Текст книги "Непрошеная повесть"
Автор книги: Нидзё
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
* * *
Примерно в это же время захворал государь-инок Ка-мэяма. Все ждали, что он скоро поправится, недуг был неопасный, государь Камэяма и всегда-то прихварывал, однако вскоре разнеслась весть, что больной безнадежен и уже отбыл во дворец Сага. Несчастья сыпались одно за другим: в прошлом году – смерть государя, в этом году – болезнь его брата, и, хотя не в моих силах было чем-нибудь тут помочь, все же я была глубоко огорчена.
Я дала обет завершить в этом году списки последних двадцати глав сутры Высшей мудрости, давно уже решив, что закончу мой труд в храмах Кумано, я хотела отправиться туда, пока еще не наступили сильные холода, и в десятый день девятой луны – Долгого месяца, – пустилась в дорогу. Зная, что государь Камэяма все еще болен, и притом – тяжело, я, конечно, тревожилась, но все же далеко не так сильно, как в прошлом году, когда смертельно заболел государь Го-Фукакуса. Наверное, это было грешно – ведь святой закон не велит делить людей на любимых и нелюбимых…
В Кумано я поселилась близ водопада Нати – здесь было удобней черпать утром и вечером святую воду – и начала переписывать сутру. С каждым днем все сильнее дули ветры с горных вершин, а брызги водопада, шумевшего рядом, казалось, сливались с потоками моих слез. Беспредельно очарование сего священного края!
Почему же никто
хоть вчуже не спросит с участьем:
«Сколько плакала ты,
безутешна от тяжкой утраты,
если так рукава промочила?…»
У меня больше не сохранилось ни зеркала, ни прибора для туши, оставленных мне на память отцом и матерью. Я все продала ради служения богам; наверное, мое усердие оказалось угодным богу Кумано, потому что кисть бежала легко, труд спорился, до завершения оставалось уже немного. Пришло время покинуть Кумано, но мне было жаль расставаться с этими святыми местами, и я всю ночь провела в молитвах. На рассвете я слегка задремала, и мне привиделся сон.
…Мне снилось, будто я сижу рядом с покойным отцом; вдруг кто-то объявляет о прибытии государя. Я поднимаю глаза и вижу государя – на нем кафтан из ткани, окрашенной соком хурмы, узор парчи изображает двух птиц, повернутых головами друг к другу; государь как-то странно клонится на правую сторону. Я выхожу из-за занавеса и усаживаюсь напротив, а государь удалился в храм бога Кэцумико и, немного приподняв занавес, улыбается, и так весел… Опять слышится голос: «Пожаловала государыня Югимонъин!», и я вижу ее сидящей за занавесом в храме бога Мусуби, в простом наряде, на ней всего лишь косодэ и белые хакама; государыня приподнимает до половины занавес, достает два белых косодэ и подает мне.
– Мне так жаль, что тебе пришлось расстаться с памятными подарками матери и отца… – говорит она. – Вот, возьми взамен эти косодэ!
Я беру ее дар, возвращаюсь на свое место и говорю отцу:
– Как же так, ведь он украшен всеми Десятью добродетелями… По какой же причине, унаследованной из былых воплощений, стал он таким калекой, что не может держаться прямо?
– Это оттого, что с одной стороны у него нарыв… – отвечает мне дух отца. – А нарыв этот означает, что под властью государя много таких, как мы с тобой, неразумных смертных людей, и он всех их жалеет и лелеет… Так что вовсе не по своей вине он не может держаться прямо…
Я опять взглянула на государя и вижу, что он все так же ласково улыбается.
– Подойди поближе! – говорит он. Я встаю, опускаюсь перед ним на колени, и он подает мне две ветки – стволы у них обструганы добела, как палочки для еды, а на кончиках – по два листочка дерева наги [144]…
…На этом я открыла глаза. Как раз в это время началась служба в храме Нейрин. Безотчетным движением проведя рукой по полу рядом с собой, я внезапно нащупала какой-то предмет – это оказался веер на каркасе из кипарисовых спиц. Поистине чудесной и благостной показалась мне эта находка, ведь лето на дворе давно миновало! Я взяла веер и положила его рядом со столиком, на котором писала сутру. Когда я рассказала о своем сновидении одному из местных монахов, он сказал:
– Веер – символ Тысячерукой Каннон. Вам привиделся благой сон, стало быть, вы непременно сподобитесь благодати!
