Текст книги "Незащищенный (ЛП)"

Автор книги: Nikoshinigami

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

========== Глава 1 ==========

ГЛАВА 1

Мэри умерла спустя три недели после того, как Анне-Ли научилась ходить. Несмотря на эту серьезную веху, девочку зачастую продолжали носить на руках. Оставленная без присмотра, та быстро убегала, проскальзывая между ногами стоящих, обнимая колени, запинаясь и падая на ботинки и сумочки. Она редко плакала, чаще сердилась, готовая снова бегать – и падать, в своем темно-красном платье с белыми кружевами и оборочками. Она понятия не имела, почему дом был полон людьми или почему ее мать всю неделю отсутствовала. Кажется, всё, что ей было известно, это то, что она привлекала большое внимание. И ей это нравилось. Для нее это было лишь вечеринкой, и для Джона было большим облегчением, что никому не хватило совести наставлять ребенка, как вести себя на похоронах ее матери. Большинство людей, казалось, достаточно жалели ее, чтоб счесть трогательной ее игривость. Бедная малышка, ведь ей предстояло расти без матери, да она и не будет помнить ее. Анне-Ли с удовольствием бегала, и скорбящие наслаждались своими предположениями. Джона это совсем не заботило, ведь они всё равно уйдут к концу дня. Его вообще ничто не заботило.

Это было постоянным раздражением его матери – что он даже не дал себе труда притворяться. Требовалось слишком много энергии, чтобы выглядеть грустным. Чересчур утомительным было симулировать горе. На самом деле, ему бы хотелось горя, душевных страданий. Но его вместо этого поглотила апатия, которая отравляла его, – безразличие и бесчувствие. Он удостоверился, что об Анне-Ли позаботятся, его защитные инстинкты не заглушались эмоциональной отрешенностью, но если бы кто-то сейчас спросил его, любит ли он свою девочку, он не был уверен, что у него бы достало сил, чтоб солгать и ответить «да».

Сам прием был тихим, на нем было больше друзей, чем членов семьи. Мать Джона позаботилась обо всём, хотя Джон вовсе не был уверен, что Мэри – теперь будучи мертвой, лежащей в гробу, чтобы вскоре быть отправленной в печь и стать пеплом, – хотела бы именно этого, и что всё это было хоть в малейшей степени важно. Все эти белые лилии в вазе и черные ленты на ножках стола, холодная ветчина и другие закуски, лежащие на подносах. Всё со вкусом и в рамках традиций. Конечно, это не было вечеринкой, чтобы праздновать ее жизнь, но, казалось, что большинство гостей, так или иначе, не стремились бы праздновать. Небольшие группы, собирались вместе, оплакивая потерю, некоторые мрачно беседовали, в то время как Джон, большей частью, оставался один – сидел на стуле и просто ждал, когда скажут, куда идти и что делать. Это была обязанность, которую его мать была слишком счастлива взять на себя.

Джон почти был уверен, что она же была причиной того, что Шерлок не остался надолго. Не то, чтобы это имело значение. Он вспомнил, что тот пришел, не сказав ни слова, только сжав плечо Джона, чтоб передать свои чувства. Они никогда не нуждались в словах. В какой-то момент Анне-Ли стала хныкать, и не от падения, но потому, что ей надо было сменить памперс, чем Шерлок и собирался заняться, сопровождаемый миссис Уотсон, что шла по пятам. Вероятно, последовал разговор. Шерлок выглядел столь же холодным и безразличным, каким Джон себя чувствовал, когда возвратился в пальто и поцеловал Джона в щеку. Больше Джон не видел его, и никто другой, казалось, не видел, да их вовсе и не заботило, был тот там или нет.

А потом оказалось вдруг, что прошел уже целый месяц, даже больше, если верить календарю. Джон действительно мало что помнил из этого времени. Он всё так же сидел на своем месте, его кормили запеканками и пирогами доброжелателей, поэтому всё было вкуса шпината и сыра. Он был всё еще оцепенелым. Его мать готовила и убирала и заботилась об Анне-Ли, в то время как Джон просто тупо сидел, безразличный к тому, что было по телевизору, или на любой из книжных страниц. Усталость была одной из немногих вещей, которые он ощущал, – вина и усталость. Он часто чувствовал их обе одновременно, особенно глядя, как играет его дочь. Он не думал, что можно перестать любить собственного ребенка, но каждый день ощущал недостаток эмоций, несмотря на ее объятия, поцелуи или даже когда держал ее на руках. Пустота поглощала его, отнимая всякую радость. И мать так на него смотрела, что, Джон был уверен, та могла бы сказать, что он больше не заботился о своей жизни.

