Текст книги "Ангелы молчат (СИ)"

Автор книги: Николаос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Николаос
Ангелы молчат

КИРА

Дэвид, открой глаза!

Дж. Джиани

Я быстро расправилась с замками и вошла в прохладу квартиры, на ходу бросая сумку на кресло и включая автоответчик. В этот момент рука дрогнула, словно получила маленький электрический разряд.

Автоответчик стал похож на бомбу с часовым механизмом, только тронь блестящую черную клавишу – и раздастся взрыв, который уничтожит комнату, дом, район, город… Хотя это, конечно, зависит от силы взрыва. Возможно, разрушения коснутся только ЭТОЙ комнаты, ЭТОЙ жизни. ЭТОЙ руки, пальцы которой прямо сейчас мягко нажимают кнопку.

«Привет, это Кира Кастл, которой нет, но она вас внимательно слушает».

Прозвучал сигнал, а следом за ним голос, такой истерзанный, словно он начал пробиваться еще задолго до сигнала. Словно для него сигнал – такая мелочь, которая недостойна и секунды внимания перед лицом настоящей проблемы.

– Кьяра! Господи… где же ты… Кьяра, ты дома? Перезвони мне!

Я схватила трубку и набрала номер. Мое полное имя – Кьяра Кастл, оно всегда казалось мне дурацким, и в сознательном возрасте я преобразовало его в Киру, близкие друзья – если точно, то один из них – называли меня Ки – намек на дурацкую детскую пьесу, в которой я играла Ключ-от-Замка, когда мне было шесть. Перри Мастертон играл принца, который искал тот самый ключ, но к нему почему-то никакое прозвище не прилипло. Может, потому, что мне лучше удалась роль.

И только один человек, кроме мамы и Вилли, называл меня Кьяра. Если бы я не была в этом уверена, то никогда не узнала бы Лиз Уоррен по голосу.

– Лиз? Что с вами?

– Не со мной… Кьяра, что нам делать?! Боже мой, я поверить не могу…

Она старалась говорить спокойно, но воспринимать ТАКОЙ голос миз Уоррен было странно и страшно. Лиз была из тех женщин, которыми становятся маленькие девочки, способные убить крупную крысу. Без колебаний. Каблуком новой туфельки. Под театральный визг подруг, сидящих на столе, поджав ноги.

Я-то думала, что Лиз Уоррен и вовсе не умеет визжать.

До этого момента.

– Что случилось, Лиз? – проговорила я на выдохе. – Что-то с Адамом?

Почему-то именно Адам вызвал у меня мгновенную ассоциацию с возможными неприятностями, хотя он всегда был тихий и спокойный. Пожалуй, слишком тихий и спокойный для тинэйджера.

– Нет… С Эвой. На нее кто-то напал… какое-то животное… Она истекает кровью! Она не двигается! Я же говорила ей… черт… Кьяра?..

С Эвой.

Я уронила трубку.

На нее кто-то напал… какое-то животное…

Если бы это было животное, Лиз бы не позвонила мне. Она бы просто вызвала «скорую».

* * *

КИРА: дубль два

Я летела тогда из Нью-Йорка – села у окна и постаралась отвлечься от полета планированием дальнейшей жизни. Депрессия все еще не покидала меня, я была полна злости на систему, навсегда поставившую крест на моей карьере. Да плевать на карьеру. На работе. На единственной работе, которой я хотела посвятить жизнь.

Рядом со мной сидела женщина в светло-голубом деловом костюме и листала журнал. Она мне как-то и понравилась, и нет одновременно. Понравилась потому, что выглядела целиком на свои сорок – не больше и не меньше – но при этом была красивой, элегантной и привлекающей внимание. А не понравилась потому, что такие люди в основном снобьё. Хоть и летит не первым классом, но аристократизм так и прет. Сейчас начнется – вода не такая, еда не такая…

Это началось-таки, но неожиданно совсем с другой стороны. Третья наша соседка, тучная дама с пятью подбородками, как только вошла, оглядела салон заплывшими глазками и заявила, что здесь душно. Это было лишь начало. Через десять минут бедные стюардессы сбивались с ног.

