Текст книги "Куриный бог (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Увы мне!
Смеясь и дурачась, они все-таки сволокли двуспальную тварюшку в воду. На темном, почти черном шелке ночного моря выглядел радужный единорог слегка… сюрреалистично.
Артем что-то бормотнул себе под нос, прежде чем нырнуть.
– Молишься?
– Здороваюсь.
– С кем?
– С Посейдоном.
Данилов посмотрел на него весьма подозрительно. Издевается, что ли?
– Вежливый? Только, знаешь, я слышал, эти боги вот уже пару тысяч лет, как не у дел.
Сделавший бодрым «брассом» с десяток метров туда-обратно Артем улыбнулся слегка смущенно.
– В кого-то же мне надо верить. Адские сковородки не прельщают. А водичка сегодня хороша!
Данилов на неумелый перевод темы не повелся. Ему действительно было интересно.
– Я еще понимаю, если бы мы были в Эгейском море, но здесь…
– А какая разница? Море – всегда море. Ладно, хватит трепаться, иди сюда.
Артем лег на воду, раскинул руки и ноги, точно морская звезда. Данилов, сделав несколько гребков, расположился рядом ровно в той же позе. Подумав, дотянулся, ухватил за руку. Было что-то невероятно правильное в том, чтобы лежать вот так, где-то между звездным небом и звездами, отраженными в воде. Нынче им с Артемом, по мнению Данилова, повезло: полный штиль. Если бы не чужая рука – в ладони, если бы не едва заметное шевеление чужих пальцев… Можно было бы подумать, что ты летишь среди звезд, словно какой-нибудь… космический корабль, посылающий в сияющую пустоту отчаянные сигналы: «Пи! Пи! Пи! Спасите-помогите!» И вдруг – кто-то летит рядом с тобой, близко, буквально рукой подать. Короче, ты не один.
Всю свою осознанную жизнь Данилов потратил на то, чтобы казаться не тем, кто он есть. На то, чтобы соответствовать чьим-то ожиданиям. Маялся, совершал глупости (а иногда и подлости) – ах, да! – короче… суб-ли-ми-ро-вал! Дело вон нехилое раскрутил. Старался, чтобы было правильно. А, похоже, правильным, в конечном итоге, оказалось вот это все. Море. Ночь. Человек рядом. Так бы лежал бы и лежал. В душе царил совершенно оглушающий покой.
В теле… в теле шли совсем другие процессы. Проклятая физиология ни на миг не давала забыть, что человек рядом – не просто некая абстракция, посланная несчастному Данилову то ли в качестве награды, то ли испытания, а Тёмка. Живой, горячий, до дрожи желанный Тёмка. Как он там говорил? «Валить и трахать»? О да!
– Данилов, не спи!
– Я… – горло перехватило почти натуральной судорогой, – я не сплю.
– Пойдем покатаемся. Когда нам еще радужного единорога подгонят.
Надувная зверюга оказалась неожиданно верткой, и ее требовалось держать, пока Артем карабкался ей на спину. Данилову пришлось посложнее, но он справился. (А заодно и чуток отвлекся.) Чувствуя себя чертовым победителем родео, коснулся острого загорелого плеча. Сидящий, подобрав под себя ноги, Артем пристально взглянул в упор почти черными от наполнявшей их ночи глазами. Потом потянулся вперед, обнял своими тонкими, но сильными руками за шею, провел губами по заросшей к вечеру жесткой щетиной даниловской щеке, вздохнув, потерся носом о шею.
– Соленый.
– Сам-то!
Данилов пытки не выдержал. Рухнул на скользкую пружинистую поверхность, уронил на себя, прижал изо всех сил тяжелое и довольно костлявое, но при этом на удивление податливое тело. Губы быстро нашли губы – словно всю жизнь только тем и занимались, что целовали малознакомых мужиков посреди ночного, переполненного звездами моря. Мельком подумалось, что отчего-то до сих пор он так никого и не целовал в море: ни в оглушающем буйстве гормонов юности, ни в более зрелые и решительные годы. Что там говорят, когда делаешь что-то впервые? Нужно загадывать желание? Он и загадал.
