Текст книги "Ваниль"

Автор книги: Неджма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Что было после? Она уже не помнила. Кроме того, что она побежала, побежала к близлежащим холмам. Она знала только, что ни в одной стране ей не скрыть своего стыда и ни одно убежище не ждет ее ни на земле, ни на небесах, кроме Ишка. И этой толпы несчастных.

***

Стояла ночь. Темная туча пробежала по луне, скрыв ее на треть. Можно было сказать, что она вдруг накинула покрывало, чтобы скрыть боль, которую причиняли ей рассказы о сломанных судьбах.

Байя только что завершила свой рассказ, когда плач и стенания закончились. Было слышно, что женщины успокоились. Соседка рассказала мне, что таков был обычай: убежав от страданий, женщины предавались своему любимому занятию и описывали самое злобное создание Аллаха – мужчину.

Действительно, они превосходили друг друга в язвительности, вспоминая в стихах и прозе, тирадах и пословицах свирепость и мерзость мужчин и их бесчисленные пороки. Сам Бог, если предположить его принадлежность к мужскому полу, не избежал бы шуточек.

Лейла с интересом наблюдала за этим сборищем женщин, истеричных, потому что они несчастны, смеющихся до слез после рыданий, чья ярость была связана с желанием выжить, желанием тем более четким и ясным, что оно рождалось в тишине мертвой деревни.

Я понимала, что этим вечером Провидение отомстило мужу за меня. Выслушав, как несколько женщин бичевали супругов за «пустые яички» и «вялые члены», я не упустила шанса внести свой вклад, стоя посреди слушательниц. Лейла смотрела на меня с гордостью.

Я обличала вялость и жадность сынов Адама, их панический страх боли, жажду наживы, несравненное тщеславие. Скупцы и фанфароны, никчемные провидцы и лицемерные верующие, убийцы сердец, осквернители природы, о другом уже и не говорю… Мне казалось, что я в свою очередь хлещу Садека Ле Борна, и то, что он был мертв, ничуть не уменьшало облегчение, которое я чувствовала. Я тоже оскорбляла и била, лучше поздно, чем никогда! Я тогда отчасти поняла, что слова тоже имеют магическую силу – и ее воплощение въяве!

Луна откинула покрывало и ходила нагой, избавившись от тени облаков, как мы от бремени мужчин.

Я посмотрела на Лейлу и снова увидела ее улыбку. В мое сердце попала стрела, и в нем поселилось сомнение. Что-то нашептывало мне, что моя тяга к мужчинам рождалась из смутного желания взять реванш… И что, если я искала как можно большего числа любовников, чтобы познать все пределы коварства мужчин? Этот вопрос чуть не лишил меня чувства радостного возбуждения, которое я испытывала, чуть не заставил меня почувствовать себя виноватой. Но сейчас было не то время, чтобы задаваться вопросами о себе: я отвечала за другое создание, Лейлу, и была обязана довести ее до пункта назначения.

И я выбросила из головы эти запутанные мысли, которые вызывали у меня такую же мигрень, как и во времена Садека!

Смех стал тише, и ностальгия накрыла наши головы мягким покровом грусти.

– Мы прокляты на этой земле, – сказала Халима. – Ни один народ не ненавидел своих женщин так, как наш.

– И никто их так не любил, – сказала я, провоцируя их.

– Как можно одновременно чувствовать любовь и ненависть? Я думаю, что мужчины любят только мужчин. И если для них так важно скрывать нас, то это из страха, что мы будем с ними соперничать.

– Вы хотите сказать, что мужчины могут любить мужчин? – спросила изумленная Лейла.

– А разве наши судьбы заставляют тебя верить в то, что они предпочитают наш пол, малышка?

– Я верю в то, что они закрывают нас потому, что слишком сильно любят, – сказала Байя. – И одновременно потому, что боятся нас.

– Почему? Что плохого мы можем им сделать?

– Я думаю, что их так пугает наше тело, – решилась Лейла.

Я взглядом подбодрила ее продолжать. Но она замолчала, как будто удивленная своим мужеством.

