Текст книги "Помни о смерти (СИ)"

Автор книги: punk_cake

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Во всяком случае, императрица этой мысли не изменяла – Джессамина молчала сама и наблюдала, лишь изредка задавая вопросы, подтверждая собственные догадки, она все крутила в тонких пальцах дешевые сигареты, иногда даже их не зажигая, и проникала, будто бы встраивалась в среду её окружающую, неизменно оставаясь лишь посредником. Она слегка наклоняла голову, с некоторым прищуром смотря будто бы поверх собеседника, а вместе с тем касалась словно бы каждой его черты, отчего вдруг знала больше, чем ей самой, вероятно, следовало бы.

Корво это пугало и восхищало – словно огонь, способный дать тепло и уничтожить. А вместе с тем, теперь его помещали мысли и вовсе иные – даже в бегах Джессамина не изменяла своим привычкам.

Что-то в груди дрогнуло, и уголки губ словно бы чуть приподнялись в хаотичный такт этой дрожи. Корво смотрел и молчал, внимательно, чутко и трепетно обращаясь к каждой мелочи во всем её существе, что были так близки его сердцу, возможно, даже ближе, чем ему самому того бы хотелось: он мягко подчеркивал и будто бы запоминал, сохранял в памяти и заново знакомился с тем, как вьются волосы у самой шеи, как слегка трясутся руки и как отливают неприятной, болезненной синевой избитые худые костяшки, как она едва смотрит на него, но тут же отводит затуманенный взгляд, не в силах справиться с собственными мыслями и эмоциями, как отчаянно закусывает губы в кровь, как кровь эта мелкими каплями оседает на тонкой коже, и твердо крепит бинты.

Он легко провел дрожащими пальцами по её волосам, убирая их за уши, едва касаясь щеки. Джессамина, милая Джессамина…

– Как тебе удалось сбежать? – его же собственный голос подводил мужчину, был тихим и шероховатым, будто бы и не его вовсе – он был не в силах говорить громче, да и вовсе не имел никакой необходимости говорить громче. В мертвой тишине пыльного чердака они общались тоном, едва граничащим с шепотом, и даже этот шепот поражал слух, словно бы залп сотен ружей.

Она взяла его руку и спокойно покачала головой, не отводя цепкого взгляда от бездонных, почти что черных глаз, смотрящих на неё со святой нежностью – большего ей и не требовалось. «Не надо, Корво.» Джессамина в самом деле никогда не говорила более о том, как сбежала и как осталась жива, как бродила по Дануоллу, по самым грязным и нищим его районам, и как лоялисты нашли её уж на последнем издыхании, – что стало совсем уж последней каплей к тому, чтобы просто упасть без сил – но Корво знал, Корво видел, что дело было вовсе не в боли – Джессамине никогда не было достаточно больно, чтобы сломить её.

Но всегда было до ужаса страшно.

Тогда, снова спускаясь в городские водостоки, когда веревки сжимали её запястья, раздирая до крови, когда незнакомые люди и голоса вдруг окружили её и обступили, будто бы лишив всякого воздуха и света, когда и свет этот, его крупицы, нищие остатки вдруг погасли и все вокруг исчезло в один только миг.

И сейчас, смотря в глаза слишком важному человеку. Видя в них тень отчаяния, что никогда прежде даже и близко не стояла радом с чертами его лица. И сердце отчего-то начинало биться сильнее.

Джессамина опустила руки.

Они молчали.

– Ты даже не представляешь, насколько сильно я скучала.

Корво обнял её, совсем мягко прижимая к себе, а вместе с тем совершенно не понимая, что же ему следует ответить – все то, что было на его душе, едва ли подчинялось любым возможным словам.

Он не скучал.

Нет, не скучал, то ужасное чувство, раздирающее его изнутри, заставляющее кровь вскипать, а кости будто бы крошиться, врезаться мелкими осколками в сознание, последние несколько месяцев, даже и рядом не стояло рядом с чем-то настолько простым, как «скучать» – он скорбел. Он просыпался и засыпал, лишь хватаясь за каждый обломок, за каждый обрывок тех улыбок, что видел раньше, за каждое мгновение, когда мог обнять её, за все то, что когда-то было в его жизни, но теперь – как же долго он в это верил – навсегда из неё исчезло.