Образ государя, увиденный во сне, сохранился в моей душе: закончив переписывать сутру, я, в слезах, пожертвовала храму последнее из косодэ, некогда подаренных государем, ибо какой смысл было бы по-прежнему держать его при себе?
Печалюсь о том,
что больше уже не увижу
придворный наряд,
бесценный дар государя,
которым так дорожила…
Я оставила у священного водопада Нати и мои списки, и косодэ, приложив к ним стихотворение:
Предрассветной порой
от сна пробудившись на ложе,
слышу издалека
ропот горного водопада,
что моим стенаниям вторит…
Теперь памятным даром государя стал для меня веер, найденный в ту ночь, когда, мне приснился тот вещий сон, и я взяла веер с собой в столицу. Вернувшись домой, я узнала, что государь Камэяма уже скончался. Давно известно, сколь жесток наш бренный мир и как все здесь недолговечно, но все же скорбь охватила меня, когда я узнала о его смерти. Только моя жизнь все еще тлела, курилась, как бесплодный дымок над угасшим костром…
* * *
В начале третьей луны я, как обычно, пошла на поклон в храм Хатимана. Два первых месяца нового, 1-го года Токудзи [145]. я провела в Наре. Никаких вестей из столицы не получала. Откуда ж мне было знать, что в храме Хатимана ожидают прибытия государыни Югимонъин?
Как всегда, я поднялась к храму со стороны холма Кабаний Нос, Иносака. Ворота павильона Баба-доно были открыты, и мне вспомнились минувшие времена. На дворе, перед храмом, я тоже заметила приготовления к встрече какой-то знатной особы. Я спросила, кого ждут, и в ответ услыхала: «Государыню Югимонъин!» Меня поразило, что мой приход словно нарочно совпал с ее посещением, я вспомнила сон, приснившийся в прошлом году, в Кумано, облик государя, явившийся мне в том сне; взволнованная, всю ночь я провела в молитвах. Наутро, едва забрезжил рассвет, я увидела пожилую женщину, похожую на придворную даму, – она занималась приготовлениями к приезду государыни. Я обратилась к ней, спросила, кто она, и она рассказала, что зовут ее Оторан и что состоит она при дворцовой трапезной. С волнением слушала я ее речь.
– Из тех, кто служил в прежние времена, никого уже не осталось, – сказала она в ответ на мои расспросы о жизни при дворе государыни. – Теперь там все молодые…
Мне захотелось как-нибудь дать знать государыне, кто я такая, взглянуть на нее хотя бы издалека, когда она. павильон за павильоном, будет обходить строения храма, ради этого я даже не пошла перекусить в хижину, служившую мне приютом. Как только послышались восклицания: «Вот она, вот!», я спряталась в сторонке и увидела богато украшенные носилки, которые поднесли к храму.
Священный дар «гохэй» вручил жрецам храма сопровождавший государыню царедворец наследника, вельможа Канэсуэ Сайондзи. Он был так похож на своего отца Акэбоно, в ту пору, когда тот, еще совсем молодой, служил в Правой дворцовой страже, что одно это уже наполнило мою душу волнением.
Был восьмой день третьей луны. После посещения главного храма государыня, как положено, проследовала к павильону Тоганоо. Прибыли всего два паланкина, очевидно, выезд совершался как можно более незаметно, так, чтобы не привлекать внимания. «Стало быть, разгонять народ не будут, а значит, и меня в толпе не заметят, взгляну на нее хотя бы одним глазком…» – подумала я и пошла следом. В свите государыни было еще несколько женщин, пеших. Как только я увидела, узнала сзади знакомый облик, я уже не могла сдержать слезы. Уйти, однако, тоже была не в силах и осталась стоять у входа. Церемония поклонения закончилась, государыня вышла.
