Текст книги "Очнись. Все боги - эгоисты (СИ)"
Автор книги: Myssona
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
– Так, тихо, Эффи, веди себя естественно и не дёргайся, – шепчу сама себе, медленно сжимая ладони. Хвойные иголки впиваются в кожу, но не протыкают её, к счастью. Часто моргаю, готовясь сделать миллиметровый шаг назад, но медведь подходит ближе, а мой взгляд продолжает впиваться в маленькие пуговки.
Нельзя смотреть хищнику в глаза.
Я резко зажмуриваюсь, когда животное готовится в прыжку, и падаю на землю, закрыв голову руками. Тяжело дышу и носом, и ртом, ощущая, что лёгкие вот-вот выпрыгнут из рёбер и зажгутся ярким пламенем, отобрав последние вздохи. Но удара не следует, как и адской боли, когда когти и зубы разрывают плоть на куски, желая добраться до самого заветного – внутренности.
Поднимаю голову с трудом, ибо перед глазами всё плывёт от солёных слёз, скатывающихся по щекам. Все застыли, будто время поставили на паузу, и смотрят на происходящее с неподдельным удивлением. Не могу даже посмотреть назад, дабы увидеть реакцию Кастеллана, ведь медведь пригнулся к земле, своеобразно кланяясь мне. С опаской отряхиваю руки от грязи и иголок, после чего поднимаюсь на ноги, ожидая нападение, которое не случится. Животное неподвижно склонилось, исподлобья смотря мне в глаза. Быстро вытираю лицо, пятясь назад, и врезаюсь в блондина, судорожно выдохнув.
– Не может быть такого! – восклицают полубоги, а я могу слышать отрывки их слов с огромными усилиями, ведь сосредоточилась на медведице, медленно поднявшейся на свои четыре конечности. Она что-то мычит и убегает прочь от лишних глаз, изредка останавливаясь и смотря на меня своими тёмными блестящими глазками.
Лука поворачивает меня к себе лицом, схватив за плечи, отчего дёргаюсь, стараясь вырваться. Внимательный и хмурый взгляд подёрнут изумлением и неверием в происходящее. Он точно понимает больше моего, поэтому вопросительно изгибаю брови, медленно отходя от шока встречи с диким медведем.
– Ты понимаешь, что твоя мать только что тебя признала? – тихо произносит он, сильнее сжимая пальцами мою кожу. Корчусь, понимая, что останутся синяки. Толкаю его в грудь, но хватка слишком крепкая.
– Дочь Артемиды, охренеть. – со смешком произносит блондин, а я пытаюсь вспомнить почему все так удивлены. Да потому что богиня охоты дала обет безбрачия и целомудрия. Бью себя по лбу, а от осознания всё внутри переворачивается, обрывая внутренности.
***
– Как ты посмела, Артемида? – гневный возглас возвышается над всем Олимпом, но никто не слышит самих слов. Все боги знают, что Зевс злится, но не знают почему. Даже самые приближенные, семья, не удостоены чести восседать на троне в зале и выслушивать то, как оправдывает себя девушка с пшеничными волосами, заплетёнными в косы. Её голубые глаза решительно наполнены отвагой и отрешённостью. Тем, что не дано другим.
– Она моя дочь. И я не обязана скрывать своё дитя, если у неё лишь одна нить судьбы. – хмурые брови, похоже, передались по наследству её маленькой девочке с глазами отца. Воспоминания позволяет ей держаться достойно перед богом гроз и молний.
Маленькое существо с пока что синими глазками смотрит на мать с такой любовью, которую передать словами – сломать себе голову. Крик и первый вдох вызывают улыбку на лице, покрытом капельками пота. В больнице никто не знал, что она богиня. В больнице никто не знал, что сейчас на свет появился ребёнок, чья мать предала саму себя. В больнице никто не знал, что она чуть не переломала мужчине руки, пока проходили роды.
Зевс ничего не говорит в ответ, так как не видит в этом смысла. Его дочь слепа и глупа, раз позволила этой девчонке жить в полную силу. Она вообще не должна была жить, не должна была дышать и чувствовать, она не должна была рождаться. О ней никто не должен был знать, а теперь узнали все. И он не удивится, если и другие боги прознают об ошибке Артемиды.