Мне знаком этот тип людей – склочники. Им плохо, даже когда хорошо, и становится хорошо, когда другим плохо. Они не закрывают рот даже после того, как им отдают все самое лучшее. Их все ненавидят, но почему-то молча терпят, что я сейчас и делала.

Моя соседка продолжала невозмутимо читать, когда мое состояние постепенно приближалось к критической точке. В салоне повисла напряженная тишина, на фоне которой этот противный голос звучал еще четче. Я из последних сил старалась отвлечься на пейзаж. А дама все бурчала и бурчала, пока сквозь поток возмущений, сквозь который я уловила даже кое-что про тех, кто «пялится в окошко, в то время как другие в проход вываливаются…»

Горячая волна гнева вскипела и подкатила мне к горлу, к слезным протокам. Я внезапно ясно почувствовала, что еще секунда – и я или зайдусь в истерике, или тупо вцеплюсь в ее крашеные жидкие кудряшки и буду трепать, трепать, пока не оторву голову.

Моя непоколебимая соседка наконец перелистнула последнюю страницу, аккуратно сложила журнал на коленях. А потом наклонилась к огнедышащему дракону и вполголоса, но внятно произнесла:

– Завали ебало, а?

Дама подавилась на полуслове, и ее свинячьи глазки растерянно заморгали. Этого никто, кроме меня, не слышал, однако напряжение в салоне само собой волшебным образом спало, все зашевелились, как-то ожили, я услышала детский смех.

А у меня просто отпала челюсть. Не сколько от контраста между внешним видом леди и ее манерой выражаться, сколько от восхищения. Гнев сменился блаженством, захлестывающим меня волнами. Просто моральный оргазм какой-то. Я была готова обнять ее, но только и смогла сказать:

– Я приношу вам благодарность от всего салона. Меня зовут Кьяра Кастл.

Она внимательно посмотрела на меня и протянула узкую руку с безупречным маникюром:

– С некоторыми нужно говорить на их языке, если хочешь, чтобы тебя правильно поняли. Элизабет Уоррен.

Мы одновременно поняли, что это прозвучало как цитата, и рассмеялись.

Почему я вспомнила об этом сейчас?

* * *

Перри постучал ложкой по моей чашке.

– Ки, ты что, спишь?

Я вскинула голову, словно и вправду задремала. В круглосуточном кафе так рано совсем не было народу, хотя в перерыв набивалось под завязку. Здесь было здорово – уютно и без претензий, как раз то, что надо. И больница всего-то через дорогу.

– Ой, прости. Ты что-то говорил?

– Говорил, что тебе нужно отдохнуть. Ты засыпаешь на ходу.

– Ничего подобного, – запротестовала я. – Я все помню. Мы говорили о том, что пришел новый чек, и теперь мы можем много чего купить.

«Кьяра, что мне делать?!»

Я внезапно замолкла, тряхнув головой, будто в ушах зазвенело.

– Что?

– Да ничего. Дежа вю. Наверное, и правда стоит выспаться.

Перри шутя щелкнул меня по носу.

– Как его зовут?

– Да иди ты, доктор.

– Идите лучше вы, доктор. Приятных снов.

– До завтра.

Я поцеловала его в щеку, схватила сумочку и направилась к машине. Одолевала подруга-бессонница, и я предпочла провести ночь на работе, а Перри как верный друг не мог оставить меня одну. Он был совой, в отличие от нас с Джошем, и ему это ничего не стоило.

Он догнал меня у двери.

– Пойдем, отвезу. Ты засыпаешь.

Сопротивляться у меня не было никаких сил.

На ступеньках сидела Имоджен, мы заметили ее сразу – острые коленки, растрепанные волосы, веснушки по всему лицу – даже на вызывающе приподнятом подбородке. Вначале я знала только, что Имоджен из обеспеченной семьи, но у этой девчонки напрочь отсутствовала хоть какая-то привязанность к дому и родителям. Ее мозги будто были созданы по другой схеме, и по этой схеме она ни минуты не могла находиться в помещении – закрытом, открытом, под крышей, без – неважно.

