Текст книги "Помни о смерти (СИ)"

Автор книги: punk_cake

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Фарли не знал, что сказать и вряд ли считал это хоть сколько-нибудь важным, даже если и где-то в глубине своего темного, завистливого сознания понимал, что несет на себе не столько долю вины, сколько ответственность. За свою жизнь, за жизнь напарника, хоть и временного, за жизнь императорской наследницы, которую он, как и любой военный империи, клялся защищать, даже если и ценой собственной.

А Корво уж и подавно не находил необходимости выражать какое-то свое мнение по поводу его стратегического промаха. Эмоций было слишком много, слишком ярких, они путались и мешались, каждая пыталась выйти на первый план и ни у одной не получалось, образуя лишь невнятную, нечеткую картинку какой-то пассивной, но слишком четкой тревоги. Поэтому… это вызывало, разве что, легкую и немного самодовольную, нервную усмешку. Не более.

Но и это казалось совсем неважным. Эмили сидела совсем рядом, живая и, вроде как, вполне себе здоровая, хотя и несколько потрепанная жизненными обстоятельствами, что так некстати слишком тяжелым грузом свалились на хрупкие плечи девочки, в её глазах все еще было что-то… Её. В маленькой принцессе все еще горел огонек надежды, который наполнял Корво силами двигаться дальше. Который дарил ему веру в то, что есть хоть какой-либо смысл двигаться дальше.

– Почему вы молчите? – Эмили подняла голову и бегло осмотрела незнакомцев – хотя Корво и представил ей их новых «друзей», они, все же, оставались чужаками, даже больше в его глазах, чем в глазах девочки. – Не хотите обсуждать при мне свои взрослые дела, да? Ничего страшного, не беспокойтесь. Я уже слышала много о взрослых делах в «Золотой кошке». Меня они вовсе не пугают.

– Не беспокойтесь, Ваше Высочество, – Самуэль криво ухмыльнулся и поклонился, словно бы снимая с головы невидимую шляпу, одну из таких нынче излюбленных в высшем обществе. – Нас совершенно не смущает ваше присутствие. Просто совсем скоро мы приедем, думаю, на берегу будет гораздо удобнее обсуждать наши… Взрослые дела, – он на секунду замолчал, но в следующее же мгновение воодушевленно вскинул голову. – О, а вот и она! – лодочник довольно улыбнулся, махнув рукой куда-то вперед, в даль тумана. – «Песья яма», ваш скромный временный – я надеюсь – дом. Думаю, нас там… Хотя, наверное, скорее вас, уже заждались.

И в самом деле, на том берегу, несколько затуманенном влажностью воздуха, собралась если не толпа, то, во всяком случае, довольно приличное количество народа – все обитатели «ямы» сошлись, чтобы встретить наследницу престола в своих скромных владениях. В их лицах было что-то… Странное, нечитаемое, неуверенное, такое, какое бывает у жителей Дануолла всякий раз, когда экипаж с коронованной персоной проезжает мимо их обшарпанных домов – хотя и каждый из них давно привык соседствовать с кем-то настолько значимым, никто не смел к этому привыкать окончательно и гасить в душе то слабое веяние благого уважения и некоторого страха, что зябко вздымалось внутри; и было в их выражениях что-то совершенно возвышенное и робкое. И все же, они переглядывались между собой, болтали и даже как-то невольно улыбались порой, так естественно и легко. Все чувствовали это в воздухе – мягкое и неуловимое. Все чувствовали надежду.

Пьеро стоял в стороне, наводя на приближающихся союзников одну из его новых увеличительных линз, и словно бы даже что-то видел, приветственно махая рукой. Сесилия громко, нескромно рассмеялась, болтая с Джессаминой, та тоже ярко улыбнулась в ответ, но стоило только императрице бросить беглый взгляд на реку, как тут же она вся поникла. В выражении её отразилось подобие ужаса и своеобразного страха, в смешении с трепетным ожиданием и совершенно невообразимой радостью от долгожданной встречи. Однако протискиваться не пришлось – все и без того уступчиво подавали ей руки, давая пройти вперед, опускали голову и сами делали несколько шагов в сторону, дабы только убедиться, что Её Величество имеет достаточно хороший обзор на медленно приближающуюся лодку. Для неё это возвращение значило гораздо больше, чем для кого бы то ни было.