Что ж, она сама запятнала собственную честь и показала себя не в лучшем свете.
***
Я смотрю в окно, провожая высокие деревья взглядом, пока ветер треплет мои тёмные волосы, кидая некоторые пряди в лицо парню, что сидит рядом. Солнце медленно поднимается над городом, но не греет, ведь в автобусе работают обогреватели. Тяжело вздыхаю, переводя взор на Луку, который, не зная чем заняться, забрал мой блокнот и теперь рисует какие-то непонятные кривые узоры. Хмурюсь, пытаясь понять что это, но ничего не удаётся.
Он, почему-то, всё время психует, готовясь смять лист с рисунком, а потом вспоминает, что это не его вещь. Кусает губы, сжимает пальцы на переносице и бегает взглядом лазуритов по всему салону, не желая встречаться с моим. Собираю волосы в пучок, так как они начали лезть в лицо и мне. Стук карандаша по бумаге отвлекает от новых мыслей, только что пришедших в голову, поэтому вновь поворачиваюсь к парню. Его глаза устремлены вперёд и вроде бы никуда, а нервы на пределе, ведь руки дрожат. И чего он нервничает? Понять не могу.
Мы в пути не так долго, но меня начинает укачивать и клонить в сон, чему сопротивляюсь со всеми силами, что остались после бессонной ночи и встречи с медведем. Мои нервы были готовы лопнуть от перенапряжения, а лёгкие падали на коврик с заострёнными иглами. Шумно глотаю скопившуюся во рту жидкость и возвращаюсь к рассматриванию местности. Всё так скучно и ярко. Голубое небо, не затянутое грозовыми тучами, раскалённое добела солнце, заставляющее жмурить глаза, и зелёный хвойный изредка широколиственный лес. Через окно холод проникает под складки ткани, поэтому сильнее вжимаюсь в ткань толстовки, улавливая тихое бормотание со стороны Кастеллана.
Под его глазами залегли тени, как и у меня, но я-то привыкшая к бессоннице, пусть это и вредно, а он нет. Кладу руку на блокнот, намекая на то, что нужно хотя бы немного поспать, ведь по его виду можно сказать, что сон сегодня для него был недоступен. Устало вздыхает и с толикой раздражённости смотрит на меня, принимая предложение и откладывая бумагу с карандашом.
Засыпает он быстро, что слышу по тихому сопению, но всё равно изредка просыпается, вздрагивая. Да уж, без внимательного наблюдения я бы сказала, что он дёрганный и потрепанный жизнью. Может, второе правда, да и первое чуть-чуть, но он явно нервничает, а причина мне неизвестна. Скольжу рукой по блокноту с узорами, хмуро вглядываясь в каждую линию. Я не знаю, почему пытаюсь понять бессмысленные закорючки. Словно я пытаюсь понять самого парня. Но, ничего подобного, я сама себе не позволю прочитать эту книгу с яркой лазурью волн на обложке просто потому, что я таких не люблю. А каких?
Зависящих от толпы и их мнений, саркастичных и насмешливых, с наглыми улыбками и абсолютно взрывной смесью секретов и гнева.
Я не хочу понимать его.
Откладываю в сторону блокнот, осматривая салон. Все подростки либо тихо шепчут друг другу что-то сокровенное или обыденные, либо спят в обнимку с рюкзаками, служащими подушками. Тру глаза, откровенно зевая, ведь никто не упрекнёт в отсутствии манер, поднимаю руки, потягиваясь, но сонливость таким образом не прогонишь, она будет медленно подкрадываться и застанет врасплох. Что и произошло, когда я с опаской прилегла на плечо блондина, за неимением рюкзака, ибо тот лежит на полке над нами, и опустила веки, предполагая, что подремлю пару минут. Ага, а как же.
Просыпаюсь от восторженных возгласов, быстро отстраняясь от парня, а через минуту просыпается и он, так что спокойно внутри себя выдыхаю, скидывая тяжёлый камень, ведь могла получить либо недовольный взгляд, что не страшно, либо выговор на весь салон автобуса. Беру в руки блокнот и карандаш, ожидая, пока Лука встанет, и кладу их в рюкзак, который он мне протянул, надеясь, что теперь я его потащу. Вот только мы взяли их с собой только на случай ночёвки в мотеле. Это может оказаться очень даже опасно, так как столько полубогов в одном месте однозначно привлекут кучу внимания со стороны монстров.