И, кстати, похоже, Вселенная восприняла его мысли слишком буквально. Артем что-то невнятно промычал, вывернулся из объятий, гибким дельфином соскользнул в воду. За щиколотку потянул Данилова вниз, на себя. Но, вопреки ожиданиям, совсем с матраса не уронил, только заботливо устроил поудобнее, так, чтобы ноги оказались болтающимися в воде, а содержимое даниловских трусов гордо воспряло к небесам. Все это… бля… ощущалось как-то не слишком удобно и до жути развратно.
– Ты… Блин! Увидят! – попытался сопротивляться Данилов, чувствуя, как ловкие руки, стягивают с его бедер отчаянно липнущие к ногам мокрые купальные труселя. – Ты… не надо…
– Да что они там увидят, Данилов? – в голосе Тёмки даже сквозь сосредоточенное пыхтение («Ох, нелегкая это работа – тащить с Данилова труселя!» Пусть не в рифму – зато правда!) слышалась теплая, успокаивающая улыбка. – Ну плавают какие-то придурки на единороге в час ночи. Подумаешь, дело! В крайнем случае пострадает репутация Хельмута с Отто. Но им не страшно – они молодожены. – Сдавшая последний рубеж предательская мокрая тряпка звонко шлепнулась рядом с Даниловым на надувной матрас. – А так у нас на море правила те же, что и днем: главное – не заплывать за буйки.
– Я… не буду заплывать. Честно.
Чувствуя чужое горячее, даже жаркое, обжигающее дыхание возле своих интимных мест, Данилов отчетливо подумал, что его сегодняшний заплыв до буйков однозначно станет самым коротким в истории. И самым быстрым. Терпеть не было уже никаких сил.
Блядский мокрый единорог скользил под пальцами, не давая зацепиться и скомкать, как-то понадежнее зафиксироваться в этом сошедшем с ума мире, тело билось, словно выброшенный на сушу кит, Тёмкины губы оказались умелыми, решительными и неожиданно нежными. Убойное сочетание! И, кстати, оказывается, до сих пор Данилов ни хренулечки не понимал про полеты к звездам. Космический корабль, надо же!
В конце концов, он все-таки доплыл до буйков. А потом долго-долго и как-то мучительно приходил в себя, распластавшись на спине, омытый волнами посторгазменной неги и снисходительным светом звезд. Казалось, в мире осталось только это: море, звезды, черная пропасть неба, легкое покачивание надувного плота. И теплые Тёмкины губы, зачем-то покрывавшие легкими, едва ощутимыми поцелуями даниловское волосатое бедро. Смешно!
– Эй, а ты-то? – наконец нашел в себе силы поинтересоваться Данилов, когда вновь обрел способность нормально дышать и рассуждать относительно здраво.
– Перебьюсь, – хмыкнули снизу.
– Вот еще, «перебьюсь»! Подь сюды!
Наверное, хотя бы из обычной вежливости, стоило отплатить Тёмке той же монетой, но Данилов не решился: ни опыта, ни даже элементарных навыков, да еще и посреди моря. А вот руки его оказались вполне себе подходящим инструментом для выполнения спецзадания. Впрочем, мальчишка и сам, похоже, находился совсем на грани – оставалось только подтолкнуть. Данилов и толкнул. Со всей, так сказать ответственностью. А потом глушил громкий вопль губами, ощущая на языке соленый привкус – то ли моря, то ли свой собственный. Кто теперь разберет!
Единорог покачивался на почти незаметных волнах. Говорить не хотелось. Двигаться не хотелось. Где-то далеко вдоль береговой линии, несмотря на ночь, все еще играла музыка.
========== 5. ==========
*
На следующий день Данилов чувствовал себя совершенно больным. Про такое состояние друг Борька многозначительно говорил: «То ли перепил, то ли недоспал». Но тут… Вроде и пить не пил, и вырубился сразу, придя в номер после ночного свидания. И даже снов, вроде, никаких не видел. Но…
Завтракать не хотелось. Двигаться не хотелось. Даже – что самое странное – к морю не хотелось. Море, набитое туристами, точно дубовая бочка – сельдью, казалось каким-то… неправильным. Попсовым. Не то что ночью.
И вообще… Без Артема все выглядело не тем. Фальшивым. Данилов в своем, можно сказать, преклонном возрасте ощущал себя впервые влюбленным пацаном и в упор не понимал, что ему теперь со всем этим безобразием делать. Конечно, можно было утешаться тем, что скоро отъезд и волей-неволей придется как-то отвыкать от нежданно свалившейся на голову (и на другие части тела) бабской сердцедробительной чепухи, снова входя в уже давно ставший привычным режим одинокого бодрого танка. Но при мысли о подобном исходе отчего-то делалось настолько погано, что тянуло снова утопиться к чертовой матери в бассейне – на сей раз абсолютно по своей воле.