«Анне-Ли повезло, ведь ты всё еще с нею», – повторяла она каждый день, словно мантру. Она волновалась, что он хочет убить себя. Эта мысль проявлялась слезами возле плиты и хмурыми взглядами из зеркал. Джон ничего на это не отвечал. Большую часть времени его тоже тревожило наличие в доме оружия.

Слишком много времени миновало, и Джон так и не находил ничего утешительного. Это было уже последней неделей его отпуска в клинике, представленного после понесенной им тяжелой утраты. Пора было подняться и возвращаться к жизни, словно всё будет хорошо. Но было не так. Не могло быть так. Мэри умерла, унеся всю радость из жизни Джона. Были дни, когда он ненавидел ее. Ведь она не просто ушла, она всё забрала с собой, оставив ему лишь холодную мучительную опустошенность глубиной адской бездны.

Дом был слишком большим. Слишком много мебели. И что, спрашивается, делать с ее одеждой, косметикой, драгоценностями? Что из этого следует сохранить, что отправить в огонь? Он чувствовал, что делал всё это прежде, ощущая, что пустота, усталость и бесполезность разрушают его и лишают воли. И на сей раз спасения не было. Ожидания, возлагавшиеся на него, четко наметили его путь еще до того, как сделан был первый шаг, и пути назад не было. Он не хотел. Было что-то, по сути своей чрезвычайно неправильное, в том, чтобы просыпаться, идти на работу, возвращаться домой к своей матери и, увидев вечером Анне-Ли, вновь ложиться спать, и так изо дня в день.

Это не было тем, как он должен был жить. Что случилось с его старой жизнью? Ему нравилась та, а не эта.

Миссис Уотсон поставила чашку горячего чая на стол рядом с ним. Прошел еще один день? Все они выглядели одинаково.

– Почту принесли, дорогой, – сказала она, положив рядом с ним небольшую стопку открыток и писем. – Есть одно от твоего поверенного.

Вот только этого он и хотел. Джон смотрел на тонкие прямоугольнички и квадратные карточки. Он должен еще что-нибудь подписать? Прочитать еще документы, в которых юридическое крючкотворство на законном на то основании росчерком пера провожает душу? У него уже было слишком много таких документов. Это всё могло подождать. Весь проклятый мир мог подождать, хотя тот, казалось, продолжал себе идти дальше, несмотря ни на что.

Под стопкой белых бумаг было что-то цветное – маленький намек цвета под стеком бумажно-белого. Джон, порывшись, решил взглянуть, ожидая, что это какая-нибудь реклама, но вместо этого увидел открытку, затерявшуюся среди бессмысленных соболезнований и новостей. Никто в наше время не слал открыток и, конечно, не с британского побережья уроженцу Британии. Это была симпатичная карточка, вполне типовая, не представляющая никакого интереса сверх того, что можно испытывать к пейзажу с высокими прибрежными скалами, синей водой и мысом, поросшим травой и полевыми цветами. Тем не менее, была в этом некая ностальгия. На обратной стороне был адрес, но никакого имени, а дом назывался Фэйр-хилл-коттедж, где-то в Брайтоне. Краткое сообщение написано было небрежным почерком:

«Приходи немедленно, если удобно.

Если неудобно, приходи всё равно».

Джон не мог сдержать улыбки, появившейся на его лице, при виде того, что было ему настолько знакомо, и что всегда нелегко было игнорировать.

Миссис Уотсон тихонько всхлипнула, заставив его нервно вздрогнуть.

– О, Джон… Это, кажется, в первый раз, как я вижу, что ты улыбаешься, за все эти недели, – сказала она, искривив побелевшие губы в напряженной улыбке.

