Текст книги "Провинциальная принцесса (СИ)"

Автор книги: Мельпомена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

  Они выпили чай, и посетитель спросил, как поживает Марина Гнедич. Расшевелить Юру не составляло большого труда. «Тут всё не так просто. У Марины глубокий творческий кризис. И ещё с чиновниками наметился конфликт. Марина, видите ли, желает управлять театром».

  Саша благодарила судьбу за поклонника, который стал спасительной ширмой между ней, Сашей Лейкиной и Мариной, про которую Юра говорил, что она – тупая шаболда, на которую плохо влияет прокурорша Смирнова. Саша старалась дружить со всеми, даже с Дьяковым на людях они держались по-свойски, хотя друг друга не переваривали. Саша Лейкина улыбалась и подливала в чай Юре водки: в таком состоянии он казался ей более приятным и безопасным. Она представляла себя принцессой Турандот, чьи загадки, так и не были разгаданы ни организаторами театрального фестиваля, ни деятелями дня города, ни строителями бульвара – и по этой причине призрак оперы не торопился явиться перед публикой. Ждала и Марина, она тоже не привыкла появляться без приглашения.

  В это время особенного ничего не происходило, не считая того, что Саша Лейкина навернулась со скейта и репетировала с загипсованной ногой. От купальника пришлось отказаться. На сцене она появлялась не иначе, как на носилках, которые передвигали рабочие сцены.

  «...Персидский принц, палач, императорская гвардия, слуги палача, дети, восемь мудрецов, служанки Турандот, солдаты, знаменосцы, музыканты, тени умерших – насколько это актуально для нашего времени?»

  Быстроходов давал интервью для канала «Культура», о котором договаривался месяц назад. Репортёра сопровождал штат приближенных, включая охрану. Интервью прошло отлично, но в конце главреж сорвался. «Кстати, режиссёры на этом токсичном навозе получают около 200 тыщ верно, Быстроходов?» – вопрос был из числа незапланированных. «Ты с ТВ путаешь, мальчик. А мы театр!» – возразил Пётр Юрьевич. Интервью не пропустили.

  И когда все опустили руки, вмешался Дьяков, которого для роли Калафа-два Завидов сделал ещё толще, убрав намеки на талию, отчего Александр Николаевич сделался похожим на Дэнни Барановски. Этот жуткий тип находил людей по внутренним каналам связи и лично просил о вспомоществовании для театра. Он взбалтывал мозги, словно пенку на капучино. Счёт все пополнялся. «Это театр говорит. Слушайте театр!» – и Дьяков получал донаты, рецензии и статьи в местной прессе. Попробовал он прорваться на местном канале ТВ. «Дьяков вам не лох, он главрежу помох», – ворвался он в эфир, но дольше его выступление вырезали из программы.

  Саша Лейкина, вызубрив роли Принцессы и служанки Лиу, вспомнила о своем незаконченном юридическом образовании, и устроилась на подработку секретарём в суд. Быстроходов жаловался ей: «Дичь какая-то. Следователь Смирнова велела закрыть спектакль до тех пор, пока мы сами не проверим алиби сотрудников и не найдём убийцу».

  Смирнова обложила главрежа вопросами на десяти страницах, которые повторялись в случайном порядке, и Быстроходов жаловался: «ИМХО, это ненормально – ожидать от меня, что после даже десяти повторений одних и тех же вопросов, я вспомню, как все происходило. Вопросов сто и всегда вразнобой».

  «Очевидно».

  «Нет. Не очевидно».

  «Спасибо-пожалуйста».

  Всё, как они любили!

  9

  Александр Васильевич Барханов оказался строгим руководителем. Статус расследования театральных убийств несколько изменился: передача данных в процессе претерпел изменения столь значительные, что практически все сколько-нибудь точные сведения были подвергнуты существенной переработке. Они вышли на новый виток расследования. Следователю Смирновой они не докладывали. «Дураку часть не показывают», – рассуждал вслед за ним Тим.

