Текст книги "Рядом со мной (ЛП)"

Автор книги: Nina36

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Быть иррациональной она позволяет себе только наедине с собой – колотиться головой о руль, например, – но на людях своих истинных чувств демонстрировать нельзя никогда. Этому научил ее отец, это твердили ей дяди, и даже отчим, как бы она его ни презирала, вбил в ее голову это правило, этот образ жизни.

Ей хочется заплакать, ей хочется ударить Уильяма, ей хочется закричать: «Да пошел ты нахер!», но больше всего она чувствует себя покинутой. От Уильяма она такого не ожидала.

– Ты правда так думаешь? – спрашивает она совершенно спокойным голосом. Родные ею гордились бы.

Уильям смотрит на нее.

– Какая разница, что я думаю, – говорит он наконец.

– Ответь, сделай одолжение, – невозмутимо произносит она. И да, она в общем-то понимает, почему некоторые в их подразделении зовут ее Ее Величеством. Ей больно обращаться таким тоном к Уильяму.

– Я думаю, что ты превосходный офицер, одна из лучших, с кем мне доводилось работать, а еще ты молода и можешь иметь больше, чем вот это всё… – он жестом обводит комнату, надо признаться, действительно довольно унылую, фотографии на столешнице и себя самого.

И она забывает, почему так бесится (ревнует), она забывает обо всем и не видит ничего, кроме Уильяма и печали и боли, так явственно написанных на его лице, наполняющих каждое сказанное им слово.

Что же с тобой произошло? Она хочет знать. Ей достаточно для этого сделать один лишь звонок, но она скорее умрет, чем предаст доверие Уильяма. Его сердце разбито, и она отчаянно хочет ему помочь.

– Но что если… – медленно произносит она, тише, пытаясь справиться с неожиданно вставшим в горле комом, —…что если именно здесь я и хочу быть?

Его улыбка печальна и невыносимо прекрасна, и угрожает вдребезги разбить всю ее тщательно выпестованную дисциплинированность, потому что она хочет просто подойти и обнять его. Она ограничивается тем, что сжимает его руку под столом.

Все уже и так думают, что они спят друг с другом. Уильям и она знают правду.

Уильям сжимает ее руку в ответ, но ответить ничего не успевает. Констебль, вошедший в кабинет, чтобы сообщить об очередном убийстве, не видит их соединенных под столешницей рук.

***

Прибыв на место, они встречают там опередившую их доктора Портман. Виктория сразу подмечает нечто странное: констебли и криминалисты изо всех сил стараются занять Уильяма и не подпустить его к месту преступления и торопливо проводят в здание ее одну.

Двойное убийство: мать и маленький сын, сидящие, соответственно, на диване и на стуле в гостиной, у обоих перерезано горло.

– Господи… – шепчет она. Столько крови – и она видит дорожки от слез на лице женщины. Мальчик, наверное, был и вовсе в ужасе.

– Сержант… – обращается к ней доктор Портман, и Виктории приходится нацепить на лицо вежливую маску. Личные чувства подождут. Тут два мертвых человека, которые заслуживают ее безраздельного внимания.

– Не думаю, что Уиллу стоит… – продолжает доктор Портман, но осекается, когда входит Уильям.

– Эмма? – говорит Уильям, осматривая комнату и резко бледнея.

Эмма кратко излагает то, что успела выяснить, и добавляет:

– Может быть, сержант Кент осмотрит место преступления, а ты опросишь соседей?

В ее голосе слышатся умоляющие нотки, и Викторию как парализует. Она не знает, что делать, что говорить. Первый инстинкт: возразить – доктор Портман не имеет права указывать, как им вести расследование, это не ее работа! Но доктор Портман близка с Уильямом, она знает о нем то, что Виктория так тщательно игнорирует.

А Уильям бледный как полотно. Он далеко не брезглив, он никогда не относится легкомысленно к смерти и убийствам: у него мрачное чувство юмора, совсем как у нее, но он никогда не был непочтителен – и таким бледным на месте преступления она его никогда не видела.