«А ведь мы еще даже по-настоящему не переспали!»
Кстати, надежды на то, что сам процесс гейского секса разобьет вдребезги даниловские радужные иллюзии, не было. Если его вчера столь лихо унесло с одного незамысловатого минета…
Данилов сжал зубы. Похоже, это работало как с тяжелыми наркотиками (есть ведь такие?). Принцип «я просто попробую» здесь не канал. Привыкание практически мгновенное. Самая настоящая зависимость.
И не только у него одного.
Во время обеда Тёмка отловил Данилова по пути в ресторан. Дождался, когда тот короткими перебежками доберется до тени, которую давала аллея пальм, и тут как раз и заступил ему дорогу. Вежливая, слегка отстраненная («рабочая», так про себя окрестил ее Данилов) улыбка казалась ужасно неуместной на его лице рядом с совершенно неприлично сияющими глазами. Как и дежурное:
– Привет! Как дела?
Данилов, у которого к этому моменту уже буквально по всему телу шел натуральный зуд от желания прикоснуться, обнять, вжать в себя, благовоспитанно буркнул в ответ:
– Спасибо. Все хорошо.
– Знаешь, не у одного тебя нынче проблемы, Данилов. И нечего на меня рычать.
На мгновение маска беззаботного массовика-затейника словно сползла с него, открыв ту же томительную жажду, что нынче терзала самого Данилова. Это почему-то показалось лестным. И – вот уж совсем внезапно! – милым.
– Прости. Я…
Пальцы Артема быстро, будто даже воровато коснулись его запястья, погладили, заставив пульс отчаянно толкаться навстречу.
– У меня перерыв через полчаса. Приходи туда, где ты меня героически спасал, – легкое движение головы в сторону знакомого склада декораций. – Придешь?
– На сеновал зазываешь? – попытался неуклюже пошутить Данилов.
– Главное, кузнеца с собой не бери, – хмыкнул Тёмка. – Зачем нам кузнец?
Пришлось кивнуть:
– Нам кузнец не нужен.
На обед Данилов, в итоге, не пошел, а оставшиеся полчаса провел на собственном балконе. (Благо, там присутствовала какая-никакая тень – иначе бы попросту спекся.) Да и этого времени толком не высидел: уже почти привычно перемахнул через перила и устремился к зарослям ярко-розовых цветов, правильное название которых так и не удосужился узнать. Внутри сарая, как показалось Данилову, практически ничего не изменилось с той судьбоносной ночи, когда он бил морду зарвавшемуся «немцу». Разве что слегка прибавилось обыкновенного рабочего хаоса. На переднем плане, возле самого входа, теперь красовался кусок фасада собора Нотр-Дам-де-Пари.
Данилов усмехнулся. Романтика! И на самолет до Франции тратиться не надо. (Можно подумать, ему было западло потратиться!)
Мысли о том, зачем его сюда позвал очевидно совершенно рехнувшийся Тёмка, ядовитыми подвижными шариками ртути скакали внутри ощущавшейся совершенно пустой черепной коробки, не давая покоя. Было непонятно: надеяться на спонтанный интим али как?
Хотя, конечно, место не самое подходящее и лучше бы в номере под кондиционером. Днем даже в тени стояла жара, от которой, казалось, должны были плавиться мозги и железо. И Данилов чувствовал себя неловко – совсем даже не героем любовником и ни в коем случае не объектом сексуального вожделения. Слишком потный, совершенно раскляклый, цветом напоминающий не совсем спелый помидор. Пельмень в кетчупе, а не человек. Оставалось надеяться, что Тёмке нравятся пельмени. И кетчуп.
А вот, кстати, интересно: имеется ли у них тут что-то вроде надежной горизонтальной поверхности? Очередной лежак? В прошлое свое пребывание на складе декораций Данилов как-то не обратил внимания на подобные красноречивые подробности.
– О чем задумался?
На него напрыгнули со спины. Напрыгнули, оплели загорелыми руками и ногами, прижались костлявым, основательно разогретым на солнце телом.
– О Париже, – брякнул в ответ Данилов. Не признаваться же, в самом деле, что о лежаке и кондиционере.
