Текст книги "Пожирательница душ (СИ)"

Автор книги: Nataly_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Медведь отшатнулся, глядя на него с ужасом.

– Ч-что?

– Что слышал. Это приказ.

– Нет, повелитель… пожалуйста… я не смогу…

– Сможешь, – жестко ответил Урфин.

Топотун молча попятился, отчаянно мотая огромной косматой головой.

– Хочешь, чтобы я превратился в растение? Чтобы разучился говорить, пускал слюни и мочился под себя? А она – стала бы в пять или десять раз сильнее, чем сейчас?

– Нет!!

– Значит, сможешь. Ты – единственный здесь, на кого ее чары не действуют. У тебя получится. Только не слишком торопись, ладно? – попытался улыбнуться он.

Стеклянные глаза чучела плакать не могут – и все же в глазах медведя стояли слезы. И, словно угадав его невысказанное желание, суровый хозяин Топотуна сделал то, чего не делал никогда прежде: крепко обнял медведя, на мгновение зарывшись лицом в теплый пушистый мех.

А потом – встал и взошел на мост: легким шагом, с хищной кривой усмешкой, так хорошо знакомой его противникам – и обычно не предвещавшей им ничего доброго.

– Я готов. Начнем?

– Мы уже начали, – с ясной улыбкой ответила Келемринда.

Взгляды их скрестились – и в следующий миг мост под его ногами разверзся, и король людей, бросивший вызов чудовищу, полетел вниз, в непроглядную и бездонную тьму.

Конец первой части.

========== Часть 2: Битва на мосту. Глава 5: То, что Вверху ==========

…

– Спаси меня.

Еле слышный шепот – мольба откуда-то из дальней дали. Человек вздрагивает в забытьи.

Мольба повторяется. Слова почти неразличимы:

– Спаси меня… – или «себя»?

С хриплым стоном человек приоткрывает глаза. Закрывает и открывает еще пару раз, протирает ладонью. Либо он ослеп, либо кругом царит непроглядная тьма.

Холод и тьма.

Он поворачивается… и испускает сдавленный крик, когда ноги его и нижняя половина туловища вдруг соскальзывают и повисают в пустоте.

В последний миг ему удается зацепиться рукой за что-то твердое, угловатое и шершавое. Деревянная балка. Хоть что-то знакомое! Дерево он знает и любит, и сразу узнает его на ощупь – по крайней мере, осязание ему не изменило.

Держась одной рукой за балку, а другой цепляясь за дощатый помост, на котором лежал, он с трудом втаскивает себя обратно. Отдышавшись, начинает осторожно ощупывать место вокруг себя, пытаясь понять, где находится.

Он сидит на неошкуренном деревянном настиле дюймов в тридцать шириной. По сторонам, на равном расстоянии друг от друга – вертикальные стойки. Что наверху и что внизу – непонятно.

Издалека доносится порыв ветра, и вся конструкция начинает скрипеть и угрожающе раскачиваться. Интересно, далеко ли до земли?

Чуть светлеет – или, может быть, просто глаза привыкают к темноте. Над головой, на фоне беспросветно-черных небес, он видит следующий ярус деревянной конструкции. Держась за стойку, свешивается вниз: туда, смутно светлея во мраке, словно возникая из пустоты прямо у него на глазах, уходят бесконечные уровни балок и перекрытий. Земли не видно.

Леса – вот как это называется. Леса для строительства или ремонта больших зданий. Как в Изумрудном городе. Многоэтажные каменные дворцы, блеск хрустальных розеток в стенах, мощеные булыжником мостовые. Он тоже строил дом, когда…

[когда был человеком?]

…когда жил там…

[В Изумрудном городе? Нет, раньше. В Когиде. А что это – Когида?]

… но это был одноэтажный дом из толстых сосновых бревен. Леса для него не требовались. А здесь вообще никаких домов нет – ни больших, ни маленьких. Только тьма, и пустота, и странная многоярусная конструкция, растущая и меняющая форму у него на глазах. И шепот из дальнего далека:

– Спаси меня… Спаси себя…

Откуда-то снизу. Едва слышно. Очень, очень далеко.

Из глубины памяти выплывают странные, словно на чужом языке, слова: «То, что Вверху».