Первый раз она сбежала из дому в девять лет и продолжала делать это постоянно, ночуя под открытым небом и путешествуя исключительно пешком – машины тоже входили в список ненавидимых вещей, как школа и трехразовое сбалансированное питание. Полгода Имоджен провела в частной психиатрической лечебнице, где чуть не умерла от приступов клаустрофобии. Она кричала день и ночь, останавливаясь только затем, чтобы набрать в легкие воздуху, и билась в припадках. Ее запирали, связывали, но каким-то непостижимым образом Имоджен освобождалась и бродила по коридорам лечебницы, как привидение, до смерти пугая пациентов своим тоскливым вытьем. Лекарства на нее почти не действовали. В конце концов, родители забрали ее и, казалось, смирились с тем, что их дочери никогда не быть нормальной. Никогда она не поступит в колледж, не выйдет замуж за служащего банка и не заведет домик с белым заборчиком, тремя детьми и собакой. Я представить не могу, как это было сложно для них, но некоторые вещи просто нельзя исправить, как нельзя превратить гея в натурала при помощи процедур, таблеток и многочасовых душеспасительных бесед. Это просто нужно уметь принять. И они приняли дочь такой, какая есть.

Только через год Перри сказал мне, что Имоджен – младшая дочь Аттилы Утора. Теперь уже единственная. Ясно, что я не узнала ее – ей было года четыре, когда мы с ее сестрой на вершине особняка мечтали о будущем… Мне стало жутко от такого чудовищного баланса – один из самых преуспевающих людей в стране потерял – прямо ли, косвенно ли – сразу двух дочерей. Если это та цена, которую требует вселенское равновесие, то я возненавидела бы деньги.

Сейчас Имоджен было четырнадцать, и она постоянно слонялась рядом с нашей клиникой. Чем-то ее привлекало это место, но чем – одному Богу известно. Под нашей крышей она почему-то ночевать могла. Иногда она мыла машины, а потом покупала мороженое и ела на ступеньках довольная до чертиков – хотя мама и папа могли просто завалить ее любыми сладостями, Тадж-Махал из них построить. Иногда Анн-Мари Утор осторожно прокрадывалась ко мне или Перри, чтобы ее не заметили, и выспрашивала, видели ли мы Имоджен и как она. Мы заверяли ее, что все в порядке, а она просила присматривать за ней. Даже деньги предлагала, но мы, конечно, не взяли их. Мы и так достаточно получали от Аттилы, да и ничего не стоило смотреть за маленькой дикаркой и прикармливать ее. Кроме того, мне ужасно жаль было Анн-Мари. Когда погибла Фокси, Имоджен было четыре года, и она осталась для матери единственным спасением от безумия. Но не только не спасла ее, но и не спаслась сама… Хотя я не назвала бы состояние Имоджен безумием. Скорее открытым сознанием. Наверное, чрезмерно открытым.

Я не знала, но чувствовала, что в семье Анн-Мари Утор не все гладко. И еще испытывала к ней огромное уважение. Неизвестно, как переживает это Аттила, но она держалась молодцом. Не знаю, смогла бы я так. Когда Джош валяется дома в жутком похмелье после вечеринки в «Разоренной могиле», или знакомит меня с очередной кошмарного вида и поведения девицей с татуировкой на груди и пирсингом на языке, или «ловит отходняки» после кислоты, я устраиваю ему качественные разгоны. А ведь он мне не сын и даже не брат. И все равно стоит мне только представить, что с Джошем может что-то случиться, и я уже места себе не нахожу. Что же будет, когда у меня появится свой ребенок? Подумать страшно.

Увидев нас, Имоджен поднялась и поскакала навстречу, используя квадратные камни мостовой как классики. Она была довольно опрятно одета и со стороны производила впечатление вполне благополучного подростка.

– Привет, привет, привет! – проговорила она быстро. Потом дотронулась ладонью до груди Перри.

– Ангелы поют!

Это был ее своеобразный ритуал. Мы-то уже привыкли к «тараканам» Имоджен, но прохожих она порой пугала всерьез. Однажды она довела до истерики какую-то не в меру религиозную особу, сообщив, что ее ангелы плачут. Благо мы были поблизости и принесли ей воды и валерьянки. А Имоджен смотрела на это со стороны с чувством исполненного долга.

– А у меня? – спросила я.

Она приложила ладошку к моей груди.

– Поют, поют! Ангелы поют!