– Я скажу, что они слишком склонны к совокуплению, – бросила Халима. – Они торопятся спрятать нас под покрывалом, чтобы их член не стоял днем и ночью!

– Почему это? Разве Бог создал их только для того, чтобы возбуждаться, а нас для того, чтобы избегать их неутолимых членов? – возмутилась Байя. – Нет, будьте серьезней! Ничто не мешает правоверному сдержаться, когда он видит женщину. И не говорите мне, что Бог создал мусульман более невоздержанными, чем самцов других народов!

– Представь себе, что это так, – осмелилась сказать татуированная брюнетка. – Похоже, у неверных ленивый и вялый, уродливый и плохо пахнущий член.

– Потому, что они не обрезаны, – вставила женщина по имени Калтум.

– Нет, потому, что такими их создал Бог.

– Все это ерунда! – снова вмешалась Байя. – Мне довелось рассматривать член христианина, он был длинный, мягкий и бархатистый.

Джауида бросила:

– Неважно, записано, что мы всегда будем предпочитать мужчин!

– Всех мужчин, – поправила Байя.

Луна, осмелев, бросала отблески на руины. Они двигались кошачьим шагом, падали то на кровлю крыши, то на верх колонны, и казалось, что камень, будто муфтий, замотался в белый тюрбан.

Рассветало, когда Байя с нервным смехом заключила:

– Кстати, о неверных. Говорят, что люди с голубыми глазами пришли раскапывать наши сокровища. Возможно, они захотят нас. Я точно залезу в их багаж, когда они будут уезжать.

– Если они уедут! – обронила единственная женщина, укрывавшаяся в Ишке и не снимавшая покрывала.

***

Эта сплетня подтвердилась сразу же, на следующий день после того, как мы покинули Ишк. Согласно ей, с юга прибывало множество мужчин с голубыми глазами, которые начинали копать землю, пользуясь умными машинами, не имевшими ничего общего с заступами наших предков. По соглашению между гостями и нашим правителем прибыль они делили пополам, а крестьяне тем временем дрожали при мысли о том, что их поля осквернят. Я снова подумала о Байе и ее словах об иностранцах, в которых она видела надежду.

– Вообще-то она права, – громко сказала я.

– А почему Байя не подумала о земле наших предков?

Я заметила твердый голос Лейлы и серьезное выражение ее лица. Девушка набиралась уверенности, и было откуда.

Я ответила, не без желания ее подразнить:

– Какое Байе дело до земли предков! Ее существование здесь даже не похоже на жизнь.

– Но это наше происхождение, наши корни!

– Те самые, что похитили твое влагалище и заставили нас бегать по стране, чтобы тебе его вернуть, не так ли? Осторожно, малышка! – горячо продолжила я. – Тебя обязывают его закрывать во имя предков. И если люди с голубыми глазами могут избавить Байю от ее горя, то, не имея семьи, она получит друзей. Тем лучше для нее!

Лейла удалилась, надувшись, а я была удивлена своей выходке. Я поняла, что во мне сохранилась любовь к приключениям. Она скрывалась и в поисках секса, и в безразличии к своим корням и своеобразию! По правде сказать, я никогда не была в других странах и не касалась волос христианина. Эту страсть к мысленным путешествиям привил мне С., один из моих любовников. Я все еще слышу, как он рассказывает под простынями историю «других народов», их обычаев, революций и героев. Он путешествовал, получал знания из книг и передавал их мне, не имея возможности передать их настоящим ученикам. Это был красивый парень, непокорный и не желавший жениться. Я вспоминаю ликование, которое охватывало его, когда, устав от любви, с сигаретой в зубах, он принимался высмеивать соотечественников, не относя себя к ним, заявляя, что он «ниоткуда». Я протестовала, говоря ему, что я не любила бы его, если бы он не родился в той же земле. Он отвечал, что я неисправимая маленькая деревенщина, и он помочится на мои корни так же, как извергается в меня. Сначала меня шокировало это отступничество и отсутствие уважения к нашим традициям и всему тому, что делало нас мусульманами. Я сопротивлялась, заявляя, что только собаки отказываются от своего рода, но он начинал пугать меня, ложась между моими грудями и делая вид, что лает. Я закрывала ему рот рукой, чтобы помешать ему браниться. Он кусал ее, смеялся и продолжал хвалить другие народы, защищая их право на существование, как и наше, говоря, что они попадут в рай раньше, чем наши правоверные. Я натягивала на себя простыню, чтобы скрыть наготу, как будто у оскорблений были глаза. Под конец я уже не понимала, кто я такая, и отсутствие связи с другими Делало меня незавершенной. Глядя, как С. разворачивает карты, заботливо сложенные в ящике, я с удивлением ощущала себя на краю бездны и наклонялась над географическими линиями, не умея в них разбираться, но боясь соскользнуть в небытие. Я бессознательно хватала моего любовника за руки, а он ничего не делал, продолжая говорить. Я думаю, что именно из-за С. потеряла ту первоначальную уверенность, которая четко отделяла меня от иностранцев. Как и это твердое и спокойное намерение защищать своих любой ценой.