– Откуда вы? – спросила она, остановившись возле меня.
Мне хотелось рассказать ей все-все, начиная с давно минувших времен, но я сказала только:
– Из Нары…
– Из храма Цветок Закона? – переспросила государыня. У меня выступили на глазах слезы, я испугалась, что ей покажется это странным, и хотела молча уйти. Но уйти, так и не сказав ничего, я была не в силах и так и осталась стоять на месте, а государыня меж тем уже удалилась. Вне себя от сожаления, я взглянула ей вслед и увидела, что она в нерешительности остановилась у лестницы, затрудняясь спуститься по высоким ступеням. Не теряя мгновения, я приблизилась и сказала: «Обопритесь на мое плечо!» – она посмотрела на меня удивленно, но я продолжала:
– Я прислуживала вам, когда вы были еще ребенком… Вы, конечно, меня забыли… – И слезы хлынули градом. Но она обратилась ко мне ласково, обо всем расспросила и сказала, чтобы отныне я всегда приходила к ней, когда захочу.
Мне снова вспомнился сон, приснившийся в Кумано, вспомнилось, что и с покойным государем случай свел меня тоже здесь, в обители Хатимана, и радость проникла в душу при мысли, что не напрасно уповала я на великого бодхисаттву. Разноречивые чувства теснились в сердце, но, кроме слез, не было им исхода…
Одна из женщин, пешком сопровождавших государыню, заговорила со мной, звали ее Хёэноскэ. Она сказала, что завтра утром государыня вернется в столицу, а сегодня вечером будут исполняться священные пляски и песнопения. Когда наступили сумерки, я сломала ветку цветущей сакуры, отдала ее даме Хёэноскэ со словами: «Я навещу вас в столице прежде, чем увянут эти цветы!» – а сама собралась утром, еще до отъезда государыни, вернуться домой. Однако мне пришла в голову мысль, что счастливая встреча с государыней состоялась не иначе как по милости великого бодхисаттвы, мой долг – поблагодарить его за эту великую милость, и я решила еще на три дня остаться в храме, дабы вознести благодарственную молитву.
Вернувшись в столицу, я написала государыне, спросила: «Как мои цветы?» – и приложила стихотворение:
Должно быть, цветы
давно на ветру облетели -
ведь минуло дней
много больше противу срока,
что указан был прежде мною?…
Ответ государыни гласил:
Разве может сорвать
цветы запоздалые ветер,
даже если прошло
мцого больше дней против срока
вами данного обещанья!…
* * *
С тех пор я стала часто бывать у государыни Югимонъин, разумеется стараясь, чтобы мои посещения не посчитали слишком назойливыми, и временами у меня было такое чувство, будто я снова служу во дворце, как в минувшие времена. Но вот наступила шестая луна, приблизилась третья годовщина со дня смерти покойного государя. Мне захотелось послушать проникновенную заупокойную службу. Теперь у меня уже ничего не осталось из подарков, полученных на память от государя, а меж тем надо было закончить списки сутры, оставалась еще одна, последняя глава, я боялась, что так и не сумею закончить мой труд до конца года, но все же решила пойти во дворец Фусими и хотя бы в сторонке, издали, послушать заупокойную службу. Ранним утром пятнадцатого дня я пришла в храм Цветок Закона в селении Фукакуса и увидела, что там устанавливают рисованное изображение государя, – могла ли я без волнения взирать на знакомый облик? Тщетно пыталась я скрыть слезы, падавшие на рукав. Монахи и прочие стоявшие в молитвенном зале люди, наверное, удивились, заметив, что я плачу. «Подойдите поближе, там лучше видно!» – сказал мне кто-то. Обрадованная, я подошла, поклонилась изображению государя и убедилась, что еще не все слезы выплакала, они продолжали литься…
Пусть растает роса,
но останется образ в портрете -
и при виде его
вновь росою прозрачной слезы
рукава мои увлажняют…
