пожри, а то развезёт быстро, – Лысый указал на стол. – Кстати, что насчёт нашего разговора надумал?

– Не знаю, – Витька взял толстый ломоть ржаного хлеба и уложил сверху кусок солёного сала с розоватыми прожилками. – Яд толкать не буду*. Не сейчас точно. Мать говорит участковый приходил, про травку спрашивал.

– Да кто тебе про яд говорит? Разве травка – яд? Так, баловство одно. А этот хрен сейчас ко всем ходит. Начальство всыпало за безделье, вот он жопу и рвёт... Короче, подумай, Витёк. Верное дело. Точно тебе говорю.

Витька кивнул и впился зубами в бутерброд. Он ел с удовольствием, торопливо, жадно глотая плохо прожёванные куски.

Лёшка из своего угла заворожённо наблюдал, как Витины ноздри хищно трепещут, вдыхая чесночный запах солёного сала. Любовался братом, думая о том, что он самый лучший и самый красивый на всем белом свете. Хоть теперь совсем не хочет общаться с Лёшкой, считая себя слишком взрослым для возни с такой мелюзгой.

С первого их совместного лета в деревне Витька очень вырос, вымахав выше метра восьмидесяти. И судя по всему, это был ещё не предел. Он раздался в плечах и ещё больше накачал мышцы. Каждый день, независимо от погоды, подтягивался во дворе на турнике, крутил «солнышко», а дома подвесил к потолку «грушу» и самозабвенно лупил по ней, обмотав руки боксёрскими бинтами.

Но его черты пока оставались по-детски мягкими и плавными. И Витька, для придания мужественности, оставлял на щеках лёгкую небритость. Но это мало спасало – редкие усики и светлая ещё мягкая щетина были почти не видны на лице.

Лёшке хотелось быть таким же как Витя – независимым, сильным, уверенным в себе. Может, тогда брат будет его уважать и обратит на него внимание?

Ведь близость и дружба, что вроде бы завязались между ними летом, по приезду в город почти сошли на нет.

В тот год, первого сентября, Лёшка как и мечтал – в костюме и галстуке, с огромным букетом тёмно-бордовых георгинов – пошёл в школу. Но только Вити рядом с ним не было.

Утром, надев джинсы и футболку, он просто перешагнул через Лёшку, старательно натирающего в прихожей ботинки.

– Куда в таком виде? – на пороге комнаты появилась Рая, застёгивая на шее крупные пластмассовые бусы. – Ладно, пинжак не хочешь носить, так хоть бы рубашку надел.

– Вот ещё. Чё за праздник?

Хлопнул входной дверью и бодрым ритмом простучал подошвами кроссовок по ступеням подъезда.

С этого дня так и повелось. Витька, как и в первые месяцы знакомства, делал вид, что не замечает существования Лёшки.

А последний год он связался с компанией Лысого и практически перестал появляться дома. А когда приходил поздно ночью – осторожно, стараясь не шуметь, пробираясь в темноте в их спальню и укладываясь на соседнюю кровать – Лёшка, чуткий к запахам, часто улавливал исходящий от Вити неприятный дух перегара, а его одежда была пропитана дымом сигарет и ещё чем-то незнакомым.

По гаражу опять поплыл этот непонятный Лёшке сладковатый запах. Сигареты, что курил отец, пахли совсем по-другому. Тем не менее запах шёл именно от папиросы, что курил Витя. Лысый зачем-то потрошил ещё одну «беломорину», высыпая табак прямо под ноги. На столе, в расправленном мятом клочке бумаги лежало что-то непонятное, похожее на высушенную, размельчённую траву.

Гришка поднялся с кресла и, пьяно покачиваясь, направился к выходу:

– Пойду отолью.

– Не ссы прям под дверью, отойди подальше, – не глядя бросил Лысый, не отрываясь от своего занятия.