О них я теперь наслышана.
Взъерошиваю волосы, после пожалев об этом, и выхожу из автобуса, втягивая жуткий воздух, испорченный машинами. Но раньше мне это нравилось – чувствовался весь город. Люди спешат по улицам, пустыми глазами изредка пробегаясь по нам. Ничего необычного, просто дети на экскурсию приехали. Шумно вздыхаю, ведь сама немного волнуюсь перед встречей с мамой, мну пальцы, щёлкая ими, и иду следом за толпой, осматриваясь. Я могла жить здесь и гулять с друзьями, развлекаясь и болтая, а вместо этого я с теми, кто меня не знает.
Лука продолжает нервно сжимать ладони и кусать губы. Когда ждём лифт, он начинает стучать пальцами по бедру и перекатываться с пятки на носок. Усмехаюсь и захожу внутрь, оказываясь вскоре прижатой к стене и лишённой кислорода в лёгких, так что с облегчением выползаю на сотом этаже, которого здесь и быть не должно.
Все, кто выходит, тут же смотрит на потолки и резные колоны, а меня подташнивает от всей этой роскоши. Хмурю брови, не вслушиваясь в слова экскурсовода. Просто смотрю в арку, словно надеюсь увидеть мать, мелькнувшую хотя бы на секунду. Чешу затылок, делая шаг вперёд, но кто-то хватает меня за руку, возвращая обратно на место.
Поворачиваюсь, ожидая увидеть Луку, но это один из сынов Ареса, который продолжил слушать скучную лекцию про Олимп, изредка следя за тем, чтобы никто не выбивался из строя. Не проще дать нам свободу разгуливать по всему зданию, рассматривая архитектуру?
Тяжело вздыхаю, потирая кулаки и осматриваясь, дабы скрасить раздражающе длительное время, которое дано женщине в солидном костюме на рассказ известной всем истории. Я попросту не могу устоять на месте, если мне совсем не интересны чужие слова. Глотаю скопившуюся от нервов воду во рту, проходясь языком по сухим губам, после чего начинаю считать чёртовы секунды до конца «лекции». С облегчением вздохнув, подростки разбегаются по всему залу, толкаясь и выкрикивая шутки. Восторг от увиденного, конечно же, уничтожает их желание увидеться с родителями. А вот на меня все эти орнаменты и картины совершенно не влияют, как и на Кастеллана, что остался стоять со мной в коридоре.
– Эй, пошли? – поворачиваюсь к нему, опустив взгляд. Сегодня он какой-то странный, поэтому веду себя осторожно, даже мило улыбаюсь, надеясь, что не буду бродить здесь одна. Осматриваюсь просто для знания, проглатывая ком волнения в горле не только от предстоящей встречи, но и от глухого молчания и звука наших шагов. Всё мраморное, с древними узорами, но выглядит так ново и современно, что хочется обратно в лагерь, где всё совсем по-другому. Трясу головой, отвлекаясь, чешу щёку, ощущая зуд по всему телу. Это нервное. Осознаю, что нереально нервничаю, ведь руки предательски дрожат перед дверцей. А вдруг там мама? Вдруг она ждёт меня, чтобы поговорить? Нас подзывает экскурсовод, нарушив тишину, и всей толпой мы заходим в тронный зал, где восседают боги-Олимпийцы.
От перенапряжения чувствую, что ноги слабеют и начинают заплетаться, поэтому остро ощущаю, как уходит земля. А потом чья-то рука хватает меня за локоть, возвращая в вертикальное положение. Тихо благодарю, опуская взгляд и всматриваясь в свои ногти, будто это какая-то интересная книга с красивыми иллюстрациями. Как неловко.
– Не облажайся перед мамочкой, – знакомый голос доходит ушей, из-за чего хмурюсь, сильнее натягивая рукава толстовки. Я смотрю на неё. На юную девушку со светлыми волосами и голубыми глазами. Я вижу, что она смотрит на меня. Я, чёрт возьми, узнаю её, словно видела до этого каждый день, а не один раз с первым вздохом.
