Текст книги "Рядом со мной (ЛП)"

Автор книги: Nina36

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

========== Глава 1 ==========

Первая его мысль: а совершеннолетняя ли она вообще, эта сержант, звезда Скотланд-Ярда, о которой столько разговоров? Ее репутация бежит впереди нее: сотрудничество с Интерполом – поимка банды секс-торговцев, умница, блестящее образование.

За несколько недель, предшествовавших ее официальному переводу, инспектор Уильям Мельбурн много чего слышит о ней, но привычно отмахивается от слухов: если бы слухи, ходившие о нем самом, хоть наполовину были правдой, у него не оставалось бы времени на собственно раскрытие преступлений: он был бы слишком занят, совокупляясь со всеми без разбору женщинами столичной полиции или упиваясь до этиловой комы.

Тем не менее, он не ожидает, что она будет такой.

Молодая – даже юная. Господи, да она же на вид самый настоящий ребенок! Невысокая, худенькая, длинные темно-каштановые волосы, стянутые в пучок, огромные голубые глаза, тонкие черты лица, вся в черном. И он – он, наверное, похож сейчас на идиота, а он ненавидит выглядеть идиотом: неотъемлемая часть его работы, то, что его до сих пор вопреки всему держит в полиции – способность быстро соображать, да еще тот факт, что он, если верить его матери, выбрал не ту профессию: ему следовало податься в политику.

«Я хочу ловить негодяев, а не быть одним из них!» – сказал он ей однажды, кажется, целую вечность назад.

Его, то есть их, шеф, старший инспектор, выглядит так, будто развернувшаяся перед ним сцена его веселит. Он похож на кота, сожравшего канарейку. Уильям его ненавидит.

– Инспектор Мельбурн, познакомьтесь, это сержант Кент, – говорит шеф. Эта фамилия, не то чтобы редкая, тем не менее, имеет серьезный вес в Скотланд-Ярде, в МИ-5, в МИ-6 и выше по инстанции.

Кент? Как старший суперинтендант Кент? Из этих Кентов?

Вежливая улыбка на губах девушки тает, стоит лишь ей понять, что он провел эту связь. Он искренне ей сочувствует: видит Бог, за столько лет он на собственной шкуре испытал, как легко люди строят домыслы о чужой личности и чужой жизни.

Эта девушка – нет, женщина, черт побери! – могла бы пойти по стопам большинства своих родственниц: стать адвокатом, политиком, да или просто наслаждаться богатством и могуществом своей семьи. Но она предпочла быть простым сержантом Скотланд-Ярда, напарником старого неудачника вроде него.

– Рад познакомиться, сержант, – говорит он.

Нежная, мягкая рука, но неожиданно сильное рукопожатие.

– Взаимно, инспектор. – А вот врет она паршиво. И как только умудрилась затесаться в международную банду секс-торговцев…

И она теперь его напарница.

Ну что за херня, ничем хорошим это не кончится!

Во-первых, ему не нужны напарники. Он работает с коллегами, он умеет играть в команде, но работать с напарником – тот еще геморрой!

Во-вторых, она же дитя малое, ну сколько там ей лет? Хм, может быть, слухи о ее проницательности не лишены основания: выходя из кабинета шефа после инструктажа, она небрежно роняет: «К вашему сведению, Мельбурн, мне в следующем месяце исполняется тридцать!»

Он не отвечает, глотая колкий ответ, первое, что приходит ему в голову, вертится на кончике языка: «Рад за тебя, деточка!»

Вторая его мысль и вовсе ни в какие ворота, невесть откуда взявшись: «Слава Богу, не так уж она юна!»

И за что он благодарит Бога? Она его напарница. А он агностик.

– Я за рулем, – говорит она, выхватывая ключи из его рук.

– С чего это?

Она улыбается, искренне улыбается, не той вежливой улыбкой, как тогда, в кабинете шефа: ямочки и искорки в глазах.

– Во-первых, – говорит она, когда они усаживаются в машине, – вы старший сотрудник, и согласно протоколу, вести машину должна я. Во-вторых, я в Лондоне сто лет не была!