  Московский друг Барщикова начал с деталей. Следователи – просто коллекционеры деталей. Он не переставал копаться в театральном оливье, изучая его ингредиенты. «Мне достали записи спектакля по Шекспиру, где ваш Дьяков играет главную роль. Шпагой он владеет хорошо, так что я бы за ним присмотрел на всякий случай». В другой раз последовало указание найти мастера по компам. «Пусть ищет следы Керима», – потребовал следователь. Ему не давал покоя тот факт, что во время видеосвязи у Керима сгорел жёсткий диск компьютера. Это случилось в день смерти актёра и не могло быть совпадением.

  Тим сделал попытку поухаживать за пресс-секретарем Светой, водившей дружбу с компьютерщиками. Она была не в его вкусе: смуглое лицо ее напоминало лик индийской богини, разве что без красной точки, но он получил задание смотреть на всё её глазами, запоминать её слова, чтобы потом анализировать, как учил Барханов. Девушка переживала своё увольнение из театра, после которого ей предстояло вернуться в колл-службу. «Это просто адский треш», – рассказывала она, и Тим слушал про будни на её новой службе. Только в обществе театральных она могла ощутить невероятную освобождающую лёгкость. «А роль служанки с игуаной за мной?» – как-то спросила она, оставаясь, наверное, единственной, кто ещё верил в успех «Принцессы Турандот». Тим ответил утвердительно. – «Хотя предпочтительнее бы роль без игуаны!» Тим подтвердил, что и это можно устроить.

  По её словам, один из актёров театра обратился к ней с просьбой найти компьютерщика, которой мог бы нанести ущерб компьютеру его соперника. Она спросила у Тима, что он об этом думает. «Это буржуазно», – ответил тот, а Света сказала, что её компьютерный друг выразился иначе: «Это бесприбыльно и неэффективно». Однако она так и не призналась, состоялась ли хакерская атака на компьютер соперника, имя актёра она тоже не назвала. Тим понял почему. Раз примерив на себя театральный костюм царственной служанки, Света ни за что не согласилась бы расстаться с ролью и рассчитывала на покровительство самого типа, который попросил спалить жёсткий диск Керима, и теперь считался ей обязанным. Тим мог бы её предостеречь. Такие опасные услуги не оставались без последствий, и увольнение из театра – самое благоприятное из того, что ожидало Свету. Но она и сама выросла взрослой девочкой и могла в том убедиться, когда, попав в фавор Ладилину она взлетела на должность пресс-секретаря театра, а утратив милость, разом потеряла и работу. Сам же Тим в пояснениях не нуждался, как и в посредничестве Светы. Более того, он знал имя актёра, замыслившего убийство. Но имея опыт общения со следователем, он не придавал важности знакам, потому что имели ценность лишь доказательства.

  Такой мастер на примете у Тима имелся. Анджела Зеленина рассказывала, что неподалеку от неё снял квартиру одинокий отец с сыном. Мальчик, лет девяти-десяти, передвигался на коляске, а его отец работал удалённо. Тим с ним пару раз разговаривал, его новый сосед Кирилл имел дело с компьютерами. Узнав, что Тим из театра, Кирилл спросил, когда они покажут Турандот, его сыну хочется посмотреть хорошую сказку. «Это ведь добрая сказка?» – «Добро побеждает, это точно», – пообещал Тим.

  И Кирилл пообещал ему помочь с компьютером. Вместе они проследили деятельность Керима в сети, и нашли ролики, которые взрывали мозг. «Кто это?» – спросил Кирилл. – «Наш актер Калаф», – ответил Тим. – «Отрицательный герой?» – уточнил программист. – «Главный положительный», – не стал лукавить Барщиков. Больше программист вопросов не задавал: похоже его представления о сказках подверглись ревизии.