– Мама, – тихо шепчу, пару раз моргнув, дабы знать, что это не сон. Прекрасные одеяния и серебряные украшения обвивают её хрупкое тело, и я понимаю, что совсем не похожа на неё. Я вся пошла в отца с его тёмными волосами и зелёными глазами, однако продолжаю рассматривать Артемиду, ощущая на себе посторонний тяжёлый взгляд, давящий на грудную клетку. Даже не могу сделать шаг, вырываюсь из толпы, ушедшей в сторону, и стою на месте, повернувшись к богам. Смотрят сверху вниз, как и должно быть.
– Здравствуй, Элизабет, – скромно улыбается она, а голос звучит в моей голове. Но почему она не разговаривает со мной так, как обычные люди? Почему не подходит и не обнимает, словно совершенно не соскучилась за семнадцать лет? Начинаю сильно хмуриться, смотря прямо в её светло-голубые глаза. Печальные и тоскливые, с первого взгляда холодные и безразличные. Вздёрнув подбородок, она продолжает пытливо рассматривать меня, стараясь прогнать к толпе, но конечности налились свинцом, а сердце застучало в разы быстрее.
Кто-то откашливается, нарушая тишину. Перевожу взгляд на источник звука и тихо пищу, отступая к остальным. Зевс разгневанно смотрит на меня, и это ощутимо. По тому, как мои рёбра чуть ли не ломаются, как мои лёгкие начинают гореть от недостатка воздуха, как мои глаза готовы выпасть из орбит. Он встаёт с трона и предстаёт в полном росте. Метров пять, не меньше.
***
Нам было запрещено разговаривать с родителями и вообще как-либо с ними пересекаться, поэтому увидела, как заметно осунулось лицо парня, когда он услышал неприятную новость. Они боги – им не пристало общаться с теми, кто кажется муравьями. Тру костяшками об джинсы и корчусь от щипающей боли, ведь протёрла до крови кожу. Я по-прежнему чувствую на себе злостные взгляды, которые пытаются изничтожить меня. Но подобное даже богам неподвластно.
Понимаю, что мне противно здесь находиться, и, отстав от толпы, возвращаюсь обратно к лифту, переходя на бег в тронном зале и не оборачиваясь. Меня просто всю распирает от обиды, колющей в носу, ведь ожидала радушного приветствия и долгого разговора со стороны Артемиды, но, чёрт возьми, боги. С них нечего взять.
Слёзы пекут глаза, обжигая щёки, поэтому смахиваю их, забегая в маленькую коробку подъёмного устройства. Нажимаю на кнопку «закрыть двери» и сползаю по стене, схватившись за голову. Мне так обидно, что моя жизнь неполноценная. С ненавистной мачехой и печальным отцом, а всё из-за матери, решившей покинуть нас. Быть бессмертной оказалось дороже места рядом с дочерью.
Судорожно дышу, обнимаю ноги и начинаю бить по ним кулаками, сжав зубы от боли. Солёные слёзы стекают по подбородку и падают на серую ткань, впитываясь в неё. Быстро вытираю их ладонью, но делаю тёмные пятна лишь темнее. Забиваюсь в угол, уткнувшись лбом в колени и попытавшись успокоиться. Тщётно, обида продолжает сильной рукой сдавливать все органы и делать болезненные инъекции, от которых тело готово разорваться.
Я просто хочу быть обычной девочкой с улыбчивой мамой и счастливым отцом.
Я просто не хочу быть полубогом с печальной матерью-богиней и отцом с разбитым сердцем.
Так, Фитч, угомонись. Ты же сильная. Сильные не плачут. Сильные держат всё в себе и никому ничего не показывают, смирившись со своими чувствами.
Утираю слёзы и махаю ладонями перед лицом, прогоняя красноту. Восстанавливаю дыхание, но сердцебиение по-прежнему сходит с ума. Горло непроизвольно сокращается, а желудок скручивает, однако тошноту я смогу сдержать. Тошно от всей этой роскоши, от их одеяний и украшений, от молчания, которым меня одарила мать. А мне нужны были её слова, тепло и широкая улыбка. Мне нужна была весна в сердце, к которой она могла воззвать. Но не воззвала.