Уильям бросает на нее взгляд, и она глазами пытается сказать ему, что что бы он ни решил, она его поддержит. Она его напарник. Эмма, может быть, его любовница, но защищать Уильяма при исполнении служебных обязанностей – ее долг, ее привилегия.

– Ладно, – наконец отвечает он и поспешно выходит. Виктория застывает на миг, не соображая, что же ей делать.

Доктор Портман вручает ей пару нитриловых перчаток:

– Раньше начнем, раньше закончим…

Они вместе осматривают место преступления. О да, Уильям определенно провел ночь с Эммой, по крайней мере, судя по тому, что пользовались они одним и тем же гелем для душа и дезодорантом. Но сейчас это совершенно не важно.

Тут два мертвых человека, и она переживает за своего напарника. Нет, она боится за него.

– Что с ним произошло? – спрашивает она, едва они с доктором Портман остаются наедине, потому что яснее ясного, что с ним что-то произошло. Виктория уже достаточно давно работает в полиции, и ее воображение нарисовало ей множество возможных сценариев – все невеселые.

Взглянув на нее, доктор Портман качает головой.

– Простите, сержант, но я не имею права вам это рассказывать. Вам придется спросить его самого.

И она ведь не шутит. Доктор Портман не скажет ни слова. Если подумать, все сплетни о нем, что Виктория слышала и обходила стороной, касаются его настоящего, того, что происходило «после»: как он стал соблазнителем, как он стал злоупотреблять алкоголем (Виктория ни разу не видела, чтобы он пил больше кружки пива). Но было прошлое, было какое-то «до», и теперь вот это «после» – и она не представляет, в чем там дело.

Она трясет головой и Эмма сочувственно улыбается, но в ее голосе звучит нескрываемое любопытство и сталь:

– Но это, конечно, зависит от того, считаете ли вы, что он того стоит.

А вот этого она не ожидала. Однако ответ срывается с ее губ прежде, чем она успевает даже подумать:

– Конечно, стоит.

Она еще могла бы спасти ситуацию, чтобы Эмма не поняла всё превратно, не решила, что Виктория представляет опасность для их с Уильямом отношений, но доктор Портман опережает ее. Положив руку на плечо Виктории, она шепчет:

– Вот и славно. А теперь вернемся к работе!

Обернувшись, Виктория видит новый рой констеблей и криминалистов, входящих в комнату.

Нужно работать – а у Виктории такое ощущение, что весь ее мир только что сотрясен был до основания. Что же произошло с Уильямом?

***

Она находит его несколько часов спустя на террасе здания полицейского управления. Ночь прохладная, и никто сюда не выходит, потому-то Уильям так любит это место. Он дрожит в своем пальто, но наконец может дышать снова, дышать как следует, в первый раз с тех пор, как он побывал в том доме утром.

В глубине души он испытывает облегчение, увидев Викторию, в глубине души он хотел, чтобы она его искала, но какая-то часть его, всё остальное его существо, что там от него осталось, не желает, чтобы она была здесь. Не сегодня, не сейчас, когда он как оголенный провод, как хрупкое стекло, готовое рассыпаться на миллионы осколков. Как же хорошо это чувство ему знакомо…

Дело не в жертвах. Дело не в напоминании о прошлом. Дело не в том, что он влюблен в женщину, заслуживающую лучшего. А может быть, именно в этом, может быть, ему просто хреново дается самообман.

– Уильям? – зовет Виктория за его спиной.

Он не оборачивается. Он хочет, чтобы она ушла. Он хочет, чтобы она подошла ближе, он хочет никогда ее не отпускать.

– Я тебя искала, – говорит она и делает шаг ближе. Он всё не оборачивается.

Если он заговорит, если он откроет рот, он понятия не имеет, что из его рта вылетит, поэтому он молчит и смотрит на небо, на необычайно ясную для Лондона ночь.

Он чувствует ее маленькую ладошку между своих лопаток и прикрывает глаза. Нужно обернуться, нужно дотронуться до нее – нужно, нужно больше, чем воздух. Он не двигается с места, стискивает перила балкона обеими руками и не двигается с места.