Борта качнулись, остановившись у вязкого, пологого берега. Эмили подняла глаза.

– Мама? – она словно бы нахмурилась, но тут же искренне улыбнулась, в мгновение вскакивая с места – в чертах незнакомой женщины с впалыми глазами и слишком яркой тенью скул, вдруг заметила ту, о ком даже и думать боялась. – Мама! – принцесса посмотрела на Корво, а тот лишь кратко кивнул. «Да, это она, – мама. Джессамина.»

– Почему ты не сказал мне?

– Хотел устроить тебе сюрприз, ласточка, – он натянуто улыбнулся и потрепал её по волосам. – Ну, беги же. Она долго этого ждала.

И Эмили побежала, почти что споткнулась о борт их скромного корабля и едва ли не угодила носком туфелек в холодную речную воду, но тут же оказалась в крепких объятиях матери. И все вдруг стало так неважно.

Горячие слезы предательски потекли по исхудавшим щекам императрицы, она так крепко обнимала, прижимая к себе дочь, закрывала глаза и мелкая дрожь прошлась по её рукам, по всему существу, пробирая до самой сути, не давая свободно вдохнуть – жива. Эмили жива. Джессамина почти что бессильно рухнула на сырую землю, так ярко, так светло улыбаясь, слабо смеясь и порывисто стирая слезы, лишь бы Эмили их не увидела – хотя, она, конечно, знала, что от дочери вообще сложно что укрыть, Джессамине не хотелось знать, что она видела её такой – и тихо покачиваясь из стороны в сторону. Джесс не отпускала её.

– Почему ты подстригла волосы? – Эмили слабо наклонила голову вбок, пытаясь усвоить, привыкнуть к новому образу матери, а он, в самом деле, вовсе и не был ей чужд – для девочки, даже в самые темные времена, её черты оставались столь милым для сердцем спасением, чем-то столь личным и теплым, что хватало одного только взгляда, одного факта того, что она где-то рядом, как на душе как-то невольно воцарялось спокойствие.

– Хотела быть похожей на тебя, солнце, – Джессамина улыбнулась ярче, заглядывая в глаза дочери. Такие знакомые, такие родные глаза. – Ты же у меня такая сильная и храбрая!

– Они дурно пахнут. Ты снова курила эти противные сигареты, да? Ты же обещала бросить, – девочка нахмурилась.

– Извини, извини, дорогая, да… Да, конечно, я помню, обещала. Ты простишь мне такую оплошность?

– Конечно, мам, – и Эмили только сильнее обняла её.

Это были объятия совершенно особенные, Джессамина прижимала к себе дочь, едва ли не стискивая её до потери дыхания, – ее и собственного – закрывала глаза и едва ли находила в себе силы говорить что-либо еще. Ей многое хотелось сказать – как слишком сильно она переживала, как считала дни, часы и минуты, не понимая, куда деть свою неспокойную душу, изнывающую от тоски и тревоги, как сильно она любит свою маленькую принцессу, что Эмили, должно быть, самая настоящая храбрая девочка, и не такая, как в приключенческих книгах, что Джесс сама читала ей перед сном, вовсе нет – в жизни, этой суровой и холодной, настоящей жизни она оставалась настолько же смелой. Только сил никак не находила. А в них и не было нужды, настолько значимы были те объятия.

Иногда Корво охватывало детское, воодушевленное волнение, стоило только подумать о том, как Джесс обвивала руками его шею и тихо-тихо прижимала к себе к самому сердцу. Тогда казалось, что обнимает она вовсе не только руками, но и всем своим существом, и каждая частичка его тела была окутала спасительным, совершенно нежным, родным и неописуемым теплом. Должно быть, Эмили чувствовала то же самое, нечто волнительное и успокаивающее, ибо Джессамина всегда обнимала так, как не умел никто другой – тогда душа разливалась, таяла, и мир становился тягуче-безграничным, и когда он вроде бы был своим и одновременно ничьим, и вместе с тем чувствовал себя всецело собой. Ибо и она всегда непременно видела в Корво того неизвестного ему самому «себя», от которого вдруг становилось невообразимо, так вдохновленно и трепетно радостно.