Его наполнял крик. Крик Джессамины, исчезающий в беспроглядной пустоте того утра. Крик маленькой девочки, на чьих глазах умирала мать. Сотни выстрелов, шум, обвинения, слишком громкие, чтобы быть правдивыми – лишь мелькнувшая однажды тень кроваво-красного плаща, что так некстати повторяла цвет крови на его руках.

Корво вздрогнул, на секунду прикрывая глаза.

– Что с нами будет? Что будет с Эмили? – она нахмурилась и с совершенным бессилием уткнулась в его плечо. – Корво, наша маленькая десятилетняя дочь пропала. Наша маленькая Эмили… Я не знаю, что не с ней, даже не знаю, где она. Ты можешь в это поверить?

– Я вообще мало во что верю в последнее время, душа моя, – он мягко провел рукой по её волосам и спине, по грубой ткани дешевой, чужой рубашки, большей ей на несколько размеров – он горько улыбнулся, зная, что при любых других обстоятельствах она бы ни за что её не надела. – Мы справимся. Мы несомненно справимся. Ты смогла убежать от Дауда, – на мгновение он задумался, – хотя я и не понимаю как, я смог сбежать из Колдридж, мы… Мы спасем Эмили. Она всегда была сильной.

На секунду Корво затих, задумчиво прокрутив в пальцах локон иссиня-черных волос.

– Она всегда просто слишком была похожа на свою мать.

Джессамина слабо улыбнулась и в улыбке этой не было так много боли, как прежде – на душе отчего-то стало спокойнее. Бешеный ритм ненавистной мышцы в груди наконец спал.

Ночь спускалась на Дануолл, погружая чердак паба в густую, беспросветную темноту, освещаемую лишь круглой яркой луной и мириадами звезд, иногда выглядывающими из-за тяжелых, низких облаков. Холодный свет падал на причудливо вихрящуюся в воздухе пыль, превращая её в сотни серебряных частичек, словно скромных дам, спешащих на бал в столь поздний час. И почему-то Корво вспомнил, как такое же серебро оседало на стенах его маленькой комнатки в Карнаке.

Что же это? Надежда? Как незнакомо ему это слово, как незнакомо это теплое чувство, разливающееся, разгорающееся в груди, по венам, тонким капиллярам, и до самых кончиков всего его существа. Такое непривычное и светлое, оно словно бы озаряло и давало силы двигаться вперед: залечивать раны, забинтовывать руки и тихим шепотом говорить о людях, по которым даже не будут рыдать, о страхе, беспокойно бьющимся в солнечном сплетении, под такт хаотичному, сбивчивому сердцу.

Металлические пружины жесткой, неудобной кровати впивались в кожу, изрезанную шрамами, и тонкие одеяла уж не спасали от полуночных холодов, начинающих медленно, но верно захватывать свою власть на Островах – приближалась зима, и её морозное дыхание набирало свою силу. Огонек одинокой лампы потрескивал за мутными, неясными стеклами, давая теням вытягиваться и танцевать по стенам и скрипучему деревянному полу, словно персонажам детских историй о добре и зле, где добро несомненно одерживает победу.

Веки налились свинцом и наступила тишина.

3

– Здравствуй, Корво, – ледяной мужской голос, словно металл по пустой неизвестности, – интересно складываются события, не правда ли?

И не было ни эмоций, ни чувств, как и никаких сожалений. Не было больше ничего, что заставляло бы его несуществующую душу медленно тлеть на углях собственной печали, скорби и ненависти. Было лишь обволакивающее, дурное и тошнотворное ничто. Бесконечный холод, поражающий сознание до самой сути, цепляющий, парализующий все на своем пути. Он словно бы проникал под кожу и обмораживал кости, делая их хрупкими, уязвимыми. Заставлял сердце сокращаться быстрее, хаотичнее, а после и вовсе словно бы останавливаться, под гнетом сил неведанных, под гнетом чего-то вне времени и пространства, делающих все вокруг… Совершенно подобным, как и раньше, но и другим одновременно.