У него вырывается невольный смешок. Только человеку, давно не жившему в Лондоне, захочется в этом городе водить.

– Милости прошу, сержант Кент.

– Зовите меня Виктория, пожалуйста! – бросает она и широко улыбается, и поворачивает ключ в замке зажигания.

Охренеть, думает он, пристегиваясь. А вот интересно, она вообще помнит, что в Англии левостороннее движение?

***

Может, Виктория все равно что королевской крови в Скотланд-Ярде и в полиции, может, она и была восходящей звездой Интерпола, но она не имеет ни малейшего понятия о том, как делаются дела на улицах. Впрочем, она быстро учится.

Ровно за двадцать четыре часа Уильям понимает, насколько хорошо умеет работать Виктория и как она ухитрилась провернуть задание под прикрытием.

Он таким обычно не занимается – он не особенно любит работу под прикрытием, даже на время, но порой это необходимо. Долг для него нечто большее, чем просто абстрактное понятие.

– Говорить буду я, – произносит он. Они сидят в машине у сомнительного клуба, где им предстоит встретиться с объектами. Объекты – мелкие рыбешки, всего лишь звенья длинной и толстой цепи, но из–за нового наркотика умирают люди, и Уильям должен положить этому конец.

Она изгибает изящную бровь, как будто раздумывая над его словами, кивает:

– Дайте мне секунду, ладно?

У них не то чтобы много времени, но он по-свински вел себя с ней в кабинете шефа за день до этого, а ведь верит в то, что к людям нужно быть справедливым. Ему подобной привилегии предоставлено не было.

Кивнув в знак согласия, он наблюдает, как она расстегивает пуговицу белой рубашки, снимает заколку с волос, опускающихся длинными волнами вокруг ее лица, рассыпающихся по плечам. Он моргает и вдруг словно оказывается в кадре фильма, когда главный женский персонаж распускает по плечам волосы, неожиданно демонстрируя свою доселе скрытую красоту, спрятанную в мире, где правят мужчины.

На таких сценах он обычно закатывает глаза, но в реальной жизни это выглядит иначе. Сержант Кент красива. Слишком красива.

– Вы все равно похожи на копа, – произносит он ровным голосом.

А я чувствую себя грязным похотливым стариканом, мелькает мысль, которую он незамедлительно и яростно удушает. Не время и не место об этом думать. Работать! Но это чистая правда: она все равно похожа на копа – да, головокружительно сексуального, но все же копа.

На миг вспыхивает ее улыбка, словно он одарил ее самым приятным на свете комплиментом, но когда она заговаривает, в ее голосе нет и следа аристократического акцента. Она расстегивает еще одну пуговицу, и ему остается сказать только: «Сойдет».

***

Она играет роль тупенькой телочки – таких часто недооценивают, такие источают чувственность и уязвимость, и так и манят, как бы говоря: «затрахай меня до бесчувствия». Прежде чем выбраться из машины, она копается в сумочке и вынимает сережки и браслет.

Несмотря на строгий костюм, ее драгоценности и то, как она покачивает бедрами, ступая на высоких каблуках (он заметил туфли раньше и мысленно заметил, что нужно поговорить с ней об этом так, чтобы не прослыть мудаком-сексистом), так и кричат «эскорт».

Получилось. Она не знает, с кем имеет дело – тут она полагается на напарника. Она просто играет свою роль, говорит по большей части он сам. Но она добывает некоторую полезную информацию.

Ну да, ему хочется влепить кулаком русскому, распускающему с ней руки, но он говорит себе, что такое желание вполне нормально: он отвечает за Викторию, он ее напарник. Так и должно быть.

Но верит ли в это он сам?..

***

За спиной ее зовут королевкой или Ее Величеством. Постепенно разносится молва о ее семье, о том, насколько ее семья могущественна. Уильям со своей стороны видит только, что она усердно работает: часто, приезжая на работу утром, он видит ее уже за столом, и уходит она даже еще позже, чем он сам. Она никогда не жалуется на бумажную работу, так же досадует на бюрократические проволочки, как все остальные, и даже если кто-то из их коллег (в широком смысле этого слова) усложняет ей жизнь, она работает в коллективе.