  На то, чтобы установить личность горе-программиста, уничтожившего вещественные доказательства в квартире Керима Гиралова, а именно, жёсткий диск его компьютера, Кириллу понадобилось менее получаса. Он вышел на него через Свету, вернее, её страничку в социальной сети, где та демонстрировала костюм служанки. Некий Антон отмечал все её посты, а на своей страничке пиарился как крутой компьютерщик. Однако толку от него добиться не удалось. Если Тим и получил шифр, то код к нему отсутствовал. «Уважаемый, вы хотите сказать, что вас не смущает незаконность ваших действий?» – спросил он у Антона. – «Мне вообще по барабану. Я ничего не знаю о клиенте, а он – обо мне. Вот вы узнали и что же? Да и знание не имеет ровным счетом никакого значения».

  Не менее интересной была и связь пенсионерки Зелениной с Бархановым, о здоровье которого она осведомлялась. Тим пробовал её расспрашивать о том периоде жизни, когда она участвовала в культурной жизни города К*** в качестве супруги мэра. Они рассматривали фотографии. Зеленина жаловалась на плохое зрение, и, хотя Смирнову она признала сразу, личность её кавалера она не могла установить. «Вроде бы мой Сергей Амбросиевич. Его черный костюм, туфли, черная рубашка и яркий фиолетовый галстук. А у неё было платье цвета серого тумана. Я себе такое тоже сшила». Тим спросил, есть ли у неё телефон Смирновой. «Да, она ко мне захаживает, где-то раз в неделю». По здешним меркам это считалось часто.

  10

  От труппы не удалось скрыть обстоятельства смерти Керима Гуралова, но все тщательно избегали этой темы. Только однажды Сергей Дьяков высказался. «Есть такое универсальное объяснение: бог наказал», – произнес он, ни к кому лично не обращаясь.

  Всего четыре мероприятия за лето, а режиссёр Быстроходов уже устал и грустил. У него не оставалось ни одной осязаемой несвоекорыстной цели.

  Само собой решилось, что Дьяков забрал себе Калафа, а роль китайского императора перешла к одному из ветеранов сцены, поднаторевшего в пьесах Островского.

  Этот Дьяков, гора жира, на удивление неплохо справился с принцем, привнеся в его роль сентенциозность, достойную пьес Островского. Быстроходов в душе бесновался, представляя, какой факел смог бы зажечь Керим, если бы не ушёл из жизни столь дурацким образом. Поэтому на репетициях режиссер больше молчал, индифферентный к игре Дьякова. Не провал, и то хорошо, всем видом говорил он. Последние дни, богатые на страсти, сделали его на удивление спокойным.

  Вместе с Илоной Ладилиной они сидела за столом и пили заварной чай из Лондона, и даже чайник был понтовый, а чайные чашки являлись музейной редкостью – белые снаружи и с красно-золотым узором внутри. И утверждал власть имущих небольшой арбуз с жёлтой мякотью и бутылка шато, доставленные из Крыма, намекавший на отличные виноградники и винные подвалы.

  В этот приезд Ладилина сорвалась из Парижа раньше времени, внезапно оставив сентябрьские премьеры. Причины её переживаний стали ясны позднее, когда Света внезапно объявила, что у нее забирают игуану. Животное никуда не делось, но её владелица потребовала услуг деликатного свойства. Быстроходов психанул и велел стажерке устраиваться, как может. Уладить дело, то есть уговорить бабу с игуаной оказалось ей по силам. Вместе с этим стажёрка получила доступ к тайнам Илоны Ладилиной, с подругой которой Света встречалась ежедневно, чтобы обсудить поведение игуаны. По словам этой дамы, Илона очень нервничала, как и полагалось женщине, чей муж-добытчик за последнее время слишком вольно распоряжался личными фондами. И теперь она наняла аудитора, чтобы разбираться в утечке средств, а Ладилин перешёл в режим экстренной экономии средств.

  Тим Барщиков не имел финансовых проблем, поскольку он тратил только то, что зарабатывал на заводе «Поликор» – а этого хватало на чёрный чай с сахаром и сосисоны на завтрак. Иногда театр выписывал ему премию, которая интересовала Тима куда меньше, нежели его супругу, в ведение которой эти средства поступали. С ними или без, но Барщиковы вписывались в свой ежемесячный бюджет.