Он прочистил горло, внезапно почувствовав сухость во рту, и радуясь, что у него есть чай. Он пил долго, наслаждаясь тем, что тот был настолько горячим, что, почти обжигая, согревал изнутри. Улыбка не исчезала. Он чувствовал, что всё тело горит, пламенеет, словно факел во тьме. И, собравшись с мыслями, молча кивнул, прежде чем подняться с заскрипевшего стула.

– Я должен уехать.

Она этого не ожидала. Миссис Уотсон положила руки на кухонную стойку, в замешательстве и беспокойстве.

– Уехать? Куда?

– В Брайтон.

Он на миг показал ей открытку и направился к лестнице в свою комнату наверху. Мать через мгновение поспешила за ним.

– В Брайтон? Для чего тебе ехать туда?

– Присмотришь за Анне-Ли для меня?

– Джон! – Миссис Уотсон схватила его за руку; ее руки, вцепившиеся в него, немного дрожали. Он взглянул сначала на ее старческие ладони на своем рукаве, а затем – в ее испуганные глаза. Слишком много, слишком скоро. Первое мерцание жизни, похожее на искру перед концом. – Ты не в себе, дорогой, – сказала она почти шепотом, хоть никто не мог их услышать. – Думаю, ты должен остаться здесь, с семьей и друзьями.

Джон покачал головой, слегка сжал ее пальцы и попытался их отцепить.

– Нет. Нет, я не могу остаться. И я не могу взять ее с собой, так что если бы ты могла присмотреть за ней какое-то время, это было бы здорово.

Миссис Уотсон подозрительно на него посмотрела, прежде чем отпустить, наконец, схватив вместо этого ту открытку, что была всё еще у него в руке, и, отступила, чтоб прочитать. Он пошел за ней, но сделал не более трех шагов, прежде чем оставить это и уйти в свою комнату, собрать вещи в дорогу, пока она пыталась разобраться во всём этом. Всего неделя. Если бы у него была просто неделя, то, может быть… Что-нибудь. Абсолютно всё было возможно. Всего за одну неделю.

– Джон Хэмиш Уотсон.

Более сорока лет, и это всё еще вызывает в нем трепет. Джон выпрямился; чемодан его был на кровати, а ящики комода – выдвинуты, потому что он бросился складывать вещи. Его мать стояла в дверном проеме, фактически загораживая проход, весьма требовательно и решительно.

– Что это ты затеял? Ты хоть соображаешь, что делаешь? Что это ты надумал? – спросила она, складывая на груди руки.

– Не знаю.

– Что значит «не знаю»?

– Я не знаю, – повторил он, нисколько не удивленный отсутствием понимания, потому что и сам не совсем понимал. – Я просто… мне нужно поехать.

– Потому что кто-то написал тебе это в открытке?

– Более или менее.

– Джон! – теперь она уже повышала голос и в тревоге сдвинула брови.

Джон бросил несколько пар брюк в темно-зеленый чемодан, положил туда вешалки и еще кое-что.

– Объяснить я этого не могу, понимаешь? – сказал он, затем попытался. – Ты сама сказала, что я улыбнулся в первый раз за долгое время. Я должен сделать это.

– Ты не можешь просто сбежать, когда тебе хочется, Джон. У тебя есть дочь, ты несешь за нее ответственность! Или ты собираешься быть таким отцом, что просто делает то, что ему вздумается, и когда захочет, бросая ребенка, занятый лишь собой?

Это уязвило его, хотя он не позволил этому проявиться, отвечая лишь трепетаньем ресниц. Он все-таки был мужчиной. И солдатом. Он был доктором. И знал всё об ответственности, долге и обязательствах. Он ни разу не отступил под огнем, если требовалось спасать раненых. Он никогда не изменял Мэри. Если кто-то мог полагать, что он оставит их дочь, даже если не испытывал больше привязанности, они просто не знали его. Но мать – знала. И говорила исключительно от отчаяния и беспокойства, за которые ее следовало простить.

– Ты знаешь, что на такое я не способен. Я прошу тебя просто позаботиться о ней за меня. Только в этот раз, не всегда, – заверил он, медленно расправляя свой джемпер, прежде чем уложить в чемодан к остальным вещам.

Она всхлипнула, сглатывая непролитые слезы.

– А твоя работа? – спросила она.

– Я вернусь на работу.

Но всего этого недостаточно было, чтоб убедить ее.