– Спасибо, – прошептала она неуверенно, смотря ему в глаза, так, что Корво показалось, что больше ему ничего в жизни и не нужно – только бы смотреть на нее и слышать это одно-единственное слово благодарности, которое не несло в себе ничего, но так слишком много одновременно.

При виде их солнечных улыбок, при виде столь долгожданной встречи, каждый, вероятно, испытывал в груди этот непередаваемый, во многом особенный трепет. Однако для Корво же это чувство было несколько иным и имело природу совершенно уникальную – он вдруг почувствовал себя так, как не чувствовал слишком долгое время. Оно проникало под кожу и приятным теплом разливалось в груди, так чуждо, так странно, мужчина не ощущал этого так долго, и вдруг был совершенно обезоружен. Уголки губ предательски дрогнули.

Он вдруг понял, что вернулся домой.

И для этого даже не нужен был шелк, бархат и дорогие вина, к которым Корво уж успел привыкнуть за последние двадцать лет, нет, вовсе нет. Они хоть и были приятным дополнением к и без того слишком ценной картине, не являлись основной её составляющей. Честно говоря, мужчина даже не скучал по всей той роскоши. Она перестала иметь всякий вес в его глазах.

«Дом» – это место совершенно особенное и на другие места не похожее. Вряд ли вы бы смогли назвать своим домом то пространство, где ночуете, вряд ли вы сможете описать его лишь цветом подушек, узором на стенах или материалом ковра. Возможно, у вас даже нет этого узора и пол предательски холодный зимой, а оно все равно непременно отзывается в вашей душе чем-то особенным, а чем именно?.. Вряд ли кто-то сможет точно ответить на этот вопрос.

И все же, этот мистический и неуловимый «дом» нужен каждому. Потому что без людей, которых мы любим больше всего, мы все равно будем чувствовать себя одиноко.

Говорят, это место, где сердце спокойно. То место, где эта ненавистная мышца в груди вдруг обретала тихий, смиренный ритм, и стук её повторял изгибы всего окружающего, пел в унисон невидимой мелодии и не имел необходимости сбиваться с когда-то давно предначертанного для него пути, словно бы по нотам, по тонким струнам, играя мелодию, самую что ни на есть приятную.

Сердце Корво же навеки было отдано двум прекрасным женщинам – оно улыбалось и плакало вместе с ними, каждая их слезинка отражалась на душе кровавыми, болезненными каплями на ноющих ранах, каждая высокая нота восторженного смеха же заставляла вдруг поверить в красоту этого страшно уродливого мира и самому невольно улыбнуться, обретая все то, что нельзя было ни купить ни за какое золото, ни выиграть ни на каких состязаниях. Душа наполнялась светом.

И вот они были счастливы.

– Знаете, Корво, вы… Проделали хорошую работу. Я думаю, нам всем однажды воздастся, – сухая и тощая рука Пендлтона вдруг оказалась на его плече, нарушая установившуюся, слишком тонкую душевную гармонию, и мужчина вздрогнул, как-то слишком резко оборачиваясь. – Ну что вы, что вы! Это всего лишь я, ваш скромный слуга. Пойдемте, оставим их, я думаю, нам есть, что обсудить… – Тревор как-то вольно повел мужчину в сторону паба, а Корво и не сопротивлялся – лишь бросил беглый, последний взгляд на оставшихся позади членов его семьи. Что ж. Он привык оставаться в стороне. А они улыбались и этого было достаточно. – Позвольте задать нескромный и, возможно, несколько вульгарный вопрос…

– Извольте, – Корво кратко кивнул.

– Лорд Аттано… Лорд Аттано, уж простите за наглость, но это ведь вы являетесь отцом Леди Эмили? Я полагаю, слухи не врут, не так ли?