Ночью, когда луна сияла на безоблачном небе, я пришла, к даме Хёэноскэ, в ее каморку, вспоминала прошлое, но мне все еще как будто не хватало чего-то, я вышла и приблизилась к храму Мгновенного Озарения. «Прибыли!» – услышала я людские голоса. «О чем это они?» – подумала я. Оказалось, что изображение государя, которое я видела утром в храме Цветок Закона, привезли теперь сюда, чтобы установить в храме Мгновенного Озарения. Четверо человек, очевидно дворцовые слуги, несли на плечах укрепленное на подставке изображение государя. Распоряжались двое в черных одеждах, по-видимому монахи младшего чина. Словно в каком-то сне смотрела я, как они, в сопровождении всего лишь одного распорядителя и нескольких самураев дворцовой стражи, вносили в храм картину, завешенную бумагой… Когда покойный государь восседал на троне Украшенного всеми десятью добродетелями повелителя десяти тысяч колесниц и сотни вельмож повиновались его приказам – того времени я не помню, в ту пору я была еще малым ребенком. Я пришла к нему в услужение уже после того, как, оставив трон, он именовался почетным титулом Старшего Прежнего государя, но и тогда, даже при тайных выездах, его карету встречали и провожали вельможи и царедворцы целой свитой следовали за ним в пути… «По каким же дорогам потустороннего мира блуждает он теперь, совсем одинокий?» – думала я, и скорбь с такой силой сдавила сердце, как будто совсем свежей была утрата.
На следующее утро я получила письмо от дайнагона Моросигэ Китабатакэ. «Какие чувства пробудила в вас вчерашняя служба?» – спрашивал он.
Я ответила:
Под осенней луной
цикадам я внемлю уныло,
вспоминая одно -
государя облик нетленный,
озаренный дивным сияньем…
* * *
На следующий, шестнадцатый день опять была служба, возносили хвалу Лотосовой сутре, творению будд Шакья-Муни и Прабхутаратны [146] – эти будды вместе восседают в едином венчике лотоса. Потом все по очереди делали подношения в павильоне Прабхутаратны. С самого утра на церемонии присутствовал прежний император Го-Уда, поэтому всех посторонних прогнали и со двора, и из храма. Мне было очень горько, что меня не пустили, – как видно, посчитали черную рясу особенно неуместной, – но я все же умудрилась остаться возле самого храма, стояла совсем близко, на камнях водостока, и оттуда слушала службу. «Ах, если б я по-прежнему служила при дворе…» На какое-то время я даже пожалела о жизни в миру, от которой сама бежала… Когда священник начал читать молитву за упокой и блаженство усопшего в потустороннем мире, я заплакала и, пока не кончилась служба, продолжала лить слезы. Рядом со мной стоял какой-то добрый с виду монах.
– Кто вы такая, что так скорбите? – спросил он.
Я побоялась бросить тень на память покойного государя откровенным ответом и ответила только:
– Мои родители умерли, и траур по ним давно закончился, но сейчас они вспомнились мне особенно живо, оттого я и плачу… – И сказав так, тотчас ушла.
Прежний император Го-Уда тем же вечером отбыл; опять опустел, обезлюдел дворец Фусими, все кругом, казалось, дышит печалью. Мне не хотелось никуда уходить, и я но-прежнему некоторое время жила неподалеку от усадьбы Фусими.
Прежний министр Митимото Кога доводится мне двоюродным братом, и мы изредка обменивались письмами.
В ответ на мое послание он написал мне:
Навевают печаль
и осенние виды столицы
– сколько грустных ночей
провели вы в горах Фусими,
предрассветной луной любуясь?…
Эти стихи заставили меня еще сильнее ощутить скорбь, я была не в силах сдержать горе и ответила:
Скорбя о былом,
провела я три ночи осенних
в безлюдных горах -
множит грустные воспоминанья
предрассветной порою месяц…
В свою очередь, он прислал мне ответ:
Как, должно быть, для вас
мучительны воспоминанья
о минувших годах!