– Джон, ты не в себе, – начала она снова, с тревогой сжимая руки и всё еще стоя в дверях, словно это было скорее суждением, а не спором. – Что там, в этом Брайтоне, почему ты не говоришь мне, куда едешь?

– Я хочу повидаться с Шерлоком, – сказал он, добавляя еще один джемпер и клетчатую рубашку к беспорядочной стопке, которую он упаковывал.

– Снова он? – нахмурилась миссис Уотсон. – Джон, это смешно. Позвони ему и скажи, чтобы он приезжал сюда, если хочет увидеть тебя. Какой человек вызывает к себе убитого горем вдовца?

– Такой, как Шерлок, – ответил он, что лишь усиливало ее тревогу и замешательство.

Он захлопнул крышку чемодана и закрыл застежку-«молнию» по бокам. Возможно, он забыл что-нибудь из вещей, но на самом деле это не имело значения. Он отправится первым же поездом, какой сможет поймать. Так быстро, как сможет. Не было ничего такого, без чего бы он неделю не смог обойтись. Он собрался.

– Позаботься, пожалуйста, об Анне-Ли, хорошо? – попросил он снова, поднимая свой чемодан с кровати. – Я прошу тебя. Когда я вернусь, обещаю, что буду готов делать всё, что должно, но сейчас не могу. Не могу. Я поеду, придется ли брать ее с собой, или нет, но лучше бы ей оставаться с тобой.

Мать стояла неподвижно, хотя ее нижняя губа чуть заметно дрожала. В уголках ее темно-синих глаз пролегли морщины, и глаза наполнялись влагой. Она всё еще находилась у двери, словно бы охраняя ее.

– Я боюсь за тебя, Джон, – сказала она, ее голос был хриплым, в нем слышались слезы, когда она продолжала его удерживать.

Отпустив чемодан, Джон обнял ее, отводя осторожно в сторону и погладив по волосам. Он не хотел огорчать ее. И испытывать еще больше вины. Он сейчас ничего не испытывал к ней – не больше, чем к дочери, но никогда не позволил бы, чтобы женщина плакала из-за него. Он просто не знал, что сказать, кроме слов: «Я должен идти». Грозить тем, что он просто умрет, если вынужден будет остаться, с его точки зрения, было слишком крикливо и мелодраматично, сколь бы ни было это возможным. Но так с матерью не говорят. Он же взрослый мужчина, а мама и так напугана, опасаясь чего-то подобного. У Джона, впервые за долгое время, появились какие-то ожидания. Это были кружащие голову оптимизм и надежда, что всегда он испытывал, стоило только вспомнить о наиболее каверзных шуточках и проделках Шерлока. Если Шерлок мог настолько встряхнуть его, лишь прислав открытку, то Джон должен был увидеться с ним.

– Прости, мама, – прошептал он у ее седеющего виска. Он погладил ее по спине, чтоб придать чуть больше сердечности их короткому объятию. – Я в порядке. В порядке. Только присмотри за ней для меня. Пожалуйста. Ты меня знаешь. Я не дезертирую. И я ненадолго. Мне просто нужно уехать на какое-то время.

Он почувствовал влажность на своем плече, когда она снова всхлипнула и промокнула глаза, отстраняясь.

– Ты хоть знаешь, когда твой поезд? – спросила она.

Джон покачал головой.

– Нет. Но, если что, уеду со следующим.

Миссис Уотсон кивнула, поправляя ему воротник рубашки, и медленно отступила от двери.

– Только не увлекайся там, дорогой, – сказала она, глаза ее покраснели, на щеках были пятна.

Джон быстро поцеловал ее, прежде чем она оставит его, чтобы сделать то, что еще оставалось.

Он достал пистолет из сейфа и благополучно спрятал среди вещей, в своем чемодане.

Может быть опасно.