Ладно. Допустим. Он сейчас, несомненно, вверху. А что внизу? Что это за место, как он здесь оказался, и… и кто, черт побери, он вообще такой?

Он сжимает виски ладонями, вдруг осознав, что не знает даже собственного имени.

Сверху слышится грохот: с черного неба летит, проламывая хлипкие перекрытия, какой-то массивный предмет. Человек едва успевает увернуться и прижаться к балке; мимо него проносится и исчезает во тьме внизу… что это было? Платяной шкаф? Что за чертовщина – кто там, на небесах, швыряется мебелью?

В этот миг, словно пробужденные грохотом и опасностью, в памяти выстреливают два коротких слова.

Урфин Джюс.

Его имя.

Звучит как-то неуклюже – словно натягиваешь старые сапоги, которых не носил уже много лет. Но, несомненно, так его зовут…

[Или «звали»?]

Вокруг заметно светлеет – но и ветер усиливается. Леса душераздирающе скрипят и раскачиваются; оставаться здесь опасно. Вверх или вниз? Или, может быть, просто проснуться?

С неба снова падает что-то громадное. Проламывает перекрытие наверху. На этот раз он не пытается увернуться или бежать – он ждет, и странный предмет, словно повинуясь его желанию, на несколько мгновений зависает прямо перед ним, а затем меняет курс и с грохотом и треском уходит куда-то вбок, исчезает в лабиринте внизу.

Это – косо, как будто ножом срезанная секция внутренней стены дома. Крашеные сосновые доски, какая-то невнятная, засиженная мухами картина в раме, треснувшее зеркало на гвозде. В зеркале он успевает кое-что разглядеть – и даже мимолетно поражается тому, до чего же он, гм, не красавец. Но важнее другое. Кто-то говорил ему… какой-то седобородый старик, черт знает, что за старик и когда… или не ему, а при нем… короче, откуда-то он знает, что во сне невозможно увидеть свое отражение. Это верный признак, позволяющий отличить сны от яви. Нельзя увидеть себя в зеркале – и нельзя увидеть собственные руки.

Руки тоже видны. Уже почти светло – видны даже мозоли на ладонях. Значит, не сон. По крайней мере, не обычное сновидение. Это все по-настоящему.

И надо спешить. Он не помнит, кто он, не понимает, где он, понятия не имеет, как сюда попал и как отсюда выбраться, но точно знает одно: времени у него совсем немного.

Из уст марранов вырвался единый многоголосый вопль ужаса.

– Тихо! – перекрыл крики десятник Венк. Старший в клане, он инстинктивно взял командование на себя. – Спокойно, братья! Поединки богов – не то же, что битвы людей. Смотрите: она не трогается с места – значит, бой еще не кончен. Будем ждать.

– И молиться, – вполголоса добавил кто-то.

Лакс из клана Бурундука закрыл лицо руками. Кому молиться?! «Огненному Богу», который лежит сейчас ничком и бьется в судорогах, опасно сползая на край моста? Злой Богине, что замерла, подавшись вперед и впившись в него глазами, с неестественно широкой и радостной ухмылкой на бескровном лице? Или истинным Богам – тем, что, должно быть, отвернулись от своего народа, когда марраны покинули их и начали служить самозванцу, навлекшему на себя и на всю Волшебную страну страшное бедствие?

Небо постепенно светлеет, как перед рассветом. Ветер все усиливается. С небес по-прежнему сыплются странные предметы, покрупнее и помельче: среди них – мебель, и домашняя утварь и инструменты, и игрушки и разные поделки из дерева, и даже головы, руки и ноги огромных деревянных кукол со свирепыми лицами. Это удивляет, но уже не пугает: он обнаружил, что может одним усилием воли отклонять эти вещи от себя, замедлять их скорость или изменять направление. В том, прежнем мире, о котором он почти ничего не помнит, таких способностей у него точно не было.