В эту пору, когда тоскою
веет осень в краю Фусими!…
Помнится, в пятнадцатый день – день смерти государя, – я поднесла храму заветный веер – пусть он служит кому-нибудь из священников, – и на обертке написала:
Не чаяла я,
что в третью Его годовщину
осенней росой
вновь рукав окропить придется,
от горючих слез не просохший!…
* * *
После кончины государя Го-Фукакусы не стало никого в целом свете, кому я могла бы поведать все, что наболело на сердце. Год назад, в восьмой день третьей луны, я пошла почтить память поэта Хитомаро. Разве не удивительно, что в этом году, и как раз в тот же день, я встретила государыню Югимонъин? Мне показалось тогда, будто предо мной наяву предстал облик покойного государя, приснившийся мне в Кумано. Стало быть, напрасно я сомневалась, угодны ли будут богу мои труды. Нет, не зря была преисполнена горячей верой моя душа, не пропало втуне мое усердие на протяжении столь долгих лет!
Я думала о превратностях моей жизни, но размышлять в одиночестве о пережитом было невыносимо, вот почему, подражая Сайге, я отправилась странствовать. А чтобы не пропали бесследно мои думы, написала я сию непрошеную повесть, хотя и не питаю надежды, что в памяти людской она сохранится…
Примечание переписчика: В этом месте рукопись опять отрезана, и что написано дальше – неизвестно.
Комментарии
[1] Так, убийство наместника Токискэ Ходзё, о котором упоминает «Непрошеная повесть» (Свиток Первый), произошло по прямому приказу правительства в Камакуре. Заподозренный в заговоре, он был убит самураями своего «коллеги», второго наместника, при том что являлся родным (старшим) братом главы правительства самураев.
[2] Так, в «Непрошеной повести» описана сцена, когда на заупокойной службе по случаю третьей годовщины смерти императора Го-Фукакусы присутствовали «прежние» императоры – Фусими (сын), Го-Фусими (внук), Го-Уда (племянник). Царствующим императором был в это время Го-Нидзё (внучатый племянник).
[3] Так, «главная» супруга императора Го-Фукакусы (именуемая в «Непрошеной повести» «государыней»), происходившая из семейства Сайондзи, была его родной теткой (младшей сестрой его матери, вдовствующей государыни Омияин). Брак был заключен, когда Го-Фукакусе было четырнадцать, а невесте двадцать пять лет. Вторая супруга Го-Фукакусы (госпожа Хигаси), также из рода Сайондзи, мать наследника, будущего императора Фусими, была двоюродной сестрой его первой жены.
[4] Имеется в виду проза IX – XII вв., часто именуемая в литературоведении «хэйанской», по названию г. Хэйан, столицы и центра культурной жизни в ту эпоху.
[5] Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.-Л., Иад-во АН СССР, 1958, с. 27.
[6] Этот разрыв в девять лет и отсутствие рассказа о пострижении в монахини – событии исключительно важном в жизни Нидзё – дали основание японским ученым-филологам, тщательно изучившим повесть Нидзё, прийти к выводу, что между Третьим, Четвертым и Пятым Свитками, возможно, существовали другие, утраченные.
[7]Бунъэй – девиз, означающий «Просвещенное процветание»; соответствует 1264 – 1275 гг. по европейскому летосчислению. Таким образом, Восьмой год Бунъэй – 1271 г.
[8]Косодэ – прообраз современного кимоно. В средневековой Японии придворные дамы носили, как правило, несколько косодэ, надеваемых одно на другое; в торжественных же случаях полный парадный туалет дамы состоял из двенадцати-тринадцати одеяний, под тяжестью которых женщина буквально сгибалась…
[9]Дайнагон (букв, «старший советник») – одно из высших гражданских званий средневекового японского двора.
[10]Государь Го-Фукакуса – Согласно традиционной японской историографии 89-й император Японии (1243 – 1304). Был объявлен императором в четырехлетнем возрасте, семнадцати лет «уступил» престол младшему брату, императору Камэяме (1249 – 1305; годы правления – 1259 – 1274 гг.).