Комментарий к Глава 1

**__ФОТО__**

1. Джон. Горе

http://www.picshare.ru/view/8845300/

2. Шерлок

http://www.picshare.ru/view/8845303/

3. По-английски, почти не прощаясь

http://www.picshare.ru/view/8845305/

4. Апатия

http://www.picshare.ru/view/8845308/

5. Зазеркалье. Зов Несбывшегося

http://www.picshare.ru/view/8845310/

========== Глава 2 ==========

ГЛАВА 2

Первой вещью, которую заметил Джон, были полевые цветы. Фиолетовые, красные, желтые, белые, они покрывали грядки, словно ковер, а для ярких зеленых листьев дом из красного кирпича вовсе не был препятствием. Летний воздух наполнял сладкий запах цветов, с чуть горчащей примесью аромата скошенных трав. Он посмотрел вокруг на гравийную дорожку, белые рамы окон под двойным козырьком, кусты и деревья в полном цвету – истинная симфония для глаз. Этот весь увитый плющом двухэтажный дом с серой крышей принадлежал Шерлоку Холмсу. Джон никогда не связал бы Фэйр-хилл-коттедж с его владельцем.

Ему пришлось навести справки на станции и поспрашивать еще больше, когда он добрался. Приют нелюдимого эксцентричного чудака – вот что, казалось, можно было сказать о мужчине, купившем старый дом на морском берегу. Казалось, что это правильно. Было бы намного проще позвонить и спросить у Шерлока, где его дом, но хотелось продлить предвкушение – ощущение это чудесным образом повлияло на настроение Джона. И он не был разочарован ни в малейшей степени. Фэйр-хилл-коттедж превзошел все его ожидания, хоть на самом деле он ничего и не ждал. Он знал, что место будет очаровательным, но все эти загородные красоты были вообще-то не во вкусе Шерлока. Скорей, это место было похоже на него самого. Всё здесь было как упорядоченным, так и хаотичным, обработанным, но и оставленным первозданным, простираясь далеко за пределы отдельных грядок. У ног Джона гудели пчелы, когда тот ступил на покрытую галькой дорожку, ведущую к двери, скрывавшейся под навесом зеленых листьев и виноградных лоз. Внешне это был привлекательный дом, хоть, возможно, и не совсем обычный с этим пестрым каскадом зеленой листвы. Дом Шерлока был таким же, как Шерлок. На мгновение Джон с беспокойством задумался, что же это могло означать, и каким тогда будет внутреннее убранство.

Поставив чемодан на ступеньках, он постучался в дверь, оглянувшись на сад, который прошел, чтоб увидеть его с нового ракурса. Красок было так еще больше, несколько синих цветов покачивались от ветра в тени большого зеленого куста. Мэри здесь бы понравилось. В конце у нее уже не было сил ходить, но, наверное, стоило бы приехать в гости весной. Он прислонился к кирпичной стене, зажмурясь от шелеста ветра, аромата цветов и запаха моря. Это был совершенно другой мир, столь отличный от того, что он оставил. Отличающийся от дома, от Бейкер-стрит и от Лондона в целом. В глазах защипало, он почувствовал боль в груди, когда глубоко вздохнул. Аллергия, конечно. Ни радости или печали в нем не хватило бы для того, чтобы плакать. Он вновь постучал и потер глаза, вытирая ненужную влагу.

Тем не менее, никто к двери не подошел. Джон нахмурился, уверенный, что прочел на табличке название коттеджа, рядом с изгородью. В доме, кажется, не было никого – по крайней мере, не видно сквозь стекла двери. Можно было лишь смутно увидеть гостиную с диваном и креслом, а еще лучше виден был стол, полный лабораторного оборудования, хорошо знакомого Джону. В луче света под микроскопом лежал цветок.

Джон оставил чемодан на ступеньках и пошел по покрытой галькой дорожке, туда, где деревья служили живой оградой, заслоняя дворик, скрывавшийся позади. Несколько низких веточек зацепились за брюки Джона, когда он прошел мимо, по протоптанному пути, где трава была поредевшей и жесткой, потому что по ней ходили. Там, где склонялись ветки деревьев, прогибаясь под весом щедрой зелени, были кустарники, загораживавшие почти весь свет, пока Джон не проскользнул на другую сторону. Боковой дворик был очень похож на сад перед домом, хотя был немного заросшим и беспорядочным. В остальном же, здесь было поле ровной травы, над которым высились только деревья и ульи, поднимавшиеся по склону уходящего в небо холма. Шерлок был недалеко от дома, в желтой широкополой шляпе, сидел на табурете, с блокнотом в руке, рядом с клевером. Джон как-то совершенно не ожидал, что тот будет в узких брюках цвета хаки и в белой костюмной рубашке даже здесь, в саду. Оттого эта желтая шляпа выглядела странной, хотя это, казалось, была единственная разумная вещь, которую он носил. Джону было почти жарко в своих вещах, даже в тени.

