Текст книги "Провинциальная принцесса (СИ)"

Автор книги: Мельпомена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

  И тогда Барханов решил, что не боится чудовища. Он был готов плюнуть ему прямо в рыло. Билет он взял за полчаса до отхода поезда практически по-мажорски, а потому получил последнее купе плацкарта. «Обычно сюда никто не садится», – сказала ему приятного вида дама. «Обычно я в поездах не езжу», – ответил Барханов. Расчёт попутчицы оказался верным: за всю дорогу от Москвы к ним так никто и не подсел, да и боковые полки оставались свободными.

  По иронии судьбы женщина, с которой он пил чай, училась с ним в одном институте, откуда она ушла с третьего курса, когда вышла замуж за человека, с которым недавно развелась. «Вашим первым мужем?» – уточнил Барханов. «А вы быстро всё схватываете. Со вторым я не регистрировалась, как и с третьим». Сейчас она обучала танцам, чем и зарабатывала на жизнь, её коньком была кизомба. Разговорившись об институтских знакомых, они вспомнили Смирнову, с которой танцовщица училась на одном курсе. «Она устраивала апокалипсис каждую сессию, а госы стали сеансом экзорцизма. Мой совет – никогда с Лизкой не связывайтесь».

  На прощание они обменялись телефонами. «По утрам и днём я свободна. А вечером у меня кизомба», – сказала Барханову знакомая.

  Сойдя на вокзал города К***, Барханов почувствовал, как на него навалилась печаль. Его никто не встречал, никому не было до него дела. Он чувствовал себя усталым и больным, но те, кто играли против него, не давали ему передышки. Первое, что он сделал на вокзале, это переобулся в сапоги. Где он увидел столько грязи? На улице он еще раз переобулся в туфли и посмотрел, кто за ним наблюдает. Серая машина следовала за ним по пятам.

  Следовало представиться прокурору, но в последний раз они расстались почти враждебно. Нет, идти на поклон Смирновой он был не намерен. Она дискредитировала себя грубыми просчётами: смерть её предшественника Филиппова была не расследована, и в смерти мэра много непонятного.

  Барханова взяли, когда он садился в такси. Речь шла о каком-то скандале между торговцами, он не стал встревать, но патрульные загребли и его. События развивались нежелательным образом. Из полиции ему позволили сделал звонок, и он воспользовался номером, который Тим, уезжая, оставил ему для контакта. Доктор Борисов тем утром находился на пробежке, а потому передвигался по городу в спорткостюме и кроссах, но быстро отозвался, и уже через час они катили за город в машине скорой психиатрической помощи.

  Барханов просил, чтобы ему дали поговорить с Быстроходовым. «Он в Москве, выбивает фонды. А сам ты выглядишь куда как скверно, ну да мы сделаем тебе фирменные витаминки», – отвечал доктор. Барханов попросил узнать, кто дал команду его задержать. «Что не делается, всё к лучшему», – ответил Борисов, посоветовал выкинуть эту историю из головы и прописал фенозепам.

  Опять же с медициной удалось договориться. «На совсем я тебя отмазать не смогу, но день у тебя есть, а потом придешь ко мне сам. Так мы с коллегами договорились. И будет хорошо, если в городе тебя никто не увидит. Потому что для других ты сам себе злобный Буратино, который только тем и занимается, что наносит себе разнообразный вред. Оттого мы тебя и закрыли», – признался Борисов.

  На другой день ему разрешили позвонить Быстроходову. Сам главреж обозвал его ковидным «чумачечим», но он рассказал невероятные вещи, и Барханов слушал, не задавая вопросов. «Ты рассказывал это ещё кому-нибудь?»

  Без сотрудничества с прокуратурой было не обойтись, но они решили не обращаться к Смирновой, которая играла на противоположной стороне. Барханов дал себе слово отнестись к ним с вниманием, хотя догадки режиссёра больше походили на бред. «Всё, что не убивает нас сегодня, попробует ещё раз завтра», – сформулировал Барханов, едва держась на ногах. Если они и были сумасшедшими, то самыми лучшими!

  Вовсю царствовала осень, в буфете на речвокзале пили чай с пончиками, а по радио на местной волне передавали музыку из оперы «Мария Стюарт». Театр давал много очков вперед тем, кто предрекал ему конец.

  Актёры разъехались кто куда – труппа – в Европу на гастроли, организованные вездесущей Илоной Ладилиной, даже Тим Боярщиков подался в деревню, на заводе «Поликор» он получил официальный отпуск, который использовал для создания музыки к спектаклю «Мария Стюарт». По ТВ и радио уже звучали кое-какие его удачные композиции.

  Ладилин выглядел прекрасно. Барханову было странно сидеть с чашечной кофе в обществе человека, удачно избежавшего следствия, за чьё преступление получил срок Дьяков. «Всё имеет свою цену, а я, к счастью, кредитоспособен», – Ладилин и не думал скрываться. Барханов понятия не имел, как можно соорудить историю подобного масштаба. Шутка ли, но откосить от тюрьмы при доказанном убийстве. «В театре и не такое возможно. Эта история помогла мне сочинить такой сценарий, какой я мечтал, но в жизни бы не сочинил. Я чувствую себя, как Шекспир, случись ему заняться самиздатом», – закончил Ладилин. Начинающий сценарист, он уже ни за что не хотел бы отказаться от пьянящих ощущений своего нового образа.

  И тогда Барханов попросил рассказать, что произошло год назад. Ему было извинительно не знать истории, хорошо известную всем местным. Жену прокурора Филиппова сбила машина при переходе проезжей части. «Извините, я не знал», – Барханов стыдился своей неосведомленности. Ладилин кивнул ему. «Никто не мог представить, что Александра станет пересекать дорогу в районе Подшиваловской горы. Не случалось года, чтобы там кого-нибудь не сшибли. Водителя судили, но оправдали. Он ничего не мог поделать, ну да ладно».

  Следователь Бараханов старался быть беспристрастным, но дышал глубже, чем обычно – пытался совладать с собой. Он выдохнул, и всё прояснилось. Двое любили одну, она выбрала мужа, а Быстроходов так и не женился. После её смерти история закончилась. «Ничего не закончилось», – возразил Ладилин. – «И не двое, а трое. Тим Барщиков женился поздно тоже не просто так. Да и чтобы сочинить оперу нужны сильные чувства».

  От него же Быстроходов получил адрес водителя, совершившего наезд на вдову прокурора. Александр Васильевич ещё не знал, какого результата добился Тим Барщиков, но у него самого имелась рабочая версия.

  Молодой человек, открывший ему дверь, никак не мог понять, о чем речь. Имя потерпевшей он не смог вспомнить. Он вообще держался неуверенно. На вид ему было лет двадцать пять, он носил очки, футболку, джинсы и «мартенсы». Чего у него не было, так это чувства вины. Раскаяние его не мучило. Он повторял одно и то же. Барханов попытался расспросить детали, но парень не поддался. Словно заезженная пластинка, он повторял одно и то же: в тот день он ехал за диваном. «Значит, за мебелью? В какой магазин?» Названное место находилось явно в стороне от района, где произошла авария, и водитель уже сомневался, что ему требовался диван. «Так может, вы ехали с другой целью?» Всё, чего хотел Барханов, это уточнить детали, но парень так и ничего не сообщил. Суд признал его невиновным и точка.

  Собственно, ничего нового он не прибавил, и Барханов получил подтверждение тому, о чём предполагал.

  Следующее место, куда он направился, был театр. Там все началось, там и закончится. В хождении вокруг театра Барханов мог бы протоптать дугу, что обрушило бы вновь выложенную плиткой площадь вокруг памятника Островскому. Дверь театра оказалась открытой, а все служащие – пьяны. Капельдинерша сообщила, что режиссёр Быстроходов уже давно не появлялся. «В театре всё равно нечего красть, кроме люстры, а она высоко», – прибавила она.

  Тим Барщиков просил его проверить факты. Первая жертва, с которой началась череда убийств, был рабочий Стрижало. Его нанимал на работу администратор Юра, с которым следовало обязательно поговорить.

  Красная рожа Стрижало – вот первое, что увидел Быстроходов в вестибюле театра. Покойный задрот устроился на диванчике и отсыпался. Когда его разбудили, он глубоко зевал, но при виде начальства вскочил на ноги, словно увидел дзен, и в его глазах включился калькулятор. Быстроходов не сомневался, что приложение в его голове всё подсчитало, и сейчас он будет звонить. «Я позвоню, Александр Васильевич?» – «Потом, Стрижало».

  Вслед за ним появился доставщик еды, который также числился убитым. «Я рад, что с тобой всё обошлось, но почему ты не на работе?» – «Меня вычеркнули из списков служащих, теперь моё место занято».

  В первый момент Барханов забыл, что имеет дело с актёрами, которые привыкли всех разыгрывать. Именно на такое представление он сейчас угодил. Московский следователь желал выяснить, кому и зачем понадобился этот розыгрыш, но судьба сжалилась и послала ему в утешение Юру-замрежа. «Мы с вами встречались в театре, я проводил для вас экскурсию, помните, Александр Васильевич?» Его бессмысленное появление сейчас объяснило сюжет, который поразил Барханова. "Представьте, как бы посвежел наш репертуар, если бы нам удалось поставить эту пьесу, которая основана на реальных событиях.

  По замыслу Юры, его пьеса имела бы счастливый конец. Он исполнял роль человека, который стоял у закрытой двери кабинета и не пускал никого к трупу рабочего, обнаруженного Ладилиным. Он охранял двери до приезда следователя Смирновой. По приезде труповозки, санитарам налили по стакану вискаря, после чего они вынесли черный мешок. Тела Стрижало никто не видел. «А третье убийство вы нам сами подсказали, самую что ни на есть кровавую разборку с прекрасной дамой в слезах и заколотым поклонником. Хотел бы я сыграть такую сцену в восемнадцать лет, но и в сорок это задевает душу. Не могу прям забыть, как лежал окровавленный на полу».

  «И что же следователь Смирнова тоже получит роль в пьесе?» – спросил изумлённый Барханов, и Юра ответил ему: «Разумеется! Она вообще тут главная фигура!»

  Оставался ещё один вопрос: «Зачем это надо?» Однако следователь не успел его задать, помреж Юра сам объяснил ему специфику театра: творческий процесс здесь не прерывается ни на минуту, и апатия главрежа нанесла труппе ощутимый ущерб. «Актёры рассчитывают пробудить Петра Юрьевича к жизни, вот я и сговорился с Ингой Владиславовной о первом прогоне моей пьесы на празднике по случаю её дня рождения. Ведь получилось?»

  Им предстояла вечеринка с вином и цветами, чествовали костюмершу Ингу. Всё это оказалось так глупо, что Барханов передумал обижаться и с трудом поспевал за объяснениями Юры, которого он внезапно полюбил до слёз. Все вместе они радовались, что вечный пьяница Стрижало оказался в живых. «Идёмте с нами, Александр Васильевич! У нас и женщины найдутся!»

  А что Стрижало? Он уже пять раз поспал, окончательно оклемался, сипло поорал и три раза пожрал. Сразу видно, кто самый здоровый ломовой конь в театре. «А что, разве в театре вы не найдете и питейный уголок, и мягкую кушетку?» – мягко говорил Юра, который и сам порой выпивал на службе. Барханов сделал массу открытий, но к расследованию они не имели отношения.

  «Поздравляем нашу пылкую с днём рождения», – провозглашали здравицу Инге Владиславовне, и следователь пытался вспомнить возраст костюмерши, но пережитые волнения делали его неспособным к умственному усилию.

  Они ели жирный торт и заедали его виноградом.

  Инга была натурально в гриме, с подведенными глазами, которые размокли от переполнявших её чувств. «Не судите нас строго, Александр Васильевич. Только в театре мы можем натурально жить». Инга вдруг поняла...она очень, очень давно не смеялась. Плакала – да. Была в ярости – да. В отчаянии, тревоге, покое, скорби, злости, ярости, в интересе и отвращении. Но вот не смеялась она уже полгода.

  Барханов заверил Ингу, что не сердится на представление. Он даже пил тост «Нашей бешеной и красивой – море цветов!» Инга смеялась: жизнь была слишком коротка, чтобы тратить ее на диеты, жадных мужчин и плохое настроение.

  Следователь искал предлог, чтобы оторваться от пьяной компании, но жизнь оказалась куда как серьёзней: статиста, исполнявшего роль «рабочего Стрижало» скрутило так, что пришлось вызывать скорую помощь. Как выяснилось, парень отважился на шаг чистейшего безрассудства: купил бутылку водки у таксиста. Барханов проводил пострадавшего в больницу и изъял остатки продукта, которые занёс в независимую лабораторию. Там не стали возражать незнакомому мужику, тем более, что он заплатил за сверхурочные, а потом добавил за то, чтобы они пробили по базе, не было ли это вещество задействовано ранее. На счастье Барханова один нужный человек совпал по времени с другим, и под плотным осенним дождем состоялась передача образцов теперь уже в ведомственную лабораторию. В анализе не нашлось ничего ценного, все ингредиенты были хорошо известны, но по химическому составу вещество оказалось идентичным той формуле, которую нашли в питье, погубившем мэра. Чтобы не нарваться на неприятности, завлаб сделал два звонка. Первым он предупредил судмедэксперта, давшего заключение по делу мэра, а вторым довел до сведения прокурора Смирновой, что новые данные позволяют квалифицировать внезапную смерть мэра как убийство.

  Когда Барханов вернулся из лаборатории, в театре пили чай, от которого попахивало спиртным. После юбилея Инги Владиславовны театр еще долго испускал миазмы самодельного пойла, которое она приобрела по случаю. Барханов от чая отказался и сел рядом с барабаном, в который ударил со всей силы. «А теперь внимание. Сектор приз». Его интересовало, кто устроил драку во время феста – с мордобоем и битьем посуды. Настоящим откровением для него стал ответ.

  «Так нам денег заплатили. Юра передал, сказал, что идея режиссёра», – ответила Инга.

  Что на это ответил бы Юра, никто не знал, потому что он ушёл домой. Ясно, что сам не мог сам додуматься. Его использовали. Но кто? Зато в уме Барханова неожиданно нарисовался новый сюжет: Гиралова вызвала к себе прокурорша Смирнова, она грозила посадить за шалости по вебкаму. Может, это он поддался? А Смирновой это зачем? Объяснение не приходило в голову.

  «Да ведь Гиралова убили, потому что он связан с „Принцессой Турандот“. Он по вебкаму отрывок читал, изображал пантомиму», – предположил Барханов. «Пел он», – поправила его костюмерша. Речь шла об опере.

  Барханова ещё потряхивало пару суток, что, с учётом тяжёлой болезни было вполне объяснимо. Но потом умственная работа помогла ему переключиться на другую волну, что вызвало рост защитных сил организма. Возможно, заработали другие маркеры, о которых врачи пока не знали. Он добрался даже до учителя танцев из детской студии, и пока его ученики репетировали кизомбу, Бархатов завершал расследование. Выяснилось, что оба скандалиста – Гиралов и его приятель из Иванова никогда не снимались в порнушках, а, значит, можно предположить, что ролики существовали только на ноутбуке следователя Смирновой.

  Барханов хотел собраться с мыслями. Ему потребовалось расспросить статиста, исполнившего роль Стрижало, но того в больнице его не оказалось. «А ему полегчало, и он в отпуск отправился к родне в Решму», – сказала вахтёрша.

  Заехав к доктору Борисову, Барханов узнал, что тот ушёл домой, забыв телефон на службе. Режиссёр Быстроходов находился неизвестно где, а его телефон не отвечал. На помощь нечего было рассчитывать.

  Ещё в театре Барханов спросил, где можно на время перекантоваться, и его направили в квартиру к Дьякову. Уходя, Александр Николаевич оставил соседке ключ, просил поливать цветы и кормить кошку. Барханову потребовались эмоциональные усилия, чтобы переступить порог старого дома. Его встретила пыльная, мёртвая комната, пропитанная затхлым воздухом. В мутном отражении зеркала Барханов с трудом узнал собственные черты: вместо крепкого мужчины на него смотрел грузный старик, совсем лысый, с проседью на бороде, одетый в пиджак и шляпу. Барханов смотрел в зеркало и видел там Альтоума.

  От всего живого в квартире только и остался календарь с девушкой. Календарь был перевёрнут, но жизнь не обновилась, и цепь времён оборвалась. Барханов ощущал странное чувство, будто мир был расколдован, и боги покинули его, а вселенная оказалась заперта в бесконечном временном цикле.

  Произведя быстрый осмотр на квартире у Дьякова, следователь сразу нашёл заначку белого порошка, которому здесь быть не полагалось. Тот, кто подкинул его хозяину, особо не старался спрятать концы в воду. Он явно выполнял чьё-то поручение, но работал спустя рукава. Один бог весть, что тот человек мог закинуть в пежошку, принадлежавшую актёру. Барханов был почти уверен, что случись Дьякову выйти по оправдательному приговору, его бы оформили по новой статье. Кто-то хотел довести злую шутку до конца, и был намерен действовать серьёзно.

  Следователь жалел, что не выспросил у Юры, какую участь его пьеса отвела Кериму Гиралову. По мнению Барханова, Керим захотел бы вернуться, но по приезде его встретил на вокзале помреж Юра со словами: «Вам домой нельзя», и всё в пень, Гиралов отправился бы к другу попуткой, чтобы отсидеться там. Он не взял бы с собой никаких телефонов, а с того, на который можно было звонить Юре, помреж звонки сбрасывал. Да и потом, когда всё бы закончилось, и Юра отправился изымать Калафа из тьмутаракани, там его не оказалось, он ещё раз перепрятался. В вопросах маскировки Гиралов мыслил широко – совсем, как Барханов. Потому что следователь не верил в счастливый конец.

  Когда Смирновой сообщили из лаборатории, что результаты данных по отравлению статиста и мэра совпали, это вызвало её неудовольствие, но ещё больше разъярило её вмешательство постороннего. Она сразу позвонила Барханову, хотя своего номера он ей не оставлял. К тому времени он сидел на кухне у Юры и был немного пьян, это неплохо амортизировало переговоры. После открытия причины смерти мэра им обоим следовало схорониться и не попасть под раздачу. Сидя на кухне за домашним вином, Юра выспрашивал, имеется ли алгоритм расследования у правоохранителя Барханова. «Но для начала надо задать вопрос, не представляет ли расследование для нас непосредственной опасности», – выдал Барханов, на что Юра ответил: «Да, представляет». – «В таком случае выходим из алгоритма», – заключил следователь.

  Но попался он на пустом месте, его задержал полицейский патруль, который доставил его в отделение. Это стоило Барханову пяти тысяч, но много это или мало, трудно судить, потому что никто не знал, какое обвинение ему предъявить.

  Проведя вечер в полиции, утром Барханов встретился с преподавательницей кизомбы. Он даже не знал, называлось ли всё это разговором, потому что он преимущественно слушал. Танцы не отнимали у его знакомой много времени, поэтому она гуляла по городу и посещала знакомых, так что сплетнями оказалась забита под завязку. Лиза Смирнова тоже значилась у неё во «френдзоне». С одной стороны, Барханова нереально увлекал энтузиазм его приятельницы, а с другой – от болтовни возникла тупая боль в висках. Он расслабился и предоставил хери идти своим чередом.

  «Когда Анджела уехала отдохнуть в Мадрид, у Смирновой завязался роман с мэром. Насчет прокурора Филиппова всё верно, он к Лизавете подбивал клинья. Мы встречались с Анджелой Зелениной, шесть лет от меня не было ни слуху ни духу, даже не предполагала, что она мне так обрадуется». Очень странно она рассказывала, и Барханов так и не решил, кто из них дружил с Сашей Филипповой – Анджела, супруга мэра, или вездесущая танцовщица. «Та Саша, что была замужем за прокурором», – уточнил он. «Совершенно так. Думала, у меня сердце из горла выпрыгнет, когда Анджела мне про эту Сашу рассказывала. Скромная малютка, не от мира сего. Детей у них с прокурором не было, и она преподавала в начальной школе, глаза сломала на проверке тетрадей. Анджела уговорила её носить линзы, но Саша вечно забывала их надевать. В день смерти она тоже их то ли потеряла, то ли забыла надеть».

  В конце концов, разведенная преподавательница кизомбы мало чем отличалась от замужней маникюрши из К***.

  15

  Это больше напоминало бандитское похищение. Барханов шёл из театра по набережной к торговым рядам на площади. На выезде с парковки ожидала своей очереди вереница автомобилей, и пешеходы останавливались, чтобы не попасть под колеса. В этот момент серебристая «Лада Веста», направлявшаяся в сторону вокзала, внезапно притормозила, из открытого окна послышались ругательства, которые позволяют себе только блатные. Позже Смирнова утверждала, что правоохранители зафиксировали факт своего присутствия, но Барханов помнил, что никто ему не представлялся, его просто схватили и потащили в машину.

  Там Барханов осмотрелся. Человек, грозивший ему «расхреначить дупло», сидел на заднем сидении, своим видом он не походил на стоматолога. «В наши дни и прогулка может считаться преступление, если место выбрано неудачно», – говорила Смирнова. Она сидела на месте пассажира и переговаривалась с водителем. Мат её нисколько не смущал. «Ваш адвокат позже изучит предъявленные обвинения, суд будет назначен, не сомневайтесь, а пока воздержитесь от комментариев», – вот, что она ответила Барханову, когда он спросил о причине задержания. Следователь лукавила, и Барахнов понимал, что не будет ни суда ни адвоката, а все её реверансы по поводу судопроизводства ничего не стоят в присутствии двух мордоворотов. Они только ухмылялись, слушая её речь.

  Судя по навигатору, машина направлялась за город. Елизавета Алексеевна Смирнова выглядела неестественно оживленной, она постоянно говорила, давая указания, как проехать в психоневрологический интернат. Она едва сдерживала возбуждение перед встречей с Быстроходовым.

  Следователь понимал, что везут его не просто так, но не мог определить свою роль в предстоящем событии. «Мы ведь направляемся на спектакль?» – спросил он наугад. Елизавета Алексеевна ответила, и это был хороший признак. «Только не „Турандот“. Сил нет смотреть на жалкое подобие, которое сделала из меня ваша прима. Но в чем-то она права: принцесса убивает своих поклонников, и ей это доставляет удовольствие. Она никогда не будет принадлежать Калафу».

  Барханов сосредоточился и приступил к работе. Ему приходилось вести расследование и при более странных обстоятельствах. «У Гнедич своя работа, а у вас своя», – сказал он. Он старался подбирать слова: на счету у провинциальной принцессы было три трупа. Она их убила, в этом Бархатов не сомневался. Достаточно было взглянуть на двух типов, которые сидели в машине: обоим лет по сорок-пятьдесят, приземистые, в нейлоновых куртках, в татуировках. Ну да, конечно, и мат. Блатные, как есть, специалисты широкого профиля. Они явно рассчитывали с ним сегодня покончить. Когда один высказался об этом прямым текстом, Барханов его оборвал: «Ничего вы мне не сделаете, ваш лимит исчерпан».

  Смирнова удивилась, она была уверена, что всё движется к развязке. «Смотрите, что выходит: на вашем счету уже трое: мэр, прокурор Филиппов и его жена. Для себя я пока не вижу вариантов», – продолжал следователь. Смирнова замерла, просчитывая в уме, что же пошло не так, наконец, её осенило, она поняла алгоритм: «Вы о театре говорите. Все верно, принцесса, три вопроса, три неправильных ответа, три казни. Какой-же вы театрал». Оставалось только надеяться, что она сохраняла остатки разума и не была заточена на барабанную дробь. В этом случае даже с такими подручными, которым не важно количество трупов, у Барханова оставалась надежда.

  «А вы сумасшедшая. На черта вам было убивать прокурора?» – Барханов сделал упор на эмоции, Смирнова явно находилась на подъёме. И она честно ответила: «По любви. Я влюбилась в Сергея Анисимовича». В случае Филиппова картина понемногу вырисовывалась. Конкурентов убивали, но не так часто, как изменивших любовников. А Филиппов был бабником, соблазнившим немало женщин из прокуратуры. Смирнова оказалась невероятно эмоциональной, живой и сильной женщиной. Перешагнуть через свою обиду она не смогла, но первая проба прошла удачно. А потом, преодолев свою застенчивость, она отправилась к мэру и попросила о повышении, она метила на место Филиппова. «А мэр чем вам помешал?» – продолжал Барханов. Он выглядывал в окно: до интерната оставалось не так много, и он молил, чтобы дорога не кончалась. Его нетерпение передалось Смирновой: она поторопилась с ответом. «Вака Георгиевич сказал, что на посту городского прокурора у меня возникнут непредвиденные затруднения: ненормированный рабочий день и напряжение, словно этого не было и раньше. Я же не видела никаких препятствий, кроме упрямства Зеленина. Должность я получила уже после его смерти. Работа оказалась не особо трудная: монотонная, хотя и располагает к размышлениям. Так что для всех, кроме мэра, всё окончилось хорошо».

  Оставался еще один вопрос. Автомобиль гудел, как старый холодильник: водитель гнал на полной скорости. Поэтому Барханов произнес громко: «А жену Филиппова ... вы сами, Елизавета Алексеевна?». Голос Смирновой дрогнул – немного, но есть. «Как я могла отпустить человека, державшего в клюве такую тайну? Сергей – болтун и всё рассказывал своей жене».

  Её прервал визг шин: водитель пролетел в открытые ворота и резко притормозил у подъезда. Они прибыли на место. Однако Смирнова не торопилась покидать машину. «Я бы могла отравить вас, есть такой гранулированный токсин, который кладут в чай-кофе. Но вы правы, четвертый труп не входит в мои планы. Вас убьёт кто-нибудь другой».

  «Сегодня определенно что-то происходит у слабовыраженных психотиков», – рассудил доктор Борисов, наблюдая на мониторе, как двое типов, определённо дегенераты, обыскивали комнату за комнатой в интернате в полной уверенности, что их никто не видит. Рассчитывать на приватность в стенах психиатрического учреждения могли только клинические идиоты. Борисова не удивило появление этих людей в машине прокурора, он не раз наблюдал, что правоохранители пользовались услугами уголовников.

  Барханов открыл дверь машины, и никто его не остановил. Путь перед ним был свободен. Он вбежал по ступеням и спросил у регистраторши где Быстроходов. «Тише, у нас спектакль. Режиссёр, пациенты и весь персонал в зале на втором этаже».

  Лестница оказалась такой крутой, что не долго было и шею свернуть. Коридор освещала маломощная лампочка, а в зале верхний свет и вовсе отсутствовал. Только софиты озаряли Бстроходова, читавшего монолог. В зале царила тишина, все слушали внимательно. Лишь немного сквозило, здесь собралось так много народа, что кто-то приоткрыл окно.

  «Ваш страх перед смертью, весь земной ужас – лишь трепет пастуха, стоящего перед царём, которому он должен дать отчёт о своём бытии. Возложит ли всевышний на пастуха руку в знак милости, ободрит ли его или отпустит прочь от себя? Разве в трепете пастуха, не ведающего своей участи, не таится надежда, что он будет отмечен? Лишь тогда он станет петь от радости, когда начнёт восхождение к вершине мироздания, куда его устремляет царственная рука. И тогда есть надежда, что пастух исполнит своё подлинное назначение». Выдержав паузу, Быстроходов взглянул в лицо Барханову, словно назначая его своим сообщником. «Это же первая загадка Турандот: что это за чудесный призрак, летающий под покровом ночи – утром он исчезает, чтобы воскреснуть в сердце на закате, мир его умоляет остаться, но он непреклонен», – подумал Барханов и вслед за принцем Калафом нашёл ответ: это надежда.

  Закончив монолог, Быстроходов подошёл к окну. Два посетителя из новоприбывших показались ему знакомыми, он встречал этих рабочих со стройки возле театра. Они и тут работали в два рыла. Один открывал дверь перед Смирновой, другой освобождал ей дорогу, расталкивая зрителей. Возможно, они являлись симбиотическим продолжением Елизаветы Алексеевны.

  По окончании спектакля Барханова пригласили к обществу, собравшемуся перед камином, облицованным камнем, зал с легкостью вместил бы двадцать человек. Там его ждал режиссёр Быстроходов. «Вы удивлены? Раньше здесь располагалась конюшня, поэтому в залах и дортуарах такие высокие потолки. Садитесь в кресло, тут совершенно безопасно».

  По пути в каминный зал Барханов посетил палату, где на кровати два человека спали в обнимку. Борисов сказал, что с людьми Смирновой успели пообщаться его ассистенты и типа все окей, но Александр Васильевич отказывался понимать, что это было вообще.

  В прохладной белой-пребелой комнате с видом на облетающий осенний парк сладко пахло чаем на травах, сдобой и пряниками. Это и был кабинет доктора, в кресле которого сидел следователь Барханов и смотрел, как медсестра хлопотала у камина, заваривая чай. Быстроходов зашел за белую ширму, чтобы разоблачиться, его фрак висел на вешалке, и теперь он смывал губкой грим. Даже будучи усталым он выглядел божественно. «Мне 64 года, и не исключено, что при весе 90 кг меня ждёт инфаркт во время спектакля. Я согласен», – торжественно произнёс Быстроходов, жестом приглашая к столу. Опустошив запасы кладовой и накрыв на стол, медсестра удалилась, оставив их одних.

  «Меня предупредили, нигде не пить чая-кофе. Я даже воды и той остерегаюсь», – пролепетал Барханов. «Не мне вам говорить, что доступ к веществам такого типа имеет только государство, так что государственный дознаватель, расследуя нашу смерть, может выйти на самого себя», – ласково ободрил его Быстроходов и первым выпил чай, бросив вызов судьбе. Чай имел на них терапевтическое воздействие: помимо родиолы розовой, калгана и малой доли чернослива, он содержал нечто спиртосодержащее, тоже в умеренной дозе.

  После ухода медсестры Барханов проверил, заперта ли дверь кабинета, он опасался непрошенных визитёров. И снова Быстроходов успокоил его. «Ты всерьёз считаешь, что мы тебя бросили? Да о тех кровососах позаботились, едва они вошли на территорию больницы. Охрана их скрутила. Мы пока в точности не знаем их имена, но ты же выяснишь, правда?»

  И тогда следователь спросил, неужели Смирнову специально пригласили на спектакль. «Хорошая идея. Она непременно использовала этот предлог, чтобы расправиться с тобой. Не могла она положить тебя прямо на улице. Поверь, психушка намного предпочтительнее. И я полагаю, что у тебя хватило времени, чтобы записать ее признание?». По словам Барханова, он и сам не верил в этот тёмный и даже маргинальный проект, но замреж Юра заверил его, что видеорегистраторы не только фиксируют видео, но и ведут аудиозапись всего, что происходит в салоне.

  Выпив чаю, они отправились нанести визит вежливости. «Очень приятно, что вы пришли к ней. Если честно, то мы уже успели даже возненавидеть друг друга за время беседы», – произнёс доктор Борисов, впуская их в палату. Его голос звучал звонко, насыщенный недобрыми докторскими интонациями, ведущими прямолинейно к концу.