Она не заговаривает, она не двигается тоже. Просто стоит рядом, даря утешение и покой, не произнося ни звука, и Уильям думает, что никогда в жизни никому на свете он не был настолько благодарен.

И никогда еще не был так влюблен.

И никогда еще так не боялся.

***

Бог знает, сколько времени они уже стоят вот так на террасе, молча и не двигаясь. Она не убирает руку с его спины, а он очень и очень не сразу разжимает пальцы, стискивающие перила.

И против этого человека ее предостерегали? Человека, который не может сейчас взглянуть на нее, не может произнести ни слова, человека, который выглядит таким потерянным и сломленным?

Когда он наконец оборачивается и смотрит на нее, глаза его сухи. Он по-прежнему бледен, но на губах его легкая улыбка – эту улыбку он бережет для нее одной, она это заметила, и это одна из множества причин, почему она в него влюбилась.

– У тебя губы почти синие… – говорит он хриплым голосом, будто ему трудно говорить, и это наверное так и есть.

Она пожимает плечами и улыбается в ответ. Они все еще стоят близко, ее рука соскользнула по его спине ниже. Она чувствует, как колотится о ребра ее сердце, она заставляет себя отступить, вопреки инстинкту, велящему дотронуться до него, поцеловать его и никогда не отпускать. Сейчас ей нельзя думать о себе. Сейчас – нельзя.

– Чай? – предлагает он. Если бы она не знала его так хорошо, как она его знает, если бы она не ощущала даже сквозь слои одежды, как бешено бьется его собственное сердце под ее ладонью, его небрежный тон ее обманул бы.

Но в его глазах немая мольба.

Сделай одолжение.

– Кофе, – отвечает она. Она дрожит: то ли от холода, то ли этой перемены в ее с Уильямом отношениях.

Закатив глаза, он бормочет:

– Наркоманка.

Они идут к двери, и она подталкивает его плечом:

– Рыбак рыбака, знаешь ли…

С коротким смешком он берет ее за руку. Они оба замерзли, потому что они скверные, скверные полицейские, не сообразившие надеть перчатки, прежде чем устроить проникновенную сцену на свежем воздухе в одну из самых промозглых ночей в году.

Парочка гениев.

Но он улыбается, улыбается искренне. И всё остальное неважно.

***

Это неожиданность для них обоих. Неделя выдалась тяжелая, оба простужены – и их параллельная простуда вызывает хихиканье и понимающие взгляды коллег. Они и близко не подошли к поимке больной твари, убившей трех человек, они хлещут кофе ведрами и слишком мало спят.

Всё происходит в какой-то молниеносный момент. Они выходят из лифта на подземную парковку. Он настаивает на том, чтобы проводить ее до ее машины, хотя она вполне способна о себе позаботиться. Она уступает.

– Отдохни немного. Это приказ, сержант! – говорит он, а ей не хочется домой. Не хочется возвращаться в пустую квартиру с пустым холодильником и неубранной постелью.

И ей кажется, что он тоже не хочет, чтобы она уезжала. В последние несколько дней они были неразлучны. Вопреки тому, что показывают в телесериалах, у копов редко когда всего одно дело в работе. Они работали не покладая рук, вертясь между выездами и бумажной работой. И несмотря на холод, она не жаловалась. Не жаловался и он.

Она не хочет с ним расставаться, вот она правда.

Он открывает для нее дверцу машины и застывает, она делает шаг, и координация у обоих ни к черту, потому что оба смертельно измотаны, и они встают слишком близко и налетают друг на друга. Там, где она поставила машину, почти полная темнота. Виктория запрокидывает голову, и ее губы сами собой, естественно касаются его губ.

Лишь когда мозг нагоняет остальное ее тело, она понимает, что прижата к дверце машины и что целует Уильяма Мельбурна, или это он целует ее – какая, в сущности разница… Слова, слова.

Они целуются.