– Ну слава Богу. Хочешь кока-колы?

– Имоджен пьет колу, ест колу, Имоджен не может жить без колы! – пропела она, улыбаясь. У нее была потрясающая улыбка, а в глазах порой мелькала такая глубокая мудрость, что по спине пробегала дрожь. У одной моей подруги был младший брат, тоже умственно отсталый, и у него – такой же взгляд – в нем бережно хранилась вся жизнь, которую ему никогда не прожить. Но он не дожил до возраста Имоджен. Она, кажется, умирать не собиралась и гордо несла свое тайное знание в массы.

Перри дал ей доллар. Она приблизилась, заговорщически шепнула: «Он ищет тебя» – и унеслась с радостными воплями к ближайшему автомату.

Я таки задремала в машине, и только легкие прикосновения губ к векам заставило меня чуть-чуть выплыть на поверхность. Перри всегда так – будто разбить меня боится, будто я стеклянная. Мы друзья, всегда ими были и, боюсь, всегда будем – по крайней мере, мне так кажется. Без сомнения, Перри ко мне неравнодушен, но… видно, не настолько, чтобы терпеть фантом моей первой любви в нашей постели. Я его тоже люблю, но насколько – предпочитаю не думать. Мы друзья, и пока что это работает без сбоев.

– Приехали, Ки.

Перри отодвинулся, прежде чем я открыла глаза. Этого совсем не хотелось – то ли от усталости, то ли от этих поцелуев.

– Тебе иногда не кажется, что Имоджен действительно что-то такое знает? – спросила я сонно, пытаясь стряхнуть остатки дремоты.

Он ищет меня.

– Имоджен – потемки, – ответил он. – Наука, к сожалению, до нее еще не доросла. Ну что, до квартиры проводить или сама справишься?

– Сама, спасибо. Давай и ты спать.

Он хмыкнул, и это означало – только после пачки снотворного. У Перри было личное отношение к сну.

Дотопала я на автопилоте. Быстро расправилась с замками и вошла в прохладу квартиры, на ходу бросая сумку на кресло и включая автоответчик. В этот момент рука дрогнула, словно получив маленький электрический разряд.

«Кьяра!!!»

«Привет, это Кира Кастл, которой нет, но она вас внимательно слушает».

Автоответчик стал похож на бомбу с часовым механизмом, только тронь блестящую черную клавишу – и раздастся взрыв, который уничтожит комнату, дом, район, город… Хотя это, конечно, зависит от силы взрыва. Возможно, разрушения коснутся только ЭТОЙ комнаты, ЭТОЙ жизни. ЭТОЙ руки, пальцы которой только что мягко нажали кнопку.

«Кьяра, это я, – раздался голос Лиз Уоррен. Как обычно, сдержанный, ну разве что немного больше. Будто все-таки она прилагала усилия, чтобы сдерживаться. – Перезвони».

Я схватила трубку и набрала номер.

– Что случилось, Лиз? Что с Эвой?

У самого уха повисла пауза, душная и тяжелая, почти осязаемая.

– Ты уже знаешь? Откуда?

Откуда ты знаешь, Кьяра? Ты первая, кому я звоню!

– Вези ее в клинику, Лиз, не теряй время, – ответила я, пропуская мимо уха вопросы, требующие слишком уж развернутых ответов.

– Я не могу, Кьяра. – Спокойствие Лиз медленно, но верно давало течь, капля за каплей, как кровь, покидающая тело Эвы. – Все узнают, а ей только девять лет. Ей еще жить. Ты же знаешь, я не могу.

Я глубоко вдохнула, собралась.

– Вези. Мы сохраним все в тайне, если что, но может, еще не поздно. Быстро, Лиз. Я звоню Перри.

Лиз Уоррен положила трубку, не прощаясь, и я по-быстрому перезвонила Перри, не давая себе времени обдумать наш странный диалог. Как давно такого не было. Последний раз у меня было видение в прошлом году, и я не то чтобы знала, но догадывалась, что (кто?) его вызвало.

В любом случае, Имоджен, кажется, не ошиблась.