– Вы слишком доверяете слухам, Лорд Пендлтон, – предательская улыбка проползла по лицу мужчины. – И что заставило вас думать, что если этот вопрос годами так мучал всю высшую общественность, то я дам ответ на него именно вам, именно сейчас?

– Глупая уверенность в том, что обстоятельства нашего знакомства заставят вас доверять мне чуть больше. Да, знаете, эта наивная вера на основе собственного эго. Прошу прощения.

– Моя работа, Лорд Пендлтон, заключается в том, чтобы не доверять всем тем, кому доверяет Джессамина. И все же, позвольте мне, со своей стороны, на этот вопрос не отвечать.

– Да, вероятно, вы правы, – Тревор кисло прищурился и ухмыльнулся – они друг друга поняли. – Я думаю, у нас найдутся и другие темы для разговора.

9

– Бедняжка, бедняжка Леди Эмили… Как над ней сейчас вздыхают гувернантки и простые прислужницы «Песьей ямы», как отстирывают платьице, смывают пыль с бледного личика, да все приговаривают что-то о грядущей и ближней хорошей жизни… Оно уж потеряло свой свежий румянец. И Эмили им не верит. Мотает головой в сторону, молчит, упрямится. Умная девочка. Она так похожа на свою мать. Иногда я прихожу к ней во сне, смотрю за ней, мелькаю где-то там, среди странных городов и образов в её голове. Девочка гораздо сильнее, чем тебе может показаться. Она боится, боится, как и несчастная Джессамина, как и, будем честны друг с другом, ты, да только из всех вас показывает свой страх наименее явно… Да не будем о ней, есть же вещи еще интереснее, правда?

Этот… Голос. Он доносился словно бы изнутри, извне, приносил с собой не столько страх, сколько ужасный холод и пустую тошнотворную апатию. Корво слышал его слишком часто. Иногда в городе, перепрыгивая с очередной крыши на другую, скрываясь за кирпичными стенами и вдруг парализованный чем-то, что он никак не мог для самого себя объяснить; чаще – во сне, изнываемый от беспокойного громкого шепота в собственной же голове, но что еще хуже и страннее – порой он слышал его от костей. Этих странных костей, поющих будто бы в унисон с его собственными, мужчина находил их так часто – под неровной дощечкой пола заброшенного здания, в закрытых сундуках богачей и их прислуги, в чужих, запертых на столько замков сейфах; чувствовал такую манию притяжения в каждой мышце собственного тела, что едва ли рука не дрожала, чтобы не дотронуться, не прикоснуться к этой таинственной, неизвестной ему магии… Но она излучала опасность. И голос этот вызывал чувства совершенно чуждые.

– Я хотел сказать… Забавно, что ты не умер. Хотя, как я думаю, должен был. Не жалеешь, что согласился на это? – юноша с черными глазницами словно бы с любопытством наклонил голову – да, изображать мнимую заинтересованность у него получалось безотказно. – Чувствуешь? Чувствуешь, как руки соскальзывают с острых краев грязных, мокрых крыш? Чувствуешь ядовитую усталость, немощность, разливающуюся по венам? Ты так хотел бы просто быть со своей семьей, греться у камина и жить своей спокойной, беззаботной жизнью, однако… Все постоянно выходит не так, как мы планируем. Оттого и веселее, – Чужой улыбнулся.

Все внутри словно бы невольно сомкнулось и сжалось до размеров вселенной, до размеров одной только неровной точки на бумаге; в легких ощущалось странное, едва уловимое давление, хотелось вдохнуть – а словно бы было нечем. Он терялся, хватая ртом пустой, несуществующий воздух, окружающего его ничего, а это действительно было ничего – в безызвестной пустоте парили разве что обломки известного ему мира, возвышаясь над огромной, зияющей пропастью, дно которой – а было ли это дно? – кажется, оставалось загадкой даже для самого Чужого, и только лишь огромные левиафаны проплывали над головой, загораживая тусклое подобие солнца, просвечивающего будто бы через плотную дорогую ткань. Освещающего все вокруг густым синеватым светом.