С удивлением он понимает, что ему нравится работать с Викторией: она умна, имеет классное чувство юмора, похожее на его собственное, и доброе сердце. Большую часть рабочего дня они вместе. Она не задается, вроде бы ценит его опыт и знания, и, что ему нравится, не обращает внимания на офисные сплетни. Они напарники, и он и сам не замечает, как начинает дорожить их партнерством – оно заново влюбляет его в работу, в профессию.

Однако далеко не сразу – только несколько месяцев спустя, когда Эмма Портман изображает лицом свое коронное: «Какого хрена, Уилл?» – он понимает, что всё зашло куда дальше, чем он мог предположить. Это происходит, когда он наконец замечает, что они с Викторией на месте преступления пьют кофе из одного стаканчика. И это кажется совершенно естественным – они делают так уже много недель. Вот такая у них привычка. Большое дело.

Большое дело.

Эмма Портман – судмедэксперт. Он всегда рад работать с ней: они знают друг друга чуть ли не всю жизнь, с тех пор, как он еще пацаном изучал юриспруденцию, а она медицину, когда им едва ли могло прийти в голову, что они будут работать в Скотланд-Ярде. Она всегда знает, что ему от нее нужно, у нее почти сверхъестественный талант наскребать ДНК и отпечатки пальцев из воздуха. Она очень, очень хороший специалист.

А друг из Эммы еще лучше – и когда его жизнь превратилась в кошмар, именно она помогала ему собирать осколки, а он делал то же для нее.

– Какого хрена? – шепчет она. Виктория расспрашивает одного из свидетелей, а Уильям с Эммой осматривают тело.

– Пардон? – искренне недоумевает он.

Эмма смотрит на огромный стакан кофе в его руке, тот самый, который передала ему Виктория, отхлебнув из него сама. Переводит взгляд на Уильяма и повторяет: «Какого. Хрена?»

Уильям моргает, глядя на пластиковый стаканчик. Виктория не пользуется помадой, но он никак не может отвести взгляда от места, которого касались ее губы, когда она пила свой – их – кофе.

Он не успевает ничего ответить – да и не знает, что он мог бы сказать – ничего больше не успевает добавить и Эмма, как подходит Виктория. Он будто наблюдает собственное тело и всю эту сцену извне: вот он молча отдает Виктории кофе, вот она отпивает и возвращает стаканчик ему, и они стоят так близко, слишком близко, наверное, вот она закатывает глаза, когда констебль ворчит что-то о том, что их величество снизошли до осмотра тела, вот он сам хмурится на констебля (позднее он напомнит юному мудиле о значении слов «иерархия» и «субординация»), вот он наблюдает за Викторией.

И он понимает, что не может отвести от нее глаз, он смотрит, как она снова отходит к свидетелям, расспрашивает их о жертве. Вот где сказывает ее внушительное образование: она хороша. Даже не так – она великолепна!

– Тебе известно, что ее прозвали миссис Мельбурн? – говорит Эмма, когда Виктория оказывается вне пределов слышимости.

Он давно научился отключаться от сплетен, научился по необходимости – иначе ему было не пережить того кошмара, в который превратилась его личная жизнь. Но это – это другое.

– Нет! – отвечает он неожиданно резким и высоким голосом, так что Виктория вскидывает на него недоумевающие глаза с другого конца комнаты.

– Просто к сведению, – пожимает плечами Эмма.

– Может быть, займемся убийством? – огрызается он. Виктория продолжает смотреть на него. Он уже замечал такие ее взгляды, он уже привык к ним. Но тут, в этой тесной комнате, с мертвым телом на тротуаре, с половиной Скотланд-Ярда вокруг, это воспринимается иначе.

– Разумеется, инспектор, – соглашается Эмма, но в голосе ее явственно слышится: «Мы еще вернемся к этому разговору, и кстати – пошел нахер!»

***

Слова Эммы будто открывают какую-то плотину. Ему кажется теперь, что все только и говорят, что о нем и о Виктории. Ее действительно зовут миссис Мельбурн, а его – принцем-консортом.