  Рассудив, что коли Илона затеяла эту резьбу по древу своего семейного бюджета, засыхающего на корню, то в каком-то другом месте должны выпасть денежные осадки, Тим поискал в окружении Ладилина лицо, которое в последнее время улучшило свое материальное положение. В контекст вписывался Сергей Дьяков со своими сверхдоходами от мифических корпоративов.

  Если и существовала проблема, то она решалась за десять минут. Ровно столько времени прошло после звонка режиссёра Завидову. Декоратор сразу отреагировал на предложение встретиться, не каждый день его приглашал к себе Быстроходов. Гость пришёл с пакетом в руках, захватив с собой коньяка и чёрного чая в пакетиках, но его ждал совершенно неожиданный поворот. Он растерялся и пробормотал: «Прошу считать это частью моего холостяцкого житья, неустроенного быта». В этот момент он смущался Быстроходова, обитавшего в скромном жилье, которое вряд ли устроило бы московского художника. Однако даже в пухлом тёмном пуховике и мощных зимних ботинках он казался меньше режиссёра. «Я бы скорее предположил, что просмотр вебкамов – часть вашей работы», – Быстроходов пришёл ему на помощь. Завидов более не смущался. Первая неловкость прошла, и он улыбался, чувствуя себя отдохнувшим и расслабленным – такое свойство имели многие люди театра, при любых обстоятельствах умевшие избегать неудобств. «И тут вы правы. Я нарочно давал Кериму костюмы домой, чтобы видеть, как он их обыгрывает в ходе сеансов. На сцене я не мог разглядеть всех деталей». Бутылка опустела наполовину прежде, чем они добрались до вопроса, который волновал Быстроходова – а именно, как Завидов вышел на Керима в мире вебкама.

  Началось все полтора года назад, когда Завидов написал одному художнику нетрадиционной ориентации с просьбой подыскать ему что-нибудь выдающееся среди людей, позирующих перед камерой за деньги. Настоящих мастеров среди моделей такого рода насчитывалось немного, но один из них Завидова заинтересовал. Парень жил в Иваново, и Завидов ездил к нему несколько раз, чтобы посмотреть, как он будет выглядеть в сшитых для него костюмах. И тут неожиданно объявился давешний питерский художник и объявил о потрясающей находке. «Было у Керима в улыбке что-то... такое, что я поплыл, да и потом меня еще всю ночь потряхивало», – рассказывал Завидов. Очевидно, этих двух связывало сильное чувство. Кто ещё мог оставить дела и приехать в К*** по первому зову. «Керим являлся великолепной кандидатурой на роль Калафа, но я не рекомендовал его во избежание слухов. Предпочел, чтобы вы сами сделали выбор». Однако Завидов мастерски сориентировал своего протеже на нужный образ. Перед режиссёром он появился ослепительным принцем. Все в театре единодушно решили: он хорош. И только Гнедич сомневалась, а так ли он хорош для неё.

  Когда коньяк кончился, и настало время «Саперави», Быстроходов спросил, а как обстоят дела с парнем из Иваново, получившим отставку. Завидов покачал головой. Через полтора года он даже имени его не мог вспомнить, дав ему кличку юзернейм. Его банковская карта оказалась более памятлива, выдав не только номер счёта, на который Завидов спонсировал вебкамщика, но и его имя с фамилией. А скоро Завидов вспомнил, что юзернейм служил в каком-то клубе учителем танцев. Человек, желавший скрыть имя, не всегда внимателен к мелочам, и скоро Быстроходов уже знал полное имя учителя танцев, а позвонив ему на службу, выяснил, что он больше не преподаёт. Если верить фотографиям танцевальных конкурсов и репетиций, где он позировал со своими учениками-финалистами, юзернейм имел выдающуюся внешность и, как пить дать, рассчитывал на лучшее будущее, нежели ему светило на стезе учителя. Но должен был повод, почему он так внезапно завершил свою педагогическую деятельность, и теперь Быстроходов хотел это выяснить. Режиссёрское чутье подсказывало ему, что танцовщика следовало искать в К***, поэтому Пётр Юрьевич позвонил своим знакомым завклубам, и уже во втором случае он вышел на школу танцев, где недавно приняли на работу молодого человека, изумительно исполняющего кизомбу. Вот только преподаватель не соглашался вести уроки по вечерам. Всё правильно, Быстроходов знал, какая у него халтура.