Конечно, это не первый ее поцелуй, даже с натяжкой не первый, но она будто не целовалась никогда в жизни. Может быть, это оттого, как Уильям держит в ладонях ее лицо, как он дразняще касается губами уголков ее рта, как обводит языком контур ее губ, а может, оттого, как она зарывается пальцами в его волосы, как колотится в груди ее сердце, Господи, да, а он умеет целоваться – он определенно умеет целовать женщину, и Виктория и не помнит, чтобы когда-нибудь так заводилась от простого поцелуя.

Но нет, это не простой поцелуй. Это Уильям целует ее, и она чувствует, как льнет к ее телу его тело, чувствует его тепло, как у них одно дыхание на двоих, как захватывает дух от того, как его щетина покалывает ее кожу: разница в росте не делает поцелуй неловким, каким-то образом они умудряются двигаться так, будто это не первый их поцелуй. И страсть – страсть медленно разгорается, Уильям, кажется, никуда не торопится. Пусть всё вспыхнуло внезапно (да нет, как же внезапно, можно отсчитать месяцы, недели, дни, минуты и секунды), но он целует ее не спеша, и она не спешит тоже: дразня, осторожно, томно. Поцелуй углубляется, и она не в силах сдержать тихий стон, что Уильяма только поощряет.

Так ее никогда не целовали: со страстью, вожделением – и благоговением. Ей нравится касаться его кожи, ей нравится знать, каков он на вкус, нравится, что он тут, в настоящем, с нею.

Потеря контакта почти как пощечина. Она моргает, но кругом полумрак, а он по-прежнему так близко, ей нужно его касаться, нужно чувствовать его, нужно знать, что всё произошло на самом деле. Она хватает его за руку, и он не отпускает ее.

– Мне… – он осекается. Хриплый голос. Виктория готова ударить его, ей-богу, если он сейчас попросит прощения, она его ударит.

– Мне надо вернуться – до завтра? – говорит Уильям.

Он выпускает ее руку и отступает на шаг. Виктория улыбается.

– Ага, ни свет ни заря. Я захвачу кофе.

– И побольше, – улыбается Уильям.

Я люблю тебя, хочет сказать она, но понимает, что слишком рано. Понимает, что Уильям еще должен ей многое рассказать, и она подождет – она может ждать столько, сколько понадобится.

Она садится в машину, он захлопывает дверцу. Она уже завела мотор, но Уильям вдруг окликает ее по имени. Она опускает стекло и Уильям, повергая ее в величайший шок, целует ее снова, уверенно и звонко, и шепчет в ее губы: «Спокойной ночи, Виктория».

«Спокойной ночи, Уильям…» – шепчет она в ответ.

И потом много-много часов еще не может перестать улыбаться.

========== Глава 2 ==========

Четвертая жертва опять женщина, тот же почерк, что с тремя предыдущими. Никто не хочет произносить это вслух, хоть «Дейли Мейл» и пестрит громкими заголовками, однако все знают, что они имеют дело с серийным убийцей. У всех жертв перерезано горло, единственная аномалия – маленький мальчик и то, как обставлено было место преступления: Уильям рассматривал фотографии со второго места дольше, чем он кому-либо признается. И в одно дождливое утро, насмотревшись на них, он говорит Виктории:

– Поехали.

Она сидит в его кабинете, перепроверяет данные: телефонные записи, чеки с кредиток всех жертв. Нужно найти общее звено, они понимают, что серийный убийца (Господи, как же он их ненавидит) поднимает ставки: последняя жертва почти обезглавлена. И дальше будет только хуже.

Родственники Виктории теперь больше, чем просто тени. Вышестоящие чины обеспокоены. Эти преступления должны быть раскрыты.

– Конечно… – говорит она.

И в этот момент он понимает, что она доверяет ему безоговорочно. Умом он это знал и раньше, но теперь чувствует интуитивно, и это отрезвляет как никогда.

– Мне нужно кое-что проверить, – поясняет он.

Она натягивает куртку, и он походя подхватывает с ее стола ее шарф. На них смотрят, кто-то закатывает глаза, а ему плевать.

В лифте она стоит к нему чуть-чуть ближе, чем обычно – единственный признак перемены в их отношениях.