– Тебе ведь нравится, неправда ли? Никогда бы не подумал, что скажешь себе такое, а тебе нравится. Опьяняет… Наконец вылезти за пределы душной комнаты, полной тошнотворного кальянного дыма, ощутить шелест ледяного северного ветра в своих волосах. Выстрелить, с грохотом поражая гробовую тишину дануоллского однообразия. Не по манекену. По живому человеку в мундире, почти таком же, что пылится в твоем шкафу. Почти таком же, каким ты был столько лет назад. Помнишь? Мальчишка, ты так хотел стать кем-то значимым, ты ведь приехал сюда быть солдатом. Ты всегда был солдатом, Корво. И есть ведь в этом что-то, а? Есть что-то в том, чтобы наконец прийти в действие. Просто… Защищать ту, что ты и должен был защитить. И не справился.

Тебя тошнит от запаха крови, и эти красные, насыщенные разводы на руках – они не оттираются, они соскабливаются вместе с кожей, чужого подери – как забавно! – да ты не был создан убийцей! Но давай признаем, ты так хорош. Прирежешь Кемпбелла. Спасешь свою семью. Станешь героем. Этого ведь ты хотел в свои шестнадцать лет, да? Стать героем. И вот вы, значит, снова заживете, проводя свои вечера в скупом и «приятном» однообразии. А ты будешь вздрагивать от мысли, сколько человек пало по твоей воле. И невольно с каким-то потаенным наслаждением возвращаться к моментам, когда летел с одной крыши на другую, и чувствовал эту невесомость.

Чужой ухмыльнулся и радушно развел руками.

– Запомни эту секунду, Корво. Возможно, именно она будет являться тебе во снах. Но в кошмарах ли?..

Вдруг мужчина почувствовал тяжкий вес собственного тела, это тянущее чувство где-то внутри, и боль, ужасную боль в костях и мышцах, от холодной, мокрой черепицы, медленно впивающейся в позвоночник своими так некстати острыми, неровными зубцами. Неудачное падение.

Он невольно оглянулся и прикинул расстояние – Чужой застал его именно тогда, когда неверно высчитанный прыжок бы закончился смертью. Глупой и мучительной, королевский защитник бы разбился, оставаясь холодным трупом где-то в грязной канаве между домами бедных районов Дануолла, рядом с теми, кто так бесславно погиб от голода, рядом с теми, кого позабыли их давно отвернувшиеся из-за их постыдной болезни родные и даже знакомые. Стоит только заметить первые признаки чумы и ото всех отворачиваются. Его бы нашли уж по утру, сняли маску, слишком привлекающую внимание вечно проходящих где-то рядом зевак, и тогда бы весь день, столько часов подряд, по всем новостным заголовкам Империи, из уст в уста бы крутили да передавали новость о том, что Лорд Аттано, печально известный телохранитель почившей императрицы, был таки найден мертвым… Мелкая дрожь пробежала по телу.

Редкий дождь лениво и медленно капал по крышам, по линзам маски, притупляя обзор – хотя в нем и не было необходимости, столько лет этот город оставался неизменным в своем сером однообразии. Жители скрашивали его своими красками, своим смехом и танцами, в солнечные дни они выходили на улицы и дети играли в догонялки, взрослые спешили по домам, закончить дела, присоединиться к празднику жизни и… Да, наверное, был в этом какой-то свой особый шарм. Сейчас же, под гнетом темных небес и луны, лишь так невзрачно выглядывающей из-за туч, полный стражи, больных и уж мертвых, Дануолл казался совершенно не тем местом, куда хотелось бы вернуться. Даже он пал где-то там, в давно прошедшем прошлом.

И все внутри словно бы сжалось, превратилось в картину неясную и мутную, под стать окружающим его образам, сложную для восприятия. В ушах звенело и звон этот притуплял все чувства и эмоции. Вероятно, удар вышел слишком сильным. Или этот черноглазый демон все же смог забраться в его голову?..

