Текст книги "Очнись. Все боги - эгоисты (СИ)"
Автор книги: Myssona
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Не могу найти в себе силы рассмотреть людей, сидящих в салоне автобуса, так как не знаю чего ожидать. Что, если я увижу неизвестно какое существо, вскрикну, и нас высадят, оставив без финансов и сделав лёгкой добычей? Воздух неприятно оседает в лёгких, словно кто-то насыщает его металлической стружкой, а эти мелкие частички разрезают плоть, принося муки. Часто моргаю, наблюдая за изменениями погоды. Лазурное небо затягивает антрацитовыми тучами, предвещая ранее наступление вечера, а ветра бешено снуют между верхушками деревьев, наклоняя стволы растений под неестественным углом. Природа бушует, предупреждает, что впереди опасность, но нам нужно избавиться от морального давления родителей, нужно показать, что мы можем защитить себя сами, что мы способны оправдать их ожидания.
Всё это время, короткий промежуток, я делаю что угодно, но не говорю. Слова застряли в глотке огромным комом. Не могу рассуждать о монстрах и предстоящем подвиге, не могу, потому что боюсь собственной реакции на происходящее, так как я по-прежнему не привыкла к этому миру, как бы ни старалась.
Этот мир по-прежнему чужд, далёк и незнаком для меня.
Наконец-то транспорт останавливается на вокзале кипящего от жизни города. Несмотря на непогоду множество людей снуют по улицам, хмуро вглядываясь в грозовые тучи, вот-вот готовые извергнуть толщу воды на землю. Смех, клаксоны машин, шум разговоров – ласкают слух, ведь я подросток, которому дотошно сидеть в тихом месте и не впитывать в себя внимание внешнего мира. Как же я соскучилась по крупным городам, пытаясь бежать от параллельного мира. Шаги даются мне с трудом, но не показываю этого, сжав кулаки. Оглядываюсь, улыбаясь парню и демонстрируя восторг, заполняющий нутро и прогоняющий ком из горла. Вокруг живёт целый город, ни на миг не останавливается, и эта энергия переселяется в меня, проносясь по венам электрическими зарядами. Радость внезапно подскакивает, хотя хочется скинуть на впечатление о мегаполисе, шумящем в новостях, интернете и прочих средствах массовой информации. Город, который заманивает своими огнями, неоновыми вывесками, множеством магазинчиков, где можно найти что угодно. А для меня частично это город, из которого хочется поскорее уехать, оглянуться назад и облегчённо вздохнуть, зная, что всё уже позади и начинается новая жизнь.
– И куда нам теперь? – вздыхаю, крепче сжав лямку рюкзака. В кармане ни цента, хотя, если постараться, можно наскрести на что-то вроде стаканчика кофе в дешёвой забегаловке. Внимательно смотрю на блондина, теряясь в его голубых глазах на пару секунд, после чего опускаю ресницы, заметив в его взгляде холод, ненависть, всё то, что он питается к себе самому. И самое печальное, что большее, что я могу сделать – скрывать неприятные ощущения в низу живота и уже редкие импульсы боли. Эх, если б были деньги на обезболивающее, но вместо этого терплю, напряженно сжимая губы в момент, когда Лука отворачивается. Забавно скрывать такое от своего парня. Боже, а звучит-то как необычно. Парень.
– Не знаю, безопаснее всего добраться до сада под покровом ночи, вот только всё равно придётся оглядываться. Монстры не спят. И они среди нас. – его фразочки пугают меня. Дёргаю плечами, прогоняя мурашки по коже, и тяжело втягиваю воздух, доставая из рюкзака карту. Телефон, ты бы сейчас мне пригодился бы со своим приближением, а сейчас могу лишь щурить глаза в попытке найти улицу, по которой мы сможем гулять, не спеша приближаясь к заданной точке. Самое время напрячься всем телом и разумом, вглядываясь в лицо каждого прохожего и ища в нём опасность, таящуюся за поддельным человеческим обликом. Уроки древнегреческой мифологии, а именно раздел о существах, ненавидящих полубогов, не прошли даром.