– Казалось бы, только вчера ты был в одном шаге от смерти. Глупо было бы, не находишь? Эшафот – это… Так до ужаса скучно. И вот, уже заполучил союзников, сбежал из самой охраняемой тюрьмы Империи, а все вокруг считают, что ты убил императрицу, так нагло и нелепо её предав. Но мы ведь не расскажем им всей правды, верно, лорд-защитник?

Колыбель мироздания и хруст чужих костей под зубами… Никто из ныне живущих не способен до конца понять суть того, кто (или что?) сейчас размеренно и увлеченно рассказывал Корво о его собственной жизни. Высокий мужчина, даже юноша с бледной кожей и черными волосами то появлялся, то исчезал: его голос звучал отовсюду сразу и неоткуда одновременно – внезапно он оказывался за спиной, или прямо перед лицом, насмешливо ухмыляясь, пока его глаза не то, что не улыбались вместе с ним – они оставались мертвецки-черными, словно бессонные, полные отчаяния ночи; это бесконечная, раздирающая пустота смотрела на Корво, но не человек.

– Убил императрицу! Чудесная Джессамина, а ведь ты и вправду думал, что она мертва. Какая была бы досада, согласен? Ну так вот, только вчера должен был умереть, а сегодня уже делишь постель с… А кто она тебе вообще? Не поведаешь? – Чужой словно бы с любопытством наклонил голову, хотя все так же испытывал полное, глубокое безразличие, что так ясно было видно в его несуществующих пустых глазницах. – Она так гордо смотрела на всех вокруг, она была такой величественной и неуязвимой в этих своих прямых костюмах, с золотом в волосах, стояла на краю беседки и город словно преклонялся под её ногами… А теперь дрожит и просыпается ночами в холодном поту от криков в собственной голове. Какая жалость.

Странный, приглушенный звон – эта невесомость, эта… Бездна, словно бы поглощала все звуки мироздания, оставляя лишь пустую тишину, и издавала их одновременно, она отзывалась шумом в ушах и слабой болью в голове, в самом существе, изнутри разума и мысли.

– Все так быстро стало аж до ужаса хорошо, а будущее империи все еще болтается на волоске. Ты помнишь об этом? Скажи мне, Корво, когда ты в последний раз видел Дануолл? Он сильно изменился, не думаю, что тебе понравится… По городу бродят крысы с безумными глазами и едва не живые трупы, у которых теплая, даже горячая кровь сочится через кожу… Язвы, боль, мертвецы. Неприятное зрелище, я бы сказал, едва ли. Людей сжигают заживо, металлические машины разрушают каменную кладку, беззаконие, хаос, и твою любимую Башню занял человек, подвергший опасности тебя, твою… Кем бы она там тебе ни была. Твою дочь. Где она, кстати? Ты знаешь, где прячут малышку Леди Эмили? Он смахнул вас с шахматной доски, – Чужой сделал легкое, подобное движение рукой, – словно вас никогда и не было. Начать игру без короля и ферзя, диктуя свои правила. Какой красивый ход!

Густое голубое ничто цвета дорогой ворвани, освещаемое лишь внутренним, неосязаемым светом, стало, кажется, еще темнее – огромный черный кит из той печальной песни про левиафана проплывает мимо, бросая на все сущее тень куда более тяжелую, чем в реальном мире. Рядом с ним в невесомости плывут осколки вселенной, разрушенная Башня, погасшие фонари и знаменитые механические монстры с узких улиц Дануолла…

– Какая шаткая ситуация, мир словно балансирует на краю пропасти, на лезвии ножа, а все снова зависит только от тебя. И… Что ты будешь делать? Как справишься с болью? Не подведи меня, Корво, я надеюсь на весьма… Увлекательное зрелище.

========== Глава 3: Её Высочество ==========

4

– Не делайте поспешных выводов, Лорд Аттано.