Шерлок повернулся, чтобы взглянуть на Джона, опустив на колени блокнот.

– Долго ты, – сказал он, поднимаясь навстречу.

– Я был на другой стороне Лондона, – ответил Джон, слегка улыбнувшись.

Смахнув с брюк невидимые пылинки, Шерлок кивнул и сделал знак Джону, чтобы тот следовал за ним.

– Я поставлю чайник.

По дорожке, усыпанной гравием, они через внутренний дворик прошли в дом; Шерлок бросил шляпу на деревянную столешницу кухни, и стал мыть руки в раковине. Джон привык к тому, чтоб устраиваться в любом месте, потому так и сделал, поначалу сходив к входной двери за оставленными вещами, и только потом осмотревшись вокруг. Здесь было больше порядка, чем он ожидал. Лаборатория была тем, что традиционно должно было быть столовой; нынешнему жильцу нужно было куда меньше для того, что касалось еды. Большая часть мебели была незнакомой, вероятно, купленной вместе с домом, хотя тут и там обнаруживались следы Бейкер-стрит: зеркало, зеленый стул, подушки и безделушки. Странно было видеть кусочки жизни, которой он жил когда-то, оказавшиеся в чужом, незнакомом месте. Он всё еще полагал, что красное кресло, теперь стоящее возле окна, было его. Он внес свой чемодан, плюхнулся на знакомое место, и то, как удобно подушка поддерживала его спину, странным образом утешало, хотя это и было глупо, конечно.

– Вижу, тебе здесь нравится, – сказал Шерлок из кухни, открывая шкафчики в поисках разных мелочей и наливая воду.

Джон вздохнул; почему-то приятно было слышать эти нотки самодовольства.

– Ну, здесь красивее, чем на фото с открытки.

Шерлок тихо рассмеялся от комплимента.

– Приятно слышать, что мои усилия не пропали даром, и дом все-таки не совсем обветшал. Да и то, что можно назвать садоводством, удается теперь много лучше. – Он стоял, опершись на столешницу, и смотрел на Джона из смежной комнаты, говоря с ним так беспечно-дружески, словно бы они общались лишь накануне. – Не так просто, знаешь ли, узнать что-нибудь о растениях. Я стараюсь регулярно исследовать почву, проверяя ее на нитраты, и, согласно анализу, есть улучшение – там, где грядки на солнце. Количество почек уже увеличилось на трех тестовых зонах; всего же их семь. И я всё еще выясняю, каким образом насыщение почвы влияет на то, чтобы сохранялись питательные вещества.

Джон посмеивался, и это приносило облегчение больше, чем он мог ожидать. Он чувствовал себя замечательно, несмотря на то, что смеяться было все-таки больно, так как мышцы его, очевидно, отвыкли от этого. И когда улыбался, то напрягались щеки, и он кашлял, прочищая горло последним глотком растворенной в воздухе жизнерадостности.

– Я должен был знать, что если уж ты возьмешься за садоводство, то не просто с ведром и лопатой.

– Ну, они у меня тоже есть, для полноты картины, – сказал Шерлок, принося поднос, где стояли чайник и чашки.

Джон покачал головой, расслабляясь и не имея никакого желания покидать свое удобное кресло.

– Картину ничто не сделает более полной, чем ты – в этой желтой забавной шляпе, – сказал он, ощущая, как улыбка буквально согревает его.

Шерлок принес ему чашку и блюдце, а затем уселся на своем зеленом стуле на противоположной стороне комнаты, куда солнечные лучи не доставали. Джон же чувствовал солнце лицом и руками, теплое и желтое, словно масло на тосте. Он выпил чаю, прислушиваясь к гудению пчел за окном, сидя в уютной тишине, в то время как Шерлок оставался открытым, не готовым начать приставать с расспросами, а просто свободным и далеким от каких-либо сплетен. В этот раз Джон не чувствовал себя оцененным, не чувствовал, что его осуждают как плохого мужа, плохого отца или просто плохого человека за то, что не может встряхнуться, избавившись от того, что его удерживало в плену. Единственным звуком, исходящим от Шерлока, был стук чайной чашки, возвращенной на блюдце. Уже много недель Джон не чувствовал себя «дома» – как сейчас.