* * *

ДЖОШ

Когда Перри скинул мне сообщение, я уже заранее прекрасно знал, что к чему. И видения тут были абсолютно ни при чем, самая банальная интуиция. Все естество мое, конечно, взбунтовалось по поводу требования вытащить свою задницу из постели и закинуть на работу, но тон SMS-ки не оставлял вариантов.

Доктор Мастертон, у вас наверняка никогда не было похмельного синдрома. А если был… тогда вы просто зверь.

Я выкатил из-под кровати банку теплого пива. Это было слишком мерзко, чтобы обдумывать так рано утром, поэтому нужно было сделать быстро. Потому я твердой рукой вскрыл жестянку, которая тут же обдала меня струей омерзительной как по вкусу, так и по запаху, но все-таки пришлось проглотить все до капли. Ненавистная жестянка улетела в угол, где собралась уже немаленькая усыпальница. В комнате был бардак, один из видов Всеохватывающего, Великого и Ужасного Бардака, кропотливо создаваемого парнем двадцати лет большую часть жизни. В конце концов, он становился настолько индивидуальным и неповторимым, что уборка уже казалась кощунством не меньшим, чем сожжение Лувра.

Моя новая прическа дает привилегию не расчесываться, шмотки тоже нашлись на удивление быстро, но впереди было самое страшное – холодный душ. Он был жесток и непреклонен, как Кира и Перри за день до зарплаты, но убийственно эффективен с похмелья.

– Убейте меня, – простонал я, – plea-a-a-zzzzz! – но убить было некому, так что я остался жить.

В лечебнице было тихо, поскольку Эва Уоррен была на данный момент чуть ли не единственной пациенткой. Двое других лечились амбулаторно, и это совсем не было опасно, несмотря на то что одна из пациентов даже после курса Anti-W внутривенно жаловалась, что ей хочется выть на луну. Я едва сдерживался, чтобы не сказать ей, что она просто дура, и если превратится в волка, то исключительно силой своего внушения. Со вторым, укушенным вампиршей, проблем не было – ему просто промыли рану, пару раз укололи антибиотик и сделали внушение по поводу шатания ночью по сомнительным клубам и знакомства с сомнительными девушками. Вот все бы так.

Кира с Перри уже были на месте. На мой хайр никто не обратил внимания, видимо, было не до того. Мимо воли я вспомнил, как мы впервые встретились. Кира видела меня всего один раз до того – мне было шесть, а ей – одиннадцать, и с тех пор я нехило изменился. Мама сказала: будь собой, как в рекламе «Спрайта», ну и ладно, буду. Все равно рубашку я сжег утюгом, а потом сжег и утюг, так что от костюма тоже пришлось отказаться. По концовке из зеркала на меня смотрел потасканный нью-орлеанский джанки. Когда я переступил порог больницы, на мне была рубашка дикого оранжевого цвета с пальмами, драные джинсы, миллион косичек до плеч и ужас в глазах, плохо прикрытый вызовом обществу.

Она выглядела здорово: костюмчик под халатом, темно-пепельные волосы до плеч («адвокатское» каре), осанка балерины – просто мисс Кадровое Агентство. Доктор Кастл. Кира запомнилась мне маленькой занудой со вздернутым носом и жидкими хвостиками, которая не отходила от моей матери. Они шушукались, как две подружки, хихикали, мазались помадами, и меня это бесило. А теперь, смотри-ка – доктор Кастл. Я не боялся, что она попрет меня в таком прикиде, но выносить снобизм не научился с раннего детства. Да, я сын шлюхи (в прошлом), стриптизерши (в прошлом), хозяйки агентства порномоделей (в настоящем), но лучшей матери, чем Вилли, нечего и желать, я никогда не устану гордиться ею. И она должна гордиться мной. Пусть Кира и вся ее чистенькая компания слишком хорошо воспитаны, чтобы показывать свое презрение, я все равно буду знать, что работаю здесь только потому, что мама попросила. Мне очень нужна эта работа, да. Но не настолько.

Так вот: от доктора Кастл я ожидал чего угодно: здравствуй, Джошуа, как дела? как мама? рада тебя видеть, надеюсь, мы поладим. А она сказала:

– Джош, что это за хрень у тебя на голове?

Доктор Перри Мастертон (для меня тогда пока еще Большой Строгий Парень с благородной ранней проседью и фигурой реслера), стоящий рядом с ней, не выдержал и захохотал так, что уронил планшетку.