Вновь обретенные силы придают ему бодрости. «Ничего, прорвемся!» – бормочет он себе под нос, обыскивая карманы камзола и штанов. Маловероятно, конечно, что в кармане у него завалялась веревка – но вдруг…

Веревки нет. Нет и ничего такого, что помогло бы ему больше узнать о себе. Нож на поясе, кое-какая мелочевка в карманах. Из последнего кармана он извлекает странную безделушку: плоскую коробочку из неизвестного золотистого металла, с крышкой сбоку. Повертев ее в руке, привычным движением открывает крышку, нажимает на рычажок – и вдруг из коробочки прямо ему в ладонь вылетает обжигающее пламя.

От неожиданности он роняет зажигалку. Несколько минут ползает на четвереньках, разыскивая ее на полутемном помосте, наконец с облегчением находит – и замирает надолго, снова и снова высекая из чудесной вещицы огонь и глядя, как завороженный, на золотистый язычок пламени. Кажется, к нему начинает возвращаться память…

Ему уже случалось – много, много раз – сидеть вот так, бездумно щелкая зажигалкой и глядя на пляшущий огонек. Сгущались сумерки, за окном лил дождь, и даже огонь в печи не разгонял промозглую сырость. В такие дни, гнилые и пасмурные, низкий потолок его избенки казался особенно низким. В такие дни отчаяние хватало его за горло, мечты о реванше выглядели пустыми фантазиями; и только живой огонь из Мира-за-Горами, как добрый друг, уговаривал не сдаваться и ждать…

Урфин Джюс поднимается на ноги. Решено: путь его лежит вверх – к свету. Вперед и вверх, только так.

Но как быть с тем, кто звал на помощь?

Он становится на край помоста, пробует посветить зажигалкой вниз. Ничего и никого. Только бесконечные уровни, уходящие вниз, в непроглядный мрак. Полно, был ли там вообще кто-нибудь? Может, ему почудилось? А если и был – что говорил? Кажется, что-то вроде: «Спасай себя…» Что ж, спасением себя Урфин и займется.

Ветер уже рвет и мечет, словно разъяренный великан, шаткие леса вот-вот обрушатся. Надо спешить.

Но как отсюда выбраться? Лестниц здесь нет. Карабкаться по-обезьяньи по балкам, ежесекундно рискуя сорваться, загоняя занозы в ладони и под ногти? И что дальше – когда доберется до верхнего яруса? И вдруг он хлопает себя по лбу: удивительно, как раньше до этого не додумался! Вцепившись в вертикальную балку, чтобы его не снесло ветром, Урфин устремляет сосредоточенный взгляд на дощатое перекрытие у себя над головой, представляет, как гвозди выскакивают из лунок, как доски выходят из пазов, взлетают в воздух, сами собой складываются в прочную лестницу…

Получается далеко не сразу. «Работать головой», оказывается, ничуть не легче, чем руками —только еще и непривычно. Освобожденные от креплений, доски валятся на помост бесформенной грудой, одна чувствительно задевает его по плечу (хорошо, не по голове!) Но он пробует снова и снова, упорно и сосредоточенно – и наконец перед ним вырастает лестница, висящая в воздухе безо всякой опоры; она пронизывает полуразобранные перекрытия верхнего яруса и уходит в небеса. Урфин ставит ногу на первую ступень…

– Спаси меня!

Он бросает последний взгляд вниз, в темноту.

– Я вернусь, – обещает он, хотя вряд ли его кто-нибудь слышит.

И начинает подниматься по лестнице в небо.

…Топотун на краю ущелья сунул лапу в рот и заскулил тоненько, словно новорожденный медвежонок. Видеть, что творилось с хозяином на мосту, было невыносимо; и еще страшнее – помнить, что он, Топотун, обещал сделать. Может быть, уже пора?

Нет, нет! Ведь повелитель сказал: только не торопись!

Но что, если он опоздает?..

Бесконечная лестница, висящая в пустоте, тянется все выше и выше. Кроме разобранных лесов, Урфин встраивает в нее разнообразный деревянный мусор, летящий сверху, и от этого лестница порой приобретает странный вид.

Чем выше, тем светлее; и с каждой ступенью он все больше припоминает о себе – словно заново строит себя из обломков. Вновь проживает собственную жизнь.

Он вспоминает свою невеселую юность: одиночество, постоянные ссоры с односельчанами, презрение к ним, желание ни в чем не походить на это тупое трусливое быдло – и твердую, хоть и ни на чем не основанную уверенность, что он себя еще покажет, что его ждет какая-то необыкновенная судьба.