– Тогда, может, заглянем в какую-нибудь кофейню и что-нибудь купим? Впереди половина дня, денег на проезд нет, поэтому нам предстоит «небольшая»,– парень недовольно закатывает глаза, – прогулка через весь город.
Я хмыкаю и едва заметно улыбаюсь, вскидывая голову и наблюдая за чистейшим небом. День обещает быть знойным и приятным, ведь вблизи океана любой город имеет свой мягкий климат с тёплым ветерком. Яркие лучи солнца уже давным-давно припекают асфальт, нагревая его до состояния, что вот-вот чья-то подошва расплавится. Втягиваю воздух, потерев плечи и стряхнув морозную утреннюю свежесть, которая пропала, едва мы вышли из автобуса. Лука что-то недовольно бурчит про длительную прогулку, а я только радуюсь, откидывая на задний план дискомфорт, ведь хочу узнать, что же это за город такой, Сан-Франциско, полный огней и жизни, идущей своим чередом. Будто бы город дышит, живёт.
В животе неприятно урчит, а тошнота пронизывает желудок, требуя хотя бы маленькой крошки хлеба или чего-нибудь ещё, но я терпеливо рассматриваю кофейни, пытаясь усмотреть в уголках уют, который заполнит сердце и зажжёт в груди костёр, подарит незабываемые ощущения и атмосферу шумного мегаполиса, так как времени мало – всего лишь один день. А потом новая жизнь, новое всё.
Это так странно, чувствовать рядом с собой кого-то, кому можешь доверять, рассказывать то, о чём думаешь, и улыбаться каждую секунду, упиваясь присутствием. Моё дыхание обрывается, едва Кастеллан мимолётом касается немного шершавыми подушечками пальцев моей ладони, а сердце улетает в пятки, поэтому делаю глубокий вдох, чтобы поднять взгляд на парня. Наверное, я никогда не привыкну к тому, какие чувства вызывают во мне прикосновения. Нервно глотаю воздух, часто заморгав, и, наконец, улыбаюсь.
– Я, правда, пытаюсь привыкнуть, – признаюсь, облизывая губы, на которые он смотрит, смущая меня. Опускаю ресницы, пряча глаза, хотя в этом нет необходимости. Просто это я, просто я – девочка, у которой никогда не было романтических отношений, а они так неожиданно появились в жизни, поставив в сомнительное положение. Я теряюсь в его небесных океанах, чистейших, но таких хитрых, лукавых, теряюсь между его светлыми прядями волос, поцелованными солнцем в зените, теряюсь в его ухмылке, завораживающей и вызывающей дрожь в коленях. Как я могла его ненавидеть?
Нет, вопрос в том, как я смогла полюбить его?
Я беру его за руку, набрав полные лёгкие воздуха, и делаю первый шаг, будто бы перерождаясь, будто бы где-то внутри яркое солнце дарит рассвет и заставляет оживать весь мир, в том числе, и мой. Рядом с ним я живая, настоящая, рядом с ним я не существую, а наслаждаюсь жизнью во всех её проявлениях. Эта прогулка точно пойдёт нам на пользу, даже если молчание будет разделять наше сознание..