Адмирал Фарли Хэвлок был удивительно неоднозначной личностью. Увидев его в первый раз, Корво подумалось, что это последний человек, которому тут можно было бы доверять, и дело, как вам по наивности и быстроте мыслей могло бы показаться, далеко не в условной наружности прожженного жизнью моряка – в этом он даже весьма преуспевал. Его военная форма холодных оттенков, которую он носил, даже будучи дезертиром в сомнительных отношениях с законом, всегда была идеально выглажена, а воротник рубашки тщательно накрахмален. Он старательно расчесывал короткие седые волосы, гордо и прямо держал спину, иногда даже пытался улыбаться – получалось плохо, но эти старания не могли быть незамеченными. Маленькие темные глаза под тяжелыми бровями, окруженные мелкими морщинами – напоминаниями о возрасте, что сам Хэвлок так отчетливо игнорировал – никогда не улыбались вместе с ним. Они извечно отражали выражение крайне презрительное ко всему вокруг, начиная от собственных же слуг, заканчивая своим пабом, Хэвлок почти никогда не говорил чего-либо нелицеприятного, оставаясь мнимо хорошего мнения или же вовсе посредником в любом вопросе, но эти глазки спокойно, медленно шерстили пространство и всегда смотрели скорее сквозь человека, чем на него, хотя душу они увидеть вряд ли бы смогли – таким талантом адмирал не отличался. Во всем его существе, в выражении вытянутого, серовато-бледного лица, внимательном и немного тошнотворном, в изменчивом взгляде и скрипучем низком голосе, было что-то тягуче-электрическое, пассивная опасность, словно яд замедленного действия, еще заключенный в обнаженных клыках змеи. Его не боялись, однако каждый знал, что бояться стоило бы.

– Я и не делаю, адмирал, просто вы уже повержены.

Звонко зазвенел металл – эта битва была идеальной в своем хладнокровии. Держа одну руку за спиной, а второй угрожающе выводя финты против соперника, двое мужчин не то, что фехтовали – выводили настоящие пируэты в сторону друг друга, танцевали на раскаленных углях. Хэвлок атаковал гораздо быстрее, чем следовало бы от него ожидать – никогда не недооценивайте пожилых адмиралов. Рывок вперед, и Корво отступил, лишь прикрываясь… Но быстро вошел во вкус. Старые, такие знакомые движения понемногу возвратили ему потерянные достоинство и навыки, вывели из ужасающего замешательства, в котором лорд пребывал всего минуту назад. Он отлично понимал, он знал на собственной шкуре, что в реальном бою все не будет так идеально и уж противник не сделает предательского и традиционного шага вперед перед атакой, однако этого было достаточно, чтобы дать рукам почувствовать холод металла на себе, позволить ему стать своим продолжением, телу – вспомнить, чтобы вновь вернуться в строй в том же положении, таким известным даже не в определенных кругах, – столь же чрезвычайно высоком, что и раньше.

Не угрожая противнику обнаженным лезвием боевого клинка отразить удар невозможно – Корво хорошо помнил это простое правило. Угрожая же, они оба знали, что подвергали опасности жизни и здоровье друг друга, что вовсе себе позволить не могли, каждый член команды ценился свыше любого золота; тренироваться на учебных манекенах и шпагах же было бы совершенно дурным тоном для чести обоих – слишком гордых и самодовольных для такого хамства.

Если же прикрывать только сверху, то будет возможен укол снизу, а он в настоящем бою был бы смертельной ошибкой. Это был тупик – за спиной Корво чувствовал угрожающе приближающуюся кирпичную стену паба, а каждый новый выпад сокращал расстояние между противниками. Что-то внутри будто бы на секунду оборвалось и сжалось – его снова загоняли в ловушку, словно малого зверя, словно бы мальчишку в бою за Клинок Вербены. Воспоминания эти были хоть и так близки к сердцу, но доставляли потупленную боль. Как давно это было. Как многого он не знал.