Вспоминает, как однажды ураган занес к нему в огород семена растения, обладающего удивительной жизненной силой. Как, изготовив из высушенных стеблей и листьев сорняка живительный порошок, он научился давать жизнь неживому. Окружил себя собственными созданиями, которые видели в нем своего творца и готовы были выполнить любой его приказ. И отправился по Дороге из Желтого Кирпича завоевывать мир.

Потом – победа, недолгое возвышение и падение. Он хорошо помнит осаду Изумрудного города; но триумф и коронация уже подернулись какой-то мутной пленкой, словно все это было не с ним. Зато живы и остры другие воспоминания: бегство… плен… вот он валяется на земле, пойманный, словно зверь в капкан, обессиленный и жалкий, а Великан-на-деревянной-ноге, возвышаясь над ним, как гора, ухмыляется со снисходительным презрением победителя к побежденному…

А дальше? Он был готов к многолетнему тюремному заключению, к рудникам, даже к смерти; но его просто отпускают на все четыре стороны, со слащавыми улыбочками говоря: мол, «лучшее наказание для этого человека – оставить его наедине с самим собой». Быть может, там, в Мире-за-Горами, так понимают милосердие – но для него такое «милосердие» стало хуже самой лютой казни. Он вспоминает, как брел по Желтой Дороге, глядя в землю, под перекрестным огнем злорадных и презрительных взглядов… Неудачник. Жалкий неудачник. Даже покончить с собой не смог – не хватило духу; через Тигровый Лес пробирался стороной, вздрагивая от каждого шороха и проклиная себя за трусость…

Но, может быть, это не трусость? Да, он хотел жить – вопреки всему. И сдаваться не собирался. Как тот сорняк, что не сдавался даже на раскаленной сковороде.

Семь долгих лет прошло, прежде чем судьба дала ему еще один шанс. На этот раз он был умнее. Тщательно все продумал, разработал многоходовую комбинацию. И все получилось! Пусть детали пока ускользают из памяти – он точно помнит, что на этот раз вышел победителем!

Солнца по-прежнему не видно, но впереди разгорается странное зарево – словно само небо чествует триумфатора. Он поднимается все выше, купаясь в негреющем белом сиянии, вновь переживая то, как превратил свое поражение в победу.

Сбылись все мечты: Волшебная страна в его власти, старые враги повержены и заточены в подземелье. Люди не просто прославляют Урфина Джюса – поклоняются ему, как живому Богу на земле. Чего еще желать?

Почему же этого мало? Почему он скучает и томится на своем Изумрудном троне – что за нетерпеливый голод подстегивает его, требуя все новых завоеваний и побед?

Он уже почти бежит: чудится, что там, наверху, его ожидает исполнение всех желаний. Там, наверху, раскинулось что-то вроде моста, соединяющего пустоту с пустотой; от него и исходит свет. На мосту – стройная девушка в белом платье; она ждет его.

Кто она? Если он король Волшебной страны – быть может, это его королева?

В той, прежней жизни он был закоренелым одиночкой, не мог даже вообразить кого-то рядом с собой; но в Мире Вверху, шатком и продуваемом всеми ветрами, эта мысль кажется не такой уж нелепой. В конце концов, разве он не достоин самого лучшего, что можно взять от жизни? Например, прекрасной женщины… Пусть он не видит ее лица, но точно знает, что она прекрасна.

И она – одна из тех немногих, кто его понимает. Восхищается им. С ней можно быть откровенным. У них много общего: она тоже непохожа на других, так же презирает людей и предпочитает одиночество, так же готова на все ради исполнения своих желаний, страстных и неотступных. Соединив свои силы, они станут непобедимы!

Вот он уже на мосту… вот она протягивает ему руку – но почему-то отворачивается, прячет лицо за завесой золотисто-рыжих волос… Кто же она? Он вспомнил уже почти все – только ее не помнит.

Нежная рука девушки тонет в его руке… и в этот миг она поднимает голову, и он видит ее лицо.