..Заприметив кофейню, где маленькие столики с диванчиками внушали доверие и желание остаться, я захожу внутрь, обеспокоенно обернувшись назад – Лука захотел остаться на улице, – и делаю заказ, вдыхая сладковатый запах сиропов и горьковатый кофе, проносящийся по помещению. Роюсь по карманам, трясущимися руками пытаясь отыскать лишнюю монетку, запавшую между складками ткани, перерываю весь рюкзак, расстроившись, но вспоминаю. Когда-то, спасая от сводной сестры свой маленький бюджет, до того как на мою комнату поставили замок, я вшила пару купюр внутри рюкзака, поэтому быстро, прилагая усилия, разрываю тонкие нитки ногтями. С облегчением вздыхаю, вручая деньги и получая два стакана, отдающие чем-то пряным. А я и не помню, что бы просила добавки. Делаю шаг назад и врезаюсь в кого-то спиной, резко обернувшись, но расслабляюсь, увидев перед собой блондина. Боже, моё сердце чуть из груди не выскочило, ожидая кого угодно, монстра, например. Кастеллан улыбается и кивает девушке, стоящей за кассой, и та подмигивает мне. Хмурюсь, полностью повернувшись к ней, и начинаю кусать губы, ощущая комок злости в груди. Словно кто-то вбил мне в рёбра автоматную очередь, а пули застряли в костях, принося мучения. Щурюсь, вглядываясь в размытый силуэт девицы, а затем делаю уж слишком широкий шаг назад, заткнув ладонью рот, дабы не вскрикнуть. Это монстр? Или кто-то более дружелюбный, но выглядящий иначе? Скорее второе, чем первое, ибо Лука не чувствует никакой угрозы, принимая от меня кофе и нюхая напиток.
– Что это? – спрашиваю, кивая на стакан, а, на самом деле, подразумевая внешний вид существа, которое по-прежнему улыбается нам, так загадочно и тепло, словно мы знакомы много лет. Тяжело вздыхаю, приподняв уголки губ, чтобы не подать виду, что мне страшно. Выходит натянуто и нервно. Мне не нравится это.
– Я не помню, как их называют, но у них много рук и они вполне себе дружелюбные существа. Тем более, она добавила в кофе нектар, так что у нас будет достаточно сил добраться до сада вовремя. – киваю, расслабившись, и махаю рукой девушке, уже естественно улыбнувшись. Безмолвно благодарю её и иду на выход, занявшись мысленными подзатыльниками самой себе. Эффи, неужели ты ревнуешь? Сознание смеётся надо мной, измывается как хочет, осуждая за слишком сильную ярость, которую люди называют ревностью. Я ревную? Боюсь себе признаться в этом или же ничто не сжигает моё сердце дотла? Чёрт возьми, я запуталась в собственных чувствах и ощущениях, добровольно вошла в лабиринт, из которого нет выхода.
Откашливаюсь, хмуро вглядываясь в небо. Буквально пару минут назад небо было чистейшее, ни единого облачка, ни единого чёрного пятна, а теперь всё оно затянуто грозовыми тучами, которые мы миновали в соседнем штате. Не думала, что они нагрянут так скоро.
Делаю маленький глоток горячего напитка и чувствую, как необъяснимое тепло распространяется по всему телу, заполняя конечности сгустками энергии, которую тут же хочется потратить. Но Лука просит не торопиться, держать в себе, чтобы использовать при удобном случае, например, когда за нами появится хвост в виде враждебных монстров, что заставляет меня всё время оглядываться. Когда-нибудь я научусь видеть именно города и мир, а не чудовищ, прячущихся за чужими масками.
Тяжелые и холодные потоки ветра пронизывают до костей, поэтому достаю из рюкзака кофту, тут же надевая её и вжимаясь в плотную ткань. Мороз по-прежнему пробегается по рёбрам, заставляя дрожать. Уже с нетерпением заливаю в себя чуть ли не половину стакана, обжигая горло и тут же закашливаясь. Хмуро смотрю вперёд, позволяя ногам войти в ритм этого города, прочувствовать внутренностями кипящую жизнь. «Это всё нектар», – уверяю себя.
– Нам ещё долго? – тьма укутывает небеса в свои полотна, а тучи не позволяют россыпи созвездий внушить ту, должную, атмосферу, за которой я стремилась. Люди готовятся вытащить зонтики из сумок, сбегаются в кафе и магазины, чтобы избежать крупных капель дождя, хотя влага до сих пор не нашла выхода из скопления облаков. Уже чувствую лёгкую усталость и боль в коленях от ежедневной ходьбы на большие расстояния, так что на пару секунд прикрываю глаза, дабы привести беспорядочный рой мыслей в относительный порядок.