После того поцелуя он держался от нее на расстоянии. В идеальном мире всё прошло бы без сучка без задоринки – и поцелуй был бы только прелюдией.

В реальности всё совсем по-другому.

В идеальном мире тот факт, что она приходится дочерью, племянницей и внучкой очень могущественным людям, людям, которые на деле правят страной, не стал бы для них препятствием. Виктория взрослая, необыкновенная, сильная, умная, выдающаяся женщина и отличный полицейский.

Увы, он давно уже не верит в идеальность мира, в котором живет.

Теперь он думает, что черная машина, ждавшая его неподалеку от здания управления, – не такая уж неожиданность. Он понимал в глубине души, что рано или поздно это произойдет, и то, что произошло это всего через несколько часов после того, как он поцеловал Викторию на подземной площадке, далеко не совпадение.

Разговор с сидевшим в машине мужчиной – дядей Виктории – прошел цивилизованно. Уильям знает, что людям вроде ее дяди нет нужды угрожать и запугивать, даже повышать голос. Они просто делают желаемое реальным.

Мужчина в машине не спросил Уильяма, спит ли Уильям с его племянницей, прекрасно понимая, что к чему. Мужчина в машине даже не спросил его, какой головой он, Уильям, вообще думал, когда целовал его племянницу там, где их могли увидеть коллеги.

– Моя племянница… упряма, – сказал мужчина в машине.

Помнится, Уильям ничего не ответил. Да, это ее дядя, но Уильям ее напарник. Заботиться о ней, оберегать ее – его работа! И смысл его жизни, но об этом дяде Виктории знать не нужно.

– Она хочет идти собственным путем, хочет сама пробиться в жизни, и я ее понимаю, – совершенно искренним голосом произнес мужчина в машине.

– Однако я обеспокоен. Моя племянница романтик в душе. Тут она пошла в мать, – продолжил он.

Уильям думает: как хорошо, что ему всегда отлично удавалось скрывать свои эмоции, имея дело с говнюками. Ему ненавистно то, как этот человек говорит о Виктории, так, будто доброе сердце и свобода выбора – это плохо.

– А она знает о вашей супруге, инспектор Мельбурн? – спросил мужчина в машине.

Да уж, порой реальность как оскалится да как вцепится прямо в задницу.

– Полагаю, мне нет необходимости напоминать вам о том, как важно соблюдать правила, инспектор, и я был бы вам благодарен, если бы вы не оскорбляли мои умственные способности, отрицая…

– Мне прекрасно известны правила, сэр, – ответил он, – но я не уверен, что Виктория оценила бы ваше вмешательство в ее жизнь.

Мужчина улыбнулся. Прошло уже несколько дней, а Уильям всё думает, что с такой же улыбкой этот человек, наверное, посылает людей на страшную смерть во имя всеобщего блага.

– Да, пожалуй, не оценила бы. Но вы не ответили на мой вопрос: Виктории известно о вашей жене? Она знает о вашей семье?

– Что ж вы ей не расскажете? – Уильям едва сдерживается, чтобы не выплюнуть эти слова.

– О, я предлагал, и не раз, но она весьма упорно отвергала мое предложение. – А вот эта улыбка уже настоящая. Он, конечно, говнюк, но Уильям ясно видел, что племянницу он искренне любит и гордится ею.

– Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы она никак не пострадала, инспектор.

– Она способна сама позаботиться о себе, – ответил Уильям.

По правде говоря, вопреки тому, что он сказал там, в этой машине, Уильям всем сердцем разделяет чувства ее дяди. А еще он знает, что Виктория не дала бы спуску им обоим, если бы узнала об их разговоре.

– Отвечая на ваш первый вопрос, – произносит он наконец. – Нет. Она не знает.

– Справедливо было бы, чтобы она узнала, инспектор.

Никаких угроз. Никаких напоминаний о том, что Уильям старше ее по чину, а значит, отношения между ними под запретом. Дяде Виктории не нужно было ему угрожать.