Корво, очевидно, зря никогда не верил в серконосские сказки – все эти пожилые дамы, сошедшие с дороги здравомыслия шаманы и ворожейки, «разговаривающие» с духами, они заполнили Карнаку в свое время. Бывало, идешь по узкой улочке, бежишь вперед, за такими же мальчишками, быстрее, быстрее к морю, никак за ними не поспеваешь и спотыкаешься о камни мощеных переулков, а тебя хватают за руки, зазывают цветными бусами, украшениями из китовой кости, которую, конечно, все они доставали не самыми законными способами, дурманящими благовониями и многочисленными амулетами от всех бед и невзгод этой жизни. Старуха с иссохшими обветренными руками, вся слабая и маленькая, возьмет его ладошку, от чего становилось как-то щекотно, и начнет рассказывать Корво о его будущем – непременно светлом и радостном, таки стоящем несколько золотых монет.

Все они верили в Чужого.

Все они со взглядом, полным страха и надежды, рассказывали о том, кто смотрел на этот мир свысока, о том, кто вмещал в себя суть и истинную природу всего сущего. О том, кто был проклятием и благословением. О Бездне, где встретились лед и пламя, жизнь и смерть. Никто и никогда не видел Чужого в той форме, в форме не могучего левиафана, но человека, какой он представал лишь перед теми, кого считал достойным столь великого дара. И все в нем было обычно – светлая кожа, короткие темные волосы, совершенно простая наружность… И лишь глаза, черные, пустые глазницы отливали светом столь сторонним, что едва ли она могла быть подвержена достойному описанию. Мужчина не мог смотреть в них – и все ему казалось, что этот несуществующий взгляд сводит его с ума.

Корво никогда не верил и рассказам смотрителей – каждый из них презирал и ненавидел этих несчастных старух, но едва ли они в своей вере уступали друг другу. И часто ему, в самом деле, казалось, что смотрители верят в черноглазого бога едва ли не сильнее несчастных «еретиков» с островов. Они ходили там, по широким мостовым и совсем уж маленьким и нищим закоулкам, по коридорам Башни и домам бедняков, под карнизами и крышами главного здания Аббатства, под его ногами… Фанатики. Они кричали, зазывали, запугивали. Каждый из них отказался от всего, что имел, дабы служить «правде» – они врывались в дома простого люда и этот люд дрожал от страха, брат клеветал на брата и незаслуженно погибали все те, кто должен был жить. Они выжигали «скверну» из людских сердец, что бы им для этого не потребовалось, каждый из них вершил своим долгом бороться с проклятиями и сказками о том, кого неосторожные умы смели называть богом.

Они были и там, в Колдридж. Они прижимали к его коже раскаленный металл по приказам Берроуза. Они повторяли Семь Запретов, тихо и монотонно, как мантру, дабы защитить его грешную душу от зла, хотя Корво точно был уверен, что ни одна из их душ не была менее виновата перед законами мироздания. «Лживый язык, Лорд Аттано. Лживый язык подобен искре во рту, искра мала, да может сжечь дотла целые города. Лучше не проронить и слова за всю жизнь, чем извергнуть ложь, что будет гласом Чужого.»

«Признайтесь, Лорд Аттано. Признайтесь, вы убили императрицу.»

Он не признавался. Нет, никогда, он не смел произнести таких слов – ведь лживый язык великий грех, верно? Корво поджимал губы и сжимал зубы, ровно так же, как и сейчас, пропуская невротическое напряжение через каждую мышцу тела, он душил в своих руках очередного смотрителя, и тело тяжко обмякло, опускаясь на колени, скрываясь где-то там, за коробками, за высокими колоннами, медленно и верно редели ряды тех, кого Корво так слишком сильно презирал.

Убийства никогда не должны были стать чем-то личным.

Тиг Мартин, говорят, был одним из них – и при этом даже, пожалуй, одним из самых благородных и достойных людей из всех лоялистов. «Завидный стратег, даже, можно сказать, великий, я бы взяла его к себе в Башню, на помощь, если мы… Сможем все провернуть, – говорила Джессамина, тихо и невзрачно, покрытая мраком многочисленных одиноких вечеров на крыше чердака, когда лишь только единственный скромный огонек тусклой лампы танцевал на ее лице. – Церковник, он все говорил о святости запретов, да только я знаю, что груз его преступлений все равно отягощает. Если есть тот, кто способен рассмеяться в лицо Чужому, то это точно он.»