– Что ж, – сказал он, вздыхая. – Эксцентричный отшельник, не так ли?

Шерлок просто пожал плечами, выглядя вполне довольным собой.

– В первые недели посетители были. Не заставили себя ждать. Они, конечно, могли назвать меня и похуже. Это здесь мой второй сезон, впрочем, и я предполагаю, отчасти поэтому, они допустили ошибку, проявляя излишнюю доброжелательность.

Джон вновь засмеялся тихонько, почти не способный вообразить себе Шерлока в центре сообщества домохозяек и фермеров, не хватающимся за гарпун, – тем более что этот самый гарпун висел на стене за диваном.

– Здесь растения и всё остальное, и они тебе не дают скучать, правда? – спросил он, всё еще слегка потрясенный тем, что видит друга настолько спокойным, хотя вроде бы тут немного занятий. В Лондоне тот бы просто с ума сходил, изнывая от скуки и протаптывая ковер.

– Я поставил конечную цель – получить превосходный продукт на моей пасеке, а это требует превосходных местных цветов, которые должны поддерживаться превосходной почвой. Это – самое главное. – Шерлок поставил свою пустую чашку на кофейный столик и сидел, положив ногу на ногу, сложив пальцы под подбородком. – Не могу сказать, что у меня есть время для скуки. Опытные разработки, прополка, полив, обрезка, подкормка, пересадка. Думаю, в этом сезоне удалось добиться определенных успехов. Досадно, что приходится ждать, чтобы выяснить это, но природа быстро указывает на неудачи. Вероятно, до следующей весны я не получу никаких реальных результатов моей работы этого года. Мед, безусловно, тот же самый, хотя я хотел бы сказать, что на вкус он уже улучшился.

Джон медленно кивнул, показывая, что слушает. В самом деле, интересно было послушать, как Шерлок рассказывает о планах работы в саду. Это не было страстной речью, тем не менее, Шерлок был увлечен. Пчелы и цветы, конечно, были не то же самое, что тройное убийство, но, в отличие от окровавленных трупов трех каких-нибудь бедолаг, сад давал занятие намного дольше, чем на несколько часов или дней. Шерлок всегда безумно жаждал острых ощущений, нового волнения, всплеска эмоций, чтоб испытывать всё это и сполна насладиться – до неизбежного спада после достигнутого успеха, если не было тут же нового дела. Теперь же спокойствие, которое видел Джон, не имело резких подъемов, чтобы схлынуть потом; ничего чрезвычайного. Казалось, у Шерлока был новый график, и всё время было расписано, поделенное между исследовательской работой и работой в саду. Как и дом, это было совсем не то, что Джон выбрал бы для него, но Шерлок казался теперь более здоровым, причем, это было больше, чем просто отсутствие бледности.

– Ну, у тебя всегда была тяга к сладкому, – заметил Джон, допивая чашку еще теплого молочного чая.

Шерлок улыбнулся, легкий румянец окрасил его уже чуть опаленные солнцем щеки.

– Конечно, это привычка, от которой я не избавился.

Джон весело хмыкнул, вновь закрывая глаза. Он услышал, как Шерлок наполнил чашку, а затем вернулся на кухню. Он не беспокоил Джона. И тот очень ценил это.

– Сколько еще твоя мать собирается остаться с вами? – спросил Шерлок из другой комнаты.

Джон открыл один глаз.

– Кто говорит, что она со мной?

– Твоя одежда. Твоя мать предпочитает лавандовый смягчитель. Ты же, когда отправляешь белье в стирку, никогда этим не заморачиваешься.

О, как Джон любил и ненавидел, когда тот делал это. Он мрачно усмехнулся, покачав головой.

– Понятия не имею. Не помню, чтобы она просила остаться. Она просто… никогда не уходила. Она ведь заботится об Анне-Ли.

– И о тебе.

– И обо мне. – Джон вздохнул, глядя на деревянные балки потолка – темно-коричневые на белом фоне. – Поэтому ты и прислал свое приглашение?

Шерлок покачал головой, отмахиваясь.