Глаза ее – два кратера, полные бурлящей жидкой грязи. Рот ее разъезжается в гротескной ухмылке, обнажающей острые зубы. Прекрасное лицо трескается, распахивается, словно двустворчатый шкаф, а за ним – что-то бескостное, слизистое и черное.

И он вспоминает все.

Так вот зачем он долгие годы ждал удачи! Вот ради чего строил и воплощал в жизнь изощренные планы, работал на износ и сражался, хитрил и интриговал, рисковал собой и подставлял под удар других. Вот для чего с таким отчаянным упорством стремился к своей цели.

Чтобы на вожделенной вершине, холодной, пустой и залитой безжизненным светом – встретить ее.

Пожирательницу Душ.

========== Глава 6: Огонь внутри ==========

Пора! Дольше ждать нельзя!

Топотун заставил себя встать и тяжелой рысью направился к мосту.

С ущельем творилось что-то странное: над ним клубился туман, трудно было разглядеть, что там происходит. Медведь понимал, что еще немного – и, может быть, вообще не сможет попасть на мост.

Он набирал скорость, отчаянно пытаясь не думать о том, что ему предстоит сделать. Помнить только о том, что этого хотел повелитель. Это приказ. Ослушаться нельзя.

И Топотун это сделает… а потом, наверное, просто рухнет в пропасть и останется лежать там, в ручье, безжизненной грудой мокрых опилок и шерсти. Быть может, когда опилки сгниют, сознание милосердно его покинет.

Вот он уже на мосту… вот и хозяин – бессильно распростерт на бревнах, глаза его закатились, из уголка рта сочится струйка крови… и в этот миг медведь понял, что не сможет. Что хотите с ним делайте, называйте его трусом, предателем – просто не сможет!

Он поступит по-другому.

Не сбавляя скорости, огромный зверь одним прыжком перемахнул через бесчувственное тело своего повелителя – и на полном скаку врезался в его противницу!

Он ожидал падающего тела, может быть, хруста костей – но вместо этого произошло что-то странное.

Необычная природа Топотуна уберегла его от тех эффектов, что испытало бы на себе любое живое существо, попытавшись сбить Келемринду с ног. Он не ощутил ни леденящего холода, ни боли, его не парализовало. Просто… воздух вокруг него словно превратился в вязкое желе. Очень медленно – или так ему показалось – медведь рухнул на бревна. Каким-то чудом приземлился на все четыре лапы на самом краю моста – едва не полетел вниз, но удержал равновесие. Развернулся, пытаясь понять, куда делась колдунья. И в этот миг…

– Топотун! Ко мне!

Голос, который он узнал бы из тысячи.

Не помня себя от радости, Топотун бросился назад.

– Повелитель… прости, я не смог… я поторопился, да?!

Его хозяин медленно сел; затем, опираясь на Топотуна, поднялся на ноги. Выглядел он жутко – как будто за эти несколько минут постарел на десять лет; и все же это был его повелитель – живой и, как видно, даже не разучившийся говорить.

– Ты все… правильно сделал… – с трудом ворочая языком, ответил Урфин. Он едва стоял на ногах, перед глазами все плыло – но, как ни удивительно, был жив. В здравом уме и твердой памяти. И снова в своем мире.

Раздался оглушительный вопль. В нем не было ничего человеческого – так ревет разъяренный хищник, у которого из пасти выхватили добычу.

В нескольких шагах от человека и медведя туман сгустился, постепенно принимая очертания женской фигуры. Пронзительный вопль резко умолк.

– Это еще что такое? – свистящим полушепотом проговорила Келемринда.

Мысленная связь между ними не прервалась; Урфин по-прежнему видел ее глазами. Она еще не вполне вернулась оттуда – для нее все окружающее было серым и тусклым. Его самого она видела, как алое пятно с колеблющимися краями, Топотуна – как размытую тень.

– Глупо, – отрезала она. – Очень глупо. Выиграл пару минут, продлил свои мучения – и что дальше? Я же говорила: человеческим оружием меня не убить. Никаким – и живым оружием тоже!

– Разумеется. Тебя он не тронет – он убьет меня.

– Что?!

– Как только я снова вырублюсь, Топотун свернет мне шею, – объяснил Урфин. – Ты не можешь сожрать меня мгновенно, это мы уже выяснили. Тебе нужно время. А он – может.

