Текст книги "Ваниль"
Автор книги: Неджма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Неджма
Ваниль
В начале всего
В этой жизни одним дано учиться хорошим манерам, другим – воспитывать дух и укреплять веру. Бог сделал меня склонной к удовольствиям, и я не получила никакого образования, более того, не научилась ни читать, ни писать. У меня осталась одна возможность совершить перед смертью хорошее дело: посвятить какую-нибудь девушку в тайны любви. В строжайшей тайне, конечно. Эта страна решила запретить секс и прикрыться ложной добродетелью. Если удастся установить, кто я, меня повесят.
Зобида Аит Лемсен
Вступление
Меня зовут Зобида. Это не имя, шепчет Али, покусывая мои груди, это прелюдия любви! Зобида, оно пахнет хорошим маслом и теплой спермой. Оно тает, как сахар на губах. Чего стоят одни его слоги. Назови себя по буквам, моя дорогая! ЗО-БИ-ДА! В твоем имени есть, чем привести в ад любого правоверного: пенис, половой акт, чрево – на языке неверующих, а на хорошем арабском – zad,хранилище хороших вещей, bida',восхитительное святотатство , zid,продолжай дальше! Пусть Бог простит тех, кто так тебя назвал!
Я забавляюсь, когда Али говорит. А он говорит так же, как занимается любовью, картинно и со сдерживаемым смехом. Он не знает, что комбинации можно составлять не только из моего имени. Из моей жизни тоже. И я мечтаю описать мою жизнь. По крайней мере, то, что я из нее сделала в Зебибе. Увы! Я только Зобида! Искушенная в сексе, ничего не знающая о духе. Певица желания, которая хотела бы повелевать словами!
Вот почему я решила взять себе образованного любовника, после стольких невежественных пенисов. Его, учителя Али, с лукавым взглядом и чувствительными ягодицами, характером твердым, как отвертка, щегольством и стойкостью! Два раза в неделю он входит между моими бедрами, так, чтобы никто не догадался, и в головы его глупых учеников не пришло, что если днем его речь льется свободно, то только потому, что ночью его рот утолил жажду из моего источника.
В этот раз, оседлав его, я обронила:
– Это из-за меня пришло зло. Я принесла хаос в селенье, да простит меня Бог!
– Ты бредишь, моя кошечка, – только и произнес он, тесно сжимая руками мои бедра.
– Слишком поздно, зло уже в плоде.
– Говорят, что «червь» уже в плоде.
– Если ты хочешь…
– Что ты, собственно, сделала? – неохотно
пробормотал он, не отвлекаясь.
– То, что развращает девственниц.
– Какая ты дрянь, однако! Ты заслуживаешь, чтобы я тебя проткнул!
Али обнял мою талию, чтобы лучше приподнять, а затем снова взять меня, его раскаленный меч вошел в мои ножны, мое влагалище жадно втягивало его и неохотно отпускало, его дубина поднималась как можно выше, прежде чем войти во всю длину моего гостеприимного пристанища. Мне казалось, что я двигаюсь между небом и землей, жизнь выходила и входила в меня, моя душа рвалась выскользнуть через мое отверстие.
Я еще не хотела кончать, и мне нужно было продолжать разговор:
– Я тебе сейчас расскажу.
– Не сейчас!
– Потом, но я тебе расскажу!
– Ладно.
– С двумя условиями. Во-первых, ты ничего не выдашь, иначе жители Зебиба побьют меня камнями, как собаку.
– А второе?
– Ты запишешь то, что я говорю.
– У меня есть другие дела вместо того, чтобы записывать твои признания…
– Спать со мной, я знаю.
– Это приятнее.
– Точно.
Я поднялась.
– Нет, вернись! Возьми меня еще раз!
Он надавил на мои плечи, вводя свой кол в мои недра.
– Почему ты хочешь записать свою историю? Ты стала ученой, ни одного дня ни проведя в школе?
– Когда их записывают, воспоминания обретают вторую жизнь.
– Бабский бред.
– И еще я рассчитываю, что ты запишешь все, как писатель.
– То есть?
– Аккуратно и не тем языком, что вульгарные бездельники. Так, чтобы я поняла и порадовалась.