– Данилов, ты меня поражаешь! – к шее сзади прикоснулись чужие влажные губы. Поцеловали нежно, совсем неагрессивно, обдали поцелованное место прохладным воздухом, словно подули. Надо же! Никто никогда до этого не дул Данилову в шею.
Тёмку он с себя решительно стряхнул (сопротивления ему не оказали), поставил «к лесу – задом, к себе – передом», внимательно посмотрел глаза. Тот молча дернул выгоревшей бровью: «Что?» Данилов эту бровь осторожно огладил подушечкой большого пальца, качнул головой: «Ничего. Просто».
– Данилов, я соскучился будто черт знает что!
Артем пожевал нижнюю губу, вздохнул, снова прижался всем телом – на сей раз к груди. Сердце Данилова рванулось к нему навстречу так, что едва не проломило грудную клетку. И не только сердце, м-да…
Так что же здесь, на самом деле, с горизонтальными поверхностями?
Пришлось отвечать как есть:
– Я тоже. Соскучился.
– Это заметно, – хихикнул Артем. – Очень даже заметно.
Даниловская физиономия, и без того изрядно красная от жары, полыхнула пожаром.
– Издеваешься?
– Чуть-чуть… – Артем сделал какое-то почти незаметное движение бедрами, и Данилов вдруг явственно ощутил, что не один здесь такой… озабоченный. Это было непривычно: знать все вот так – откровенно и наверняка. С женщинами всегда оставалась вероятность, что тебя просто наё… обводят вокруг пальца, всего лишь удачно имитируя животную страсть.
– И что теперь? Сделаем это прямо здесь или подождем до вечера?
Ждать не хотелось. Какое там, когда вот-вот взорвешься! Но и торопливый перепих под сенью готического собора на груде пыльных декораций вовсе не казался Данилову такой уж заманчивой идеей. Куда ни кинь…
Рука Артема скользнула вниз, к даниловским «гавайским» шортам, туда, где изнывало от недолюбленности даниловское мужское достоинство, слегка погладила, заставив зажать зубами рванувшийся наружу стон.
– Я поэтому и хотел с тобой поговорить. Вечером ничего не выйдет. Везем немцев в город на ночное шоу. Буду часа в два, а то и в три. Сам понимаешь, уже не до…
Данилов едва удержался, чтобы не сказать по этому поводу что-нибудь на русском матерном. У него не было нынче времени на… немцев и их идиотское шоу. Совсем-совсем не было.
– Поменяться? – прозвучало жалобно, почти по-детски.
– Увы. Меня здесь держат в ежовых рукавицах. Не соскочить.
– А сейчас? Пойдем ко мне в номер. Тут рядом.
Артем наклонил голову, уперся лбом Данилову в плечо. Тяжело вздохнул, будто сейчас заплачет.
– Нельзя нам, Данилов. Увидят – будет плохо. Очень плохо, поверь.
«А счастье было так возможно, так близко…» Глупое даниловское счастье золотой рыбкой выскользнуло на песок, забило хвостом, отчаянно топорща жабры в поисках хоть какого-то варианта спасения.
– Я уезжаю завтра. – Он не хотел говорить, но промолчать не сумел. Определенно, Артем имел право на что-то в этом роде. На долбанную правду. – Совсем с утра. У меня автобус в шесть.
Артем осторожно освободился из все еще сжимавших его тело рук, осторожно отступил на полшага, словно боясь упасть. Такое бывает, когда стоишь на краю пропасти. (Почему Данилову вдруг пришло в голову подобное странное сравнение?)
– Может, это и к лучшему.
– Что?! – совсем не такой реакции ждал Данилов на свои слова: обида, негодование, даже насмешка. Но не вот такое вот… смирение?
– К лучшему. Все к лучшему. Ты не успеешь втянуться. Для тебя ведь это впервые, правда?.. Я не успею…
Услышать, что именно не успеет Тёмка, Данилову не удалось – вход в душную пещеру, где они скрывались от мира, заслонила тень.
– Тё-ё-шка-матрё-ё-шка! – насмешливо протянул загорелый черноглазый красавец, тот, что играл в «Нотр-Даме» Фроло. Дальше последовало несколько коротких фраз по-немецки, из которых Даниловское ухо уловило только «Карим» и «капут».
– Иди на хуй! – на чистейшем русском отозвался Артем. – И Кариму своему передай, чтобы туда же шел! – А потом вежливо-вежливо добавил: – Окей. Гуд.