Отряхиваю джинсы, поднимаясь на ноги, после чего нажимаю кнопку первого этажа, прижавшись спиной к холодной стене.
И я прекрасно знаю, что больше здесь не появлюсь.
***
От лица Луки.
Я так нервничал, надеясь поговорить с отцом, а нас всех знатно обломали, ведь многие поникли. Печально сознавать то, что я оказался в этом числе, как и Элизабет, куда-то внезапно пропавшая после того, как мы почти закончили экскурсию. Видя, что её глаза тускнеют с каждой секундой, а губы двигаются в беззвучии, я понял, что она тоже ждала разговора, и не такого, каким удостаивают своих детей боги, а такого, какой происходит между мамой и дочкой.
Она не знает, что дети богов – разбитые вдребезги фарфоровые куклы со стеклянными от слёз глазами.
Она не знает, что дети богов – выкинутые из гнезда птенцы, которым так нужна была особая любовь.
Беспричинная. Просто з существование, а их отношение складывают впечатление о том, что мы все тут ошибки, что нас просто вытолкнули на свет, при этом поливая проклятьями. Дислексия тоже стала проклятьем, ведь не позволяла устроиться в социуме, как обычный ребёнок без странностей в генах.
Тяжело вздыхаю, следуя за теми, кто ещё не разбежался по углам последнего в экскурсии храма. Мы, что, приехали сюда, чтобы показать отчаяние и печаль своим родителям? Они это прекрасно видели, наблюдая за нами в лагере, так что эта поездка – самое худшее, что со мной когда-либо свершалось, не считая инцидента с матерью. Прохожу ладонью по влажным от духоты волосам, тяну ворот футболки, но он совершенно не сжимает шею. Сжимает шею сознание собственной никчёмности и бесполезности. Размеренное дыхание не спасает губы от увечий. А внешнее спокойствие не спасает внутренний бушующий ураган, сметающий всё на своём пути.
========== Глава 12 ==========
Комментарий к Глава 12
Прошу прощения за задержку. Не было настроения. :(
And everyday I am learning about you
The things that no one else sees
От лица Луки.
Миновав сотню этажей на лифте, я понимаю, что все полубоги ведут себя предельно тихо, и лишь изредка от них можно услышать тихий шёпот, не касающийся больной для многих темы. Этот запрет предательски давит на плечи, вызывая усталость, так что возвращаться в автобус спешат все, кроме меня, ведь иду на практически негнущихся ногах. Мои мысли где-то совсем далеко, за пределами понимания. Я нахожусь в себе, и в то же время нигде, словно «меня» – уже не существует. Волнительный разговор с отцом приобрёл негативные краски, потому что, скорее всего, он даже не стал спорить с этим правилом, не желая вести беседы со стольким количеством детей. Всё же, наш домик самый населённый, даже если забыть про непризнанных.
Заходя в уже заполненный салон, улавливаю взглядом девушку, которую едва смог распознать. Она, уткнувшись в стекло лбом, скрывается за тканью капюшона, поэтому, опускаясь рядом с ней, абсолютно не спешу бросить что-нибудь едкое или саркастичное. Ей это сейчас ни к чему. И так нехило досталось, ведь взгляд Зевса был ощутим для всех, его гнев разряжал воздух и накалял его. Тихое шмыгание носом оповещает о том, что Элис плакала. Это однозначно не ускользнёт от моего внимания, как бы она не пыталась это скрыть. Мы все получили огромной силы оплеуху, выбившую мозги из черепа. Оправиться от этого будет трудно, но легче всего просто забить, засунуть это в воображаемую коробку и закопать глубоко, чтобы потом не откапывать. Но шатенка не сможет этого сделать, ведь она другая.
Автобус трогается с места, так что тянусь к блокноту, продолжив рисовать закорючки, в которых и сам не вижу смысла. Заполняю почти весь лист, перелистывая и принимаясь вновь за дело, в течение которого не почувствую время. Время для меня стало самой длинной и бескрайней рекой. Чешу затылок, заметив, что девушка не двигается и больше не издаёт звуков. Кажется, я даже не могу уловить её дыхания, поэтому обеспокоенно, не знаю почему, дёргаюсь, хватаясь за хрупкое плечо, но она напрягается всем телом, опровергая мою безумную теорию. Снимает капюшон и хмуро смотрит исподлобья, сжав губы, что тут же побледнели.