Мы шли все утро, не останавливаясь. Воспоминания о рассказах старухи заменяли нам пищу, отгоняя усталость и голод.

Ночь застала нас в нескольких милях от Смары [7]7
  Город в Западной Сахаре.


[Закрыть]. Город был известен строгостью нравов и твердой верой своих жителей, которые, как считалось, имели благородное происхождение. От моего отца я узнала, что сюда отправлялись, чтобы просить прощения у Бога и замаливать грехи, молясь и раздавая монеты бедным, а также посещая тысячу и одну гробницу, расположенную в близлежащих полях. Жители Смары упорно продолжали говорить на диалекте древних и сохранили обычай расхаживать с мечом, заткнутым за пояс. Вали напрасно прибегал к различным аргументам, чтобы запретить напрасное ношение оружия, все было впустую. Центральное правительство несколько раз присылало эмиссара, который кричал: «Мы больше не воюем. И если на вас нападет какой-нибудь враг, государство здесь для того, чтобы вас защитить». «Государство? Кто это?» – спрашивали племена, возмущенные этим неизвестным по имени «государство», которого Бог, по их сведениям, никогда не делал ответственным за их дела. Они всеми силами защищали свои мечи, символ их чести, атрибут их мужественности, говоря каждому, кто хотел слушать: «Не хватало еще, чтобы этот неверный, Государство, обнажал нас и показывал наш зад остальной земле!»

Итак, жителей Смары называли мечеудыми не просто так. Также они были известны тем, что никогда не выпускали своих женщин на свежий воздух. «Из чрева матери в чрево земли» был их девиз. Они заточали своих жен в богатых домах за оградой, внутри коридоров и подземных ходов, где многочисленные евнухи из кожи вон лезли, чтобы им услужить.

Однако было общеизвестно, что самцы Смары молились днем и предавались пьянству ночью, кроме того, они запрещали себе спорить на деньги, но играли по-крупному. Особенно они любили пальмовую водку, которую пили, как воду, и пристрастились к странному растению, которое держали во рту часами, и оно раздувало им щеки, как при игре на волынке. Но жители Смары привыкали к уродству и безумию, как и к мерзкому дыханию после алкоголя и наркотиков. День возвращал им безупречную репутацию, и тайные пороки не мешали им верить, что они попадут прямиком в рай.

Говорили, что они любят путешествовать, ибо, как перелетные птицы, в теплое время года они уезжали в страны неверных. Там они проводили время, публично распивая напитки, запрещенные нашей религией, и охотясь за белыми женщинами, оседлывая их без малейшего чувства вины. Ведь известно, что женщины Иисуса и Моисея – не женщины, и Бог считает грехом только зло, совершенное против истинных верующих, тех, кто принадлежит к нашей религии. У Аллаха нет времени на неверных. Сказано, что они попадут в ад, вот и все, меньше работы для тех, кто сортирует души там, наверху!