– Ещё час, и мы будем на месте, – усмехается Кастеллан, а я пихаю его в бок, наигранно надув губки от обиды и нежелания идти ещё столько времени. Это так удручает, но ничего, после всего этого, мы уедем далеко-далеко и забудем произошедшее.
***
[Audiomachine – Triumph and Loss]
Глубокий вдох, и не выдыхаю, потому что перед нами в густом тумане кроется совсем иной мир, который люди не видят, каждый день в спешке проносясь мимо. Взъерошиваю волосы, скинув капюшон, и стараюсь высушить их, но вечерняя прохлада перед дождём не позволяет это сделать. Прячу руки в карманы и часто моргаю, борясь с внутренним замешательством и паникой, словно передо мной вот-вот упадёт снаряд.
– Готова? – Лука берёт меня за руку, обжигая теплом своего тела, и я киваю, облизывая высохшие от частого дыхания губы. Нет, я не готова, внутри меня что-то волнительно трясётся и кричит, чтобы мы туда не шли. Нет, я боюсь, потому что боги могут вновь запрячь нас как каких-то лошадей в свою упряжку, лишь бы выполняли приказы слепо и беспрекословно. Давай, Эфф, ты сможешь покончить со всем этим, немного усилий и мир станет прежним.
Делаю шаг, пискнув, когда проходим сквозь плотную стену из насыщенного пара, оглядываюсь, ёжась и обнимая себя руками. Здесь холодно. Поднимаю взгляд на тёмное небо, заволоченное антрацитовыми тучами. Дождь преследует меня везде, где бы я ни была. Осторожно, по приказу блондина, ступаю по слишком громко шелестящей траве, вытянув перед собой заколку. Попутно пытаюсь превратить аксессуар в оружие, но почему-то не могу сосредоточиться. Трясу её, шепчу, умоляю, но в ответ ничего, никакого превращения.
***
Девушка через несколько попыток успевает превратить заколку в оружие и даже восторженно хмыкает, встречаясь губами с тёплой ладонью. Он шипит, приказывая подобным образом молчать и не создавать каких-либо громких звуков, способных навлечь беду. Боится за неё, а Элизабет считает, что зря. Мотает головой, отстраняясь, и ускоряет шаг, спеша оказаться возле яблони. Сад Гесперид подозрительно тих, маленькие холмы окутаны в одеяла из тонкого тумана, а травинки покрыты капельками росы.
Небо разрезает огромная молния, освещая каждый тёмный уголок этого зловещего по своей атмосфере места. Сердце пропускает несколько ударов, в то время как там, вверху, раздаётся оглушительной силы гром, заставляя шатенку вскрикнуть и ускориться. Она боится грозы, а Лука этого не знал. Ему предстоит столько узнать об этой удивительной девушке, что вытащила его из бездны.
Фитч бежит, перепрыгивая препятствия в виде небольших ям, и оказывается возле высокого дерева, на ветках которых висят яблоки, будто бы позолоченные. Девушка замирает, вглядываясь в свет исходящий от фруктов, и улыбается, протягивая руку. Гром вновь заставляет её восторженно вскрикнуть, и стена воды обрушивается вниз, окатив словно из ведра. Едва ещё одна молния проносится по небесному полотну и освещает сад, Лука пытается криком разрезать каждую каплю, но вместо этого Элизабет только видит его искаженное лицо и не понимает, почему он что-то кричит.
Она только успевает сорвать нужное яблоко, как её живот протыкают когти. Насквозь, чтобы наверняка не выжила, а в её глазах застывает лунное серебро. Элизабет тихо всхлипывает, наблюдая в замедленном режиме, как к ней бежит Кастеллан, прорываясь сквозь стену дождя. Опускает взгляд вниз и видит, что из неё ручьями вытекает кровь. Дракон резко скидывает её со своей лапы и, недовольно рыкнув, скрывается в темноте.