– Теперь ты хочешь получать наслаждение еще и от духа?
– Ты стал учителем не просто так!
– Какое вознаграждение я получу?
– Мое влагалище в конце каждой главы.
– Ты не боишься, что я раскрою твою историю?
– Нет, я держу тебя за член. Ты не посмеешь нарушить закон Аллаха и публично признаться, что спал с женщиной без благословения имама. Ты мой наставник, больше, чем кто-либо до тебя, и ты знаешь божественную силу слов.
Я почувствовала, что его член обмякает, и услышала, как он вдруг произнес ту же самую фразу, что повторял мой покойный муж: «Нет другой такой причины для раздора мужчин, как женщины».
– Ах да! Вот и он тоже!
Он рассмеялся. И я рассказала.
***
Каждый раз, когда Садек бил меня, его слюна брызгала, как сильный дождь, текла густо и обильно, вытекала, как грязная вода из водостока, бежала к складкам, надувалась бугорками, пропитывала его бороду, одновременно с его словами, всегда одними и теми же, которые я выучила наизусть. Слова, которые били по моей голове так же сильно, как и удары. Он выплевывал их в том же ритме, что и бил плетью, твердо держа ее в правой руке, никогда в левой, это был харам(недозволенное): «Пророк сказал: я не оставлю после себя большей причины для раздора мужчин, чем женщины,и он прав!» Это была одна и та же фраза, одна и навсегда. И ты прав, если думаешь, что она была предвестием войны для меня, хоть я никогда не читала ни Пророка, ни Коран. С первым слогом – и с первой слюной – я была готова. Клянусь Пророком, ты этого не избежишь – он мог в этом поклясться. Я защищала только лицо и голову, открывая остальное – грудь, спину, руки, ягодицы – ненависти и презрению. Но я пыталась понять. Заставляла работать рассудок, пока кровоточила моя кожа. Я была необразованной затворницей, но в моей маленькой голове пыталась докопаться до причин, которые стоили мне этих плетей и слов.
Садек всегда давал мне понять, что я ни на что не гожусь. Мой отец и братья тоже. Тогда почему фраза, приписываемая пророку, да благословит его Бог, указывает, что женщины – колючка в ноге, причина всех бед, и без них правоверные были бы избавлены от зол, как голова от блох? Да они устроили бы хаос, прообраз ада, хуже, чем чума или война!
Я мучилась в поисках ответа и, терзаясь этими муками, забывала о побоях. Я думала: без дочерей Евы мир был бы другим, и мужчины заскучали бы . Раздорпридает жизни остроту, заставляет распутывать проблемы, оправдывает сражения. Возможно, поэтому Бог создал женщин. Необходимое зло.
Я думала обо всем этом не для удовольствия, а потому, что это был действенный способ забыть об ударах. Когда я терялась в смысле этой фразы, боль уменьшалась. Странно, как наши головы заставляют нас забыть о телах, когда начинают думать.
По мнению моего мужа, сам Пророк, да благословит его Бог, предупредил верующих об этом противостоянии между мужчинами и женщинами. Очевидно, он выполнял свой долг искушенного предсказателя, повторив верующим: внимание, я ухожу, но оставляю вам проблему, большую проблему, это женщины, которых вам надо остерегаться, займитесь этим, это не ерунда. Да будет благословенны правоверные!
Очевидно, мужчины хотели устроиться сами по себе, не учитывая мнения женщин. Они сказали себе, что из зла не может получиться благо. Зато его можно избежать, усмиряя самок необходимыми способами. Я считала несправедливым, что муж меня бьет. Иногда я начинала протестовать сквозь зубы, когда у меня не оставалось слез, чтобы плакать: «Ты уверен, в конце концов, что Пророк сказал то, что говоришь ты?» Или: «Он не требовал бить меня, Садек Ле Борнь! И потом, можно ведь поискать выход, найти решение!» Садек Ле Борнь ничего не слышал. Он считал и наносил удары. С возрастающей силой. И его борода напоминала бороду самого Бога!
Чтобы отомстить моему покойному супругу или признать его правоту, я решила воплотить эту фразу на практике, довести ее логику до конца. Теперь у меня было только одно желание – устроить раздорв этой мирной деревне, где я поселилась на годы после того, как похоронила мужа и плюнула на его могилу.