Рассказывают еще, что, прежде чем вернуться домой с горами подарков, которые должны были заставить жен забыть об их выходках, жители Смары останавливались в исламских странах, где не так следили за нравами, «странах терпимости», где их поощряли пользоваться благами этого мира. Нужно было только переложить ответственность за свое поведение на хозяев, отвечавших перед божественными властями за поведение смарийцев. И последние не замедляли издавать новые фетвы, к примеру, о том, что любой грех, совершенный вне территории Смары, не является грехом. Или грехом наполовину. Или подобием греха. Ибо смарийцам нужно было немного грешить, иначе они умерли бы, задохнувшись в своем святом городке, который остальная страна считала территорией добродетели.

В «странах терпимости» смарийцы питали предрасположенность к девственницам, которых им подавали одну за другой, как закуски, выбирая из кандидаток, привлеченных звоном монет, при попустительстве местных властей. Девственниц тщательно отбирали среди девушек пятнадцати – восемнадцати лет. Девушки постарше в глазах жителей Смары ничего не стоили. «Лучше скажите, что их жалкие червяки иначе не встанут!» – шутили будущие проститутки, ожидая в дворцовых покоях, снятых для этого случая. Они говорили это, согласившись продать свое влагалище, чтобы заработать на жизнь, лишались девственности, но и не заботились больше о деньгах Аллах велик, и смарийцы также!

Я подшутила над Лейлой, которая слушала меня уже не так сердито:

– Будь ты кандидаткой, ты ничего бы не заработала. Твоя дверь закрыта. Если только…

– Если только что?

Я заметила, что малышка теперь была более расположена задавать вопросы, чем обижаться на мои слова.

– Я думаю, что старые смарийцы потратили бы столько времени и усилий, чтобы тебя открыть, что были бы на седьмом небе, то есть, как говорил мой отец, когда пил, они лишали бы девушку девственности, как ведут войну: долго, яростно наступая и отходя, продвигаясь и удаляясь от цели, считая себя воинами, идя к влагалищу как на фронт!

– Но какое удовольствие чувствуют эти люди, разорвав плеву?

– Говорю тебе: они путают секс и славу!

***

Отдохнув в саду, где мы подкрепились несколькими яблоками и освежились в небольшом ручье, мы вышли на дорогу, которая делала последний поворот перед Смарой. О, спасибо, Али, я обожаю, как ты употребляешь это прошедшее время, обожаю!Вдруг женский голос окликнул нас:

– О божьи создания! О женщины!

Это была крестьянка, одетая, как жители Центра, в длинный кусок ткани, застегнутый на груди. На лбу у нее был вытатуирован крест, и она сжимала шею птицы, издававшей предсмертные крики.

– Ради Аллаха, куда вы идете?

– В Смару, – ответила Лейла.

– И не думайте об этом!

– Почему?

– Вас могут убить!

– !!!

– Женщины не могут одни входить в деревню, – объяснила она.

– Мы путешествуем без мужчин, как видите.

– Тогда вернитесь и не искушайте дьявола, да проклянет его Бог!

Лейла вскричала, указывая на силуэт мужчины, который только что вышел из хижины.

– Посмотрите, тетя, я думаю, это господин, который встретил нас на дороге в Ишк.

– Вы знаете моего мужа? – спросила удивленная крестьянка.

Лейла нашла выход, живо предложив:

– Вы не отпустите его с нами, чтобы войти в Смару?

– Не могу. Горожане знают наших мужчин.

Крестьянин не смотрел в нашу сторону, хотя, я была уверена, узнал нас.

– Что же нам делать? – спросила Лейла, начиная терять терпение.

– Все равно пойти туда, – отрезала я.

– Они примут вас за проституток и побьют камнями.

– Или за святых, и будут нами восхищаться! – ответила я нашей собеседнице.

– Пойдем в другом направлении, – предложила Лейла.

– Этого я вам тоже не советую, – сказала крестьянка, сжимая рукой умирающую птицу…

– Тогда, – решила я, – мы дождемся ночи, чтобы войти в город. Никто нас не увидит.

– Тем хуже для вас!

Несмотря на неодобрительный тон, добрая крестьянка дала нам несколько лепешек с салом, посыпанных тмином, прежде чем доверить нас «заботе Бога», как она проворчала.