Гришка неуклюже отмахнулся, при этом покачнувшись и задев рукой стоящую за диваном гитару. Та жалобно тренькнула струнами.

– Ой, у вас гитара есть, – оживилась брюнетка. Всё это время девушки молчали, не вмешиваясь в разговор парней. – А кто играет?

– Витёк, – Лысый кивнул на приятеля.

– Витя, спой, – брюнетка хлопнула накрашенными ресницами и кокетливо улыбнулась.

– Что спеть?

– Что-нибудь про любовь, – девушка жеманно повела плечами и закусила кончик мизинца. – Знаешь «Ветер с моря дул»?

Лёшка из своего угла неприязненно покосился на неё. Девица ему совершенно не нравилась.

А Витька, наоборот, ободряюще улыбнулся и подмигнул:

– Напой.

Брюнетка чуть поломалась для приличия и неуверенно запела, немного фальшивя:

Ветер с моря дул, ветер с моря дул

Нагонял беду, нагонял беду...

И сказал ты мне, и сказал ты мне:

– Больше не приду, больше не приду.

Видно не судьба, видно не судьба,

Видно нет любви, видно нет любви,

Видно надо мной, видно надо мной

Посмеялся ты, Посмеялся ты...*

– Заткнись нахуй, – грубо перебил её пение Лысый. Перегнувшись через диванную спинку, он достал гитару и через стол протянул Витьке. – Витёк, давай лучше нашу.

– Нашу, так нашу, – Витька провёл ладонью по изгибу корпуса, словно девушку по талии погладил, и уложил гитару на колено чуть выставленной вперёд ноги. Осторожно тронул струны и заиграл перебором.

Довольно чистый голос зазвучал проникновенно и чувственно.

Я... уже не буду больше летать,

На крыльях любви.

Я перестану по ночам спать,

В том виновата ты.

Я постараюсь тебя забыть,

Но это самообман.

Я только что пытался память залить –

В голове стоит пьяный дурман.

Припев пацаны подхватили нестройным хором. Не только Лысый и вернувшийся с улицы Гришка, но и парень на топчане. Как только зазвучали первые аккорды, он перестал тискать свою подружку и весь обратился в слух.

И снова выпивка не лезет в рот,

И снова я забиваю косяк.

Да, в этой речке существует брод,

Но этот брод не для меня.

Я рассыпаю перед собой план,

Я наливаю ещё двести грамм,

Я выпиваю, курю и лечу.

Куда лечу, не знаю и сам.

Витька в упор, не отрывая взгляда, смотрел на сидящую напротив него брюнетку. Та в ответ смущённо хихикала, опуская ресницы. Потом решительно поднялась. Повертев бёдрами, одёрнула короткую юбку и, огладив себя по бокам, присела на подлокотник Витькиного кресла. Витька самодовольно улыбнулся, но с пения не сбился.

Да... алкоголик я и наркоман –

Уже не раз игла касалась руки.

Хотя, посмотрим правде в глаза –

Я никогда ведь не был таким...

Успокоенья искала душа,

Нашла лёгкий, но губительный путь,

Теперь игла, водка и анаша,

Меня погубят когда-нибудь...

Тем временем брюнетка плавно сползла вниз, втискиваясь между подлокотником и Витькой, прижимаясь ляжкой к его бедру. Положив руку ему на затылок, она взъерошила светлые пряди и медленно отпила портвейн из стакана, поверх края пристально глядя на Витькин профиль.

Витька, не переставая играть, оглянулся на неё, и девушка приложила к его губам край стакана, испачканный жирной помадой. Витька ухмыльнулся и, не отрывая взгляда от её лица, допил портвейн, продолжая перебирать струны.

Гришка опять задремал. Парочка на диване вернулась к своему занятию и целовалась взасос, и парень уже лез своей подружке под юбку.

Последний куплет Лысый пел один. Пьяно пригорюнившись, он смотрел в одну точку, занятый своими мыслями и самозабвенно почти выкрикивал слова.