– Тебе уже есть, о чем написать первую главу, мой король! – сказала я, поднимаясь. – Но берегись! Я позволяю тебе исправлять мою речь, но запрещаю воровать подробности секса или бряцать метафорами там, где нужно называть влагалище своим именем…
– Недвусмысленный язык рискует показаться нарочитым, и результат может получиться вульгарным.
– Ах! Я узнаю плутовство мужчин и их ложную добродетель!
Он приподнялся на кровати, чтобы завладеть моими грудями. Я высвободилась.
– Я вернусь завтра после полуночи, как всегда. Смотри, чтобы никто не ходил возле твоего дома.
***
На самом деле меня зовут не Зобида. Я придумала себе это имя, приехав в Зебиб, возможно, вдохновившись его первой буквой, чтобы фонетическая связь помогла смягчить мое существование в этой забытой Богом дыре. Действительно, что за идея – приехать жить в местечко на крайнем западе, не знающем ни морской соли, ни аромата весны и осени! Зебиб, подвешенный между горами и долинами, посередине между землей и Богом, которого жители прославляют в мечетях, но оскорбляют на ложе, публично боятся, но тайно обворовывают!
Верно, что я совершила ошибку, признавшись, что я уроженка племени улед-майл – берберов, живущих на высокогорных плато. Я не знала, какое отвращение местные испытывают к кабильцам, считая их отступниками и горными обезьянами. Еще меньше я знала об их убеждении, что мир появился вместе с арабами, а то, что этому предшествовало, было только a'dam, ничто, в широком смысле – бесформенное вещество, отсутствие бытия, зияние, черная дыра, заколдованная бездна. Грязь, как сказала бы моя внучатая племянница Бадра, – первое слово, которое она произнесла в год, то есть последний раз, когда я ее видела, теперь уже десять лет назад.
В действительности все жители Зебиба называют себя потомками Пророка. Они добрались от его чресл до наших дней безопасным путем, на их коже стоит печать «араб» – единственная марка, которая заслуживает уважения, и это доказывают сундуки, которые они со смешными церемониями открывают перед вашим носом – почувствуйте мускус Аравии, испарения амбры и шепот шелка! Из этих сундуков они извлекают листы, обесцвеченные временем или ложью, я не знаю, и показывают их с гордостью – посмотрите, прочитайте этот документ, посыпанный золотом! – восхищаются они, прослеживая линии генеалогических древ, чьи ветви провисают под весом воображаемых связей. Они вынуждают эти ветви подняться к некому двоюродному брату, правнучке или племяннику Пророка, да благословит его Бог! Я никогда не видела нашего Пророка, но уверена, что у него нет ничего общего с этими крестьянами – с печатью вырождения на лицах, волосами, как шерстяные перчатки, мутными черными глазами – настоящие обезьяны из долин!
Несмотря на мое неудачное происхождение из берберов, я заработала себе хорошую репутацию. Меня называют доброй, любезной и немного чародейкой из-за моих внезапных исчезновений. Я их не отрицаю. Эти слухи – ветви, которые скрывают мое прошлое и защищают меня от тех дней, когда я так страдала из-за мужа! Я скрываю и ночи любви в объятиях мужчин, которых не буду перечислять! Им принадлежит моя признательность, им, кто пристрастил меня к удовольствию и вернул желание жить. Я решила, что ты будешь последним среди них, Али, не потому, что у тебя длинный и чувствительный член, но потому, в особенности, что у тебя красивая речь, а умелым авторам принадлежит привилегия завершать судьбы.
Конечно, я не молода, но никто не даст мне моего возраста. Без сомнения, это потому, что я не рожала. Ни муж, ни любовники не сделали мне детей. Я не знаю, моя ли это вина или их. Так захотел Бог. Мое чрево тоже, это точно.
В Зебибе статус вдовы приносил мне уважение, которое оказывают Добродетельным. Как будто пояс целомудрия автоматически дает корону святого! В этом прогнившем бледе воздержание от секса было непременным условием, чтобы войти в сообщество мужчин. Через несколько месяцев мне позволили выполнять обязанности кади [1]1
Шариатский судья, выносящий решение на основе Корана.