Он много лет был объектом сплетен и слухов, но всегда игнорировал бесполезную ерунду, никогда не переживал – как минимум, нарастил такую толстую кожу, что слова не способны больше задевать его. И всё же он не может перестать думать о том, что слышал урывками – всё вранье, конечно, вранье, и совершенно несправедливо по отношению к Виктории, которая никогда даже мельком не упоминает свою семью и трудится как пчелка, стараясь доказать свою профессиональную пригодность.

Виктория замечает, что он не в духе. Конечно, замечает. Она ведь профессиональный следователь, а они столько времени проводят вместе. Они сидят в его кабинете, изучая свидетельские показания, и она вдруг спрашивает:

– Что-то случилось, Уильям?

Он читает одну и ту же страницу, кажется, уже несколько часов, и хоть убей не вспомнит ни слова из прочитанного.

– Да нет, всё нормально. А что?

Она выгибает бровь. Он замечает, что несколько выбившихся из прически локонов падают на ее лицо, что ее голубая блузка измята, ее пиджак аккуратно сложен на стуле, его стол усеян докладами и пустыми стаканчиками из-под кофе. Они работают уже много часов подряд, и у нее слева от подбородка размазано какое-то пятно, вроде черного порошка, и Уильяму достает мужества самому себе признаться, что ему хочется ее поцеловать. Прямо сейчас, прямо здесь, в его кабинете.

Поразительно – он ведь до сегодняшнего утра и не подозревал, что его влечет к Виктории. Это, помимо всего, крайне неуместно: они напарники, но он выше ее по должности, он технически ее начальник.

– С Эммой всё в порядке? – спрашивает она нерешительно. За всё время, что они работают вместе, она ни разу не задавала ему личных вопросов.

– Всё нормально. – Кажется, один из них что-то не так понял. Эх, не побиться ли головой о стол – так, из принципа…

– Здорово. Я за тебя рада – она вроде бы хороший человек.

Надо бы сказать ей, что Эмма просто подруга, надо. Но он только мычит:

– У тебя на лице клякса.

Она трет пятно салфеткой, но чуточка всё равно остается, и, снова наблюдая будто со стороны – будто смотришь, как летят навстречу столкновению два поезда, и ничего не можешь поделать, только смотреть – он тянется к ней и стирает пятнышко большим пальцем.

Они встречаются глазами. Он профессионал, он вроде бы хороший детектив, что могут подтвердить его рекомендации и показатели раскрываемости преступлений – но сейчас он чувствует себя полным идиотом.

Да, он совершеннейший идиот.

Еще он по уши влюблен в свою напарницу и, по всей видимости, заметил это позже всех на свете.

Нет. Нет, не так – Виктория еще не заметила. И не должна заметить. Никогда.

***

Он почти готов пересмотреть свои агностические взгляды, потому что только по какому-то божественному вмешательству никто не видел, как он нежно стирает пятно с лица Виктории. Дверь в его кабинет открыта, и к нему постоянно кто-нибудь да забегает, так что это маленькое чудо.

Виктория потрясенно таращится на него своими громадными голубыми глазами и запинаясь бормочет, что она куда-то опаздывает. Схватив пиджак и записную книжку, она пулей вылетает из кабинета.

Дверью при этом она не хлопает, но у Уильяма всё равно грохот стоит в ушах.

Вот пиздец.

***

– Черт! – бум – Черт! – бум – Черт! Ай! – Виктория массирует лоб. Едва она оказалась в безопасности в собственной машине, ее посетила отличная идея побиться головой о руль.

Ну, не такая уж отличная, как выяснилось.

Она поворачивает ключ в замке зажигания и – несмотря на непонятное настроение и начинающуюся головную боль (не глупо ли было думать, что она может решить что-либо, поколотившись башкой о руль?) – невольно улыбается, думая о том, что говорил Уильям о ее машине, и о том, что она и правда соскучилась по вождению в Лондоне.

Но улыбка ее быстро вянет – Господи, ну что же ты натворила?