Кажется, в тот момент я понял, что полюблю их навсегда.

…В палате находились еще трое – женщина, похожая на Хиллари Клинтон в ее худшее время, и девочка, Эва. Ей сделали перевязку, и на первый взгляд все выглядело не так страшно – на сломанную руку наложен гипс, правые предплечье и лодыжка аккуратно перебинтованы.

В кресле, съежившись и обняв себя руками, сидел Адам Уоррен. На два пальца правой руки был наложен гипс, глаз и полщеки цвело фиолетовым.

– Она в коме? – спросил я шепотом.

Женщина (Лиз Уоррен?) бросила на меня настороженный взгляд, но Кира успокаивающе пожала ее руку.

– В шоке. Я дал ей обезболивающее, пусть поспит. – Перри вгляделся в мирное лицо Эвы, всю мирность которого портили черные круги вокруг глаз и царапины на подбородке. – Пойдемте в мой кабинет.

* * *

ПЕРРИ

В моем кабинете было светло и как-то по-домашнему уютно, хотя никаких каминов, ковров и лосиных рогов на стене. Цветовая гамма – бежевый и черный, стол – полукруглый, на нем – идеальный порядок. На стенах две репродукции Нормана Рокуэлла – «старая Америка». Я не переношу того, чего не понимаю, поэтому стандартные офисные «абстракции» оказались за бортом – у Киры.

Со стороны можно было подумать, что Лиз Уоррен абсолютно спокойна, если бы не дрожащие пальцы. Она все время теребила какой-то листок, пока наконец он не превратился в лохмотья. Я мог только представлять, что она чувствует, но не было ни слов, ни мыслей, чтобы как-то поддержать ее. Я знал, на что шел, когда согласился работать в этой клинике, но осознал это не так давно – в прошлом году. Когда на нас напали. Когда мы столкнулись с настоящими чудовищами нос к носу; не с теми, кто хоть с большой натяжкой, но напоминал людей, как Лассе и Зак.

И Эли

…не с теми, кто стал таким по несчастной случайности, как Беати Форджа. С другими, непонятными, дикими и агрессивными, как бешеные хорьки. И хотя я понимал, что при других обстоятельствах все мои вышеперечисленные знакомые, обвиненные в человекообразности, могут быть не менее дикими и агрессивными, все-таки они умели вести себя как люди.

Ну, если исключить из памяти картину драки с чертовыми горгульями. Так их Джош назвал, и довольно метко.

Не дожидаясь, когда ее спросят, Лиз сказала:

– Адам принес ее ночью, под утро. Сказал только, что чуть не попался полиции, ведь тогда Эву отвезли бы в больницу, и пришлось бы все объяснить…

– Но она все равно попала бы к нам, – возразила Кира. Лиз бросила на нее знакомый взгляд «ты-то должна понимать!» и отчеканила:

– Останутся записи, документы, отчеты – нет, спасибо. Если Эве суждено быть такой, пусть лучше никто об этом не узнает. Это как родимое пятно на лице – пусть оно не заразно, но люди от тебя шарахаются. Конфиденциальности не существует, как бы кто ни обещал, и вам я доверяю только потому, что у меня нет выхода. Я знаю, что вы должны позвонить в полицию, и могу только надеяться, что вы этого не сделаете.

Все они знали, о чем говорит Лиз, и знали, что в основном она права. Если Эву укусил волк (или сфинкс, или любой другой «антроп», что значения не имело), для большинства людей она станет прокаженной. Пусть даже признаки зверя не будут никак проявляться в течение всего месяца, а проявившись, будут скрыты или угнетены инъекциями Anti-W, Эве не быть нормальной. Клеймо лунатика останется с ней навсегда.

Но об этом не обязательно кому-то знать.

Проблема была в том, что я, как главный врач, был обязан ставить всех «новообращенных» (новозараженных?) на учет и отправлять списки в полицию. За сокрытие сведений такого рода светила статья и неслабый срок. Это противоречило врачебной тайне, но было единственным условием, при соблюдении которого мэр разрешил открыть клинику (кроме внушительных размеров взятки, разумеется). В этом был определенный смысл при поиске виновных в нападениях, ведь оборотни и вампиры – не самые мирные существа, особенно когда дело доходит до утоления голода. Но сейчас этот учет ничем не мог помочь. Я не мог обратиться в полицию за данными, чтобы найти напавшего на Эву. И прямо сейчас я принимал непростое решение, после чего закон перестал быть нашим другом и союзником.