Но он прав: Виктория заслуживает знать правду. Однако для разговора о семье Уильяму нужны силы, которых у него не осталось. Вот он и держит дистанцию, и Виктория, хоть и не испытывает по этому поводу радости, не дергает его.

Они идут к его машине нога в ногу. Она по-прежнему держится ближе, чем приемлемо, а с другой стороны, у каждого из них не существовало личного пространства для другого задолго до того поцелуя. Если верить Эмме, это среди прочего послужило толчком к потоку слухов о них.

– Куда мы едем? – спрашивает она – они уже сидят в машине.

– В квартиру миссис Тейлор. Хочу осмотреть место преступления.

Виктория не напоминает, что она это уже делала – и Уильям искренне надеется, что она не воспринимает его порыв как знак недоверия. Потому что доверяет он ей всецело.

Но ему нужно увидеть место преступления, увидеть эту квартиру собственными глазами.

– Кстати, Виктория, как думаешь, можем мы обойти обычную волокиту и получить доступ к записям с камер наблюдения, если ты поговоришь с дядей?

Они ждут записи с камер уже несколько дней, и Уильям знает, что эта тварь скоро прикончит еще кого-нибудь: убийца повышает ставки. Уильям не желает ждать, пока тот допустит ошибку.

Виктория смотрит на него, и в ее взгляде он видит изумление – она как будто задумывается на секунду, она не может не понимать, что им нужно видеть эти видеозаписи, что нельзя терять время из-за бюрократии. Она вздыхает:

– Я позвоню ему.

Она отнюдь не выглядит довольной, но голос ее звучит легко:

– У нас с ним непростые отношения.

– Даже и не представляю, с чего бы, – говорит Уильям.

Они обмениваются взглядами – она улыбается. Да, им нужно раскрыть эти убийства, да, на фоне маячат его прошлое и ее семья, но в этот миг Уильяму кажется, что вдвоем они могут всё, что они могут быть, кем захотят.

***

Он видел фотографии места преступления, он читал отчеты Виктории и Эммы, но ему нужно еще раз увидеть эту гостиную, осмотреть квартиру собственными глазами.

Виктория выглядит обеспокоенной. Он прекрасно помнит ее реакцию, когда Эмма предложила, чтобы он поговорил со свидетелями. Она подозревает, что с ним что-то произошло, но не знает, что именно, и уважает его право на личные тайны.

Он не силен составлять психологические портреты преступников, он не гений – просто полицейский, который большую часть своей взрослой жизни проработал в Скотланд-Ярде, раскрывая преступления.

Квартиру еще не прибрали: муж миссис Тейлор, который был в отъезде в Берлине, когда убили его жену и сына, живет сейчас у матери и не видел место преступления – если он так и не решится это сделать, Уильям его вполне поймет. Бедняге уже пришлось опознавать тела, а этого более чем достаточно.

Виктория стоит рядом, осматривая комнату, не говоря, как всегда, ни слова – однако ее тревога за него ощутима почти физически.

– Зачем ему нужна была эта постановка? Почему он отклонился от прежней схемы? – размышляет он вслух.

Миссис Тейлор и ее мальчика убили в гостиной, но схватили каждого в их спальнях. Их почему-то приволокли в гостиную и убили уже там. Уильям не имеет понятия почему, поступок убийцы не имеет смысла.

– Миссис Тейлор не похожа на других жертв, – тихо говорит Виктория. – Она была матерью, риск не большой. – Подумав, она добавила: – Что до постановки… возможно, убийца знает ее мужа?

Они уже обсуждали это. Нет, муж миссис Тейлор пианист, и инстинкт подсказывает Уильяму, что муж не имеет к убийце никакого отношения. Тем не менее, Виктория может быть права, возможно, это место преступления отличается от прочих, потому что в этом двойном убийстве явно прослеживается какой-то личный элемент.

Он подходит ближе к дивану и моргает.

Он понимает, что если не расскажет ей прямо сейчас, пока воспоминания прямо на поверхности, он не отважится никогда.