Топотун, совершенно в этом не уверенный, оскалил клыки и постарался изобразить самый свирепый вид, какой был ему доступен. Старания его, скорее всего, пропали втуне – вряд ли Келемринда вообще различала такие детали.

Ведьма с шипением рванулась к ним. Быть может, стоило подпустить ее поближе – но сил на игры уже не было; Урфин просто выхватил зажигалку и ткнул живым огнем ей в лицо.

– Стой где стоишь!

Келемринда отпрянула. Огня она в самом деле боится; хоть это радует.

– Интересно, – неторопливо проговорил он, – если я умру в тот момент, когда ты будешь во мне – что случится с тобой?

И напрягся, пытаясь перехватить ее реакцию.

Судя по обрывкам ее мыслей, ничего страшного, к сожалению, не произойдет. Она определенно не погибнет, даже серьезно не пострадает; однако ощущения будут не из приятных. Что важнее – на некоторое время она потеряет контроль над марранами. Если они быстро сориентируются и сообразят, что делать…

Должны сообразить. Они ребята храбрые и неглупые – да и он их кое-чему научил.

Но главное – если он умрет раньше времени, она ничего от него не получит! Эта мысль была для Келемринды по-настоящему невыносима. Здесь, в нашем мире, она замерла в неестественной неподвижности, с бесстрастным лицом – но там металась, словно тигр в клетке. Или кошка, которую накормили куском мяса на веревочке. Знакомая картина, только раз в пять сильнее прежнего: голод, нетерпение, ярость – и гастрономические восторги в его адрес, которыми он уже сыт по горло.

– Как же так? – проговорила она наконец с какой-то детской растерянностью в голосе. – Это… бессмыслица какая-то! Тупик! Так нечестно!

Тут Урфин не выдержал. Должно быть, это была нервная реакция: его затрясло от смеха, он привалился к Топотуну, тихо сползая на мост – хохотал до слез, и все не мог остановиться.

– Детка, а кто тебе сказал, что я буду играть честно? – едва выговорил он, утирая выступившие слезы.

Келемринда молчала. Лицо ее утратило всякое выражение; лишь временами по нему пробегала какая-то рябь, словно Урфин видел не саму колдунью, а ее отражение в воде. Ему было очень нехорошо; перед глазами все расплывалось, подступала тошнота – он чувствовал, что снова подняться, скорее всего, не сможет.

– На самом деле, – заговорил он, стараясь на чем-то сосредоточиться и удержаться в сознании, – все по правилам. Я, конечно, этих ваших законов не знаю – но, когда бог Солнце рубил головы змею, вряд ли он делал это голыми руками. Значит, пользоваться оружием не запрещено. А уж как использовать оружие – мое дело.

– Вот именно! – прошипела Келемринда. – Ты не знаешь закона! Ты вообще ничего не знаешь! Полез туда, где ничего не смыслишь, несчастный…. человек! И что теперь делать? Почему ты не можешь просто…

– Просто расслабиться и дать себя сожрать? Ну извини. Не могу.

Келемринда снова застыла, неестественно накренившись, словно сломанная механическая игрушка. Явно о чем-то напряженно размышляла – но перехватить ее мысли ему больше не удавалось. Смотреть на нее было тошно; и Урфин отвернулся и стал смотреть в небо.

День уже клонился к вечеру. Солнце казалось тусклым, его затягивало какое-то марево – как будто Солнечный бог хмуро взирал с небес на своего неудачливого подражателя.

И все-таки здесь было солнце. И небо нормального человеческого цвета, и прочная опора под ногами. И воздух, полный ароматов: смола, хвоя, влажная земля – никогда прежде он не замечал, что в лесу столько запахов… Как же хорошо жить! Просто жить – хотя бы вечность на клочке земли…

– На самом деле времени у тебя не так уж много, – прозвенел нежным колокольчиком девичий голос над самым его ухом.

Урфин отшатнулся, судорожно сжал зажигалку – и в следующий миг обнаружил, что поднять руку уже не хватает сил.

– Да успокойся! – с гримаской проговорила фея. – Не собираюсь я тебя трогать. Считай, что у нас перемирие. Я хочу тебе кое-что объяснить.