Пытаясь закрыть широкую рану, он шепчет ей, что всё будет в полном порядке, что они поедут туда, куда мечтали, остепенятся, заведут детишек и умрут от естественного явления – старости. Вот только все их планы разорваны в клочья.
– Нет, – кричит он, срывая голос, – пожалуйста, не умирай.
Мокрые волосы прилипают к лицу, а сделать вдох с каждым разом становится труднее, ведь невозможно остановить кровь, когда повреждение столь велико. Она знает, что ей суждено было умереть, теперь понимает, что воля богов всегда исполняется. Элизабет – дочь Артемиды, богини, которая дала обет безбрачия и не имела права носить в себе ребёнка, способного запятнать её честь. Зевс был против, однако всяческие попытки уничтожить дитя терпели крах и поражение, в то время как мать гладила выпуклый живот, чувствуя лёгкие толчки и улыбаясь каждому движению малышки внутри. Но никто не знал, что ей уготована такая судьба, никто не знал, что Мойры давно сплели её нить.
– Эй, послушай меня, – его голос как за толстым стеклом, а ещё и шум дождя бьёт по барабанным перепонкам, едва-едва позволяя расслышать отдельные звуки. Элизабет корчится и заходится в диком кашле, выплёвывая сгустки крови с золотыми крапинками. Кровь богов перемешанная с кровью человека окрашивает собой землю и траву вокруг. И ливень не способен смыть следы борьбы за жизнь. Острая боль складывает импульсом пополам, отчего девушка сжимает челюсть, боясь вскрикнуть. Ей до безумия больно, что вот-вот в глазах потемнеет, и она больше не проснётся, спустится в царство мёртвых и никогда больше не вернётся. Лука беспомощно втягивает воздух, судорожно и рвано, будто лёгкие наполняются водой, отбирая кислород. Чёрт возьми, он не знает что делать, мечется, что-то кричит и сжимает хрупкие дрожащие плечики, покрывая поцелуями лицо Фитч, искажённое от неприятных ощущений. Сердце проделывает тройное сальто, катается на американских горках, испытывая целую тысячу мертвых петель. Ему страшно, страшно за их будущее, страшно за то, что монстр не убит.
– Элизабет! – он берёт её лицо в ладони, сжимает так, чтобы не теряла сознание, трясёт, борясь с её желанием опустить невероятно тяжелые, будто из осмия, иридия и платины, веки. Она качает головой, двигая губами, но не издаёт ничего, кроме булькающих звуков – кровь в её горле не может найти выхода. Найдя в себе крупицы сил, выплёвывает ещё несколько сгустков, впуская в горящие лёгкие такой необходимый воздух.
– Лука.., – шепчет, а парень весь дрожит, и дождь скрывает его крупные слёзы, скатывающиеся по щекам, – Мне так жаль..
Он чувствует, как холод проникает под кожу болезненной инъекцией и охватывает всё большие территории её тела. Беспомощность разбивает куда сильнее, чем бита, обёрнутая в колючую проволоку, сильнее, чем по нему прокатится бульдозер, сильнее, чем молния Зевса ударит ему прямо в сердце. Сидеть и смотреть, как жизнь буквально вытекает из физической оболочки и освобождает внутренний мир, душу, скрытую под слоями мышц и костей, – невыносимо, так больно, будто сжигают на костре несколько раз.
Дождь перестаёт быть помехой, его капли становятся более редкими, а Кастеллан желает, чтобы вода смысла их с лица земли, чтобы они перемешались и стали единым целым. Живым единым целым, но его половинка теряется в недоступных ему землях.
– Я так тебя люблю. Прости меня, прошу, – так мало времени и так много нужно произнести вслух, раскрыть, будто бы двери, свои мысли, показать силу её чувств к нему, показать, что именно она испытывает, едва их руки соприкасаются. – Эти боги..они такие эгоисты..