  Рассказывая эту историю в обществе завклуба на Советской, Быстроходов радовался, как же ему повезло, что он с самого начала наткнулся на эту школу и на парня с кизомбой. Администратору не было дела до чьих-то печалей, она уже решила выпить принесённый коньяк да и выставить гостя за порог. Когда он задал вопрос, она не сразу сообразила, откуда ветер дует. Да, всё верно. Общежитие принадлежит заводу, а как его закрыли, то передали клубу на правах филиала. И тут Быстроходов выдвинул против неё обвинение в полном объёме вроде как это сделал бы прокурор. И тогда завклуба решила гори всё синим пламенем и заговорила – только слушай. Очень к месту пришёлся тот коньячок. Хотя общежитие и приписали к клубу, распоряжалось ими городское начальство, что наводило на мысль о Ладилине. Подсократив её рассказ, Быстроходов получил доказательство, что шашни коворкинга творились с ведома Александра Павловича, о чём все кому надо знали. Точно так же просматривалась и роль Александра Павловича в деле Стрижало: шантаж рабочего сцены являлся чистой воды импровизацией. Не получив коньяка от Тима Барщикова, он был не в силах любоваться на чужой праздник и сделал так, чтобы другим стало интересно. Не стало. Ладилин получил нехилую встряску, а Стрижало не вписался в угол и продолжил существование в изменённом виде и любовался на себя уже с потолка.

  Быстроходов беседовал с вахтершей. «Если у вас есть что-нибудь на душе, сейчас самое время это высказать». Её голос странно изменился. У неё возник соблазн ответить: «Почему бы вам не спросить Ладилина, который там был». Потому что чиновников как раз и не опрашивали. Вежливо-агрессивный голос настаивал, чтобы она вспомнила ещё какие детали, искали козла отпущения. И она рассказала всё, что знала.

  Теперь это предстояло подтвердить на суде. «Короче, я всё равно собиралась увольняться, – заметила вахтёрша, – а показания свои я всё-таки заверю у нотариуса».

  Сначала Быстроходов понятия не имел, что с этим делать. Выходило, что прокуратуре было известно, кто убил Стрижало. Шутка ли, но разоблачение Ладилина могло протоптать такую дугу к вертикали власти. Но не протоптали. И что человек после этого должен чувствовать? Вот то-то же!

  Так что Ладилин остался ворочать делами.

  Переговоры Быстроходов предпочел вести не с ним, а с Илоной Ладилиной. Утратив свой кабинет в театре, она постепенно сдавала позиции. Теперь для своего коворкинга ей придется подыскать другое помещение.

  Ладилин безоговорочно признал свою вину в убийстве рабочего. И еще он решил не упоминать про шантаж Дьякова – в совокупности с которым они тянули на преступную группу. Чтобы избежать подозрения в убийстве, следовало изобрести некого серийного маньяка – это ему посоветовал адвокат. Теперь, когда Ладилин прозревал, этот совет уже не казался ему столь значительным. Он уже направил решал к судье, и теперь раздумывал, как потратить те полтора года жизни (девять месяцев с учётом амнистии). Всё следовало тратить с учётов нулей, которые его ждали на свободе. Бюджетная кормушка не предназначалась для чиновников, отбывший срок по уголовке, да и жена рада была воспользоваться удачно подвернувшимся случаем. «Любовь требует денежной подпитки», – сказала она на первом свидании в тюрьме, которое оказалось и последним".

  Нотариус рулил из своей маленькой штаб-квартиры на площади, куда к нему стекались потоки населения, и секретарша уже повесила на дверь объявление о поиске нового помещения. Но Быстроходов, кажется, был в приоритете. А когда ему подали документ с признаниями Дьякова, собственноручно завизированный нотариусом, режиссер признал, что уже и не кажется.