Адмирал наступал яростно, нахмурив брови и так плотно сжав губы, что они превратились в прямую и бледную, почти что белую тонкую линию, и заставлял его защищаться сильной частью клинка, ближе к рукоятке, что очень ограничивало движения. Обе ноги лорда твердо, плотно стояли на земле, кисть руки отличалась гибкостью и вместе с тем силой, шпага от острия до половины лезвия, казалось, легко гнулась, но от рукояти до середины сталь ее была неколебимо тверда. Натиск был хорош. Противник пытался сбить Аттано дыхание, но частые тренировки в Башне пошли мужчине на пользу. Он выдержал первый удар, второй, и вышел бы из него безо всяких ран. Впрочем, и Хэвлок остался бы невредим. Их взаимное уважение, проявляющееся в остальном лишь в определенном и специфичном блеске глаз на солнце, не позволяло атаковать уж слишком агрессивно.

Шпага жаждала крови, а бойцы, увлеченные игрой, – зрелища и сложностей. Манипуляция – это игра на опережение. Навык – умение предугадывать ходы оппонента и принимать контрмеры. Его работа – побеждать, для этого Корво использует все ресурсы. Победитель всегда на шаг впереди оппонента. Цель – застать его врасплох и быть готовым ко всему.

А между тем клинки скрестились, и рука вдруг в мгновение вспомнила движение, что учитель из гвардии Серконоса называл весьма тривиально – «круговой защитой»: Корво изменил направление острия своего клинка и направил его к телу противника, зависая над горлом.

Воцарилась эта всем нам известная липкая, холодная тишина утра, что прежде нарушалась лишь хаотичным и быстрым звоном клинков, рассекающих воздух в своем стремительном порыве. Хэвлок замер, делая неосознанный шаг назад, дальше от оружия, так аккуратно и мягко упирающимся в его кожу, и по лицу проползла легкая, ядовитая улыбка. Мужчина откланялся, не отводя любопытного, и вместе с тем весьма недоброжелательного взгляда от черных глаз южанина.

– Благодарю вас, Лорд Аттано. Её Величество не зря так много говорила о ваших навыках… Стоит признать, она была права.

– В самом деле? Много говорила?.. – Корво как-то неопределенно приподнял бровь, выражая при том полное, туманное безразличие.

– Так уж и делаете вид, будто бы удивлены.

– Отнюдь, нисколько.

Даже после стольких лет, Корво ужасно льстило подобное внимание к собственной персоне, и вместе с тем заставляло невольно поежиться – Джессамина хоть и всегда говорила мало, предпочитая скорее оставаться в стороне, чем вносить свою лепту, но таки приоткрывала больше, чем озвучивал сам лорд-защитник. Мысль эта всегда вызывала чувства крайне неоднозначные и Корво слабо ухмыльнулся.

– Вы закончили этот варварский акт взаимного насилия? – узкая голова Лорда Пендлтона вдруг высунулась из проема, а после показался и он сам – невысокого роста и крайне угловатого телосложения, с каким-то рыбьим светлым лицом и впалыми глазами, ужасно чувствительными к свету, отчего он чаще всего щурился, а если не щурился, то смотрел на все с каким-то глубинным причудливым страхом.

Он словно бы как-то неохотно откланялся, проходя ближе и придерживая витражную дверь за собой.

– Забавно это слышать от человека, чей план включает несколько довольно значимых убийств, Тревор, – Хэвлок на него даже не взглянул.

– Не имеет значения, адмирал, вы сами знаете, это дело крайне грязное, – мужчина заговорил быстро и сбивчиво, но тут же осекся, понимая, что озвучил, кажется, мысль весьма сокровенную. – Не суть важно. Говоря об убийствах, Её Величество хотела вас видеть.

– Что-то срочное? – он как-то лениво мотнул головой, откладывая оружие в сторону.

– Мы начинаем работу над свержением Регента.

5

Вне зависимости от времени года и суток, первый этаж паба неизменно был погружен в какой-то легкий, таинственный полумрак – то ли светильники недостаточно дороги и не в том количестве, чтобы освещать помещение полностью, то ли дело в слишком массивной деревянной мебели: в засаленных столах с разводами от кружек, диванах с бархатной, насыщенно-красной обивкой, да тяжелых шторах в пол, плохо пропускающих свет. Обстоятельству этому мешали так же и окна: где-то красовался дурной и безвкусный витраж, собранный из неровных осколков цветного стекла; во многом стекла эти были разбиты и замылены настолько, что едва ли кто-то мог увидеть, что происходило внутри и снаружи.