Красавец многозначительно улыбнулся и кивнул, словно отлично понял и «на хуй» и неискренний «гуд». Отчетливо произнес почти по складам:
– Пи-дов-ка! – и исчез в солнечном мареве.
– Поговорили… – устало констатировал Артем. Выволок откуда-то из завалов потертый деревянный стул – очевидно, часть очередных декораций, уселся на него верхом, опустив голову на скрещенные на спинке руки. Несколько раз шумно вдохнул и так же шумно выдохнул. – Достало, Данилов. Ты не представляешь, как же меня все достало.
– Шеф ищет? – на всякий случай уточнил Данилов. Мало ли! Он немецкий представлял только по старым фильмам про фрицев. Но, конечно, «Карима» с чем-нибудь другим перепутать сложно.
– Он, сука. Какие-то срочные дела у него. Общий сбор.
– Так тебе бежать надо?
– Не хочу.
– Неприятности будут.
– Насрать!
– Тёма…
– Ты меня сейчас, Данилов, не трогай. А то ка-ак рванет – мало не покажется.
Данилов совету внял – убрался на поиски другого стула. «Всякой твари – по паре». Ну… он на это надеялся. Стул обнаружился в самом дальнем углу. И даже не стул, а трон, с фанерной спинкой, явно стилизованной под какую-то этакую готику. Вместе с обшарпанным Тёмкиным они смотрелись странно – принц и нищий.
В молчании прошло еще минуты три, когда Артем поднял на Данилова глаза (слава богу, сухие) и шепотом сказал:
– Теперь можешь спрашивать. Я ведь вижу – тебя распирает.
Данилова и впрямь «распирало». Но вопрос он на всякий случай выбрал, с его точки зрения, довольно невинный:
– Как он тебя здесь нашел? Следил?
– Да ясен пень, Данилов! Я вообще сюда всех своих мужиков таскаю, чтобы потрахаться. Общеизвестный факт. Ежели «Тёшка-матрешка» пропал куда – значит, уже какому-нибудь козлу в зад дает. Приходи и наслаждайся бесплатным зрелищем. Хорошо еще, они тут все пра-а-вильные, настолько гетеро – хоть вешайся. Просто постоянными подъебками ограничиваются.
Смотреть на такого – злого, униженного, колючего – Тёмку было больно почти физически. Только вот, что принято говорить в подобных ситуациях, Данилов не знал. Похоже, что бы ни сказал – все выйдет боком. В результате выдал единственное, пришедшее в голову:
– Херню порешь. Нашел блядь подзаборную! Откуда они вообще это все про тебя взяли? Не думаю, что у турков самое популярное русское слово «пидовка». Да и у немцев тоже.
Артем взглянул на него подозрительно: издевается или как? Данилов был сама серьезность.
– А это Витька перед отбытием подгадил. Он у нас полиглот. И на русском, и на немецком, и на английском. И даже по-турецки малёхо. Вот и объяснил всем нашим, почему ему не жалко бросить тут своего «бойфренда». Меня то есть. Что это не он – шлюха, рванувшая в чужую постель по первому зову богатого папика, а я – пидовка, которая дает всем желающим направо и налево. Раньше они просто улыбались… понимающе. Толерантность, чтоб ее! А теперь… Вот так как-то. А я здесь просто прячусь. Когда передохнуть хочу чуть-чуть. В одиночестве.
Данилов ненавидел чужие исповеди. Совершенно не знал, как себя при этом вести, что делать. «Бесчувственный чурбан» – было его вторым именем. «Чугунная чурка». А здесь его словно вело что-то: он решительно встал, стащил несчастного Тёмку со стула, уселся на усыпанный, как и все здесь, вблизи от моря, песком пол, прислонясь спиной у Нотр-Даму, заставил сесть рядом, притянул к себе плотно, обнимая узкие плечи. Тот посопротивлялся несколько секунд – для приличия, а потом сдался: расслабился в даниловских объятиях, хлюпнул носом. Все-таки, похоже, слезы копились в нем все это время, а когда он оттаял – закапали. Данилов подумал – стянул с себя футболку, сунул в руки в качестве носового платка. Запашок от нее шел, конечно, после некоторого времени пребывания на солнце вместе с Даниловым, так себе, но вряд ли у Тёмки в карманах шорт нашелся бы более приличный носовой платок.