Оборотная сторона того, что большинство членов ее семьи заняты в политике, полиции и секретных службах, – все они в тот или иной момент решают, что она нуждается в их советах и предостережениях. В последнее время все предостерегают ее по поводу Уильяма.

Мать, чьими величайшими жизненными достижениями были два ее брака, сначала с отцом Виктории, затем с отчимом Виктории, предупредила ее первой.

– Будь осторожна, Дрина, он известный соблазнитель.

Виктории ненавистно, что при этом мать назвала ее глупым детским прозвищем.

Соблазнитель. Уильям – соблазнитель. Уильям. Мой Уильям.

Да они же не знают его.

Она не может сейчас биться головой, она же ведет машину, но пальцы ее непроизвольно крепче стискивают изгибы руля. Мой Уильям? Да ладно?

Она никогда не обращала внимания на сплетни и слухи, но сейчас она признает, что до встречи с Уильямом Мельбурном она была настороже. Теперь об их первой встрече она помнит только то, как забавно он выглядел, смотря на нее с этим удивленным выражением лица. Его удивление уже было большим прогрессом – обычно люди переставали принимать ее всерьез, как только слышали ее фамилию.

С Уильямом – ничего подобного: он быстро оправился от первого шока и с тех пор доверяет ей как профессионалу и как напарнику.

Напарники заботятся друг о друге – и они заботились друг о друге с самого первого дня: она доверилась ему под прикрытием, и он ее не разочаровал.

Напарники проводят много времени вместе – такая работа, это естественно. И они проводят вместе большую часть времени: он показал ей, что к чему, что значит быть копом в Лондоне. Он честный, порядочный, умный и самый терпимый человек из всех, кого она встречала. Он умеет сочувствовать, он остался человечным, хотя прослужил в полиции большую часть своей взрослой жизни.

Он уважает ее – не из-за ее семейных связей, не потому что должен, а потому что ценит ее как коллегу.

Между напарниками возникает прочная связь – при том количестве времени, что они проводят вместе, это естественно.

– И тут я бац! и всё испортила! – громко восклицает она в пустом автомобиле.

В Уильяме живет какая-то неизбывная печаль – одиночество, которое она заметила еще в самом начале их совместной работы. Он никогда не рассказывал ничего о себе, и она уважала его личное пространство: право слово, это меньшее, что она может сделать.

Он никогда не спрашивал, с чего ей вообще пришло в голову стать копом, когда она могла просто тратить семейные деньги или анализировать данные для разведки, чего от нее и ожидали, учитывая ее происхождение и образование.

Она заметила, что в его кабинете нет личных вещей, но от вопросов удерживалась и принципиально отгораживалась от всех касающихся его сплетен, и дяде сказала, что нет, она не станет читать личное дело своего напарника, да, серьезно, если дяде вздумается прислать ей эти документы, она всё сожжет к чертовой матери, и нет, он к ней не подкатывал.

Впервые в жизни она чувствовала себя комфортно. Работая с Уильямом, она чувствовала, что может быть той, кем ей хочется быть, чувствовала себя свободной – вот к этой свободе она так стремилась, что подалась работать на Интерпол в самой заднице Европы, подальше от семьи. Сейчас она терпит жизнь в Лондоне, так близко к ним, потому, что чувствует себя тут на месте, чувствует себя дома, и всё это – заслуга Уильяма.

Напарникам не полагается испытывать друг к другу романтические чувства. Абсолютно запрещается. Это против правил, против элементарного здравого смысла.

Она не слепа. Она явственно помнит, как взглянула на него в первый раз, в кабинете шефа, и подумала, что эти скулы и эти зеленые глаза с длинными темными ресницами необходимо объявить вне закона – а ведь он еще не успел даже заговорить или сдвинуться с места.

Она помнит, как изображала девочку по вызову во время их кратковременной работы под прикрытием в самый первый день, помнит, каково это было – идти рядом с ним, его ладонь на ее пояснице, помнит собственнический огонек, вспыхнувший в его глазах, когда один из объектов решил, что имеет полное право потискать ее за грудь, и как в глубине души ей понравилось это выражение лица. Уильям лишь вздернул бровь, когда через несколько часов она якобы случайно заехала русскому коленкой прямо в пах.