[Закрыть]. Я давала советы матерям, оказавшемся в затруднительном положении, грозно клеймила девушек и юношей, которые не имели права перечить мне хоть в чем-то; бежала на зов отцов, которые требовали моего мнения в отношении браков, иногда – финансовых тяжб. Больше никто не колебался, приглашая меня в свою жизнь, куда я входила с легкостью хозяйки; мне стали знакомы горести и радости жителей Зебиба, ведь я руководила их браками и разводами.
***
Вот почему однажды я оказалась у Омранов. За мной послали на заре, и мне показалось, что я пришла посреди похорон. Отец гневался, стоя перед домом, под еще не просветлевшим небом: «Шлюхи, все шлюхи!» – начиная с «нее», матери его детей, «чтобы Бог раздробил ей кости». «Пять дочерей, которых она принесла тихо, как корова! – кричал он. – В любом случае шлюха может родить только шлюх!» Его гнев рос, и наследникам тоже досталось: «Сукины дети, дающие взаймы собственную задницу, жалкие обманщики, племя сводников и выродков. Как еще это могло случиться!»
Я знала, какие оскорбления приняты у жителей Зебиба и их обычный гнев. Я обошла отца и направилась во дворик. Старшая из дочерей плакала навзрыд.
– Что произошло? – спросила я у Ашаман.
– У Лейлы не пошла кровь…
– Она была девственницей, ради Бога!
– И теперь все в этом сомневаются.
– Тарек, должно быть, плохо взялся за дело. Еще один девственник, вот и все!
– Я ничего об этом не знаю. Кроме того, что новые родственники моей сестры прогнали ее ударами туфель.
Нет нужды описывать сцену, обычную для Зебиба. Лейле пришлось вернуться домой, с приданым, нагруженным на четыре добрых руки, без единого сочувственного взгляда или возгласа. Исчезли песни, всадники и ружейные выстрелы. Осталась только луна, безмолвный свидетель в багряном зареве, и стыд.
– Заходи, – сказала Ашаман, проведя меня в одну из трех комнат, из которых состоял их дом.
Я села напротив Лейлы. Девушка, еще не отойдя от шока, казалось, не осознавала, что происходит вокруг нее. Блуждая взглядом, она повторяла:
– Я… ничего не сделала… Это не я! Крики, крики… Ругань. Они были в ярости. Все за дверью…
Я взяла ее руку. Она продолжала, не замечая моего присутствия:
– Простыня, простыня! Все время одно и то же слово. Он говорил – идет, идет. Но, во имя Бога! Нужно попробовать еще. Мы попробовали… Они кричали: придите за вашей дочерью… С ней не все ладно… Грязная шлюха, что ты сделала с моим братом… Они сказали…
– Лейла, успокойся. Не волнуйся.
Я попросила капельку померанцевого настоя и заставила Лейлу его выпить.
Она повторила, на этот раз тише:
– Я не понимаю. Я никогда не подходила к мужчине, тетя. Я правильная.
– Никто не винит тебя, моя дорогая. Опиши мне, как это произошло.
– Я последовала всем вашим советам. Я подготовилась, прежде чем он вошел. Я положила белое белье между ягодицами для крови. Он попросил меня лечь, и я легла. Я услышала, как он читает аяты Корана. Он дал мне три миндальных пирожных. Он положил две подушки мне под поясницу и лег на меня. Я слышала, как поют девушки, а парни стучат в дверь.
Она умолкла, погрузившись в еще свежие воспоминания.
– Продолжай.
– Тарек напрасно…
Она покраснела.
– Не стыдись, девочка моя, теперь, познав мужчину, ты можешь спокойно говорить об этих вещах.
– Он напрасно ласкал меня, ничего не происходило. Он сказал: «Нужно, чтобы они прекратили шуметь за дверью». А я думала только о белой простыне, на которой должно остаться алое пятно – доказательство моей девственности. Часом позже все еще ничего не происходило, его член увял, и я его больше не чувствовала. Он сказал: «Я не понимаю, что с тобой такое?» Я не ответила, не зная, что сказать. Затем он закричал: «Вот! Идет! Я снова становлюсь мужчиной!» Он поднялся на меня и начал снова. Я была измотана, он искал дорогу уже три часа, и я захотела его оттолкнуть. Он разозлился и сказал, что это я его сглазила, и если я отказываюсь, значит, мне есть в чем себя упрекнуть…
– И что ты осквернила себя с другим… известная песня.