[11]Государь-инок Го-Сага – 88-й император Японии, отец императора Го-Фукакусы. Вступив на престол в 1243 г., он уже в 1247 г. «уступил» престол своему четырехлетнему сыну. По традиции, после отречения постригся в монахи и стал именоваться «государем-иноком».
[12]Перемена места – В средневековой Японии были широко распространены различные суеверные представления и гадания, астрология, геомантика и т. п. По указанию жрецов-предсказателей нужно было во избежание несчастья изменить местопребывание – переехать с запада на восток, с севера на юг или наоборот, и т. д.
[13]Утреннее послание. – Согласно этикету, неукоснительно соблюдавшемуся в аристократическом среде, молодой муж после бракосочетания, происходившего, как правило, в доме невесты, присылал новобрачной стихотворное послание с выражением любви. Женщине полагалось ответить тоже стихами. Любовники также обменивались такими посланиями.
[14]Сасинуки – широкие шаровары, собранные у щиколотки; одежда знатного мужчины.
[15]Богиня Канон (иначе Кандзэон; санскр. Авалокитешвара, букв, «внимающая звукам» (мирским)– буддийское божество. Часто изображалась со множеством рук, с одиннадцатью головами и т. д. Культ Каннон был чрезвычайно популярен в средневековой Японии, эта богиня почиталась как заступница всех страждущих, олицетворение милосердия.
[16]«Повесть о Гэндзи» – знаменитый роман (начало XI в., автор – придворная дама Мурасаки Сикибу), был широко известен в аристократической среде.
[17]…этот союз уготован мне еще в прошлой жизни… – Согласно буддийской религии, человек после смерти проходит ряд перевоплощений, вновь возрождается к жизни в одном из Шести миров (Ад, Царство Голодных демонов, Царство Скотов, Царство демона Асуры, Мир людей и, наконец, Небеса). Эти представления тесно связаны с другой кардинальной догмой буддизма – законом причины и следствия, кармой. Рождаясь на свет, человек неотвратимо несет с собой груз своих деяний в минувшем существовании; в свою очередь, его поведение в текущей жизни определяет, в каком из Шести миров ему предстоит родиться в следующем перевоплощении. В соответствии с идеей кармы, даже случайные встречи трактуются как следствие каких-то связей, существовавших между данными людьми в минувших воплощениях; тем более это относится к супружеству или любовному союзу.
[18]Бери-бери – заболевание, возникающее из-за отсутствия витаминов в пище (гл. образом, витамина «В»).
[19]…оба наместника из Северной и Южной Рокухары… – Представители военного (самурайского) правительства, с конца XII столетия фактически осуществлявшего верховную власть в стране. Рокухара – обширный район в юго-западной части столицы, где находилась резиденция наместников, делился на Северную и Южную половины.
[20] Стр. 268. Император Камэяма (1259 – 1306) – 90-й император Японии, младший брат бывшего императора Го-Фукакусы. Годы правления – 1260 -1274.
[21]Чаша чистого лотоса. – Согласно буддийским религиозным представлениям, каждый праведник, удостоившийся рая, восседает там в венчике лотоса, священного цветка буддийской религии.
[22]Час Петуха – время с 4 до 6 часов дня.
[23]Правая дворцовая стража. – Дворцовая стража несла охрану дворца, а также выполняла церемониальные функции. Отряды дворцовой стражи делились на Левый (т. е. Первый) и Правый (т. е. Второй). По древнему обычаю, идущему из Китая, левая сторона считалась более почетной.
[24]Камакура – селение в восточной части о. Хонсю, (современная префектура Канагава), в XIII в. – резиденция военного (самурайского) правительства.
[25]Ступа – каменное, деревянное или глиняное сооружение конусообразной формы разной величины, которое воздвигалось над каким-либо священным захоронением. Верхушка ступы украшалась резьбой, узорами. Обычай воздвигать ступу пришел в Японию вместе с буддизмом.