Мы меняемся местами, ведь я готов опустить взгляд в пол и выслушивать каждый безмолвный упрёк, а она готова смотреть на меня испепеляющим хвойным лесом, хотя пахнет от неё цитрусами. Чёрт возьми, я схожу с ума, раз принюхиваюсь к ней. Прекрати, придурок.
Даю себе мысленный подзатылок, безрезультатный, кстати, так как аромат манящий и сладковатый. Апельсин или мандарин. Даже не обращаю внимания на возможных зрителей. Им сейчас не до наблюдения, все погружены в мысли о собственной никчёмности и ненадобности. Издаю смешок, быстро оправившись от разочарования в богах, так что моё настроение возвращается к былой отметке «всё дерьмово, но я ухмыляюсь». Легонько бью кулаком в плечо Фитч, пытаясь прогнать её хмурость и вызвать улыбку, вот только злость кипит внутри маленького хвойного леса. Внутри неё нескончаемая стена пожара, уничтожающая зелень. Да уж, молодец, Кастеллан, ты облажался.
Больше не предпринимаю каких-либо попыток поговорить или бросить шутку, так как молчаливость шатенки пугает меня. Кто-то закрыл окно, чему благодарен, ведь длинные волосы больше не летят мне в лицо, заставляя плеваться. Издаю смешок, вспоминая, когда она успела распустить пучок, но всё это вылетело из головы, освободив место для волнения.
С одной стороны, я должен радоваться тому, что девушка не лезет ко мне, а с другой стороны, начинаю скучать по тому, как издевательски усмехаюсь, глядя в зелёные изумруды. Боже, когда я начал ассоциировать её с драгоценным камнем? Бью себе по лбу, после чего поднимаю взгляд, наконец осматриваясь. Моё поведение вызвало бы море непонимания, потому что, похоже, начинаю перенимать и это от дочери Артемиды.
Через ещё какое-то время автобус останавливается, оповещая о конечной станции под названием «родной дом». Это лето не такое, каким должно быть. Все полубоги остались на лето, не захотев провести каникулы с родителями и отчимами или мачехами. Я тоже не пожелал покидать это место, ведь возвращаться к сумасшедшей матери смысла не вижу. Я тут схожу с ума, а там и подавно.
Поднимаюсь на ноги, беру с верхней полки рюкзак и закидываю его на плечо, ожидая, пока Элизабет пройдёт мимо и направится на улицу, но она сидит неподвижно, прикрыв веки и изредка приоткрывая губы, дабы выгнать воздух из лёгких. Не хочу ждать её или оставлять в покое, так что грубо хватаю шатенку под руку, сильно сжимая пальцы, чтобы компенсировать сопротивление. Осознав маленькую независимость от луны, дочь богини охоты приобрела немалую силу. Резко дёргаю хрупкое тело на себя, подгоняя к выходу и иногда поддерживая, ведь слабые ноги подкашиваются. Ворчу себе под нос о её неуклюжести, но это здесь неуместно.
Выхожу на улицу с тяжким грузом и обречённо издаю стон – впереди тропа, ведущая в лагерь. Толкаю девицу в спину, заставляя делать шаги, на что не получаю ни хмурого взгляда, ни тяжелого вздоха. Слишком тихо, она ведь даже пыхтела, если была недовольна моим нахальным поведением, а сейчас не издаёт никаких звуков, будто медленно умирает внутри себя.
Она умерла, когда увидела родные голубые глаза.
Меня просто дико раздражает то, что девушка плетётся как черепаха даже тогда, когда с усилием толкаю её и случайно бью по бусине позвоночника. Ноль реакции, а её реакция мне сейчас необходима. Просто для осознания, что всё не так дерьмово, как кажется.
– Эй, Фитч, – подаю голос, нервно проглотив ком в горле. Всё-таки нарушать подобную тишину нереально трудно, ибо шанс на получение взаимности стремится к нулю. – Почему ты сбежала из дома?