– Вы разрешаете поговорить с Адамом? – спросил я.

Лиз немного помедлила, затем кивнула.

– Если это необходимо. Но я буду рядом.

– Мы не в полиции, конечно, вы будете рядом, миз Уоррен.

Адам встрепенулся, когда мы вошли, и заморгал, будто дремал.

– Как ты? – спросила я.

– Как Эвита?

– С ней будет все в порядке.

Он качнул головой, словно не поверил. Ему было шестнадцать – возраст, когда все делают глупости; приблизительный возраст, в котором Кира сделала огромную жуткую глупость с последствиями; и теперь мне хотелось услышать все.

– Расскажи нам, что произошло.

Адам убрал волосы назад и медленно вдохнул.

– Я ушел на пляж, там мы с друзьями должны были встретиться. Но они не пришли, – заговорил он внятно, почти заученно. Видно, что он не раз обдумывал этот текст. – Я не знал, что Эва увязалась за мной.

– А когда ты увидел ее?

– Когда… – его голос стал тише, будто он боялся сорваться на крик, – когда… оно на нее напало. Я бросился к ним, но оно меня ударило. Сильно. Потом я мало что помню. Я не мог встать. Не мог помочь ей.

Лиз бросилась к нему, обняла, и он зарылся лицом в ее волосы.

Кира с Джошем переглянулись, потом посмотрели на меня.

– Извини, Адам, – сказал я мягко, как только мог, – но нам нужно знать еще кое-что. На что оно было похоже?

Адам изобразил руками что-то большое.

– Как уродливая кошка, только без шерсти. Лапы огромные, когти. Темно было. Вторую я не очень рассмотрел.

Мы встрепенулись.

– То есть – вторую? Какую еще вторую?

Он шмыгнул носом.

– Перед тем, как… ну, вырубиться, я увидел на камне женщину, она тихонько сидела и смотрела, как… ну, как это происходит. Потом встала и начала подходить. И та, кошка, вроде отпустила Эву.

– Ты уверен, что это была женщина? Темно же было.

– Но не кромешная же тьма. Она так двигалась так… ну, по-женски. И… у нее глаза горели, как чертовы фонари. Красным. Они горели красным.

Во всяком случае, это подтверждало мои наблюдения, хоть и не объясняло ни на йоту.

Мы вчетвером вышли в коридор, оставив Адама.

– На ее теле два совершенно разных вида укусов. Первый – скорее всего, сфинкс; сначала я подумал, что это волк, они больше распространены, но потом стало ясно, что все-таки кошка. Не то строение челюстей.

Я запнулся, вдруг осознав, что миз Уоррен совсем не обязательно выслушивать про строение челюстей, которые терзали ее дочь.

– Но меня больше занимает второй. Потому что я понятия не имею, что это такое. Одно очевидно – это что-то пило ее кровь.

– Но не вампир, – уточнил Джош.

– Ясное дело, иначе я так и сказал бы. Зубы, как у акулы. Да и глаза у них красным не светятся. Есть положительный момент – следов заражения от второго укуса нет. Видимо оно услышало полицейские сирены и ушло.

Лиз не вздохнула с облегчением, не заплакала, не кинулась к Эве. Она явно не верила в чудеса и никогда не искала легких путей.

– Это значит, доктор Мастертон, что сфинкс заразил ее? – спросила она только. – Или тут тоже есть положительный момент?

– Есть, – сказала Кира и обняла ее. – Ее раны очень быстро заживают.