Мы решили подождать на склоне холма, нависавшего над городом, укрывшись под оливковым деревом с коротким, но узловатым стволом, которое, укрывая нас от взглядов, позволяло рассмотреть Смару. Мы размотали бараньи шкуры, готовясь наблюдать за городом, пока ночь не достигнет последней четверти. Тогда мы вошли бы в Смару до утренней молитвы.

Чтобы убить время или же потому, что она пристрастилась к моим рассказам, Лейла спросила:

– Тетя, любовь существует?

– Почему ты задаешь этот вопрос?

– Потому что я только что вспомнила о деревне Ишк. Если бы любовь действительно существовала, Ишк не лежал бы в руинах.

– Тот, кто говорит тебе, что любви не существует, похож на глухого или слепого. Он никогда не узнает настоящего вкуса вещей. Тот, кто не умеет любить, обречен на поражение. У него нет ключа, который открывает дверь в другой мир.

– Какой мир?

– Тот, где время идет по-другому, свет блистает неожиданными оттенками, протяженность приобретает глубину, где любят теряться только влюбленные. Ибо любовь – это то, что рисует небеса на крышах и наделяет звезды блеском. Любовь заставляет тебя пробуждаться, дышать, двигаться по-другому. Любовь, девочка моя, это дар неба, даже если она заставляет страдать и плакать, даже если желание жить все время подвергается соблазну умереть.

– Никто не говорил со мной так, как вы, об этом чувстве.

– Потому что ты происходишь из народа, который уже не умеет любить. Посмотри, что стало с Ишком.

– Мы никогда не умели любить?

– Я думаю так, а Д. – наоборот. Он утверждал, что наши проповедовали искусство любви, ее пути и радости в мечетях, что они знали сотню ее имен и умели говорить о ней, начиная от ухаживаний и заканчивая помрачением разума.

– Кто этот Д.?

Я поняла, что только что снова совершила ошибку, но, ничего не придумав, бросила:

– Я расскажу тебе в другой раз.

Что не помешало воспоминанию о Д. явиться из моей памяти, как джинну из лампы Аладдина. Он облизывал мои соски и радостно покрывал мои губы своей теплой спермой, рассказывая мне то, чему учила история его народа. Находясь между моими бедрами, он цитировал прекраснейшие стихотворения, покрывал мое тело поцелуями, перемежая их именами любви. Ты видишь, Али, что ты не единственный ученый муж, чей сок я имела счастье пить!Возможно, однажды я расскажу Лейле о Д., когда она хорошо усвоит мои уроки и поймет, что означает слово «удовольствие».

***

Вдруг послышалось жужжание. Инстинктивно мы с Лейлой прижались к стволу оливкового дерева. Ночь была ясной, и небосклон был украшен звездами.

Замерев на бараньих шкурах, мы видели, как к нашему убежищу поднимался один из этих странных механизмов, которые люди с голубыми глазами привезли и щедро дарили богачам и руководителям страны, то есть одним и тем же людям. Он на сотню метров пододвинулся к нашему убежищу. Мы задержали дыхание, готовясь убежать, если эти странные гости заметят наше присутствие.

Ничего не произошло. Машина остановилась, и из нее вышли четыре женщины. Они были одеты в черные прозрачные платья, как будто феи в трауре. Одна из них обернулась и открыла заднюю дверь. Оттуда вытащили тело и протащили его по земле. Они взялись за него вчетвером, чтобы донести его до травы, чуть дальше.

– Это мужчина, – прошептала я Лейле, онемевшей от удивления.

Мужчина, связанный с головы до ног. Четыре женщины суетились вокруг него, смеясь и крича от радости, избавили его от повязки на глазах и веревок. Через мгновение он был полностью обнажен, и его член напоминал плакучую иву. Должно быть, он был молод, ибо его тело источало большую мощь.

Женщины заставили его сесть, и одна из них приказала:

– Доставь нам удовольствие, это наша последняя ночь с тобой, дорогой!

– О, да! – подхватила вторая. – Покажи нам красивую смерть, если хочешь сохранить жизнь. Смотри, как мы будем дуть в твою дубинку, чтобы она поднялась!