Всё же отвлекается от раздумий, словно отходя от долгого сна. Поправляет длинные волосы, укладывая их на грудь. Скольжу взглядом по лицу, на котором нет ни единой эмоции, а красный контур глаз выдаёт стёртые слёзы. Улыбаюсь, видя былую хмурость. Вспоминает и чувствует, что уже само по себе хорошо. Ещё пара слов, и она вернётся к жизни, надеюсь.
Воскрешать человека подобным образом для меня настолько ново, что начинаю волноваться.
– Это был вечер, – шмыгает носом, прикусив губу, – По-моему, всё началось с того, что я, придя со школы, которую прогуляла, оставила футболку на диване в гостиной. Мачеху это не устроило, мерзкая женщина, кстати. Крики, ор на всю квартиру.
Смачивает горло, наконец поселив во мне спокойствие. Если она говорит – значит, всё налаживается. Вот только понятия не имею, откуда знаю это. Из личных наблюдений? Возможно. Пальцами сжимает ткань толстовки, поднимая взгляд на меня, как бы убеждаясь, что её слушают.
– Потом всё перешло в оскорбление моих действий и меня самой, – издаёт смешок, – А я просто стояла и плакала, выслушивая всё это. Забавно, да? Сейчас я ей бы так съездила по наглой физиономии, что она забыла бы все ругательства, которые знала. А потом она начала винить меня в том, что я никчёмная и приношу одни только беды. Я не понимала о каких монстрах они с отцом говорят, а теперь понимаю. И это хуже всего.
– В смысле? – изгибаю брови, проходя вместе с девушкой в арку, сильнее сжимаю лямку рюкзака, поправляя его на плече.
– Я понимаю, что действительно была для них проблемой. – я не знаю, почему она решила открыться мне и ответить на вопрос, ведь могла просто проигнорировать. Видимо, настолько тяжело, что не поделиться любыми чувствами стоит разрушения себя самой. Не знаю, что и ответить, хотя мы почти дошли до домика Гермеса. Заходим внутрь, и я скидываю рюкзак с плеча, усаживаясь на край кровати, изредка поднимая взгляд, но не поднимая головы.
– С этим не могу не согласиться. Ты реально проблемная, – усмехаюсь, а девушка опирается копчиком на поверхность стола, рассматривая свои руки. Вижу, как уголок её губ дрогнул в улыбке. Всё же улыбка ей идёт больше, чем эта хмурость, к которой я, кажется, привык. Элизабет облизывает губы и прочищает горло, готовясь что-то сказать, а я осознаю, что весь во внимании.
– Раз мама меня признала, мне стоит переехать. – опускает ресницы, спрыгивая на пол и начиная собирать сумку с вещами. Не пытаюсь даже помешать, ведь так надо, ведь я хотел, чтобы она убралась отсюда и появлялась лишь при нужде сна. Тяжело вздыхаю, поднимаясь на ноги и ставя руки на талию. А хотел ли я тишины в этом месте? И сам не знаю, поэтому покидаю помещение, оставив девушку наедине со своими мыслями.
***
Элизабет с грустью осматривает пустую комнату, в которой провела неделю. Чёртова неделя, что далась с таким трудом, а начало оставляло желать «лучшего». Взъерошивает длинные волосы, завившиеся ещё сильнее. Поперёк горла ком, ведь в домике Артемиды нет никого, там гробовая тишина и множество пустующих комнат. Это жутко, если брать в счёт то, что она параноик до мозга костей.
Тяжелая сумка поначалу не поддаётся поднятию, однако девушке удаётся это сделать после контрольного вздоха. Больше никакой зависимости от луны, поэтому сила всегда при ней. Снимает с себя толстовку парня и рассматривает её. В эту ткань вплетены её горькие слёзы, в эту ткань вплетена её грусть. Поэтому Фитч без сожаления возвращает элемент одежды в шкаф, как и одолженные на время футболки. Отряхивая и поправляя клетчатую рубашку, смотрит в зеркало на тени под глазами, ставшие темнее на фоне бледной кожи. Есть совсем не хочется, да и сомневается, что кусок не встанет в горле. Ещё один вдох, чтобы избавиться от тяжести в груди, однако попытка тщётна и бесполезна. Эту тяжесть уже не прогнать, она стала частью существования.