– Я обнаружил их в гостиной – поэтому Эмма и весь гребаный Скотланд-Ярд не хотели, чтобы я видел место преступления, – говорит Уильям. – Вот только Огастас, мой сын, лежал на диване, а Каро на полу. – Он моргает опять. Как живо стоит перед глазами у него эта картина, не размытая, не стертая временем. Он слышит собственный шепот: – Она держала его за руку. Он любил, чтобы кто-то из нас держал его за руку.

Он оборачивается и смотрит на Викторию: они здесь вдвоем, никто их не слышит и не видит, ни коллеги, ни ее семья. Быть может, это хреновый момент для откровений, но слова сами срываются с его губ, а это место уже осквернено ужасными смертями, хуже не сделаешь.

Виктория неподвижна. Она открывает рот, но ничего не говорит, не задает вопросов, и он ей за это благодарен.

– Это я виноват, знаешь? – говорит он. – Забыл мобильник в пальто – надо было проверить, но она так давно не видела Огастаса, и ей как будто уже стало лучше.

Она не знает – она не понимает. Уильям видит это по ее лицу, читает в ее глазах.

– Уильям… – шепчет она его имя и делает шаг. Он видит, как ее рука безвольно падает, не решаясь дотронуться. Он несказанно благодарен ей за этот жест.

– А ты и правда не слушаешь сплетен, да? – спрашивает он с улыбкой, хотя глаза его жгут слезы, которые – он знает – так и не прольются. Он теперь никогда не плачет.

Виктория отвечает не сразу.

– Все говорят о том, что с тобой стало «после», но я обычно отключаюсь через несколько слов.

– Каро, моя жена, была… – Он по-прежнему не способен подобрать подходящих слов для описания покойной жены. – …она была необычной женщиной. Вольный дух. Быть замужем за мной было нелегко. Меня вечно не бывало дома, а приходя домой, я приносил работу с собой.

Ему столько раз говорили, что он не должен винить себя, но это правда: он не меньше Каро виноват в том, что их отношения пошли наперекосяк. Он ее подвел. Он подвел свою семью.

– Огастас был… проблемным ребенком, но мы справились. На него было радостно смотреть, – шепчет он, и улыбка, которую он чувствует на своем лице, режет его щеки зазубренным ножом. Он помнит, как Огастас играл с его значком, гордо повторяя, что его папа полицейский, его папа герой – помнит, как смотрел в доверчивые глаза сына, дивясь его невинности, и чувствовал, что всё, что он делает, он делает не зря – чувствовал, что он работает, чтобы сделать мир лучше для своего ребенка.

– Мы пытались завести второго ребенка, хотя Каро к тому времени уже была нездорова, – продолжает Уильям. «Нездорова» – это сильное преуменьшение. Каро напивалась, чтобы уснуть, спала с кем ей было угодно и когда ей было угодно, а он просто притворялся, что ничего не происходит, потому что Огастасу нужна была мама, потому что ему было не плевать на брачные обеты. Потому что он все еще любил ее.

– Моя дочь, Эмили, прожила ровно семьдесят четыре часа, – скрипит его голос. Он не может сказать Виктории, сколько еще после этого он не выпускал из рук свою девочку. Никому он не может сказать и никому не говорил, каково ему было сообщать о ее смерти Каро и Огастасу.

Он и представить не может, как сказать стоящей рядом с ним девушке о том, как невыносимо, как душераздирающе кричала в больничной палате Каро, как болели его руки, державшие малютку, потому что его тело, не способное принять реальность, отвергало эту самую реальность с физической болью, которую он мог ощутить. Боль не прошла до сих пор. И вряд ли пройдет когда-нибудь.

– Как ты можешь понять, после этого всё полетело к чертям. Каро не могла принять смерть Эмили, наша семья развалилась, – сказал он. Отсюда уже легче, об этом все знают. Всем известна разбавленная версия того, что произошло на самом деле: психическое здоровье его жены разрушалось, приступы сына становились всё хуже и хуже.

Он на мгновение умолкает. Ему не хватает воздуха: одна часть его хочет кричать Виктории: беги, беги от меня как можно дальше, а другая тянется к ней, хочет схватить ее за руку и умолять никогда не оставлять его: он знает, что если Виктории не будет сейчас в его жизни, это его, скорее всего, убьет.