Он был в своем длинном черном мундире, грязном и рваном, рослый мужчина с вытянутым лицом, изрезанным многочисленными шрамами – Корво знал, что Мартин вовсе и не был слишком уж стар, однако лицо его покрывали глубокие морщины, возможно, напоминаниями о тяжких временах, им пережитых; он так совершенно не благородно склонил перед ним свою голову, закованный в кандалы. Да, вероятно, был в этом главный грех заговорщиков. Все они слишком сильно и неоправданно верили в себя.

В самом деле, судя по рассказам Джессамины и даже Хэвлока, вероятно, уверенность в собственных силах Мартина была вовсе и небезосновательной – он занимал высокие посты, чины и нес в себе эту совершенно особенную тень того, кого было принято называть человеком выдающимся. А все же, даже он потерпел крах. Вероятно, в этой игре проигравшим не оставался только проклятый Лорд Регент. И вот уж лучшие из них были схвачены и связаны у позорного столба в ожидании худшей своей участи.

Корво потребовалось преодолеть… некоторое расстояние – руки снова изнывали от мелких царапин и засохших капель чужой крови – хотя он уж и не был уверен в том, что она была только чужой; да, протектор бывал здесь раньше с многочисленными и различными политическими визитами, и Аббатство изменилось слишком уж сильно: сами стены словно бы стали прочнее и крупнее, они угрожающе возвышались над ним и скрывали в себе слишком много опасностей – тренированных, не по случаю свирепых служителей своей ложной веры, вооруженных солдат, с клинками, пистолетами, гранатами и чем-то, что они называли «шарманками». Он видел волкодавов, едва ли отличающихся от их хозяев – крупных бойцовых собак, с чьих губ и острых клыков, кажется, не переставала сочиться теплая людская кровь. Он видел металлические арки, пронизываемые электронным потоком, и с болью узнавал в них гениальную работу Соколова – человека достаточно достойного, чтобы не производить вещи уничтожающие, но, увы! Все здесь работало против людей. Лорд Регент работал против людей.

Отчего-то Корво вдруг почувствовал странную радость, что Джессамина не видела всего этого.

Он зажал перчаткой губы очередного противника, ударив по внутренней части колена, отчего тот упал, однако не перестал извиваться, напрягаясь и дергаясь, мужчине медленно перестало хватать кислорода, его лицо покраснело, а после приобрело уродливый синий оттенок. Глазницы закатились и он ослаб. Раздался выстрел и снаряд арбалета с тонким свистом, вылетевший откуда-то из-за дальних ящиков, впился в артерию смотрителя на другом конце площади. Путь был свободен.

– Тиг – достойный человек, уж поверьте мне. Вы не пожалеете, что мы тратим на него свое время и силы, – Хэвлок качнул головой в сторону старого знакомого.

– Поверьте, я в этом не сомневаюсь. Как только мы освободим его, вашей задачей, адмирал, будет отвести его к Самуэлю, я же разберусь с Кемпбеллом. Ваша помощь мне не потребуется.

– Вы слишком самонадеянны, я говорил вам об этом.

– Последняя наша вылазка показала, что вы тоже, Фарли, – если бы мужчина мог видеть лицо своего собеседника, то заметил бы, как черные брови скептически дернулись на лице южанина.

– Уж не простите вы мне эту одну оплошность?

– Чтобы простить, адмирал, нужно держать обиду. Я обид не держу, однако теперь знаю, что вы не во всем можете быть полезны и даете слишком уж рискованные для нас промахи. Видели, сколько стражи осталось позади? Они усиливают её от новостей о том, что в «Золотую кошку» ворвалось двое неивестных. Поверьте, это совсем не играет нам на руку. Поберегите свое честное имя и просто не вмешивайтесь.