Лейла закрыла лицо руками и заплакала:
– «Будь проклята вся твоя семья!» Только это я слышала от его сестер, которые толкали меня к двери.
– А твой муж?
– Он пытался меня защитить. Они ответили, что это женское дело. Маленькие кричали вместе с большими: «Оставь ее, это шлюха, она не девственница!»
– Успокой меня, – потребовала Ашаман, садясь на колени перед своей сестрой. – Ты никогда не знала…
– Как бы я это сделала, никогда не покидая дома? Ты это знаешь! – оборвала молодая супруга, вымещая злость на бедрах, расцарапав их до крови.
Я смотрела, как Ашаман взяла руки Лейлы в свои, думая о своей собственной брачной ночи. Со старым Садеком, под которого меня положили осенней ночью, а я даже по-настоящему не знала, кто он. Такой вот брак-сюрприз. Я слишком много бегала по полям и не слушала женских советов. Мне хотелось дернуть бородку этого Садека, просто чтобы посмеяться. Но он достал свой член. И мне пришлось бороться. Так сильно и удачно, что его мать держала меня и закрыла мне рот руками, чтобы позволить ему покрыть меня, как это делают животные, но с меньшей нежностью.
***
Я наблюдала за лицом Лейлы. Идеальный овал, глаза газели и шелковая кожа. Однако я сомневалась, что девушка сознавала свою красоту. Могло ли быть иначе у крестьян, скупых на комплименты, как их диалект на нежные слова! Один ты, Али, продолжаешь считать, что Зебиб когда-то был сердцем империи и владел сотней имен любви, пятью сотнями, чтобы описать ягодицы – столько же, чтобы превознести роскошный круп, – метафорами, которыми можно было наполнить словари и бессчетное число сочинений, которые у нас украли крестоносцы, чтобы ухаживать за своими красавицами.
Я должна была сама убедиться! Ожидая, я укрепилась в уверенности, что Лейла воспитывалась со своими четырьмя сестрами, никогда не слыша похвал своей внешности и не зная всего того, что существовало в ее теле… Ее тело? Что это, тело? Пища для червей, повторяла Фатима, ее мать, самое большее – ложе для мужчины, хорошо набитый матрас, на котором самец может спать или испускать сперму, по своему желанию. Женское тело не для женщин, добавляла мать, это собственность их мужа. Конечно, Лейла усвоила материнские советы. Без сомнения, она не рассматривала свое тело, просто не имела на это времени, разрываясь с утра до вечера между печками, колодцем и птичьим двором. Она только знала, как и все девственницы Зебиба, что мужчины живут на другой планете, но все же они существуют… если не хочешь навсегда остаться в семье и навечно похоронить себя в тени отцовских усов. Кстати, я вспомнила смерть матери Лейлы – нелепый случай. Фатима провела всю жизнь в четырех стенах, выходя только для того, чтобы покричать на свадьбе или проронить три слезы над умершим. За исключением этих случаев она никогда не выходила на улицу и пострадала от обычной под нашим небом немощи – непривычки переставлять ноги. Это и погубило ее однажды утром: в двух шагах от дома, споткнувшись, она умерла.
Я все еще рассматривала прекрасное лицо, когда Ашаман нарушила молчание, приказав:
– Позволь тете Зобиде проверить.
Малышка бросила на меня взгляд, в котором я не смогла отличить надежду от ужаса. Она встала, подняла платье и медленно опустила трусики. Я попросила ее развести ноги. Она подчинилась. Я раскрыла лепестки вульвы и осмотрела ее. Она закрыла глаза. Ее оболочки были белыми – знак того, что семя мужчины никогда туда не изливалось. Только внешние, потревоженные, стенки окрасились в гранатовый цвет. Я ввела палец глубже. Ее дырочка была стянута, как в день ее рождения. Я произнесла свой вердикт:
– В Лейлу никогда не входил мужчина, я в этом уверена. Ее влагалище нетронуто.