– Спасибо, – благодарно прогудел в ответ Артем и смачно высморкался. Данилов аж крякнул с уважением.
– На здоровьице. Слушай, а как это твой… Витя вдруг нижним заделался? С тобой-то он, вроде, был… Разве это бывает, чтобы… ну…
Из футболки послышались очень странные звуки: сначала – всхлип, потом – что-то вроде хрюканья. Данилов с ужасом подумал, что опять полез куда не надо и потоптался на нежных эдельвейсах ранимой Тёмкиной души. Впрочем, долго угрызаться ему не дали: Артем утер физиономию, убрал выполнившую свою функцию изрядно обсопливленную футболку в сторону, смущаясь взглянул на Данилова. Физиономия его при этом выглядела на диво ехидно, уголки лягушачьего рта подрагивали в усмешке, а глаза и вовсе смеялись.
– Что?! Что я сказал не так?!
– Ну, Данилов, ты и дремуч! Неужели никогда не слышал слова «универсал»? Витя, в отличие от меня – такой… многоплановый. И сверху может, и снизу.
– То есть он не «пидовка», даже когда снизу и за деньги?
– Нет, – притворно вздохнул Артем, – он просто… блядь. И при этом – не поверишь! – все равно мачо. Знаешь… Такие нижнее белье в мужских журналах рекламируют. То есть среди всего этого… – он махнул в сторону выхода из сарая, куда еще совсем недавно скрылся их незваный посетитель, – тестостерона смотрелся вполне органично и сходил за своего. Ему все прощали, понимаешь? И любовь к деньгам, и нетрадиционную ориентацию.
– А тебе?.. – Данилов обнял его еще плотнее, зарылся носом в пушистые волосы на макушке. Разговор получался тяжелым, но чувствовалось, что без этого… совсем никак. А Данилов уедет завтра – и унесет все тайны с собой. Синдром случайного попутчика.
– А мне нет. Ты же видишь. Я, в их представлении… ну…. то самое. Пидовка. Не просто шлюшка, а шлюшка женственная. Такой манерный гей с тонким голосом.
– Ты не манерный, – Данилов был искренен. Слово совершенно не подходило Тёмке.
– Знаешь ли… – тот повел плечом, – мужественным меня тоже не назовешь.
Данилову определенно не нравилось направление, которое принимал их разговор. «Немужественный»! – надо же!
– Ты еще мелкий. Тебе сколько лет? Двадцать?
– Девятнадцать, – грустно пискнул Тёмка.
Данилов мысленно закатил глаза, враз почувствовав себя не просто стариком, а стариком-педофилом. Правда, вслух ничего не сказал и вообще свое отношение к данной информации никак не продемонстрировал. Не ему сейчас следовало мозги вправлять и поднимать самооценку. С самим собой он как-нибудь разберется. Потом. Что-то подсказывало, что времени для этого будет предостаточно.
– Ты еще мелкий. Вырастешь – заматереешь.
– «Маленькая собачка – до старости щенок». У нас в семье все такие – тонкокостные. И мама, и бабушка. Говорят, в прошлом какие-то поляки водились. Шляхтичи – голубая кровь. Откуда только Курицыны затесались – непонятно.
Данилов хмыкнул.
– Вопросы крови…
– А еще я глаза крашу, – решительно, словно спрыгивая с обрыва, выдохнул Артем.
– Всегда? – уточнил не особенно впечатлившийся этой страшной тайной Данилов.
– Что «всегда»?
– Всегда красишь? В институт? Дома?
– Не, только когда в клуб. Или на какую-нибудь тусовку. Вообще-то, я тот еще тусовщик… А ресницы у меня белесые. Их не видно.
– А губы?
– Что?
– Губы тоже красишь?
Казалось, Артем готов был провалиться от стыда сквозь землю: даже в здешнем полумраке было видно, какими пунцовыми стали его уши. (Данилов видел только ближайшее, правое, но и того вполне хватало, чтобы сделать определенные выводы.)
– Когда остаюсь один. Такая, знаешь, розовая помада. С перламутром. И лак.
– Тоже розовый с перламутром?
Откуда-то из-под мышки булькнуло:
– Да. Теперь ты станешь меня презирать?
– С чего бы вдруг? – искренне удивился Данилов. – Я бы посмотрел на тебя… в образе.