Выходя с сумкой наполненной вещами, она на автомате оглядывается вокруг, ища знакомый силуэт, но нет. Он куда-то запропастился, одарив последним взглядом светлых лазуритов. Девушка закрывает глаза и вновь открывает их, будто заново смотрит на новый мир. Стоит привыкнуть к проживанию здесь и, возможно, завести друзей, ведь многие дружелюбно улыбаются, здороваясь с дочерью Артемиды.
Домик богини охоты при дневном свете кажется самым обычным, но немного заброшенным. Охотницы нечасто посещают лагерь, странствуя по всему миру и выполняя поручения своего лидера. Стены, украшенные изображениями животных, тут же привлекают внимание Элизабет, поэтому, встав на крыльце, она уделяет им достаточно времени. Как бы она не обижалась на мать, придётся здесь жить и ознакомиться со строением.
Девушка тащит за собой сумку и начинает ходить по коридору, заглядывая в пустующие помещения, куда проникают яркие лучи солнца, освещая всё вокруг. Выбор всё же падает на последнюю комнату в самом конце, где и останавливается Фитч. Осматриваясь, она примечает, что практически вся мебель из тёмного дерева обрамлена тонкими серебряными веточками, а на потолке висит лампа с абажуром в виде животных. Вероятнее всего, подобное здание стоит поистине состояние.
Вещи тут же летят на кровать, как и шатенка, желающая упереться лицом в подушку и просто закрыть глаза, чтобы на долгое время уснуть и проснуться, уже ничего не чувствуя по отношению к матери. Однако ей действительно нравится здесь, такая обстановка, контрастный интерьер и огромные окна, сквозь которые ночью будет проходить лунный свет. Но сон приходится отложить для того, чтобы освоить территорию и сделать её как можно уютнее, а потом отправиться на тренировку, которая будет очень кстати.
Раскладывает одежду по полкам шкафа, чуть улыбаясь от того, что он большой, вытаскивает из рюкзака блокнот и карандаш, положив на середину рабочего стола, а, впрочем, это всё, что она могла сделать для обстановки. Здесь и так чувствуешь себя, словно находишься дома. Усталость долго не приходит, поэтому девушка недовольно хмурится, ожидая, когда же веки нальются металлом, станут невероятно тяжелыми и опустятся, пинком отправляя её в царство Морфея.
Но из раздумий её вырывает стук в дверь.
***
Я переминаюсь с ноги на ногу, стоя на крыльце домика Артемиды, чувствую на себе удивлённые взгляды, но не могу объяснить, что мне просто необходимо быть с человеком, который поймёт всё то, что хочу рассказать. Попытки прогнать ком в горле терпят крах, как и я, когда поднимаю руку и начинаю стучать в дверь, запуская ладони в карманы джинсов. Облизываю губы, немного хмурясь, ведь не понимаю собственного поведения. Я, что, действительно волнуюсь?
Тихие отдалённые шаги доносятся до моих ушей, поэтому стараюсь вести себя как обычно. Слышу, что девушка спотыкается обо что-то и тихо шипит. Усмехаюсь неуклюжести Фитч, но тут же стираю любые эмоции с лица, ведь дверь открывается, а в меня впиваются хвойные леса. Без слов прохожу внутрь, осматриваясь. Мне плевать, если богиня будет против моего присутствия, плевать, если вообще кто-то будет против, будь это даже сама его обитательница. Осматриваюсь, однако ничего интересного не нахожу. Слишком скучно и дорого, ведь везде серебро.
Подхожу к стене, упираюсь лопатками в неё, уставившись на Элизабет, что скрестила на груди руки, делая шаг вперёд. Не знает, почему я пришёл. Я тоже не знаю. Тру лицо ладонью, набираясь храбрости, которой у меня должно быть неизмеримое количество. Тяжело вздыхаю:
– Не пригласишь в свою комнату даже? – напускная хмурость пропадает с её лица, поэтому она махает рукой, призывая следовать за ней. Смотрю в её спину, в острые лопатки, что выпирают, на бусины шейных позвонков. Длинные кофейные волосы вновь собраны в пучок, а резинкой служит обычный карандаш.
Мы заходим в её комнату и садимся на края кровати. На разные, ну и плевать. Щёлкаю пальцами, нарушая глухую тишину, осматриваюсь, но так же не нахожу того, за что можно зацепиться взглядом.