Её голос слабеет, как и слабеют руки, закрывающие дыру в животе размером с вселенную, а внутри Луки что-то замирает и обрывается, разлетается на тысячу осколков, будто заминировали стеклянное здание и то рушится, складываясь в плоскую кучу бесполезного мусора. Гром не может заглушить его криков, не может заставить его перестать трясти уже безжизненное и остывающее тело, не способное больше открыть глаза и подарить такую теплую улыбку, застывшую на посиневших губах. Прикрытые веки, но под ними глазные яблоки больше не двигаются, больше её лесные изумруды не взорвут в нём сверхновую, не запустят жизнь заново.
Её больше нет.
И осознание этого давит на плечи, словно он заменяет Атланта, державшего небо, словно он стоит в самом центре земли и плавится, сливаясь с ядром планеты. Гладит её влажные волосы, запускает руки, сжимает кулаки, впиваясь взглядом в серые небеса и проклиная каждого бога, кто был против жизни Элизабет.
– Я должен был защитить тебя, я должен был, – шепчет он девушке, которая больше не услышит его, не подарит лёгкий поцелуй в губы и не спрячется смущённо в его плече, боясь поднять зелёные глаза, горящие таким живым огоньком.
Её больше нет.
И это превращает его в самый настоящий ходячий труп. Внешне он жив, улыбается, разговаривает и что-то даже делает, но внутри него пусто, словно кто-то выскреб всё без остатка, а дыру нечем заполнить. Здесь не спасёт никакой артефакт, разбитое сердце не лечится.
Её больше нет.
И он желает, чтобы и его не было.
========== От автора ==========
Комментарий к От автора
Вот вам немного Лэффи ♥
https://pp.vk.me/c836322/v836322279/9bda/CUg6qierpu0.jpg
Сначала хочу поблагодарить всех, а в особенности, кто поддерживал меня отзывами, дарил мне надежду, что продолжать действительно стоит, что стоит закончить эту работу достойно, поэтому вам я говорю огромное спасибо, вы – мой вечный двигатель, позволяющий мне творить не в пустоту, а в ваши души. Я очень люблю эту историю и вынашивала её два года, если не три, и, честно говоря, задумка уничтожить Кастеллана и лишить жизни Элизабет была изначально. Да, в тринадцать лет я была очень жестокой девочкой (>:D). Прочитав то непонятное убожество, созданное так давно, я поняла, что не хочу сливать идею в канализацию, поэтому основательно взялась за эту работу, отдала ей всю себя, всё свободное время, какое было, и дала ей возможность жить.
В нежелании отходить от канона, я решила, что можно связать эту историю с книгой, превратив произошедшее в некоторое прошлое, не проскользнувшее в строках Рика Риордана. И Элизабет ещё одна, самая сильная, причина сокрушить богов, лишить их трона и Олимпа, позволить Кроносу поглотить их, и поэтому он решил разрушить их жизни, уничтожить за то, что они уничтожили его сердце, выдрали с корнем и оставили там холодную чёрную дыру, заставляя фальшиво улыбаться каждому в лагере. Предполагаю, что он всё равно фальшиво улыбался на протяжении всей первой книги, так как давно задумывал похищение молний Зевса и всё дальнейшее.
Это моя первая законченная работа, с помощью которой я, надеюсь, пойму, что нужно браться за историю и заканчивать её, подводить к финалу и черпать что-то полезное, выносить свои уроки, так как по своей натуре я тот человек, что берётся за дело и бросает на полпути.
Огромное спасибо вам за поддержку, исправление ошибок, как таковых, и чтение моей истории.
Я искренне надеюсь, что эта история останется в ваших сердцах навсегда.
Также хочу извиниться за столь огромную задержку длиной в два месяца (я права?) или больше. Я до одури желала наконец-то закончить эту работу, потому что этого ждали вы, но каждый раз то у меня не находилось слов и писала я строчку в день, то учёба, то подготовка к сочинению. Всё-таки совсем скоро – время летит – мне сдавать экзамены, поэтому в такой суете мне пришлось отложить написание, но я закончила.
Гип-гип-ура! ♥
========== “..” ==========
Серость улиц вгоняет в меланхолию и депрессию прохожих, людей, что едут на машинах, а антрацитовые тучи, отдающие серебряным блеском, обещают проливной бесконечный дождь. Никто не знает, что это небеса плачут по умершему полубогу.
По ночам никто в лагере не может разглядеть и малейший лучик лунного света, а в лесах начали пропадать медведи и олени. И все знают, что это не случайно. Скорбь матери по погибшему дитя – самое сильное, самое уничтожающее, самое заметное.
Артемида каждый день скрывается от глаз Зевса, зная, что тот корит её за «пятно» на судьбе той, что дала обет безбрачия и целомудрия, а затем не выдержала. Она скрывается, выплакивая океаны слёз. Тут позавидовал бы сам Посейдон таким морям боли.
Богиня луны и охоты, покровительница оленей и медведей, мать, полная скорби.
Она считает себя монстром, не матерью, ведь её дочь утеряна на веки и увидеть её не позволяют, не пускают в царство мёртвых, чтобы увидеть там блуждающую душу.
Не богиня.
Не мать.
М о н с т р
***
С п а с т и т о л ь к о т е б я о з н а ч а л о с п а с т и в е с ь м и р
Весь мир расходится по швам, едва ему удаётся подняться с кровати. Солнечные дни перестали наполнять его грудь теплом, а холодные и дождливые не принимают в свои объятия как раньше.
У него сбитые в кровь костяшки, глубокая рана на лице и жалкая сердечная пыль, ведь в груди теперь пусто. Голубые глаза, такие прекрасные небеса, затянулись хмурыми тучами, а капли дождя обжигающими дорожками падают на пол. Он не может сделать вдох, потому что всё помещение до сих пор не изгоняет из себя сладковатый запах кофе и хвои.
Лука поворачивается, разглядывая скомканное постельное бельё, и часто моргает, ведь его уже давно мучают эти гребанные галлюцинации, будто девчонка всё так же мирно посапывает на кровати, укутавшись в тёплое одеяло, которое якобы ночью отвоевала в неугомонной борьбе. А потом она открывает глаза, вглядываясь во всё, что её окружает, холодным, невидящим взглядом. Поднимает на него поблёкшие изумруды и замирает с посмертной улыбкой на губах.
Всё тело прошибает дрожь, а ноги подкашиваются, поэтому Кастеллан наобум падает, не в силах выдержать мучительную боль, просверливающую дыру в его голове. Невозможно терпеть подобное, когда разум, пытаясь справиться с потерей, по-прежнему воскрешает её образ в мыслях и делает явным.
– Прости меня, – шепчет, наблюдая исподлобья за миражом, и резко поднимает взгляд, вскрикивая. Её спутанные волосы, сквозь пряди которых пробиваются влажные травинки, все в крови, как и кровать, как и тело девушки. И до того бледная кожа посерела, свидетельствуя о скорейшей смерти, а в глазах застыла мольба не оставлять её одну, пока она не опустит веки и не сдастся.
И каждый день, каждый чёртов день, он видит это по несколько раз, взрывая и кроша напрочь еле-еле склеенное сердце, стонущее от боли в груди. Больно видеть, когда дорогой тебе человек, часть тебя самого, умирает, а ты по-прежнему цепляешься за надежды.
Они могли уехать куда угодно, устроиться на работу, арендовать квартиру и жить как нормальные люди, покрывая лица друг друга лёгкими поцелуями, принимая в объятия в сложные моменты, кажущиеся такими простыми на фоне происходящего за гранью понимания обычных людей.
Они сейчас бы вглядывались кто в прекрасные изумрудные леса, кто в небеса, на которых облачко боится проскользнуть. Чёрт возьми, и от этого всё сжимается внутри, а из горла вырывается громкий крик. Невозможно терпеть, когда твоя же сущность раздирает тебе внутренности, пытаясь вырваться наружу, чтобы показать всем, как ему больно.