  Прокуратура шерстила заработанные халтурками счета Дьякова, с которых он не платил налоги. Среди них уже образовался офигенный денежный ручей, плывущий из бескрайних аккаунтов Ладилина, который Дьяков объяснял дружеской помощью в области арт-объектов. «Если у вас среди знакомых есть таковые, прошу их не скрывать», – серьёзно сказал следователь, но более предложить Дьякову было нечего. Со всех сторон выходил динамит, на котором Дьяков был готов подорваться.

  Марина Гнедич репетировала с Калафом-три, которого рекомендовал Завидов. Имя ивановского учителя танцев история умалчивает, он так и остался под кличкой юзернейм, хотя его кизомба впоследствии имела большой успех в Европе, а фамилия значилась во всех афишах.

  «Когда ты стала подозревать Гиралова?» – спросил однажды Быстроходов у примы. Марина держала паузу, словно испытывая глубину симпатии, которую она оказывала на поклонников. Театральные приёмчики с космической скоростью переходили в её жизнь. Нечего было и надеяться, что она даст прямой ответ на вопрос. Не в силах выдерживать затянувшееся молчание, Быстроходов отошёл за кофе. Когда он вернулся, Марина шумно выдохнула, она была готова к разговору. Прежде она спросила у него покурить. Сигарета – всё, что она желала. Она и тут репетировала образ для журнала.

  «Это долгая история. Что ты знаешь о парфюме, Петя?» Для неё духи являлись важным элементом для создания образа, поэтому парфюм она заказывала у Илоны Ладилиной, которая знала в этом толк. «Например, Дьякова я вычисляю с закрытыми глазами, он пахнет „Шаривари“. Ты им не пользуешься, Петя, но уверяю, этот бренд – мастхэв. У меня женский вариант, но и в мужском прослеживаются те же ноты. Кстати, больше Дьяков свои запасы не пополняет. Тебе об этом что-нибудь говорит?» Быстроходов испытывал чувство, будто его сняли с кровати, не позволив оргазма, и строго прикрикнул, чтобы она не отвлекалась. Марина усмехнулась. Она специально тянула время, зная, что нетерпение делает объект более желанным – умела она доставлять мужчинам удовлетворение.

  «Всё просто, Петь. Я унюхала этого Гиралова с первого раза. Шампунь „Шаривари“, гель для тела и лосьон для бритья, все одного бренда. Илоне он обходился недёшево, а ведь это только считая косметику. Понятно, почему Дьяков получил отставку».

  Следующая пауза вышла огромной, размером с пятиэтажку центрального универмага, и за это время Быстроходов принес ещё по чашке кофе. Он уже подумал, чтобы перенести рабочее место в какую-нибудь кофейню, но Марина идею не поддержала. С неё кофе хватит. Кто-то сказал, что его избыток плохо влияет на кожу.

  «Но это еще не всё. Ты не видел трусов Керима, если их, кончено, так можно так назвать. Я бы сказала, что это платочек черных кружев. А когда кто-то упомянул, что у него свой карточный домик в общежитии, мои последние сомнения развеялись. Я уже большая девочка, и не надо мне рассказывать про то, как взрослые мужчины рубят баблосы. Его смерть не вызвала у меня потрясений – ни эмоциональных, ни моральных. Это всё».

  Нет, на её помощь не следовало рассчитывать. Даже горелый труп мог рассказать о его владельце больше, чем прима, чьей дружбы добивались все значительные дамы города. Одна из них заботливо приносила свою игуану на каждую репетицию. Эта особа дружила, как с Мариной, так и с Илоной, так что отчёты о романе Илоны с Гираловым Марина Гнедич получала ежедневно. Упоминание «карточного домика» наводило на мысль, что дела принца Калафа были хорошо известны женскому обществу, в котором вращалась Марина. Кое-кто из её подруг заботливо пополняли карманы Керима, а потом появились рэкетиры и забрали его деньги, а самого принца убили. Быстроходов не сомневался, что в коворкинг вселился ещё один принц, который и убил Керима, чтобы, в свою очередь, быть убитым новым принцем. Красота и молодость при таких занятиях на износ проходила быстро.