– И трахнул, – закончил за него, горько усмехнувшись, Тёма. Пусть и почти незаметная глазом, эта горечь разлилась в воздухе, точно настойка полыни. Данилов не знал, растет ли в здешних краях полынь.
– И трахнул. Но я бы тебя и без образа… трахнул. Ты… мне нравишься. Очень.
На выразительном, подвижном лице Артема, который внезапно оказался невероятно близко и теперь жадно смотрел Данилову прямо в глаза, краска стремительно метнулась от ушей к щекам.
– ЧУдное признание в любви, – заметил он наконец. – На пять с плюсом. Сил нет вдохновляет.
– Ничего не понимаю в любви, – пожал плечами Данилов. – Сказал как есть. Не нравится – не буду больше так говорить.
Алая волна на Тёмкином лице неудержимо рванула вверх, захватив даже лоб и нос, что казалось практически невозможным при его глянцевом загаре.
– Да нет, отчего же, говори.
Данилов смотрел на него, внутренне умиляясь: ишь какой стеснительный! А туда же! «Пидовка»!
– Послушай, а волосы… волосы у тебя когда-нибудь длинные были?
Артем стрельнул на него глазами, точно пытался понять: издевается? нет?
– Были. Как раз перед отъездом остриг. Вот такие, – и он провел ребром ладони чуть ниже плеча.
– А остриг зачем? – Данилову действительно важно было знать. Про Тёму его интересовало все – даже раздражавшие в других «подробности».
Артем помялся:
– Вик посоветовал. Сказал, так будут меньше цепляться. Вроде… как все. Хотя… где я, а где «как все»? – последнее прозвучало почти отчаянно.
«И слава богу», – подумал Данилов. «Как всех» в его жизни хватало.
– Похоже, тебе хорошо было… с волосами, – сделал он неуклюжий комплимент. – Сейчас тебе… не очень.
– Знаю. Уши торчат, – вздохнул Артем. – Зато не девчонка.
– Ты не девчонка. Ты… – слов катастрофически не хватало.
Внутренний крокодил оскалился и с энтузиазмом лязгнул острыми зубами. «Ну-ну! Скажи ему, чтО он. Любовь (о которой ты не умеешь) – бла-бла! – и все дела. А потом съебись в туман под алыми парусами».
Данилов ненавидел эту чертову скользкую тварь – своего внутреннего крокодила. И ничего не мог с ним поделать.
*
Теорией о том, что внутри каждого человека обитает какое-то животное, его осчастливила очередная пассия по имени Юля.
– Вот, понимаешь, – говорила она, томно потягиваясь на даниловском диване, – во мне, например, живет котик. В принципе, я – наглая сука. Кого угодно сожру и не поморщусь. Но иногда… чаще всего наедине с собой, я выпускаю своего котика наружу. И становлюсь милой и игривой.
– И царапучей, – повел лопатками слегка разомлевший после жарких любовных кувырканий Данилов. – А у меня внутри тогда, по-твоему, кто?
– А у тебя внутри – крокодил, – ни на минуту не усомнилась в правильном ответе Юлишна. – Ты внешне – спокойный как слон. Неторопливый такой, обстоятельный.
– С хоботом, – встрял в рассуждения Данилов и положил ее теплую ладонь себе между ног – аккурат на тот самый, уже снова подающий признаки жизни «хобот». Данилову не понравилось ни про слона, ни про крокодила. Хотелось свести дурацкий разговор к чему-то близкому и понятному, к примитивно-телесному. С Юлишной, кстати, это по большей части срабатывало. Но сегодня она была в настроении философствовать.
– Тебе бы все об одном! – несмотря на недовольный тон, пальчики с ярко накрашенными ноготками игриво потеребили даниловское мужское достоинство. «Как котенок – свою игрушку. Тьфу ты! Привязалось же! Теперь не отделаешься. Котенок… когти… Эй!»
– Так вот: снаружи ты – чистый слон. И многие дуры на это покупаются. А как же! Надежный как скала. Хобот… опять же. – Юлька хихикнула. Даниловский «хобот» напрягся и, можно сказать, принял боевую стойку. Вперед, верные слоны Ганнибала! – А внутри… тоже такой весь из себя спокойный… крокодил. Холодный и равнодушный. И если подойти близко, он «зубами – щелк!»
– Не боишься? – полюбопытствовал, слегка отстраняясь, Данилов. Неожиданно слова Юльки разозлили его, прошлись по живому. Психоаналитик доморощенный! Можно подумать, не она всю жизнь продает телефоны в салоне связи!.. Внутренний крокодил высунул голову из тины и кровожадно повел ноздрями.