Мои слова, казалось, не успокоили девушку. Она ответила:
– Может, я и девственница, но моя жизнь разрушена! Моя жизнь разрушена! Я больше ни на что не гожусь.
Я попыталась ее утешить, затем собралась уходить, когда Ашаман вскричала:
– Я знаю!
– Что ты знаешь?
– Это из-за мамы.
– Про мертвых вспоминают только хорошее.
– Точно, она закрыла ее, как и нас всех, когда мы созрели.
– Как? – спросила малышка, широко раскрыв глаза. – Что сделала мама?
Ашаман не обратила внимания на сестру. Приподняв брови, поднеся руку к подбородку, разговаривая со своей покойной матерью, она прошептала:
– Мама, ты забыла ее открыть перед браком!
– Что она сделала? – снова спросила Лейла.
– Нам нужно просто раскрыть ее, – продолжала Ашаман, не отвечая на вопросы сестры.
У меня внезапно явилась идея. Я не подала виду и сказала старшей сестре:
– Конечно. Но ты знаешь, что малышку может раскрыть только та, кто ее закрыл. Это она должна произнести формулу.
– Правильно! – воскликнула Ашаман, снова хлопая себя по щеке. – Кто закрыл Лейлу? Великий Боже! Кто закрыл Лейлу?
Я едва удерживалась от смеха, смотря, как худенькая Ашаман ходила туда-сюда по дворику в развевающемся желтом брачном кафтане. Ее озадаченное лицо исказилось, она била себя ладонью по щеке, повторяя:
– Кто закрыл Лейлу? Кто закрыл Лейлу?
Потом спохватилась:
– Я дурочка! Мама должна была обратиться к Зобиде. Это она закрыла моих сестер и меня.
– Вы? – спросила Лейла, изумленно смотря на меня. – Что вы сделали?
– Нет, глупая, – ответила Ашаман, – это не тетя. Это Зобида из Васаха.
Я повернулась к Лейле:
– А ты помнишь ту, кто тебя закрыл?
– Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, и никто мне ничего не объясняет! Ах, если бы мама была жива!
И она снова начала плакать.
– Нужно найти Зобиду! – воинственно заявила Ашаман. И продолжила: – Этим же вечером, обязательно! Нужно спасти честь Лейлы!
***
Мы дождались наступления следующей ночи, чтобы пересечь деревню. Укутавшись, мы нервно шагали под лай собак, а луна насмешливо улыбалась нам с неба.
Я без особой уверенности следовала за Ашаман, которая спешила вперед в своей чадре, рассказывая мне о своих страхах:
– Все те, кто никогда не любил мою семью, обрадуются возможности оболгать нас, начиная с моих своячениц!
– Замолчи, у ночи есть уши.
Ашаман не обращала внимания на мои советы:
– После скандала я видела самую молодую из них. Она поторопилась избавиться от хны, которую делила с Лейлой, потому что боялась разделить ее участь!
Мы шли вдоль русла. Влага покинула его, оставив одни лишь камни да колючки.
Увидев другой берег, Ашаман прижала чадру к лицу, и половину ее слов приглушала ткань:
– Негодяйки!.. Мерзавки! и мать Тарека… порочит нашу репутацию… за кого она себя принимает? Кто ее сын? Она считает, наверно, что это пророк Иосиф или калиф Аравии! Бедный секретарь, прислужник!.. Если он и там справляется как… в постели, это не вина моей сестры!
Южный берег хаотично расстилался перед нами, растерзанный скопищем хижин, погруженных в настороженную тишину. Только несколько огней освещали хижины с земляным полом, склады зерна, где бродили покорные курицы и бесхвостые петухи. Шатались мужские тени, вытянув вперед руки и ища в темноте свой дом.