* * *

Идея создать клинику для больных, пострадавших от противоестественных существ, принадлежала Аттиле Утору, одному из самых богатых людей Штатов. Никто точно не мог сказать, сколько у него денег, но он умел играть и любил выигрывать. И делать рисковые ставки. Когда я участвовал в разработках Anti-W, убивающего и угнетающего вирус при укусах определенного типа существ – так называемых «детей ночи», или «лунатиков» (в основном ликантропов-волков, сфинксов-кошек и сетхов-змей), никто не хотел финансировать сомнительный проект, хотя реальность ликантропии никем давно уже не отрицалась. Ее перестали считать разновидностью эпилепсии, после того как лунатик по имени Макс Портленд устроил превращение в прямом эфире, в прайм-тайм. Он был в клетке, вокруг стояли люди с ружьями, заряженными снотворным, и все равно зрелище было еще то. Когда он, рыча, как испорченный кондиционер, и брызгая слюной, кинулся на прутья, в него выпустили сразу десяток ампул, а двое полицейских упали в обморок. Это шоу изменило все.

Кроме того, что спонсор так и не объявился. Видимо, люди предпочитали просто закрывать глаза на проблему в уверенности, что ничего подобного никогда не произойдет лично с ними. Забывая о том, что, к примеру, тот же Макс Портленд – такой же человек, как и все, и на его месте мог оказаться каждый. И может в любой момент. А в обычных лечебных заведениях отношение к таким пациентам однозначное…

И вот однажды Утор позвонил и предложил мне деньги, прямо так, с порога. В то время у меня уже сложилась гибельная для карьеры не-дай-Бог-репутация сумасшедшего ученого, и о том, что меня называли (без ложной скромности) хирургом милостью Божьей, никто не вспоминал. Но Аттила Утор не только спонсировал разработки вакцин. Когда я попытался зарегистрировать клинику, то столкнулся с проблемами, столь многочисленными и разнообразными, что впору было руки опустить. И тут снова пришел на помощь бездонный счет Аттилы и его влияние. Обед с мэром, звонок шефу полиции, щедрое пожертвование мэрии, пятьдесят новых машин для департамента охраны порядка – и лечебница была открыта. При этом мы встречался с Утором всего один раз, и дальнейшее общение происходило посредством пополнения нашего банковского счета. Deus ex machina. Позже я узнал, что в этот год Утор открыл подобные клиники во всех крупных городах страны.

Мне известны причины внимания Аттилы Утора к проблеме ликантропии. Все знают только, что они есть, и очень личные. Он обмолвился об этом всего раз тогда. И я ни с кем не обсуждал это, кроме Ки.

– Я делаю это ради своей дочери, – сказал он. – Существуй такая клиника и такое лекарство тогда, может, вся наша жизнь сложилась бы по-другому.

Когда я рассказал об этом Кире, она долго не могла прийти в себя.

– Он точно имел в виду не Имоджен?

– Да точно. Помнишь, когда она попала под дождь? Я ее обследовал тогда. Она может, и с другой планеты, но не оборотень.

– Просто… я знала дочь Утора, мы вместе учились… Но я понятия не имела, что она лунатик! Как она могла это скрывать, будучи всегда на виду?

Я хотел побольше узнать о старшей дочери Аттилы Утора, но Кира как-то вдруг замкнулась, и разговора не получилось. Она тогда долго молчала, словно думала о чем-то. Ну, да в любом случае, девушка умерла много лет назад, и ничего уже не узнать.

И вот теперь я с ума сходил от невозможности помочь Эве Уоррен. Проблема была в том, что анти-W для волков не подходил ей. Нужно было делать его заново, из крови сфинкса. А их чертовски мало. Но проблема была даже не в этом – можно же обратиться в другую клинику, наконец. Проблема в том, что сейчас нам могла помочь только полиция, и даже это не факт.

– Но вы знаете кого-нибудь? – спросила Лиз. – У вас же есть свой список?

Мы переглянулись.

– Мы знаем только одного, то есть одну… но ведь они устроены немного не так, как волки…

– Да не тяните вы! – Лиз глубоко вдохнула. – Что нам мешает сделать препарат для Эвы, ведь впереди, насколько я поняла, еще несколько недель!

– Дело в то, что нам нужна кровь того самого сфинкса, который напал на нее, – сказала Кира. – Из крови просто любой кошки можно получить только угнетающее средство, этому есть нудное научное объяснение. Но если мы не обратимся в полицию, то никогда не найдем этого монстра. А если найдем – то, думаете, тварь, напавшая на маленькую девочку, так и даст нам пробу крови? Мы же не коммандос.