Разгладив юбку, Келемринда присела на мост с ним рядом, непринужденно оперлась на Топотуна (тот вздрогнул и попытался отодвинуться). Лицо и движения ее, и даже исходящий от нее сладковатый аромат снова были прежними – человеческими.

Она разжала пальцы; на ладони блеснул ограненный камень цвета красного дерева.

– Помнишь этот камень? Что ты в нем видел?

Он пожал плечами:

– Магию.

Келемринда возвела глаза к небу.

– Вы, люди, иногда такие… такие люди! Произносите звучные слова – «бог», «магия», «закон природы» – и думаете, что это что-то объясняет! Посмотри теперь…

В камне по-прежнему бушевал огонь. Но что-то изменилось: теперь языки пламени бились судорожно, толчками, как струя крови из глубокой раны. Серебристые молнии метались вверху, словно вороны над пожарищем. Черные прожилки, похожие на змей, пронизывали пламя и оплетали со всех сторон.

– Это же просто зеркало, – прозвучал серебристый голос Келемринды. – Ты видишь в нем себя, Урфин Джюс. Таким, каким я вижу тебя там, в Мире Вверху. Видишь свою душу.

– Подожди… Хочешь сказать, ты заманила меня в ловушку, сделав приманкой меня же самого?!

Келемринда скромно улыбнулась, явно польщенная.

– На самом деле тогда я еще не собиралась… Мне просто нужен был мост, чтобы вернуться домой, – объяснила она. – Ладно, это неважно. Так вот: человеческая душа трехчастна. Алое – это фэа. Серебристое – мадхи.

– А черное?

– Черное – то, что на моей стороне, – туманно пояснила она. – Но сейчас нас интересует фэа. На вашем языке… – она на секунду задумалась, – …огонь. Огонь внутри. Жизненная сила. Или “внутренняя магия” – для тех, кто любит звучные слова, – улыбнулась она. – Фэа есть у каждого человека: у кого-то больше, у кого-то меньше. У большинства – совсем немного. Но у тебя… – она восторженно округлила глаза.

– Комплименты опустим, ладно? О том, какой я вкусный и питательный, я уже в курсе. Давай дальше.

– Фэа – это и есть то, что мне нужно. Но человек, у которого отнято фэа, выжить не может. Даже если тело его и выживает – он теряет мадхи. Мне жаль, но так это устроено, – как бы извиняясь, добавила она.

– А ты не можешь брать понемногу? Так, чтобы твои жертвы оставались живы и в своем уме?

Она взглянула на него с удивлением.

– Нет. Как это – понемногу? Мне нужно все. И сразу.

Лицо ее вдруг передернулось судорогой нетерпения и гнева.

– Ведь ты уже был во мне! – воскликнула она, стукнув себя кулачком по колену. – Ты уже был моим! Уже все было кончено – и тут этот твой медведь… Что же нам теперь делать?

– «Нам»?!

Урфин воззрился на нее, как на сумасшедшую – и в ответ получил непритворно растерянный взгляд.

– Хорошо, если тебя интересует мое мнение, давай поговорим о том, что нам делать, – осторожно начал он. – Для начала – признать, что тебе со мной не повезло. Бывает такое: кусок оказался не по зубам. Я не дам себя сожрать, и от моей смерти ты ничего не выиграешь. Мало того: если я не вернусь в Изумрудный город, тем более, если не вернется весь отряд – через неделю здесь появится армия. Гораздо больше людей, чем ты можешь контролировать, с пушками и огнеметными машинами. Что такое огнеметы, ты не знаешь, но, поверь, они тебе не понравятся. С другой стороны, – тут он подбавил в голос уверенности и напора, – если ты сейчас просто меня отпускаешь – я возвращаюсь в Изумрудный город и забываю о твоем существовании. Правь своей долиной, делай здесь все, что считаешь нужным – я не вмешиваюсь. Кроме того, сейчас в Волшебной стране живут две могущественные добрые феи. Человеческими делами они мало интересуются, а вот к тебе у них, скорее всего, возникнут вопросы. В этом случае я готов обещать помощь и поддержку…

Тут Келемринда, до сих пор терпеливо его слушавшая, по-девчоночьи прыснула.