Ты знаешь это, как и я, Али.В Васахе живут самые бедные, отбросы общества, читающие по кофейной гуще, похитители мулов, безработные, проститутки, все, кого Бог втолкнул туда, где сожительствуют порок и неустроенность, куда Зебиб выбрасывает грязь и болезни, страхи и смутьянов, где сеет и пожинает самые ужасные происшествия. Только жандармы рискуют соваться в эту кучу мусора на свой страх и риск, некоторые игроки в мезуари сутенеры, собирающие с проституток налог пропорционально их прелестям, иногда возрасту, почему не форме влагалища, в конце концов! Именно сюда пробирается по вечерам знать Зебиба, которая считает себя защитниками нашей чести днем и забывает ее ночью между бедрами проституток. Муж Ашаман, к примеру. Я знаю, что ей об этом не известно. Я не собиралась ей говорить, и, в любом случае, она, даже если бы знала, притворилась бы, что ничего не видит. Возможно, она стремилась восстановить репутацию своей сестры из страха, что ее собственная будет разрушена членом ее мужа.
Мы бросились к первому женскому силуэту, склонившемуся перед хижиной:
– Вы знаете, где живет Зобида?
– Кто?
– Зобида.
– Халима? Я не знаю! – ответила пожилая женщина, широко и безумно улыбаясь.
– Нет, Зобида, Зобида.
– Бадра? Это луна. Зобида – это большая шлюха. А меня давно уже больше не берут!
– Вы ищете Зобиду?
Мы оглянулись. Перед нами появилась огромная негритянка, сестра ночи.
– Вы ее знаете?
– Да.
– Вы можете показать нам ее дом?
– Она уехала на юг, в Ранжер, и вряд ли вернется, – добавила наша собеседница таинственным голосом. Потом спросила, набрасывая покрывало на спину старухи: – Откуда вы?
– С северного берега.
– У женщин богачей дурно пахнет влагалище! – выплюнула старуха нам вслед.
***
Весь Зебиб собрался у постели девственницы! Все сокрушались о том, что процессу лишения невинности помешали! Как все спешили соболезновать судьбе Лейлы, которую десятки крестьянок приходили прижать к груди, где билась ложь, к сердцу, созданному для заговоров! «О, это не смертельно, дорогая моя! Пусть Бог ослепит твоих врагов и отрежет их лживые языки!» Шепот и слезы, которые стекали к ней в кровать с тайной радостью, что они избежали такого же несчастья, – я готова спорить, что это так. Эти мегеры наслаждались слухами, пуская их по ветру как ни в чем не бывало, вытряхивая белье на террасах или катая зернышки кускуса. И к тому же, зачем катать зернышки весь день, я тебя спрашиваю, если не потому, что им нечего делать, этим самкам, испортившимся оттого, что они много сидели на одном месте, этим хищницам, которых Бог забыл в ловушках, под самцами, которые проводят время, мочась на деревья, как псы, почесывая свои яички, как будто у них чесотка, и ожидая часа молитвы, которую произносят только из страха перед имамом, а не перед Аллахом, и меня не убедить в обратном!
Отец Лейлы наблюдал, как все ходят перед его закрытыми ставнями. Он больше не рисковал выходить наружу, даже чтобы пойти в мечеть. Что до его старших дочерей, они вернулись к семейному очагу, закутавшись в чадру и с камнем на сердце. Только Ашаман решила ненадолго остаться под родительской крышей из страха перед шутками своей собственной новой семьи и в надежде найти выход для сестры, как она повторяла, задумавшись и приложив ладонь к щеке.
Я проводила время то в своем доме, то у Омранов, отсутствуя только по личным делам. Тогда у меня был любовник, с которым мы встречались под покровом ночи. Я без промедления пробиралась в его постель, он срывал с меня одежду, брал в тишине и возвращал к рассвету. Все, что мне удалось узнать о жизни этого мужчины, – это что он занимался торговлей и объезжал соседние деревни, чтобы ее расширить. Мы каждый раз встречались в новом местечке, всегда после захода солнца, и брал ли он меня на ферме или за двумя стогами сена, под деревом или в пересохшем устье реки – я всегда соглашалась.