Границы, они необходимы. Правила, они не просто так. И Виктория верит в долг. Ее семья много поколений служит олицетворением короны и отечества – а она взяла да и влюбилась в своего напарника.

Час поздний, движение не очень оживленное. Виктория паркуется перед дверью своей квартиры и сидит некоторое время, не двигаясь. Она влюблена в Уильяма.

О них судачили с самых первых дней, она это знает. Когда ей стало известно о некоторых подобных сплетнях, первой ее мыслью было: лишь бы Уильям не узнал. Он презирает сплетни не меньше, чем она сама, это отчасти из-за сплетен он потому так скрытен в отношении своей личной жизни. И некоторые слухи о нем настолько гнусны, что только призвав на в подмогу всю свою дисциплинированность, ей удается не ринуться его защищать – это в итоге лишь навредит ему. Последнее, что нужно Уильяму Мельбурну, – это чтобы «Ее Величество» поспешили ему на помощь.

У него репутация соблазнителя, но с ней он всегда профессионален до кончиков ногтей, ни разу не приставал к ней – да и вообще ни к одной встречавшейся им женщине. Он джентльмен, и джентльмен обаятельный, когда они одни, но границы никто не отменял. К тому же, не похоже, что он ею интересуется.

Половина Скотланд-Ярда думает, что они спят друг с другом, и никто понятия не имеет, что она в него влюблена и до сего момента этого даже не осознавала. Половина Скотланд-Ярда думает, что они занимаются жарким страстным сексом при любом удобном случае – но никто, очевидно, не слышал и не видел, как Уильям разговаривает с Эммой Портман.

Никто, видимо, не заметил близость между Уильямом и Эммой, не заметил, как возмущен он был, лишь услышав одну из прозвищ Виктории: «миссис Мельбурн».

Никто не видел, какой ужас стоял в его глазах, когда он, стерев пятно с ее лица и взглянув на нее, наверняка понял, что она вот-вот поцелует его, прямо там, в его кабинете, послав к чертям собачьим протокол, долг и правила.

Спрятав лицо в ладонях, она издает сдавленный вопль. Я не могу его потерять.

А еще он, наверное, встречается с доктором Портман.

Ей так нравится работать с ним – благодаря ему она стала лучше как профессионал, ей нравится эта товарищеская непринужденность между ними, нравится, как летит время, когда они вместе, как они заботятся друг о друге, как их методы работы, такие разные, дополняют друг друга.

Ей нравится, что сидя в пробке, они могут болтать обо всем на свете – о ТВ, о книжках, которые они читали или хотели бы прочесть, а однажды, она никогда не забудет, это было через несколько недель после начала их партнерства, из рядом стоявшей машины донесся обрывок Space Oddity Дэвида Боуи, и у обоих поползли мурашки.

Она не может его потерять. Просто не может.

***

С Эмминым диваном у него давние отношения. На этом чудовище он спал чаще, чем хотелось бы. Диван удобный, диван хорошо знакомый, и это именно то, что сейчас ему нужно. К тому же, он медленно, но верно пьянеет и знает, что Эмма терпеливо ждет, чтобы он либо заговорил, либо вырубился.

Сам он предпочел бы отключиться, честно говоря, но Эмма ведь всё равно в конечном счете всё из него вытянет. Ей надо было стать детективом, допрос она умеет вести не хуже матерых следователей. Решив не оттягивать неизбежное, Уильям мужественно произносит:

– Мне пиздец.

Она издает непонятный звук, держа в руках свою бутылку пива – первую и единственную за вечер. Он-то уже потерял счет, сколько бутылок влил в себя с тех пор, как ввалился в квартиру Эммы вскоре после ухода Виктории.

– Не, правда.

– Эх, Уильям… – Эмма качает головой.