[26]…осознала свою греховность. – Истинно верующему буддисту надлежит с радостью покидать «земную юдоль». Любовь и другие земные привязанности препятствуют такому стремлению, поэтому Нидзё, видя, что отец горюет из-за того, что приходится с ней расстаться, считает, что самим фактом своего существования она мешает отцу достигнуть рая и, следовательно, повинна в грехе.
[27]Годы Сёкю. – В эти годы (1219-1222) аристократия во главе с императором Го-Тобой (1179-1239, годы правления 1184-1198) предприняла вооруженную попытку вернуть себе верховную власть в стране, утраченную в конце XII в. и перешедшую в руки воинского сословия (самураев). Эти события известны в истории Японии как «Смута годов Сёкю». Попытка была подавлена, экс-император Го-Тоба сослан на о. Оки, где он и умер.
[28]Пять заповедей – пять священных заповедей буддизма: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не богохульствуй, не пьянствуй.
[29]Оплечье – деталь одежды буддийского монаха, широкая полоса ткани, перекинутая через левое плечо, сшитая из четырехугольных кусков ткани разной величины. Символизирует одежду Шакья-Муни, который, дав обет бедности, подобрал выброшенные за негодностью старые тряпки и сшил себе из этих тряпок покров. Шакяя-Муни (букв.: «мудрец из племени шакьев») – легендарный основатель буддийской религии, якобы живший в Индии в V в. до н. э.
[30] Стр. 277. …превыше горы Сумэру… – Согласно древнеиндийской теории мироздания, в центре вселенной высится гора Сумэру (в японском произношении – Сюмисэн), поросшая благоуханными деревьями. Вся остальная вселенная, с ее горами, морями и островами, располагается у подножия этой горы. На горе Сумэру пребывает бог Индра в своем дворце Вечной радости…глубже четырех океанов, окружающих нашу землю…– Древние китайцы считали, что их страна расположена средь четырех морей. Впоследствии образное выражение «Земля средь четырех морей» заимствовали другие народы Дальнего Востока для обозначения в высоком стиле своих собственных стран.
[31]Река Трех быстрин. – Согласно религиозным представлениям синтоизма, в подземном царстве, куда нисходят души умерших, течет река, имеющая три рукава-переправы, через одну из которых предстоит перейти покойнику.
[32]. …ее преследовал чей-то злой дух… – Вера в то, что душа, отделившись от тела, может вселиться в другого человека, принести ему болезнь и даже смерть, была одним из самых распространенных и безусловных суеверий в средневековой Японии, причем эта чужая душа могла принадлежать как живому человеку, так и давно умершему.
[33]…постукиванию деревянных вальков… – Для придания тканям мягкости их отбивали деревянным вальком. Этой работой, так же как и ткачеством, крестьяне занимались в свободное от летней страды время, т. е. поздней осенью и зимой. С древних времен в японской народной поэзии стук валька, ассоциируясь с долгими холодными осенними и зимними вечерами и ночами, считался навевающим грусть, рождал в душе меланхолические чувства.
[34]…а уж запели птички… – Образ заимствован из популярной в средневековой Японии «Повести Исэ» («Исэ-моногатари», X в.), произведения, где проза перемежается стихами. Традиция приписывает создание «Повести» поэту Нарихире. Одно из этих стихотворений (танка) гласит: «Пусть долгая ночь// осенью будет длинна,// как тысяча долгих ночей, – // не останется разве, что нам говорить,// когда птички уже запоют?» (Перевод Н. Конрада. «Исэ-моногатари», М., 1979).
[35]Срок удаления. – Имелось в виду время, необходимое для того, чтобы «очиститься от скверны», каковой, согласно религиозным представлениям, идущим из глубокой древности, считалась смерть и всякое соприкосновение со смертью. Первый срок удаления считался законченным через сорок девять дней.
[36]Богиня Аматэрасу – главное божество синтоистской религии. Великая богиня Аматэрасу (букв.: «Озаряющая небо») считалась олицетворением солнца, жизнеутверждающим началом. В японской мифологии она является прародительницей японского императорского дома.