– На самом деле, мне удалось купить довольно хороший винтаж вина [1]. Я подумал, что было бы позором выпить его одному, особенно, зная, как тебе нравится Мальбек. [2]

– Ты послал мне открытку, вызвав меня, чтобы ты мог распить бутылку?

– Ну, спешить ни к чему, – сказал Шерлок с легкой улыбкой, чтобы выразить свое удовольствие. – Если что-то и может подождать, так это вино. Я убежден, что с возрастом оно лишь становится лучше.

– В отличие от нас, – поддразнил его Джон, ощущая, как влага вновь затуманивает глаза, и быстро стирая ее. Это было больно – опять находиться в одной комнате с Шерлоком. Но это было хорошей болью. Самой лучшей из всех.

Шерлок не стал реагировать, только поднял взгляд, потом подошел к чемодану Джона и забрал его.

– Первая дверь справа – ванная. Твоя комната – ближайшая к лестнице, – сказал он.

Джон кивнул, наблюдая из кресла, как Шерлок уносил его вещи, сбросив по дороге ботинки, так что уходил уже босиком. Джон ухмыльнулся и уселся поглубже; улыбка его быстро угасала в отсутствие дальнейших ожиданий, когда он безучастно смотрел на свою вновь наполненную чашку. Другая гостиная, другое кресло, а он по-прежнему остается в застое.

Но он улыбался.

Он даже смеялся.

Пустота, конечно, была всё еще там, но уже не казалась столь наступательной, когда он сидел в свете солнца, далеко, в доме Шерлока, что пахнет цветами и походит на бриз.

Мэри бы здесь понравилось, точно. Она нашла бы, что это мило. Он должен был сказать ей об этом позже, но пока ничто не казалось ему столь привлекательным, как дремота.

================

Примечания

[1] Винта́ж в виноделии (англ. vintage) – вина или урожай определенного года. Понятие «винтаж» применяется как правило к высококачественным винам, каждый винтаж которых обладает своими неповторимыми оттенками аромата и вкуса.

[2] Мальбек – красное вино из одноименного виноградного сорта родом из Франции, а именно из области Каор.

[3] Не знаю, какой дом был у Шерлока, можно только гадать, ниже будут фото возможных вариантов.

Но мне, когда я это читала, – про стены из красного кирпича, увитые зеленью, – почему-то вспомнились давным-давно слышанные стихи, еще из детства, казавшиеся мне всегда почти мистическими, завораживающими своим ритмом:

Пронеслись века, память стерла их,

И народы ушли с земли,

Но не блекнет только зеленый плющ

Он, как встарь, и сочен и свеж.

Одинокий, отважный древний плющ

Силу черпает в днях былых:

Для того же и возводится дом,

Чтобы плющ питать и растить.

Стелешься, где прошли века,

Древний гость, мой зеленый плющ.

Чарльз Диккенс «Посмертные записки Пиквикского клуба», часть 7, Глава VI

(Перевод А. Кривцовой, Е. Ланна)

Комментарий к Глава 2

**__ФОТО__**

1 и 2 Английские загородные дома

http://www.picshare.ru/view/8845558/

http://www.picshare.ru/view/8845559/

3 Окна

http://www.picshare.ru/delete/8845560/67524NeOFH/

4 и 5 Интерьер загородного дома. Видно, как выглядят потолочные балки

http://www.picshare.ru/view/8845563/

http://www.picshare.ru/view/8845564/

6 Хозяин дома

http://www.picshare.ru/view/8845566/

========== Глава 3 ==========

ГЛАВА 3

Шерлок приготовил обед. Не то чтобы это было совсем неслыханно, но Джон всё же воспринял это как возможность поддразнить его. Когда они были холостяками, у них чаще всего была еда на дом, и несколько готовых порций в морозилке – на тот случай, когда погода была слишком скверной, чтоб выходить куда-то, или просто не хотелось ни с кем контактировать. Кухня была домом для всех экспериментов, и было несколько случаев, когда Джон мог напомнить, что даже расфасованная и нагретая в духовке еда, представляла собой биологическую опасность. Самыми сложными вещами, которые они когда-либо делали дома, были бутерброды и легкий завтрак из фасоли, яиц и тостов. Кухня никогда не была пригодной для чего-то другого. Теперь, однако, это было не так.