Сколько всего в этих двух простых словах: дружба длиною в жизнь. Она видела, как разваливается на куски его жизнь, как он теряет надежду, становится язвительным и циничным. Она помогала ему организовать похороны – двое похорон, когда он только и хотел, что просто не существовать, она несколько недель кряду укладывала его на своем диване, потому что мысль о том, чтобы вернуться в свою квартиру, казалась ему непостижимой. Она помогала ему собрать вещи и продать эту квартиру, она была рядом, когда он едва мог функционировать.

Она говорила ему, что нужно жить дальше, а он не отваживался ответить: «Жить дальше? Как? Какой в этом смысл?»

Она сказала ему однажды, что ей жаль, что его репутация соблазнителя не имеет под собой основания – будь слухи правдой, это означало бы, что он вернулся к жизни.

Он не сказал ей тогда, что он мог бы перетрахать весь Лондон и это ничегошеньки бы не изменило.

– Что случилось? – спрашивает она.

– А то ты не знаешь!

Эмма фыркает.

– А вот не знаю!

Он, кажется, и правда пьян в хлам, раз не может понять, врет она или нет. А, какая разница.

– Не имеет ли это отношения к твоей напарнице? – спрашивает она.

Отхлебнув пива, он кивает.

– Знаешь что? Разговор пошел бы гораздо быстрее, если бы ты собственно заговорил! – не выдерживает Эмма. Но они знают оба, что он не может.

– Это из-за того, что я тебе сказала?

Уильям мотает головой.

– Нет. Да.

Ну здорово. Односложные слова. Возможно, он умудрится даже сложить целое законченное предложение, прежде чем отключится в интоксикации!

– Ох ты боже мой… – Эмма обычно матерится почище матроса. Это профдеформация. Деловитый стиль, выработанный за годы работы. К истинной своей личности она возвращается только в моменты искреннего потрясения.

– Эмма… – в его голосе явственно слышится предупреждение.

– Да ты в нее влюбился! – восклицает Эмма, восклицает удивленно и – и это поражает его до глубины души – радостно.

Он со вздохом прикрывает глаза.

– Я же говорю – пиздец мне.

– Да ладно тебе, – к Эмме наконец возвращается дар речи.

Он открывает один глаз и смотрит на нее, а она искреннее недоумевает.

– Я серьезно.

– Ага-ага: прогоревав несколько лет, ты наконец – наконец-то! – влюбляешься в красивую умную женщину, которая тебя явно боготворит, и ты считаешь, что тебе пиздец?

– Она моя напарница. Это против правил, и правила придуманы не просто так, тебе ведь это известно. Я старше, у меня в жизни полный сумбур и… чего-чего? Что ты сказала? – Уильям привстает с дивана, не сводя с нее глаз.

Эмма неожиданно нарушает сгустившуюся тишину, с размаху врезав ему по голове диванной подушкой.

– Какого хрена? – возмущается он.

– Ты ослеп, что ли? – восклицает Эмма с искренним изумлением и раздражением в голосе.

Одна из лучших судмедэкспертов Скотланд-Ярда только что стукнула его оранжевой диванной подушкой, и Уильям слишком пьян, чтобы не находить это забавным. Забавным и чуточку жалким.

– Уильям, я же видела, как она на тебя смотрит. Да все видели! Девочка на тебя не надышится!

– Какая она тебе девочка – ей уже тридцать, – автоматически поправляет он и невольно стонет от сурового взгляда Эммы.

– Да не влюблена она в меня! – Уильям трясет головой. – Мы напарники, она молодая, смышленая и может заполучить кого захочет…

– Угу… Вроде этого Альберта, как его там?

Он мгновенно трезвеет.

– Именно, именно такого, как он.

Альберт молодой, красивый аристократ, у него впереди блестящая адвокатская карьера. А еще он оказывает бесплатные юридические услуги жертвам насилия. Уильям предпочел бы до скончания веков больше не видеть, как Альберт флиртует с Викторией.

Эмма допивает свое пиво.

– Так что случилось, Уилл?

Немного жидкой отваги. Права, наверное, была Каро, говоря, что заставить его говорить сложнее, чем зубы клещами вытягивать: рассказав Эмме о том, что произошло в его кабинете, он чувствует себя выжатым как лимон. И старым. И что ему пиздец.