Бывший смотритель поднял голову на тихую, и все же отчетливую речь новоприбывших – насколько это возможно – и уголки его пересохших губ дрогнули.

– Поверьте мне, его честное имя уж давно перестало быть таковым и правдивой клеветы вовсе не боится, – Мартин проследил за движением рук столь знакомого незнакомца – Корво с металлическим звоном достал украденную связку ключей. – Сдается мне, наши старания были не зря, а, Фарли?

– И ты даже не удивишься и не упадешь на колени в благодарность за столь благородное спасение?

– Если бы я был удивлен, адмирал, я бы не вложил все свои силы, карьеру и репутацию в спасение этого человека. Любимчик Её Величества стал её любимчиком совершенно не зря, я полагаю.

– Весьма польщен, – Корво сдержанно ухмыльнулся и на этих словах кандалы их союзника спали.

Потирая ноющие запястья и разминаю затекшую шею, мужчина встал, протягивая ему руку для рукопожатия.

– Тиг Мартин, бывший смотритель, к вашим услугам.

– Боюсь, мы не в тех обстоятельствах, чтобы называть свои полные имена, – Корво с силой пожал его руку, – и все же, я думаю, вы уже знаете, с кем имеете дело.

– Да, – задумчиво протянул собеседник, – да, как вы видите, я уж в курсе происходящих событий. Приятно наконец увидеть… – на секунду Мартин замолчал, останавливая взгляд на маске. – Вас вживую.

Была в Тиге искра, искра военного, необъяснимая для всех тех, кто с ней не сталкивался – с большим рвением, с изнывающими мышцами и совсем ослабшим духом, он все же упорно отказывался покидать поле битвы. И все же, Корво был настойчивее. Они и Хэвлок скрылись с его глаз, бросив последний и все-таки благодарный взгляд в сторону нового знакомого.

Он показался мужчине человеком куда более приятным, чем адмирал. Все же доверять ему не хотелось, но и не было в нем ничего достаточно отталкивающего. Протектор поправил капюшон, сильнее покрывая свое и без того закрытое неузнаваемое лицо густой тенью, он медленно провернул ключ черного хода, аккуратно ступая на каменный пол. У них нет шанса на вторую ошибку.

***

Маски смотрителей, превращавшие лица каждого из них в безликие и, как Корво всегда казалось, уродливые нечеловеческие морды, отливали в ярком свете фонарей золотистым металлическим блеском. Их там несколько. Да, точно, не меньше трех, а может и больше.

Мужчина, мягко пружиня, спрыгнул на ящик – их тут было много, кажется, не с один десяток и даже не с одну сотню. Аббатство постоянно закупало и принимало к себе огромные блоки оружия и нового снаряжения – новый «правитель» (если без болезненного укора совести язык хоть кого-то повернется назвать так диктатора, кроваво занявшего трон) не скупился на спонсирование одного из основных рычагов собственного давления. Да, вероятно, Берроуза никак нельзя было назвать гуманистом. Однако, стоит отдать ему должное, он точно никогда не был глуп.

В самом деле, все здесь дышало… Берроузом. Все здесь дышало тюрьмой. Смертью. Этот четкий, ни с чем не спутываемый смрад несся шлейфом от каждой капли крови на его руках, от каждого нового противника, обездвиженного, бездыханного, затянутого за эти коробки, от каждого тела, скинутого в вентиляционные проходы. В вентиляции было особо тяжело. Темно, душно, тесно, эти узкие металлические стены насквозь пропахли сыростью и грязью, они словно бы сжимались, смыкались под его головой, и Корво снова и снова невольно вспоминал Колдридж. Он снова и снова мысленно возвращался в свою камеру с темными стенами и неровным полом, и сердце отчего-то начинало биться чаще, лихорадочнее, оно словно бы пропускало удары в своем хаотичном, паническом угаре и мужчина будто в очередной раз чувствовал докрасна раскаленный металл на своем теле, эти иглы снова прожигали плоть и тонкий слой кожи начинал пузыриться, оставляя неровные, болезненные шрамы… Чужого подери, нет.