– Что ты готов обещать – в этом я не сомневаюсь! – воскликнула она, с такой открытой и заразительной улыбкой, что, как ни неуместно это было – он сам едва не улыбнулся в ответ.

Но в следующий миг колдунья снова посерьезнела.

– Если бы все было так легко! – проговорила она. – «Просто отпускаю…» Как ты не поймешь – я уже не могу тебя отпустить!

– Почему?

– Потому что поединок начат – и должен быть завершен. Двое взойдут на мост, и лишь один сойдет с моста.

– Послушай, эти ваши гребаные… гм… эти ваши законы тысячелетней давности…

– Да не в законе дело! – Келемринда явно готова была произнести еще одну инвективу в адрес людей, неизменно поражающих ее своим невежеством и тупостью, но сдержалась. – Извини, я, наверное, просто плохо объяснила. У вас такой грубый язык, ничего на нем не скажешь как следует! Я лучше покажу.

Она накрыла его руку своей – и в следующий миг перед мысленным взором его замелькали образы, вначале ни на что не похожие, но постепенно все более и более отчетливые. Двое на мосту, высокий мужчина в красном и женщина в белом: они соединяют руки – и срастаются, сливаются в одно существо. Алое фэа и серебристое мадхи пульсируют между ними в едином ритме – а над головой женщины тем временем вырастает черная тень, ползет вперед, окутывает обоих непроницаемым темным коконом… Но вдруг – разрыв! Ошметки красного, черного, серебристого летят в стороны; фэа хлещет алым фонтаном. И – новые образы: кровь, толчками вытекающая из рваной раны. Кувшин с трещиной, из которой по каплям сочится вода. Поверженный воин на поле боя – а над ним кружат стервятники, дожидаясь его гибели…

Он поднял глаза – и встретился с ее взглядом, усталым и печальным. Совсем человеческим.

– Понимаешь теперь?

– Так… И сколько мне осталось?

Келемринда нахмурилась, словно к чему-то прислушиваясь.

– Часа полтора. Может быть, два.

– И ничего нельзя сделать?

– Только одно. Вернуться и продолжить битву. – И она машинально облизнула губы раздвоенным язычком. – Иначе – смерть, совершенно бессмысленная, без…

– Ну да, и тебе ничего не достанется. Просто утечет в пустоту. Обидно, правда?

– Очень обидно, – согласилась она.

К несчастью, Урфин ясно чувствовал, что она его не обманывает. Быть может, Келемринда даже слишком расщедрилась, дав ему два часа. Если судить по самочувствию, у него и часа нет.

Багровое солнце медленно опускалось за вершины гор. На мост пали предвечерние тени. Рассвета он уже не увидит…

– Я не могу оставить тебя в живых, – тихо проговорила Келемринда. – Это не в моей власти. Но могу подарить тебе то, что лучше жизни.

Косые лучи заходящего солнца играли в ее волосах, обратив их в языки пламени, а глаза – в сверкающие драгоценные камни.

– Никому и никогда еще не предлагала я такого дара, – продолжала она, и серебристый голос ее звучал чарующей и печальной музыкой, – ибо ни разу мне не встречался противник, подобный тебе. Отдай мне душу – и я, королева Сумеречной страны, сделаю тебя своим королем. Над этим грубым миром у меня власти нет; но в Мире Вверху я почти всесильна. Ты мечтал стать могущественным волшебником? Здесь это невозможно; там – легко. Хотел завоеваний и побед? У тебя будет все. Хотел отомстить своим врагам? Все они приползут к тебе на коленях. Хотел народной любви? Бесчисленные толпы будут встречать тебя ликующими криками. Там, Вверху, ты не узнаешь ни унижений, ни неудач; там стоит лишь пожелать – и все сбудется. Хочешь? – сотвори для себя новые миры и стань в них Богом и единственным властелином. Хочешь? – забудь все прежнее и начни заново. Если пожелаешь, я даже сделаю так, что ты забудешь обо мне… или будешь верить, что сумел меня одолеть и идешь дальше, от победы к победе. Твоя власть будет абсолютной, незыблемой – и вечной, ибо в Мире Вверху время течет так, как мы захотим, а в Мире Внизу времени нет вовсе…