Но вместо того, чтобы с кем-нибудь поделиться своей потерей и скорбью, Лука улыбается прохожим, как ни в чём не бывало. Так широко и, казалось бы, по-настоящему, но где-то совсем близко, почти на поверхности, скрыта эта ниточка лжи. Потяни, и обнажится его душа. Потяни и увидь, как чернь вымазала нутро.
Кастеллан кусает кулак, биясь затылком об стену, пока миловидная девочка с яркими морскими глазами прижимается к двери с другой стороны, шепча:
– Лука, скажи, что произошло. Расскажи, прошу тебя, мы ведь не чужие люди.
Его глаза вновь наполняются слезами, горечь в горле снова хватает когтями за сердце и сжимает так сильно, что кажется кровящий орган вот-вот лопнет, подарив парню долгожданную свободу. Он закрывает уши руками, бьёт себе же по голове, стараясь прогнать этот крик, который атакует со всех сторон. Она снова на его кровати, снова вся в крови, с дырой в животе и стеклянным взглядом, будто корка льда закрыла навсегда храм её внутреннего мира.
– Прости меня, – он шепчет, вырывая клочки светлых волос, – прости меня, – хватается за грудь, где под рёбрами бешено стучит сердце, – прости меня, – заходится в кашле, глотая ком в горле, дабы не зарыдать, – прости меня, – его голос слабеет, но слова повторяются, – прости меня, – горячая солёная жидкость заставляет кожу зудиться, – прости меня, – он не может выйти на улицу и вывернуть наизнанку самого себя, – прости меня, – не может рассказать даже самому близкому человеку, как холодно там, внутри, – прости меня, – накрывает ладонью рот, тонет в собственных всхлипах.
Он сын Гермеса, он парень, в конце концов, а парням не пристало оплакивать любимых. Парни держат всё в себе и с каменным лицом, изредка натянутым улыбкой, держатся на публике, будто не разорваны на куски. Он обязан быть скалой, но Лука не скала, даже не жалкий холмик, возвышающийся над равниной на несколько ничего не значащих сантиметров. Он вытоптанная тропинка, пустая, без единой надежды на жизнь.
Голос девочки дрожит, и он клянётся, что может слышать, как она «стекает» по двери, прижавшись к холодной поверхности лбом. Кастеллан упирается в согнутые колени, сжимает челюсть, чтобы не завопить во всё горло о том, как ему не хватает девушки под боком, той самой, тёплой, с кофейной гущей длинных завитых волос и горящим взглядом ярчайших на свете изумрудов, которых и в шахте не найти. А ещё с её невероятно бледной алебастровой кожей, такой хрупкой, как фарфор. Прикоснись, и трещины – оставленные им метки – разойдутся, разбив напрочь сосуд. Но он каждый раз собирал её по кусочкам, восстанавливал полную картину, заставлял её широко и искренне улыбаться, позволял прекрасному смеху наполнить его до краёв, чтобы потом чувствовать, как в груди крохотное сердечко бьётся птицей в клетке, желая выскочить к Элизабет в руки.
А что сейчас? Сейчас всё, на что он способен, это жалкие слёзы, всхлипы и крик, истошный, раздирающий глотку, а ещё персональная боль вшитая в каждый сантиметр кожи. И память, не стираемая ластиком, не замазываемая корректором, память, которая всегда будет преследовать его, зажигать огонь в груди. И в голове парня в какой-то момент прекращает биться бесполезная ненависть, она перерождается в невероятных размеров гнев, который он желает обрушить на виновных. Боги не имеют права решать судьбы своих детей, не имеют права отбирать их жизнь только за то, что сами ошиблись. Боги не достойны, ведь считают, что могут исправить ошибку одним ударом, одним стечением обстоятельств, вот только исправив ошибку, они порождают другую. И Лука Кастеллан клянётся самому себе, что покажет им, какую ошибку они сделали, оставив его в живых.