Женщины образовали круг вокруг него и начали исполнять странный танец, проводя руками по щекам и груди, играя своими длинными волосами – до пояса, у некоторых – до лодыжек. Они ласкали себе живот и бедра, покачивали ягодицами, подражая движениям любви. Они подходили друг к другу, чтобы нежно поцеловаться, сбрасывали свои платья, развязывали шаровары и отбрасывали пояса, а затем и трусики, громко смеясь. Вернувшись, они прошлись без одежды перед своим пленником, прежде чем наброситься на него.

Когда он снова оказался распростертым на земле, они сели на него все вчетвером. Казалось, он подчинился, самец в нем уступил инстинктам. Он наполовину выпрямился, переходил от одной к другой, покусывал одну грудь, облизывал другую, прежде чем его губы прилипли к холму Венеры самой полной из женщин. Его движения стали смелее, теперь он щупал ягодицу, кусал шею, сосал палец ноги маленькой женщины, прежде чем нанизать на себя самую большую. Женские силуэты заслоняли от нас мужчину, но затем удачно показали нам его. Мы заметили его член, погруженный в одно влагалище, руки бродили по телу другой, пока третья мастурбировала перед его носом. «И я! И я!» Среди криков, хрипов и грубых стонов мы слышали время от времени: «Каким членом наделила тебя природа, мой принц! Наполни меня до самых недр! Я твоя рабыня! Твоя женщина! Твоя шлюха!»

Это длилось как минимум два часа. Поглощенная зрелищем, я не могла понять, как оно действовало на малышку. Я признаю, что некоторые движения были настолько шокирующими, что я хотела закрыть ей глаза. Если Лейла должна узнать, что такое любовь, то это не лучшая иллюстрация. Однако я ничего не сделала, говоря себе, что Лейле пора было узнать о лицемерии своих родственников и увидеть то, что скрывалось ночью в якобы добродетельной Смаре.

Вдруг одна из женщин ударила в ладоши, и мы увидели большого негра. Он вышел из машины, как дьявол из сумерек.

– Засунь его внутрь и займись его судьбой!

– Нет! – закричал пленник. – Вы со мной этого не сделаете. Вы обещали оставить мне жизнь.

– Подлец, между нашими бедрами ты забыл об опасности!

– Я чужой в вашем городе. У меня жена и дети. Позвольте мне вернуться к себе.

Тот же женский голос приказал негру:

– Позаботься о том, чтобы его не нашли живым.

Механический монстр удалился вместе с пассажирами. Через несколько минут шум прекратился, не было видно ни тени, только темная ночь, отражающая эхо хрипов и криков.

– Что они с ним сделают? – спросила ошарашенная Лейла.

– Бросят в колодец или похоронят заживо.

– Почему?

– Мужчина, который закрывает своих жен, чтобы удостовериться в их добродетели, – идиот.

– Я не понимаю…

Я почувствовала, что Лейла возбуждена. Молодая деревенская девушка, которая никогда раньше не видела такого, была шокирована. Она увидела, что сексом могли заниматься несколько человек сразу, что он мог быть вне закона, вне нравственности, вне моральных устоев. Я сама это знала. Но я предпочла бы, чтобы Лейла училась хорошим манерам и приемам любви, а не порокам и извращениям, в облике которых та любит представать.

Мне не нужно было ничего особенного, чтобы возбудиться, никаких представлений, чтобы получить удовольствие. Бог был милостив, позволив мне наслаждаться самыми простыми способами: привлекательным мужчиной и ненасытным членом! После я могла послушать, как мои любовники рассказывают о самых невероятных способах достигать оргазма, своих самых распущенных утехах, но я не обязана была к ним присоединяться. Они могли сколько угодно говорить о своих фантазиях, я соглашалась участвовать в этом ушами, но не влагалищем.

Лейла с трудом выговорила:

– Пленник ничего не сделал. Он не виноват.

– Он платит за всех мужей. Это закон природы.

Казалось, она задумалась, прежде чем заявить:

– Я не хочу входить в этот город.

– Почему?

– Город, где мужчины и женщины лицемерят и изменяют, не заслуживает этого.