– Нет, не боюсь! – Юлька беспечно цапнула зубами даниловскую ключицу и уселась на него верхом, точно наездница. – Я использую тебя исключительно для секса и близко к себе не подпускаю. Мне с тобой жизнь не жить.
Тело Данилова рванулось навстречу ее жаркому телу. Крокодил фыркнул и ушел обратно в свою тину. До поры до времени.
Юлишна из жизни Данилова исчезла пару месяцев спустя – без конфликтов и драм. Котенок погнался за новой игрушкой. Данилов со вздохом облегчения перелистнул очередную страницу своей биографии. Одному ему всегда было легче. Но не думать о внутреннем крокодиле с тех пор не получалось. Так уж оказался устроен Данилов: он мало говорил и чаще всего предпочитал действовать не торопясь, но если уж о чем-то задумывался, то добирался «до самой сути».
Во всяком случае, теперь было понятно, почему с ним не может ужиться ни одна девушка, а собственная мать в минуты расстройства именует «бесчувственной чуркой». Дело попросту в наглой рептилии, прячущейся в тине!
К концу этих размышлений Данилов знал все про своего личного крокодила и даже вычислил момент, когда именно тот появился на свет. Хоть день рождения отмечай!
*
Произошло это в десятом классе.
Школу Данилов не любил, в десятый идти не хотел, планировал после девятого поступить в колледж на автомеханика. Автомобили его в ту пору совершенно завораживали. Но отец стукнул кулаком по столу, мама сделала скорбное лицо («Как же так, сынок, а?»), и он сломался. В конце концов, чинить автомобили можно было и на базе одиннадцатого. Главное, чтобы аттестат не навел родителей на мысли о бюджетном месте в вузе.
Так что шел Данилов в десятый без особого энтузиазма. Еще два года каторги, да уж! Скучающее выражение не покидало его лица ровно до того момента, когда его взгляд выхватил из привычной толпы одноклассников Илью Смирнова. С прошлого года Данилов помнил Смирнова смешным тощим лошком в нелепых очках с громоздкой пластмассовой оправой, вечно зависавшим в перемену в компании очередной книжки в потертом переплете. Короче, вид «ботан обыкновенный». Шпынять его было настолько просто, что даже неинтересно. Все давно успокоились и приняли Смирнова как данность. Смирнов и его очки. И соседка по парте – Ульяна Жукова по прозвищу ЖУка. Маленькая, тощенькая, с вострым носиком, нелепо стриженая «под мальчика». Белая моль, серая мышь. Сидеть на второй парте – прямо за этой парочкой – было даже выгодно: оба – отличники и совсем не жмоты. Если попросить как следует – и списать дадут. Смирнову неплохо давались физика и математика, а Жуке – гуманитарные дисциплины. И до десятого класса все шло совсем неплохо, можно даже сказать, вовсе зашибись. Пока…
Первого сентября на очередном идиотском классном собрании («Учиться, учиться и еще раз учиться!», «Молодым – везде у нас дорога!», «Ученье – свет!» – классуха у них была дамой старорежимной закалки) Данилов уселся, как и всегда, за свою привычную вторую парту. Повертел головой, махнул рукой особо приближенным сокамерникам… тьфу, одноклассникам! Наконец, уселся прямо, и… Вот тут-то оно все и началось. Перед ним, веселым шепотом перебрасываясь дурацкими шуточками с Улькой-Жукой, сидел… Данилов был абсолютно уверен, что не знает этого человека. Уж такое-то он бы точно запомнил! Широкие плечи, сильная шея, смуглая от летнего загара, небрежно растрепанная шапка черных кудрей. Черт! Почему-то вспомнилось из совсем уж детского: «В зобу дыханье сперло…» А тут не только дыханье сперло, но и в животе стало как-то странно. И сердце затрепыхалось испуганно. И вообще… Это же был Илюха-ботан? Или… нет? За лето Илья изменился. Даже не то слово! Мама часто говорила (очевидно, в утешительном контексте): «Мальчики всегда взрослеют позднее. Зато потом как попрут в рост – не угонишься!» Очевидно, Смирнов как раз «попер»: рост, ширина плеч, прическа. А когда обернулся, чтобы что-то спросить у Данилова, тот едва не заорал:
