Текст книги "Куриный бог (СИ)"

– Смотри, какой смешной!

Мальчик действительно выглядел довольно забавно: выбритые виски и остатки волос – от шеи ко лбу – тщательно поставленные торчком, этаким «петушиным гребнем». По-детски оттопыренные уши, широкий лягушачий рот. Но главное – голос: высокий, звонкий, но при этом словно бы слегка надтреснутый. Ну и костюмчик – как и у всех остальных: псевдоафриканская юбочка из разноцветных лоскутов поверх белоснежных форменных шорт и две пластмассовых ракушки там, где у женского пола полагается находиться бюсту, а у мальчика обнаружилась только не слишком внушительная грудная клетка. Удивительно, но нелепый наряд, ничуть не мешающий остальным мужчинам из компании аниматоров выглядеть брутальными красавцами, этого делал до ужаса смешным и нелепым, похожим на длинную и нескладную девочку-подростка.

– Дамы и господа, уважаемые гости! – опять резанул по ушам странный, но одновременно и словно бы завораживающий голос. – Сегодня в восемь часов возле «Блю-бара» состоится детская пляжная дискотека! В девять тридцать для взрослых – пенная вечеринка!

Вероника презрительно скривила свой красивый яркий рот:

– Педик! Надо же! Никуда от них не деться.

Данилов поднял на нее от бокала с пивом тяжелый взгляд. Ну вот и первый звоночек! Как-то слишком быстро… Впрочем, ссориться в день приезда совершенно не хотелось, и он в меру сил попытался сгладить ситуацию:

– Да тебе-то до него какое дело? Лишь бы он своих работодателей устраивал.

– Не люблю я… этих, – буркнула, уже очевидно сдаваясь, его спутница. – Пародии на мужиков, бабы с членами.

Данилову почему-то стало жаль неизвестного парнишку: он ужасно не любил, когда вот так, с бухты барахты, начинали гнать на людей, которые тебе ничего, в сущности, не сделали… А еще он – так уж вышло! – ненавидел ярлыки. И, конечно, ссора в день приезда – дело довольно скверное, но… раз уж пошла такая пьянка…

– Можно подумать, что у тебя кто-нибудь из этих мерзких геев жениха увел!

– Можно подумать, у меня есть жених!

Это да. Данилов поморщился. Уже не раз и не два ему как бы мимоходом намекали на необходимость узаконить отношения. К подобному развитию событий готовы были все: и Вероника, и ее многочисленные подруги, и даже родители Данилова. Но только не сам Данилов.

Похоже, предполагалось, что совместная поездка в Турцию станет тем самым поворотным моментом, который наконец приведет все к нужному результату. Солнце, море, безудержный секс, романтика. Черт! Выходит, Данилов сильно лоханулся, когда предложил подруге совместную поездку. Он-то, наивный простак, полагал: море, солнце, фрукты, хамам, жаркий секс под кондиционером – и домой. Загоревшие и отдохнувшие. А может, тайно надеялся именно здесь, у моря, ощутить к красивой женщине, вот уже три месяца находившейся рядом, что-нибудь, кроме бесконечной скуки и изредка, совсем изредка – приступов похоти. При попытке представить, что вот эту мутную дрянь можно попробовать растянуть на всю жизнь, становилось нехорошо.

– Да не переживай ты так, Ника! Посмотри вокруг – сколько интересных мужиков! Вдруг где-то здесь бродит и твое счастье?

Кажется, утешение вышло не очень, потому что Вероника швырнула на стол салфетку, вскочила и, позабыв про недоеденный десерт, рванула прочь – очевидно, в номер: оплакивать свою печальную судьбу.

Рыдать при Данилове она не стала – и правильно сделала: к женским слезам он был абсолютно равнодушен. Даже собственная (любящая!) мать называла его чудовищем. А он и не спорил. Чудовище и есть: что внутри, что снаружи.

«Как отпуск начнешь, так и…» В эту поездку и дальше все пошло по… волнам. И даже не просто пошло, а побежало.

Вот казалось бы: буквально только что Данилов тихо-мирно валялся, точно овощ, на занятом с самого раннего утра лежаке во втором ряду с видом на прибой (и даже полоска влажного от набегавших волн песка была буквально в шаговой досягаемости) и прекрасная, аки наяда, Вероника щебетала рядом о волшебных свойствах хамама и тамошних весьма многообразных спа-процедур, а нынче уже та же, ничуть не менее прекрасная, дева превратилась в натуральную фурию из-за невиннейшей реплики по поводу несвоевременности и, если честно, откровенной тупости покупки шуб на морском побережье. Про то, что это была всего лишь, пусть и не слишком удачная, шутка, порожденная разомлевшим от жары мозгом, Данилов уточнить не успел – на его голову обрушилась натуральная лавина обвинений в жмотстве и прочих горьких упреков. Сначала Данилов слушал и даже вникал в суть предъявляемых претензий с некоторым интересом: ему все казалось, что Вероника вполне способна на что-нибудь оригинальное. Но нет. Он никогда не считал себя особым ценителем языковых изысков, но извергаемые бесконечным потоком банальности его по-настоящему угнетали. Кончилось дело тем, что он переместился в пляжный бар, где с каким-то злобным удовольствием отдал дань не такому уж и мерзкому, как выяснилось, местному пиву.

Вероника не разговаривала с ним почти двое суток. О сексе, разумеется, во время подобной «холодной войны» даже и заикаться не стоило. Казалось, кондиционер в номере кто-то увел сильно «в минус». Данилов чувствовал себя закаленным в боях ветераном, способным спать на голом снегу: на интиме не настаивал и наслаждался тишиной так, что аж самому становилось чуточку стыдно.

А еще он наслаждался ночным морем. Никто не спрашивал его: «Куда идешь?» Не нудил: «Лучше бы на променаде потусовались, там дальше кафешка есть прямо на пляже». Порой молчание – самая целительная штука в мире. И распластавшись, подобно какому-нибудь обломку потерпевшего крушение корабля, на едва колышущейся поверхности волн между звездным небом и его отражением, он никак не мог изгнать из головы крамольную мысль, что в этом тайном романе море – как раз на месте, а Вероника – совершенно лишняя.

Море Данилов любил больше всего на свете: страстно, безумно, до замирания сердца. Однако ему всегда казалось, что объект его пылких чувств не отвечает ему взаимностью. В шесть лет, перед школой, родители отвезли Данилова в Крым, где он едва не утонул, пытаясь самостоятельно научиться плавать. В десять жесточайшим образом простудился, купаясь в июле месяце в Финском заливе. (Правда, среди «тех, кто понимает», до сих пор ведутся жаркие споры: можно ли считать Финский залив морем? Данилов всегда считал.) Впервые отправившись с родителями за границу, в дружественную Болгарию, исхитрился заработать сальмонеллез, от которого его лечили долго и муторно. Каждый год с тех пор, как стал прилично зарабатывать, выбираясь в обожаемую Турцию, норовил то обгореть (чего старательно избегал, намазываясь антизагарным кремом, купаясь в футболке и соломенной псевдоковбойской шляпе, большую часть времени проводя на лежаке под зонтиком и на самые жаркие полдневные часы сбегая в номер), то каким-то образом заработать тепловой удар, то попросту перекупаться и валяться в номере с ознобом, температурой и головной болью. Правда, к концу пребывания приходил в норму, начинал от души наслаждаться жизнью и, возвращаясь домой, целый год, до нового отпуска, видел море во сне и страшно тосковал.

Данилов подозревал, что вся эта повторяющаяся с завидным упорством лажа связана с крайне эгоистическим характером его собственных чувств: он обожал смотреть на море, вдыхать его запах, купаться в волнах, но так и не стал ни моряком, ни рыбаком, ни каким-нибудь… океанографом. Даже служил не в морфлоте, а в ракетных войсках. А между тем общеизвестно: хочешь добиться взаимности – жертвуй ради нее, сука… хоть чем-нибудь.

Так и мучился всю жизнь с краю. Хотя, если подумать, и то – хлеб. Видел сны, летал в Турцию. Чего еще?

Данилову часто доводилось слышать, что отдыхать в Турции для современного продвинутого человека – дурной тон. Потому что есть Ривьера, Майорка, Багамы и что-то там еще. Для любителей экзотики, в конце концов – чуть менее попсовый Тай. На это Данилов обычно делал самую дебильную морду и отвечал по-простому: «А мне нравится». Приставать к Данилову, когда он смотрел вот так, исподлобья, набычившись и даже слегка угрожающе прищурив глаза, никто не рисковал.

Данилов всегда помнил о производимом его внешностью эффекте и даже довольно часто им пользовался. О своей физиономии, если честно, он имел весьма невысокое мнение. И немногочисленные барышни, приманенные на его огонь определенными признаками материального благополучия, именно в этом полностью с ним соглашались. У него было тяжелое лицо. С таким хорошо играть в кино бандита. Причем не изломанного жизнью интеллигента со сложной судьбой, а натурального братка родом из «лихих девяностых». Короткие спортивные стрижки шли ему, если можно так выразиться, больше, чем модельные. Потому он однажды и решил вовсе не тратить деньги на всякие там парикмахерские и попросту прикупил себе машинку, с которой отлично научился управляться, точно зная, какую длину оставить на затылке, а какую – на висках. Тело его вполне соответствовало лицу: не чтобы рыхлое, но с самого детства слегка нескладное, сутуловатое, без выразительных «кубиков» пресса и накачанных грудных мышц. Иногда Данилов, с легким отвращением косясь на себя в запотевшее зеркало ванной, думал, что для пущей аутентичности образа надо сделать наколку… где-нибудь. Как у классика:

А на правой груди – профиль Сталина,

А на левой – Маринка анфас…

Довести данную бредовую идею до логического конца мешали вечная занятость и совершенно сумасшедший рабочий ритм (на себя, чай, пахал – не на чужого дядю!), те же, что не давали каждый вечер посещать качалку, как советовали сторонники и сторонницы здорового образа жизни.

Впрочем, собственная отнюдь не гламурная внешность Данилова ничуть не напрягала. Трудновато, пожалуй, каждый раз давался тот неизбежный момент, когда в очередной пассии ненависть к даниловским недостаткам, тайно тлевшая под грузом меркантильных соображений, наконец перевешивала любовь к материальным благам, и ему во всех подробностях и весьма изобретательно излагали целый ряд причин, почему ни одна уважающая себя особа женского пола не станет спать с ним иначе, как за деньги. Честно выслушав все претензии, Данилов тяжело вздыхал и молча собирал вещи (свои или ее – в зависимости от места действия разыгрываемой перед ним трагедии). А затем делал своей несбывшейся любви ручкой, тайно испытывая при этом ни с чем не сравнимое облегчение – играть в сложные игры он не любил. Скорее всего именно по этой причине в его жизни так и не появилась «миссис Данилов». К лучшему, все к лучшему!

Вероника продержалась, пожалуй, дольше прочих. Возможно, потому что Данилов все-таки решился последовать совету матери: «Не там ты ищешь, сынок. Все какие-то тебе… прости-господи попадаются. До денег жадные, только о себе и думающие. Ты нормальных ищи, но с образованием. Чтобы не шалава была, значит».

Познакомился Данилов с Никой у общих друзей, где та оказалась совсем случайно – заглянула проведать школьную подружку. Слово за слово… Короче, наученный горьким опытом Данилов деньгами своими перед ней спервоначалу не светил, в дорогие кабаки не таскал, подарки на праздники делал осторожно, со значением. Вероника выглядела вполне счастливой. Вот он и решился позвать ее с собой в Турцию. К морю. Прикинуть, как она будет смотреться… на фоне. Смотрелась она, кстати, вполне ничего. И в постели, невзирая на некий отблеск интеллекта на челе, не ощущалась бревном. Если бы… Если бы.

Впрочем, на третий день после «шубной» ссоры Вероника сменила-таки гнев на милость, и в жизни Данилова вновь воцарился относительный покой. Они даже исхитрились прокатиться вдоль побережья на летающем парашюте, и Никины аккаунты в соцсетях украсились парой десятков однотипных фотографий, сделанных во время знаменательного полета. Данилову даже почудилось, что он выглядит на них несколько лучше обычного. (Что вряд ли.) А Вероника казалась и вовсе счастливой.

Отпускные дни снова потекли ленивой, неспешной чередой. И все это время Данилов краем глаза как бы невзначай следил за мальчиком-аниматором со странным, но каким-то цепляющим голосом. Пару раз даже поучаствовал в дневных кувырканиях в бассейне. (Сгорел, между прочим, жутко – Нике пришлось потом его с головы до пяток заливать толстым слоем «Пантенола».) А что было делать, если на громкие призывы группы аниматоров на конкурс явилось несколько энергичных, докрасна загорелых немцев (и немок) – и ни одного русского? Ленивы оказались наши соотечественники до водных увеселений как раз накануне расползания на обед, в тот час, когда турецкое солнце жарит особенно немилосердно. А мальчишка метался по краешку затейливо изогнутого бассейна и призывал, призывал. Последней каплей стал момент, когда Данилов вдруг заметил, как у смешного пацана дрожат губы: задуманный конкурс накрывался медным тазом, а кому в итоге прилетит за плохую работу? То-то же! И Данилов, во всю силу своих могучих легких завопив что-то пошлое, типа: «Да не посрамим же матушку-Россию!» – со всей дури ринулся в бассейн, увлекая своим энтузиазмом еще пару-тройку располагавшихся рядом достаточно бухих для подвигов мужиков и несколько юных, русалочьего вида девушек, давно уже в нерешительности маявшихся у бортика.

В первый раз задание их команде выпало достаточно легкое: при помощи доски для серфинга перетащить весь табор с одного бортика бассейна на другой. Фокус заключался в том, что на берегу никого из подобранных не оставляли: сначала плыл один, обратно – уже двое, потом – трое. Кто первым соберет и доставит весь набор – тот и победил. Команда Данилова навернулась на пятом заходе. Немцы вытянули шестой. Или мужики у них были все-таки посубтильней, или они просто чаще наших участвовали в подобных конкурсах. Самовызвавшийся в капитаны Данилов не унывал, только сказал: «В следующем мы их сделаем!» Ну и сделали.

На конкурсе по наполнению пустого ведра водой, отжатой с предварительно намоченных в бассейне футболок, они таки доказали всем, что есть русский дух и здоровая спортивная злость. А может, девушки им попались дюже хозяйственные, привыкшие отжимать мокрое белье не только в стиральной машине?

На следующий день командных конкурсов не проводилось, зато Данилов, стоя на все на той же плавающей доске прямо посреди бассейна, с азартом выпинывал с нее подаваемый аниматорами мяч. Пару заходов не смог удержать равновесие, один раз – исхитрился все ж таки допнуть до бортика и сразу же почувствовал себя героем. Короче, развлекался по полной.

Мальчик-аниматор при встрече смотрел на него благодарными глазами и неизменно здоровался, сияя самой доброжелательной из возможных улыбок. То ли впрямь радовался Данилову, то ли работу свою хорошо выполнял.

Вероника на даниловские спортивные закидоны смотрела чуть свысока – словно терпеливая мамаша на резвящегося на лоне природы непоседливого отпрыска. Дескать: чем бы дитя не тешилось – лишь бы не вешалось. Ну, не пилила – и то хлеб.

Рухнула их отпускная идиллия, как ни странно, из-за сущего пустяка. Хотя… можно ли назвать страстную любовь – пустяком? Даже если это любовь твоей собственной девушки к некой звезде отечественной эстрады.

Не зря, ох, не зря Данилов терпеть не мог отельных гидов! О самом отеле они, как правило, знали мало, времени отнимали много, а главной своей задачей почитали впаривание еще как следует не пришедшим в себя после прибытия на отдых туристам путевок на экскурсии по местным достопримечательностям. Причем по безбожно завышенным ценам. Данилов отлично понимал, что эти самые путевки и есть их основной бизнес и кусок хлеба с маслом, но чувствовать себя лохом категорически отказывался: прямо за углом все то же самое можно было прикупить значительно дешевле.

Так вот, их нынешний отельный гид Анечка почему-то решила, что Данилов с Никой просто-напросто обязаны посетить концерт великого российского певца Григория Лепса. По совершенно смешной цене – сто баксов за билет. Данилову денег на прекрасное жалко не было, но Лепса он ужасно не любил. Тот его раздражал и своей подчеркнутой «звездностью», и дружбой с Президентом, а главное – полным отсутствием голоса. Именно про такое даниловская мама со знанием дела говорила (кажется, цитируя некий древний фильм): «Ему бы только в туалете сидеть и кричать оттуда: «Занято!» В первый раз Данилов вежливо ответил на это заманчивое предложение: «Спасибо, нас не интересует», – за что после в номере получил от Вероники просто зверский нагоняй в стилистике: «Нельзя думать только о себе». «Ну так езжай. Хочешь, билет куплю?» Щедрости его Ника не оценила, долго дулась и периодически принималась напевать что-то, очевидно, из репертуара сиятельного. На взгляд Данилова, у нее это звучало в разы лучше, чем у первоисточника. Прошла неделя. Казалось, гид Анечка, поймать которую в отеле было совершенно невозможно, давно переключилась на других свежеприбывших «жертв», но у Данилова, как выяснилось, с судьбой сложились крайне сложные взаимоотношения.

Вообще-то, они в кои-то веки выбрались за пределы отеля, чтобы выпить настоящего турецкого кофе. Кофе Данилов не особо любил и не сильно понимал, как его можно без вреда для давления и сердца употреблять в такую жару, но девушку все же требовалось время от времени «выводить в свет» – и неплохая кофейня с национальным колоритом прямо за углом подходила для этой цели лучше некуда. Вот только на выходе из отеля им наперерез бросилась Анечка – уже привычно свежая и стильная, будто новенький холодильник «Самсунг».

– Здравствуйте! Как отдыхается? Не хотите ли пойти на концерт Григория Лепса? Уже послезавтра. У нас сейчас как раз акция. При покупке двух билетов…

Данилов решительно сказал:

– Нет.

Вероника (столь же решительно):

– Хотим!

Данилов вытащил портмоне:

– Вот, и иди одна.

Вероника (великолепно-небрежно):

– Жмот!

Доругивались они снова в номере. И хорошо, что там. Потому как иначе их вполне могли бы задержать за нарушение общественного спокойствия. При первых же намеках на назревающую ссору Анечка шустро юркнула в дожидавшийся ее фирменный минивэн с туристами, явно отправлявшимися на экскурсию или на очередной концерт (отечественные звезды в эту пору слетались в солнечную Анталию будто мухи на мед), и была такова. А вот Данилову прилетело по полной.

Оказывается, до того он даже не догадывался, сколь велик словарный запас у славной девушки Ники. И что, помимо русского и английского языков, она в совершенстве владеет русским матерным. Как говорится, без словаря. Если бы это не касалось его настолько близко, Данилов бы от души наслаждался. А так… Просто констатировал факт. Ведь вроде бы: ну что ему стоило сходить на проклятый концерт? Поспал бы себе под грохот якобы музыки и заунывные хрипы (якобы пение). Он однажды во время погрузки вагонов исхитрился заснуть, сидя на ящике с шоколадом – так устал. А тут уперся рогом. Или сто баксов внезапно жалко стало? Нет. Самому себе Данилов честно признался: ему требовалось поставить точку. Не просто – очередные разборки и многозначительное воспитательное молчание на несколько дней, а… Насовсем. К черту! И не ждать, когда самолет приземлится в родном слякотном аэропорту.

– Все сказала? – полюбопытствовал Данилов, когда стало очевидно, что децибелы потихонечку стали спадать, а по номеру больше не летают разнообразные предметы мужского и женского гардероба. (Например, собственные даниловские грязные трусы – ему же в рожу – были, если можно так выразиться, той самой вишенкой на торте.)

Вероника, стиснув зубы, кивнула.

– Тогда – всего наилучшего. С голоду ты не помрешь – все включено. Билеты на обратный путь имеются. Номер – твой, не претендую. Остальное – уволь. Думаю, кофе мы пить уже не пойдем.

Удивительно, но матерившийся в обычной жизни не хуже его же собственных грузчиков, Данилов в минуты холодного бешенства становился сдержан и отстранен, будто какой-нибудь английский лорд. (Из тех, что так любили показывать некогда в советском кинематографе.)

Вероника устало, но все еще грациозно и со скрытым значением в движениях опустилась на кровать.

– Ну ты и пидор, Данилов.

Данилов ничего не имел против сексуальных меньшинств, но себя к ним никоим образом не относил, поэтому на всякий случай полюбопытствовал:

– Надеюсь, исключительно в переносном смысле?

– Ну отчего же… – несостоявшаяся подруга жизни недобро скривила губы. – На мальчика своего ты, кобель, смотрел охуеть как выразительно. Что, анальных утех внезапно восхотелось? Ты бы сказал – я ведь не против расширения горизонтов. И задница у меня ничуть не хуже.

От захлестнувшей вдруг почти с головой ярости Данилов так стиснул кулаки, что довольно прочная ручка дорогого, испытанного во множестве поездок чемодана жалобно хрупнула в его пальцах.

– Ах ты ж блядь!

– Я-то, может, и блядь, Данилов, а вот ты сам – кто? – И она пропела тоненьким голоском девочки-первоклашки: – Пи-и-идор!

«Убью», – коротко и как-то даже буднично пронеслось в мозгу.

Говорят, больнее всего нас ранит правда. Данилов никогда не был силен в философии, хотя в зачетке по этому предмету у него и стояла четверка. Но тут… «Пидор!» Внутренности словно окатило огненной волной, в голове тяжело ухнул колокол. «Убью!» На мгновенье ему показалось, что убить вот… эту и впрямь легче легкого: схватить двумя руками и изо всех сил шабаркнуть виском об угол замаскированного под тумбочку мини-бара. Височная кость – штука хрупкая.

Данилов несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул, пытаясь загнать бешенство внутрь, как можно глубже. Молча нахлобучил на голову любимую ковбойскую соломенную шляпу, оглянулся, вспоминая. Вытащил из сейфа паспорт и планшет, дрожащими руками запихал их в наружный чемоданный карман и, не прощаясь, вышел.

Вероника так и осталась сидеть на кровати, глядя ему вслед ставшими совсем светлыми не то от испуга, не то от ненависти глазами.

Раненым буйволом Данилов промчался по коридору, едва не размазав по ковровому покрытию шумную стайку не то корейцев, не то японцев, на свою беду оказавшихся у него на пути. И только почти мгновенно подъехавший на вызов лифт помешал ему, ни минуты не думая о последствиях, ломануться пешком вниз по лестнице с четвертого этажа, наплевав на и без того изрядно пострадавший в сегодняшних разборках чемодан.

Девушка на стойке ресепшена отлично говорила по-турецки, по-немецки и еле-еле по-английски. По-русски – нет. Осознав этот грустный факт после нескольких совершенно провальных попыток вспомнить школьный курс английского и еще пятнадцати минут переговоров на жуткой смеси иностранных слов и размахивания руками, Данилов от души хряпнул кулаком по полированной поверхности рядом с вазочкой с разноцветными карамельками и с натуральной мукой в голосе выдохнул:

– Блядская блядь!

Кажется, не понимавшая по-русски девушка все же уловила эмоциональный посыл, потому что принялась судорожно нажимать кнопочки на своем служебном телефоне. Данилов, бросив проклятый чемодан возле роскошной белоснежной мраморной колонны, двинулся к бару, где, почти не глядя, залпом опрокинул в себя пару рюмок чего-то сильно крепкого. И уже потянулся за третьей, когда от стойки ресепшена к нему направился молодой черноглазый турок в форме работника отеля.

Вскоре Данилов обнаружил, что тот вполне сносно владеет русским, и совершенно воспрял духом.

– Номер! Мне нужен номер!

На попытки выяснить, зачем Данилову столь внезапно потребовался еще один номер, если у него уже оплачено проживание на две недели, Данилов на классической смеси «французского с нижегородским» (то есть отвратительного английского с сильно разговорным русским) занудно повторял, что расстался со своей «герл-френд» и возвращаться к ней более не намерен. Точка. «А мани ноу проблем, слышишь?» Очевидно, на нервной почве выпитое здорово шарахнуло ему по мозгам, сделав довольно молчаливого «по жизни» Данилова необыкновенно красноречивым.

Наконец, путем долгих переговоров удалось понять, что в связи с сезонным наплывом отдыхающих свободных номеров в отеле нет от слова совсем, но один (Увы, не самый лучший! простите! простите!) освободится сегодня ночью после двух. (Сорри! Сорри!) И если господин Данилов оставит вещи на ресепшене, а сам отдохнет, допустим, в баре или вот тут – в уютнейшем кресле…

Представив, в качестве альтернативы, как носится со своим дурацким чемоданом из отеля в отель и везде слышит: «Сорри! Сорри!» – Данилов решил, что хрен с ними. Он подождет. В конце концов, на крайняк можно и на лежачке возле бассейна приснуть. Мысль о том, чтобы вернуться в свой бывший номер и там потусоваться до двух в компании Ники, даже не пришла ему в голову. Данилов никогда не считал себя сторонником попыток повторного вхождения в одну и ту же реку. Или в одну и ту же постель.

Он глянул на висящие в холле часы: двадцать три тридцать. Ё-ё! Как время-то летит, когда делом занят! Уж какие-то жалкие два с половиной часа он перекантуется легче легкого. До скольки там бар у бассейна работает? До двенадцати? Вперед! Нужно успеть как следует отпраздновать свою свежеобретенную свободу.

И Данилов успел. Бармен, глядя на него равнодушными, уже все на свете повидавшими глазами, наливал решившему под занавес удариться в загул русскому все более и более забористые коктейли, названия которых Данилов после не смог бы вспомнить даже под угрозой расстрела. Уже перед самым закрытием он выклянчил у бармена целую бутылку отвратительного на вкус рома. Дело решила сумма наличных, за которую, как отлично понимал Данилов, он мог бы купить половину Ямайки и приличную часть Кубы. Но дело того стоило.

С этой самой бутылкой он и устроился в укромном уголке возле бассейна, под сенью чего-то сильно пахучего с яркими розовыми цветами. В голове навязчиво вертелось:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца!

Ио-хо-хо! И бутылка рому…

Больше ничего не вспоминалось, и Данилов залихватски горланил эти две строчки, вкладывая в них всю свою отправившуюся в свободный полет душу. А может, ему только казалось, что горланил, потому что никто к нему не несся на всех парусах с целью утихомирить разошедшегося буяна. Скорее всего, он просто тихо мурлыкал вот это самое себе под нос или, что вероятнее, пел исключительно душой.

Народу вокруг становилось все меньше и меньше. В амфитеатре отгремело очередное развлекательное шоу. Бар закрылся. Народ нога за ногу тащился к своим уютным кроваткам. Окна в отеле, который был в это время удивительно похож на отплывающий от причала куда-то в дальние страны корабль, потихонечку гасли – одно за другим. Дно в заветной бутылке никак не желало обнажаться, и это давало надежду на то, что ночь будет нескучной. Периодически Данилов поглядывал на телефон: времени до двух часов еще оставалось буквально дофига. Мимо, очевидно не заметив его, смеясь протопала компания аниматоров. Спустя некоторое время кто-то из отельной прислуги вежливо поинтересовался по-английски: все ли у него в порядке?

– Все окей, – отозвался с бесконечной искренностью Данилов. – Все у меня окей! Просто зашибись!

От него отстали. Мало ли отчего благородному русскому дону приспичило надираться из горлА под сенью… как ее?.. магнолии? Вспомнился старый анекдот: «Хочу ли я? Могу ли я? Говно ли я? Ах да! Магнолия!» Отличный отель. Все включено – вплоть до магнолий. Сервис!

В какой-то момент Данилов, похоже, все-таки вырубился, потому что, когда удалось разлепить глаза, оказалось, что вокруг как-то подозрительно тихо. Не темно, нет: фонари, всяческие там лампочки и подсветка бассейна не вырубались всю ночь, а вот звуки… затихали. Дневной нескончаемый многоголосый гомон сменялся тишиной, в которой имевшему нехорошую привычку изредка маяться бессонницей Данилову неизменно мерещился шорох тяжелых, набегающих на берег волн. Даже если стоял абсолютный штиль.

– Кажись, проспал, – хрипло сказал сам себе Данилов и принялся выцарапывать из объятий лежака свое внезапно ставшее непослушным и неповоротливым тело. «Отлежал все, что только мог – к хренам! А меня там, кстати, наверное, уже чемодан заждался…»

Мысль о том, что чемодан ждет его, словно верный пес, около мраморной колонны, страдает, поскуливает, перебирает колесиками и виляет полуоторванной ручкой, внезапно показалась Данилову чудовищно забавной, и он захихикал, мотая головой и слегка подхрюкивая. Надо же, чемодан! Чемодан-чемодан-чемоданчик!..

Нетвердо ступившая нога поскользнулась на так до конца и не высохшей после целого дня водных процедур плитке. Данилов взмахнул руками в тщетной попытке удержать равновесие, не удержал и начал падать. Все это он проделывал, как ему представлялось, ужасно медленно, будто в кино при съемке рапидом, и то, что при этом никакими силами не удается предотвратить проклятое падение, не умещалось в башке. А потом и сама башка вошла в весьма болезненное соприкосновение с чем-то гулким и жестким, и Данилов раненым кашалотом обрушился в бассейн.

«Да твою ж мать! Это же бассейн… тут глубины… надо просто встать…» Но голова кружилась, сознание уплывало, в нос и рот совершенно неотвратимо проникала вода, легкие разрывало от боли, и Данилов понял, что все, конец. И главное – ночь, рядом совсем никого. «Экая глупость, ёпт! – последним отзвуком шевельнулось где-то в мозгу. – В какой-то луже!» Словно бы в море и впрямь вышло бы более… достойно. Более осмысленно и благородно.

*