Еще и, кажется, одна лампочка перегорела. Черт.

– Нет, адмирал Хэвлок, вы крайне не правы, – Джессамина нервно поджала губы, стуча по столу тонкими пальцами. – Мы не можем так рисковать.

– Мы должны так рисковать, Ваше Величество, у нас нет выбора, – сам Фарли, кажется, уже был на пределах возможностей собственного эмоционального самообладания, говорил кратко, громко и очень ритмично. – Наша основная цель – верховный смотритель Кемпбелл. Не говоря о том, что у него наш человек, который позволил вытащить Лорда Аттано из тюрьмы, – он глянул на Корво, но тут же перевел взгляд назад на собеседницу, – за полгода при его поддержке смотрители обрели небывалую силу и влияние, технологии, недоступные раньше, у них появился свой государственный штаб, они заручились влиянием Регента, люди, Ваше Величество, люди начали им верить! Они верят в охоту на несуществующих ведьм! Вы должны больше остальных понимать, что значит взять и заставить народ верить за каких-то шесть месяцев. Если дать ему хотя бы неделю, он может очень сильно ослабить даже ваше влияние, он может ослабить ваши же возможности возвращения на трон.

– Да, вы, конечно, правы, адмирал, я больше остальных понимаю, что значит заручиться поддержкой народа и я вас уверю, Эмили Колдуин…

– Это, конечно, все замечательно, Ваше Величество, мы все знаем имя вашей дочери, – вытянутая полоска белых губ изогнулась – быстро и едва ощутимо, словно бы пытаясь остаться незамеченным, но это у него вышло плохо, всякая улыбка адмирала стоила отдельного внимания, – и мы понимаем ваши чувства, но…

– Не перебивайте меня, Фарли.

Джессамина подняла голову от стола, где были хаотично разбросаны карты, записки и чертежи – смятые бумаги, салфетки с пометками, сделанными быстрым и смазанным почерком, потекшими чернилами, так, что значение их едва было различимо для простого глаза; идеи Пьеро по поводу улучшения оборудования и несколько пунктов основных задач, с комментариями и пояснениями на полях. Стиль письма был разный, Корво узнавал среди них знакомые завитки его дражайшей возлюбленной, обрывистые слова, среди которых можно было бы узнать явный след самого Хэвлока, Пендлтона, и кого-то, чей темперамент лорд, очевидно, понял еще недостаточно глубоко.

Она посмотрела прямо ему в глаза – спокойно, без даже какой-либо тени злости, но так, что даже у Корво мурашки пробежали по коже. Было в этом взгляде что-то, что отливало холодом драгоценного металла и скрипом множества дверей, шагами, визгом сотен тормозов по шершавым мостовым, что-то, несшее в себе невероятную концентрацию собственной самоуверенности, что-то, что делало Джессамину той, кем она всегда являлась. Оно пахло гарью и чернилами. Оно блестело, словно золото в лучах восходящего солнца над Дануоллом. То был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд её – непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться слишком уж дерзким, если бы не был столь равнодушно спокоен.

Очевидно, Хэвлок тоже это заметил, оттого его и раньше слишком серое лицо побледнело окончательно, ставши одного цвета с меловой пылью. Он сжал зубы.