[37]Танское царство – Танская империя в Китае (618-907). В этот период связи Японии с могущественной Танской империей были наиболее оживленными и имели большое значение для политического и культурного развития страны. Отсюда традиция, прочно укоренившаяся в средневековой японской литературе, – называть Китай Танским царством даже много веков спустя после падения Танской династии.
[38]«Повесть о Сагоромо» – популярный в средневековой Японии роман (вторая половина XI в.), создание которого приписывается одной из принцесс императорского дома. Сагоромо – имя главного героя.
[39]Хатиман – бог, покровитель воинов. Под этим именем почитается дух легендарного императора Одзина (201 – 310), обожествленного после смерти. Один их трех главных храмов, посвященных Хатиману, находился близ столицы, на склоне горы Мужей, Отокоямы.
[40]…государь как раз в эти дни был весьма озабочен… – К этому времени относится начало конфликта по вопросу о престолонаследии, имевшего существенное значение в истории средневековой Японии. Прежние императоры, Го-Фукакуса и Камэяма, родные братья, добивались права наследовать престол каждый для своих потомков. Правительство самураев в Камакуре разрешило спор, установив очередность, – потомки обоих братьев должны были занимать престол поочередно. Впоследствии, однако, этот порядок стал поводом для длительной феодальной междоусобицы, продолжавшейся более полувека (1336 – 1392 гг.).
[41]Звон тетивы – обряд, восходящий к древним магическим обрядам Китая. Первоначально из лука выпускали стрелы на все четыре стороны света, впоследствии стали ограничиваться только звоном тетивы: натягивая и отпуская тетиву лука, звоном ее отгоняли злых духов.
[42]«Приют отшельника» (букв.: «Пещера отшельника») – иносказательное название резиденции императора, отрекшегося от трона. Император, сложивший с себя бремя правления, как бы добровольно становился отшельником и удалялся от мирской суеты (что не соответствовало реальному положению вещей в ту эпоху, см. предисловие).
[43]Жрец Инь-Ян. – Древняя китайская натурфилософия различала два противоположных, постоянно взаимодействующих начала, которые лежат в основе мироздания: Ян – светлое, сильное, активное начало, и Инь – темное, слабое, пассивное. В средневековой Японии, однако, это учение свелось к астрологии и всякого рода ворожбе. При дворе существовало специальное ведомство, где служили жрецы-гадальщики, они пользовались непререкаемым авторитетом, их предсказания не подвергались сомнениям.
[44]Касуга – один из старейших синтоистских храмов в древней столице Японии – г. Нара. Основанный предками рода Фудзи-вара, он считался «семейным храмом» этой семьи и был посвящен их «божественному предку» – богу Ама-но-Коянэ. Акэбоно (Санэканэ Сайондзи), потомок семейства Фудзивара, тоже поддерживал тесный контакт с этим храмом.
[45]Сайге (Хидэсато Фудзивара, 1118 - 1190) – выдающийся поэт средневековья, в 23 года ставший монахом и много странствовавший по стране.
[46]Три послушания. – Согласно конфуцианским этическим представлениям, женщина должна была повиноваться отцу, затем мужу, а в случае смерти мужа – сыну.
[47]Кагура – ритуальные песнопения и пляски, исполняемые при синтоистских храмах.
[48]Имаё, имаё-ута (букв.: «современная песня, песня на новый лад») – лирическая песня, состоящая из четырех или восьми стихов (в виде исключения – десяти). Схема строфы – четверостишие. Эта поэтическая форма получила распространение в X-XIII вв.
[49]. Словно белый конь… – Образ заимствован из книги древнекитайского мыслителя Чжуэн-цзы: «Жизнь человека между небом и землей так же мимолетна, как белый жеребенок, промелькнувший мимо дверной щели…»
[50]…словно волны речные… – Образ заимствован из книги Камо-но Тёмэй «Записки из кельи» (1212 г.): «Струи уходящей реки… они непрерывны; но они – все не те же, не прежние воды». (Перевод Н. Н. Конрада. «Японская литература в образцах и очерках», Л., 1927).