– Что произошло? – спрашивает она. Уильям вздрагивает. Интересно, сколько он уже так стоит, молча осматривая комнату. В голосе ее слышна тревога, она говорит в нос, и он хочет сказать: всё в порядке, правда, но она видит его насквозь, она поймет, что он лжет. Ничего не в порядке.

– Мы разошлись, но… она была матерью Огастаса, и она его навещала. Я думал, ей становится лучше, она казалась более уравновешенной, снова начала рисовать. Наверное, не такой уж я хороший детектив, как я думал.

Он улыбается: Виктория порывается возразить. Она касается его плеча, и он едва удерживается, чтобы не дотронуться до нее.

– Вскрытие показало, что Огастас… умер первым. Его приступы ухудшились, а Каро была слишком накачана ксанаксом. Вероятно, она обнаружила его тело, попыталась позвонить мне, а потом… хрен его знает, что ей взбрело в голову… Что бы там ни было – она покончила с собой. То самое «после», о котором ты слышала, – это после того, как с меня были сняты все подозрения, после того, как я похоронил единственного сына и жену.

Он делает шаг назад.

– Я не перетрахал весь Скотланд-Ярд – на самом деле, до твоего появления я задавался вопросом, есть ли вообще смысл продолжать жить…

Виктория дергается как от удара.

– Как ты можешь такое говорить? – спрашивает она. Да, обижать любимых женщин он по-прежнему мастер: ее голос пропитан неверием и болью. Господи, ей нужно держаться от него подальше.

Уильям избегает ее взгляда.

– С твоим появлением у меня появилась причина хотеть просыпаться по утрам, ты напомнила мне, как улыбаться – так что вот, теперь ты всё знаешь.

Нет, не всё. Он не сказал еще, что влюблен в нее. Не может. Это не справедливо, говорить ей это сейчас, после всего, что он на нее только что вывалил. Слишком тяжел груз его прошлого, и ей нужно это знать – он должен быть с ней честен.

Виктория моргает. Кажется, он никогда не видел слез в ее глазах – но вот они сейчас, и Уильям знает, что это не жалость, это скорбь, она горюет – за него. Он не думал, что его сердце может разбиться еще раз, но сейчас оно разбито. Видеть слезы в ее глазах невыносимо. Ему отчаянно хочется их стереть, но он не способен сдвинуться с места.

Будь они не они, а другие люди, будь они не на месте преступления, где запекшаяся кровь на диване и стуле, и этот запах меди, пропитавший всё вокруг, всё могло быть иначе.

Только вот они – это они, а не другие люди, они те, кто они есть: он потрепан и изломан, а она – она сила, с которой нельзя не считаться, она вернула его к жизни.

Будь они другими людьми, он коснулся бы ее, а она сказала бы что-нибудь, что угодно. Но они не другие люди, они просто Уильям и Виктория.

Она проводит кончиками пальцев по его плечу. На глазах ее слезы, его глаза сухи.

– Пойдем отсюда… – говорит она.

Он кивает.

И в какой-то миг, когда они выходят в коридор рука в руке, ему удается по-настоящему дышать, впервые с того момента, как вошел в свою квартиру и увидел свою семью мертвой – а если так, то что ж, из всего бывают исключения.

***

Три утра. Уильям знает, который час, потому что проверил будильник на прикроватной тумбе. Три утра, и кто-то стучит в его дверь. Сегодня суббота – то есть, уже утро воскресенья, и случилось, наверное, что-то страшное.

Он слишком много выпил накануне. Один слух о нем отчасти правдив: он действительно порой слишком много пьет, но только в свободное время.

В темноте он на что-то налетает и, матерясь, проходит к двери, за которой его ждет самый большой в жизни сюрприз. За порогом стоит Виктория. На ней огромное пальто поверх пижамы, волосы распущены по плечам (приснится же такое под градусом, мелькает в его голове), а на ее лице написано облегчение.