– Я повторяю, – с напором проговорила бывшая императрица не отводя узких зрачков от маленьких глазок собеседника, – дело вовсе не в моих чувствах, адмирал. Леди Эмили – важный стратегический объект для Берроуза. Она не просто маленькая девочка, она законная наследница престола, и если вы не заметили, изъян его плана заключается в том, что он не Император. Он Лорд-Регент при несовершеннолетнем монархе. Суть его политики в том, что он заставляет людей чувствовать страх. Все держится на страхе и единственное, что еще заставляет народ все еще стоять на ногах – это надежда. Это та причина, почему все вдруг ударились в религию. И Эмили – надежда. Эмили – стержень его власти. Стоит ему только заикнуться, только показать ее публике, как все тут же обретут эту славную надежду в светлое будущее – вот она, дочь почившей императрицы! Но стоит ему потянуть еще хотя бы эту неделю, адмирал, и начнется борьба за власть. Лорд Пендлтон подтвердит, – Джессамина указала на него рукой и мужчина кратко кивнул, – аристократы глотки перегрызут, чтобы занять его место. Он представит Эмили народу и тогда лишь укрепит свои позиции, что позволит и ему, и Кемпбеллу, дальше творить беспорядки. В таком случае едва ли мы сможем сделать что-либо дальше, мы останемся безоружны, Берроуз слишком устойчиво закрепится у власти. А если они еще и запугают эту девочку, если они заставят думать, что я действительно мертва, если они будут ею манипулировать, то в случае нашего проигрыша – а это будет проигрыш – с годами она останется марионеткой. И мы лишь получим не Регента, а целую эпоху регентства, в которой он всегда будет где-то позади дергать за ниточки. Если мы не найдем и не достанем Леди Эмили в течение ближайших пары дней, все то, что мы здесь устроили, перестанет нести всякий смысл. Я достаточно ясно выражаю свою позицию?

Женщина тяжело вздохнула и потерла переносицу, собираясь с собственными мыслями.

– Если они обращаются с ней хотя бы наполовину так же, как обращались со мной, то я хочу сегодня же знать, что эти люди проиграли.

В комнате повисла тягучая, осязаемая тишина. Все вдруг почувствовали себя так, будто бы на них смотрели сотни чужих глаз, от которых невозможно ни скрыться, ни спрятаться. Все вдруг почувствовали, что им здесь не было более места, и прямо сейчас необходимо стереть свое существование со страниц истории, с самой сути окружающего пространства, потому и у стен, и у паркета в одно мгновение появились уши, знавшие слишком много. Взгляд, замечавший то, что не следовало.

Чувство это граничило между стыдом, тревожностью и страхом, медленно пробиралось под ребра, в грудную клетку и долго не отпускало, еще оставаясь на языке кислым привкусом чего-то до боли неприятного.

Пьеро смял очередную бумагу, кинув её к себе в ноги, отчего Лидия посмотрела на него крайне презрительно, и поспешил удалиться. Корво вдруг поднял глаза. В них блистал тусклый огонь.

– Мы не обязаны жертвовать временем ни в угоду Леди Эмили, ни в угоду Кемпбелла. Если нам известно местонахождение обоих, то устранение жертвы и спасение необходимой цели можно провести в один и тот же день, – он вопросительно окинул взглядом всех присутствующих, – предположим, в течение световых суток достанем Эмили, и с наступлением темноты пойдем по голову Кемпбелла. Я могу это провести. Нам известно, где они?

– Да, да… Мы располагаем этой информацией, – Пендлтон задумчиво налил себе еще спиртного, смотря куда-то перед собой, сквозь собеседников, сквозь пространство. Он знал, что об этом не стоило говорить и кажется даже в одно неуловимое мгновение взглянул на Джессамину, словно бы в последний, но уже упущенный шанс взвешивая, стоит ли эта игра на острие ножа свеч, однако же этого мало кто заметил. Он вздохнул. – Кемпбелл в общем-то всегда отшивается где-то поблизости своего штаба, его искать не требовалось, личность публичная. Леди Эмили же… – мужчина как-то неуверенно наклонил голову в сторону, при том полностью доверяя своим словам. – В последний раз была замечена в Золотой кошке.

Потребовалось время, чтобы понять, о чем говорит аристократ, однако же когда смысл его слов наконец стал понятен, все внутри вдруг оборвалось и сжалось в одно мгновение, будто бы внутренности намотали на раскаленный металлический штырь и вонзили его со всей силы в грудную клетку, ломая кости, пробивая легкие и с напором, рваными ранами разрывая артерии. Стало трудно дышать, хотя внешне Корво лишь неопределенно поджал губы и сказал что-то о том, что он будет работать в направлении того, чтобы достать ее; внутри него все вдруг вспыхнуло невообразимым адским пламенем. В самом деле, он сам не помнил, что именно произнес, все это вдруг стало так незначимо и его собственный голос казался каким-то до нелепости чужим и отдаленным. Земля вдруг ушла из-под ног.