– И она просто убежала?

– Ага.

Уильям поверить не может, что он говорит обо всем этом вслух, не может поверить, что это происходит на самом деле.

– А тебе не приходило в голову, что, может быть, ты ее вовсе не отпугнул? – терпеливо спрашивает Эмма.

– Ты бы ее видела… Она выглядела напуганной до смерти.

– Совсем как ты. И тем не менее, вот он ты, развалился на моем диване, весь такой влюбленный в свою напарницу.

– Я… – начинает он и не может продолжить.

Конечно, он мог бы соврать. Сказать Эмме, что он совершенно не влюблен в Викторию, что его мир не повернулся вокруг своей оси, что он совсем не напуган до смерти. Эмма тогда стукнула бы его подушкой опять или разбудила бы его в шесть утра, врубив на полную мощь Sex Pistols, и наказала бы его кофе без кофеина.

Но он так устал. У него нет сил отрицать, нет энергии заниматься самообманом или что там еще позволяло ему выживать до сих пор.

– Я – да, но Эмма, она-то заслуживает лучшего. – Ему больно говорить.

Эмма знает о нем всё – даже то, чего он никогда не произносил вслух, то, о чем он едва осмеливается подумать, не то что высказать.

– Позволь ей решать самой, Уильям, – говорит она. Он вздрагивает – она обнимает его одной рукой за плечи и тихо добавляет: – И постарайся простить себя.

Он закрывает глаза и с невольной улыбкой замечает:

– Кстати, по-моему, она думает, что мы с тобой вместе…

Она усмехается, такой знакомой усмешкой, это его успокаивает.

– А она и правда не слушает сплетен, да?

Уильям улыбается, и на миг в его сердце вспыхивает надежда, потому что Эмма говорит:

– Она тебе идеально подходит…

И он засыпает, и слова Эммы эхом отдаются в его сердце, и ему так хочется верить, что это правда.

***

Теперь им обоим неловко. Уильям ходит вокруг нее на цыпочках, а она остро чувствует, как на них смотрят на следующий день, впрочем, возможно, это просто паранойя. У них на руках до сих пор не раскрытое дело, чудовищное убийство, настолько отвратительное, что ей звонит дядя, спросить, в порядке ли она, не передумала ли она переводиться, не желает ли она закончить обучение и поступить в МИ-5.

К полудню у нее три пропущенных звонка, четыре удаленных сообщения, и даже Уильям замечает: он перестает ходить на цыпочках и спрашивает, что случилось. У него усталый вид, на нем вчерашняя одежда и пахнет он… иначе. Не так, как обычно, не мылом и дезодорантом (это сочетание ароматов у нее втайне ассоциируется с ним: запах чистой кожи и цитрусовых), сегодняшний его запах более… женский.

– Дядя, – объясняет она.

Они сидят вдвоем в его кабинете, и она больше не чувствует неловкости – она (ревнует) в ярости.

– А-а, – только и говорит Уильям.

– И что это значит? – огрызается она.

Надо же ей быть таким хорошим полицейским, такой внимательной к деталям, такой чуткой, надо же ее мозгу никогда, никогда не отключаться. Она узнала запах. Тальк и какие-то специи – она помнит, как ей понравился этот запах, когда она стояла рядом с доктором Портман.

Уильям удивленно моргает.

– Я всего лишь…

– Мой дядя хочет, чтобы я завершила обучение для работы в МИ-5, – цедит Виктория сквозь зубы.

Уильям не глядит на нее, он смотрит на фотографии на своем столе: жестоко убитая молодая женщина, убийцу которой им нужно поймать, прежде чем он найдет очередную жертву, ведь это только вопрос времени.

– Может быть, тебе стоило бы прислушаться… – в конце концов произносит Уильям.

Все думают, что ее происхождение и воспитание открывают перед ней все двери. Но никто не знает, что это в основном означает жесткую дисциплину и высокие стандарты, это значит никогда, никогда не выказывать слабость. Это нечто глубоко укоренившееся в ней, как долг и любовь к родине.