Я согласилась с желанием Лейлы, почти разделяя ее мнение. Мы решили вернуться и попросить приюта у крестьянки, убеждавшей нас не ходить в Смару.

Еще не рассвело, когда мы вернулись.

Пока мы шли по хлеву, мое внимание привлек шум. Я позволила Лейле идти дальше и прислушалась.

Меня насторожили прерывистое дыхание и визг животного. Я наклонилась над маленькой перегородкой и увидела то, что Бог больше всего ненавидит в своих созданиях: мужа крестьянки, который поднял джеллабу до бедер и ввел свой член в осла.

Я ушла на цыпочках, возмущенная неблагодарностью мужчин, которые предпочитают женщинам животных. Я вовсе не сожалела, что Лейла этого не заметила. То, что она видела часом раньше, достаточно рассказало ей о непостижимых путях любви… в Смаре даже крестьяне выбирали самые необычные пути.

***

Утро набросило на деревню свой белый шарф. Мы оставили позади Смару, ее ночные оргии и крестьян, любящих мулов.

Лейла шла, высоко подняв голову, хрупкая и легкая, как будто ее окружали джинны гор. Мне казалось, что она хорошела с каждым часом. Путешествие сделало ее движения красивыми и полными свободы, а воздух покрывал кожу персиковым загаром.

Мы шли все утро, собираясь укрыться под куполом гробницы, если ночь застигнет нас до прибытия в Зуират. Мы с удивлением поняли, что в этих местах полно мавзолеев и могил отшельников, и вокруг не было ни одного холма без зауйи, ни одного склона без меча минарета. Воздух был пропитан верой, и тучи суеверия закрывали горизонт.

По мере того, как мы приближались к окраинам Сахеля, растительность редела. Различаемые вдали холмы походили на облысевшие черепа.

– Посмотрите, тетя!

Лейла остановилась, и я вместе с ней. Во впадине долины сияло пурпурное поле. Никогда я не видела растение такого однородного цвета, красное, как кровь.

– Это не растение, – поправилась Лейла, приглядевшись лучше. – Это напоминает пугала.

Приблизившись, мы поняли, что перед нами десятки флажков, покрывавших тростники. Можно было подумать, что это фески на членах.

Едва мы обошли странную плантацию и направились к холму, как попали на хутор, скрытый между двумя рядами деревьев. Небольшие группы женщин без покрывал ходили между соломенными крышами. Увидев нас, они приумолкли. Одни поднялись, тогда как другие рассматривали нас сидя, держа руку у лба, чтобы закрыться от полуденного солнца.

Очевидно, мы не были здесь желанными гостями.

– Что вы здесь делаете? – отважно спросила рыжая женщина с длинными волосами.

– Мы идем в Ранжер, но думаю, что мы сбились с пути.

– Город Ранжер? Вам до него идти еще как минимум три дня.

Что-то в этих женщинах выдавало одновременно отвагу и боязнь, злобу и отчаяние. Я знаю о своем любопытстве. Оно поднимается, как член, который не опадает, пока не удовлетворится.

– Можем мы просить вас о гостеприимстве?

Они обменялись взглядами и зашептались. Затем крупная женщина лет сорока объявила, смотря на Лейлу:

– Мы дадим вам убежище на эту ночь, но завтра вы уйдете.

– Вы будете гостями Зухур, – тут же добавила рыжая.

Зухур, с крупными ягодицами и глазами, напоминающими миндаль, сделала знак, и женщины расступились. Мы последовали за нашей хозяйкой и оказались в домишке, где пять женщин прижимались одна другой, с кальяном во рту и ивовым веером в руках. Мы бесшумно присели, они едва посмотрели на нас.

Вдруг одна из женщин начала петь, так протяжно и грустно, что я заметила, как в глазах Лейлы заблестели слезы. Сама я беспокоилась и оставалась настороже.

Когда пение прекратилось, самые молодые встали, постелили матрас в центре комнаты, подали на ужин кукурузные лепешки, овечий сыр, мед и пшеничные пироги.

Никто не произнес ни слова. После ужина все заняли свои места, и мы сделали то же самое.