Он с каким-то неприкрытым, таким неосторожным для самого себя беспокойством посмотрел на Джессамину и та то же мгновение мгновение побледнела окончательно, судорожно вздохнула и сжала пальцы в кулак, нервно ими перебирая, вонзаясь ногтями в мягкую кожу, женщина хмурилась и закусывала губы от боли, но ничего не могла ничего с собой поделать. Все то, что чувствовал Корво, она чувствовала во многом острее. Страшнее материнского горя… Лишь горе такой матери, как Джессамина. Страшнее новости о том, что твой ребенок погиб, лишь новость о том, что в течение полугода он всё это время находился в борделе.

– Я прошу меня простить, господа, – сказала она быстро, смазано, невнятно, уже направляясь к выходу из бара и параллельно так настойчиво пытаясь достать что-то из карманов – сломанная дрожью рука никак не силилась попасть в нужную точку.

– Ваше Величество, вам не обязательно выходить, вы можете…

– Дурной тон, адмирал, – женщина с хлопком закрыла дверь.

Тишина в пабе стала почти что удушающей.

6

– Они не рассказывали тебе? – Корво чиркнул спичкой по коробку и маленький огонек, такой хрупкий и в чем-то словно наивный, вдруг вспыхнула в его руках, на конце такой тонкой палочки, медленно её обугливая.

– Они вообще мало что мне рассказывают, если честно.

Дым от этих сигарет имел резкий и неприятный тон, совершенно несравнимый с тем, что плотным слоем осел на высоких стенах, шелковых подушках и коврах Башни. Он не имел мягкого запаха трав и какого-то сладковатого, совершенно дурного, головокружительного привкуса, свойственного для дорогого табака, коим были набиты все кальяны императорской резиденции. Это был такой узнаваемый запах неблагополучия, чего-то столь тяжелого и губительного, знакомый Корво с самого раннего детства – так пахла кухня и гостиная их небольшой квартирки в Пыльном Квартале, вперемешку с неприятной вонью металла, пыли и жира, разводами въевшимся в каждый сантиметр пространства. Мужчина невольно вздрогнул – так знакомо и так свойственно для его жизни, кто бы мог знать, что однажды он вновь вернется к тому, с чего начал. Снова вернется к самому подножию этой крутой и во многом смертельно опасной горы.

Джессамина молчала, порывисто, жадно вдыхая и резко выдыхая этот яд, стремительно заполнявший её легкие, отравляющий их изнутри, извне. Заглушая что-то в корне плохое, эту гамму чувств и эмоций, вдруг так быстро вскипевшей в её груди. Дым клубился вокруг затейливыми завитками, медленно парящих в воздухе в своих невообразимых вензелях.

– Наша десятилетняя дочь в течение шести месяцев находилась в публичном доме, среди продажных потаскух и незнакомых мужчин, – она вскинула бровями вверх и неопределенно мотнула головой, губы дрогнули в нервной улыбке. – Знаешь, Корво, когда я была там… Я точно не знаю где, но когда я была у ассасинов, меня хотели продать. Ты, может быть, удивишься, но есть много желающих заполучить себе живую императрицу, у всех были разные цели, но… Таки приходили многие. И то, как они на меня смотрели, эта совершенно непонятная мне и по сей день эмоция… – Джессамина вдруг сбилась и заглянула прямо ему в глаза, отчего Корво почти мгновенно отвел их в сторону. Он ненавидел, когда она так делала. – Я не увидела в них ней ничего человеческого, Корво. Ничего. Меня не трогали, даже не прикасались, никто не повзолил. Я не уверена, что Эмили тоже повезло в этом плане, я даже не надеюсь, честно… Но если они хотя бы смотрят на неё так же, то… Боже…