Да, я знаю, что обязалась не упоминать о своих любовниках – но мне не удается, без них я не стала бы той, кто я есть. Мои тайные исчезновения, вызванные любовью, позволили мне узнать, сколько слухов породила ночь, не окропленная кровью Лейлы! Сколько добрых душ поддерживали огонь злословия, сожалея о том, что не видели своими глазами запачканную простыню, шепча ткаф, формулу запирания: «Лейлу в юности завязали, и семья забыла ее открыть перед брачной ночью». Но особенно часто повторяли: «Дочь Омранов перестала быть девственницей до брака, ее уже проткнули, ее колодец осквернен, у нее лживый взгляд лгуньи, которая уже познала мужчину».
Долину охватило возбуждение, какого не было со времен эпидемии чумы в прошлом веке. Никто уже не вспоминал о будущем сборе урожая, жертвах святым, еще меньше – о решении центрального правительства закрыть наши границы с соседней Джумхурийей, которая зарилась на богатства, которые, как было объявлено, у нас нашли. Действительно, прошел слух, что Провидение смилостивилось над нами после долгих лет невиданной бедности и бесплодия и недра нашей дорогой земли оказались благословенными, почва была набита богатствами, как матрас старухи, и скоро потребуется только поскрести, чтобы потек черный густой сок, который наполнит все отверстия. Эти слухи говорили, что скоро эти сокровища привлекут голубоглазых чужестранцев, которые будут приезжать десятками… но после трагедии с дочерью Омранов они съежились, как засохший плод.
Итак, забудьте все это! У Истории было теперь одно имя: «Влагалище Лейлы». Страну могли наводнить чужеземцы, правоверные могли быть перебиты неверными, горы – треснуть, как арбузы, реки – иссохнуть под ветром, деревню это больше не заботило. На небе был кто-то, кто надзирал за половыми органами женщин и мог лишить мужчин рая, если бы они не делали этого так же усердно. И так как жители Зебиба не совершали на земле ничего такого, что, как они рассчитывали, не оценил бы Бог, следовало ожидать, что эти торгаши, ответственные за жизнь после смерти, первым делом будут заботиться о девственных плевах и покажут себя лучшими стражами добродетели.
Еще меньше дела страны интересовали самок. Никто не собирался спрашивать их мнения, все происходило без них, и это было к лучшему, как говорил мой бывший муж, заверни его Бог в грязь и навоз.
Между тем молодые жительницы Зебиба отваживались наклониться над своим влагалищем – впервые на ложе – и задать себе несколько вопросов насчет инструментов, предназначенных их исследовать. Они спрашивали о запирании, которое к ним применяли без их ведома. При этом их матери хмурили брови в знак неодобрения, прежде чем заявить, что это «закон Аллаха». Нужно закрыть вам рот и низ, чтобы мир не подвергался опасности. Имам, до которого доходили все слухи, притворялся, что его душит гнев, отвечая, что это неправильно, что мегерам не хватает веры и рассудка, что Бог подвесит язычников за веки!
Несмотря ни на что, матери спешили прибегнуть к этой практике как к вакцине против бешенства, и десятки девушек были подвергнуты ритуалу. Я это знаю, потому что тоже проводила его, каждый раз изобретая новый способ закрыть влагалище, благодаря магии, которая умеет заклинать вещи, используя каждый раз одну и ту же формулу, каков бы ни был ритуал.
– Ни один мужчина больше не сможет приблизиться к тебе, душа моя. Почему? Потому что его член станет нитью, а твое влагалище стеной. Повторяй за мной: чтобы его член стал нитью, а мое влагалище стеной. Аминь!
Чаще, чем к методу ткацкого станка, который заключался в том, чтобы три раза подряд провести девушку с закрытыми глазами между веретенами, произнося одну и ту же фразу, я прибегала к способу, который узнала на востоке страны, поднимая платья этих девушек и нагибаясь над их бедрами, чтобы быстро поместить туда конец иглы, подбадривая их улыбкой:
– Не двигайся, сердце мое. Не бойся, это маленькая пустяковая царапина, тебе не будет больно! Только капелька крови, не больше, это не ручей, ты же видишь. Теперь дай мне изюминку, которую ты держишь в руке, я окуну ее в твою славную красную жидкость, вот и все! Съешь это ради меня! Это не грязь, Мариам, это твоя кровь! Давай проглоти ради меня эту изюминку! Тебе надо только подумать о другом, и все! Держи, Наима. Не беспокойся. Ты видишь, все кончено!