– Тетя, я не видела здесь ни одного мужчины, – прошептала Лейла.

– Моя дорогая, тебе потребовалось время, чтобы это заметить. Я чувствую отсутствие мужчины по состоянию воздуха.

– Как вы это объясняете?

Я подумала, прежде чем ответить:

– Должно быть, мы в деревне, которую мужчины покидают днем. Они уходят отсюда работать в полях или близлежащих местечках. Некоторые уходят дальше, в большие города, и, случается, отсутствуют месяцами.

Мы замолчали из страха быть подслушанными или потревожить кого-нибудь. Мы устали от путешествия, и ночь гостеприимно приняла нас.

Меня разбудила Лейла. Она стояла, прижавшись носом к окну:

– Тетя, тетя! Я увидела мужчину.

Я осмотрелась. Комната опустела, от женщин, которые спали рядом, не осталось и следа.

Я тоже поднялась и направилась к двери. К моему большому удивлению, она была закрыта. Я присоединилась к Лейле у окна, и вот, клянусь пророком и Иисусом, то, что я увидела: тридцать мужчин шли, опустив глаза, среди вереницы стоявших молча женщин. Все уже в возрасте, и ни одного юноши. Наша хозяйка, которая, без сомнения, распоряжалась здесь, командовала, указывая каждому мужчине его хижину. И он тут же пропадал за занавеской, служившей дверью.

Оставшись одни, женщины образовали круг возле большого медного таза и принялись ждать. Мы с Лейлой стояли за окном, иногда сменяя друг друга, чтобы ничего не пропустить.

Через час послышался шум шагов. Мы снова заняли свой пост. Мужчины опять гуськом вышли наружу. В этот раз они один за другим подходили к тазу, и каждый раз был слышен звон металла, падающего внутрь.

Позже, когда мужчины ушли, мы увидели, как женщины расходятся по домам, и услышали приближающиеся шаги. Мы снова заняли свои места и притворились, что крепко спим.

***

На следующий день нас разбудили по приказу хозяйки. Она сидела снаружи на стволе тутового дерева, ее платье, все в красных цветах, было поднято до колен, и она раздувала огонь под жаровней, на которой кипела вода. Я воспользовалась случаем, чтобы подойти и, как всегда, заговорить:

– Вчера вечером нас закрыли. Но вы забыли об окне.

Она ответила мне, не моргая:

– Я не сомневалась, что вы все видели. Я даже скажу, что ничего не делала, чтобы помешать вам смотреть. Я догадалась о вашем любопытстве и предполагала, что шум вас разбудит. Ваше присутствие за окном не было тайной, вы понимаете…

Она добавила со вздохом:

– К чему скрывать от вас то, о чем и так знает вся область?

– Следовательно, ни к чему было нас закрывать.

– Вы иностранки, и мы должны вас защищать, даже от этих безобидных самцов.

Она замолчала и снова начала раздувать огонь. Солнце озарило горизонт, и первые лучи отважно пытались разорвать облака на востоке.

– Я расскажу вам, – сказала хозяйка, не колеблясь.

И она рассказала. Недалеко отсюда жило племя Чистых, потомков Сиди Тахира, для которых все женщины были шлюхами, и к ним нужно было относиться соответственно. Их шейх произнес фетву, приказав запереть женщин в особом лагере далеко от деревни, чтобы не подвергать риску спасение верующих в этом и ином мире. Раз в месяц мужчины поднимались, чтобы соединиться с женщинами, и спускались назад. Девочки, рождавшиеся от таких союзов, оставались в лагере, чтобы позже отдать свою девственность Чистым. Мальчиков растили старухи, запертые в другом месте, и они присоединялись к племени, только созрев. Избавившись от семени, мужчины платили женщинам за плевы, которые они только что разорвали, что позволяло выжить до следующего месяца.

Я вспомнила о красной плантации.

Действительно, подтвердила Зухур, каждая девушка, лишившаяся девственности, должна выйти рано утром и накрыть кусты красным бельем. Где-то кровь выставляют как трофей, здесь это знак поражения. Они прощаются с молодостью, готовясь к судьбе покинутых женщин.