  Хотя, вполне возможно, что про особенности бизнеса Марина ничего не знала.

  «Вот, что милая, советую тебе очистить свою инфосреду, очень ты стала впечатлительной, – посоветовал ей Быстроходов.– Я тебе вроде как вместо отца, но ведь и прокурора тоже так можно назвать, верно? А чтобы помочь тебе преодолеть лишнюю эмоциональность золушки-русалочки, советую почитать Шиллера. У меня большие планы насчет „Марии Стюарт“, а там, пойми меня правильно, нежных тёлочек нет. Да и тюремная обстановка замка далека от домашней атмосферы. Так что закаляем характер и растём вверх».

  Быстроходову были известны удачные примеры сотрудничества обычных граждан с представителями полиции, но от всех них, начиная с Шерлока Холмса, отдавало литературщиной. На дружбу со следователем мог купиться только такой простодушный гений, как Тим Барщиков, извилины мозга у которого были заточены исключительно на сочинение музыки. Все слова, которые говорили люди, он воспринимал исключительно буквально. Режиссёр являлся маяком в этой буре, единственным стоящим над людьми наблюдателем в этой криминальной суете. Он так и считал до тех пор, пока Нюша не обмолвилась о семичасовых скайпах своего мужа Тима со следователем из Москвы. Поскольку Барщиков в свои дела её не посвящал, Нюша обратилась за разъяснениями к его другу Быстроходову.

  Вот и ответ на вопрос, кто прислал Барханова. Г-жа Ладилина. И она же отправила его обратно. То-то следователь Барханов сетовал на начальство, которое заглядывало ему через плечо. После отъезда следователя в Москву, когда Илона Ладилина наломала дров и решила свернуть спасательные работы в отношении мужа, чтобы не навлечь на себя беды, Быстроходов вздохнул спокойно. Но не тут-то было. Ладилина, узнав, что ее муж платит отступные Дьякову, который помог ему избавиться от трупа рабочего, решила свалить убийство на театрального маньяка. Для этого ей нужен второй труп, связанный с театром и тогда она нашла Керима Гиралова.

  Единственный человек, которому Быстроходов доверял, был патологоанатом, а тот утверждал, что Гиралов умер в результате удушения руками. И никакие Чипы и Дейлы, программисты с их data-анализом не могли убедить Быстроходова, что Керим задушил себя сам, без посторонней помощи. Вот эту скорую рэкетирскую помощь он и разыскивал. Но сначала следовало приватизировать у Тима Барщикова всё то, что не успел захапать московский приятель, да и разобраться с партитурой «Принцессы Турандот» тоже не мешало. Труппа неоднократно сетовала на то, что у композитора появились новые идеи, а Быстроходов по занятости своей так и не посмотрел изменений, которые Тим внёс в партитуру. Однако оценив эмоциональные пассажи, он скоро рассудил, что никаких проблем у Тима не сложилось, а новые фрагменты идеально лягут на «Марию Стюарт». И оставив Тима сопереживать своему другу Барханову, эмоции – это было его врождённое, и исправлению не подлежали – Быстроходов наказал больше не беспокоить следователя, а заняться шотландской королевой, которую они повезут в Европу вместе с Турандот. Судя по склонности к кровавым темам их декоратора Завидова, этот спектакль был обречен на успех.

  11

  Доктор Борисов из «Студёных ключей» прислал следующее сообщение: «Очень важная личная просьба, от которой прошу не отказываться. В целях безопасности прошу никому не сообщать о приглашении». Сама судьба дала знак главрежу, что ему пора, а то он уже начал притуплять. Доктор Борисов приходился мужем покойной сестры Быстроходова, и просьба у него была весьма необычная. Он предложил актёрам выступить перед публикой «Студёных ключей», которая жаждала зрелища. Загуглив эти «Ключи», любой желающий прочёл бы, что это историческая усадьба, где перебывали все знаменитые деятели культуры, когда-либо посещавшие область. Теперь в этом здании располагался психдиспансер, где проходили лечение 60 больных. Смущённый родственник объяснил, что раньше к его подопечным приезжали циркачи и аниматоры, но в условиях коронавируса раздобыть их оказалось невозможно.

  Услышав о предложении. Марина Гнедич спорхнула прямо с рекламы изысканного женского белья «Золотые Мечты», и Саша Лейкина без возражений уступила ей принцессу Турандот, её вполне устраивала рабыня Лиу – две роли в одном спектакле ее сильно напрягали. Место секретаря в районном суде вновь объявили вакантным.

  Композитор Барщиков напомнил, что он снова в строю, вставив в оперу еще две арии. «И, пожалуйста, не информируй своего замечательного московского друга, пусть бы он и лежит под прессом у начальства, – попросил режиссёр. – У нас и так достаточно иррационального в этом деле. Обойдемся без заключительного пыха».

  Главреж решил придержать подробности про «Ключи». В объявлении перед труппой он заявил о наборе участников, которым предстояло провести сутки «в специальном тренировочном лагере». В «Ключах» он имел реальную возможность показать «Принцессу» публике. Итак, они поставили рок-оперу и собирались ею сражаться.

   В «Студёных ключах» Быстроходов чувствовал себя как дома. Он шел по коридору и здоровался с врачами. «Хотелось бы посмотреть, что у вас получилось. Много говорят», – на что он кивал головой.

   «Сумасшедшие хотя бы делают то, что считают нужным», – произнесла Марина Гнедич, узнав, что представление будут давать в лесном санатории, где проходили лечение психические больные, и этим людям предстояло стать их первыми зрителями. Для роли Турандот она явно была старовата, но ей по традиции выпадали все главные роли. Она отличалась знаковой игрой, была в меру самоироничной, разве что местами скучной – точнее, была хороша, как Малый театр, не больше и не меньше. Так же по традиции роль Калафа отводилась любовнику, которого можно было нарядить хоть в кольщика дров, хоть в сантехника, но вот получить качественного романтика из юзернейма было сложно. Зато он исполнял кизомбу – и то хорошо.

  Дьяков вышел из заключения под подписку о невыезде. Он снова вернулся к роли китайского императора.

  Началось с того, что они едва не пропустили спектакль. Хотя режиссёр думал, что представление назначено на завтра, но оказалось, что выступать придется сегодня. На карантине Быстроходов стал хуже соображать, но его актёры умели прекрасно импровизировать.

  Актовый зал психдиспансера ничем не отличался от клубов советский времён, к которым труппа успела привыкнуть. У входа их встречала женщина с пронзительным взглядом, у глав врача выдался редкий свободный час, и она пожелала приветствовать актёров. Если кто и ждал трепетно знака судьбы, то после этой встречи ни у кого не оставалось сомнения, что они прибыли в нужное место.

  В отличие от гостей врачи получила базовую информацию от медвуза и телека, поэтому воспринимали людей без должной доли скепсиса. Как же поразила их Марина Гнедич, блиставшая своим перстнем из Италии. Как давно врачи не были в театре, с эпидемией ковида они вообще давно нигде не бывали. Словно долгие годы эти люди провели в темноте и, хотя на слух они издалека могли определить источник звука, но оказывались неспособны узнать знакомые образы. Их потряс принц Калаф – в черной вуали и колготках в сетку. «Он же мужчина?!» – робко спросила глав врач. «Разве это имеет значение?» – ответил режиссёр.

  В кабинете администрации Дьяков рассказывал театральные анекдоты, но глав врач не смеялась, её немигающие глаза не отрывались от итальянского перстня Марины, в то время как сама прима разглядывала рыбок в аквариуме. Она вспомнила слова Быстроходова о принцессе: «Мне нужен её взгляд», когда она пыталась возразить, что они не снимают кино и у них нет крупных планов, на что режиссёр отвечал, что именно детали и делают спектакль уникальным. Кажется, теперь Марина его понимала. Потом она закрыла глаза, и гримёр сделал её похожей на фотомодель Джулию Гарнер. блондинку с пухлым личиком и настолько безумным взглядом, что медсестра угостила её глицином.