Текст книги "Провинциальная принцесса (СИ)"

Автор книги: Мельпомена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Провинциальная принцесса

  "Мы можем всё, нас могут все.

  В промежутках между этими призывами мы пытались оставаться людьми".

  Александр Ширвиндт

  Первая весенняя гроза омыла К***, и воздух стал сладостен, и душа смягчилась, и снова захотелось жить. В этот предпраздничный день смену рабочих отпустили после обеда, и мастер завода «Поликор» Тим Барщиков вышел в довольно приличной куртке, которую кто-то бросил в раздевалке, и направился в клуб текстильщиков. Там он подсел к синтезатору, чтобы сыграть вариацию на тему восхитившего его чтения стихотворения Джакомо Леопарди «Дрок». Так с ним нередко случалось, мелодия непонятно почему западала в памяти. Это стихотворение он слушал на репите не меньше часа и наслаждался звучанием «Стерминатор Везево» – «Везувий-убийца», «пуриссимо азурро» -"чистейшая синева". После чего он переключился на итальянские арии Пуччини. Мелодия застряла в гипоталамусе, произошёл kairos – космический момент, выходящий за рамки линейного времени.

  Полученный результат удовлетворил мастера, и он записал ноты. Перед вами история оперы, которая из этого вышла.

  1

  Статус расследования: начато. Мужчина, 46 лет, причина смерти: проникающее ранение в область черепа. Имя: Алексей Стрижало. Причина смерти: отравление некачественным алкоголем. Предполагаемое время смерти: 7 часов вечера, 7 мая. Место убийства: служебное помещение в клубе текстильщиков. Связь с театром: рабочий сцены.

  Весна начиналась более чем странно: музыкальным вечером в рабочем клубе, который завершился убийством. Исполнитель Тим Барщиков давал объяснения следователю, как его куртка оказалась у рабочего, который отравился палёным спиртным за кулисами. «Куртку я не считаю признаком элитарности, – пытался втолковать он. – Это, блин, очень сложно – собственность». Как выяснилось, собственность была чужой, и в тот вчера её у Тима забрал хозяин, этот самый Стрижало, с которыми они работали вместе на одном заводе.

  Следователя Смирнову интересовал конфликт музыканта с убитым. Тим рассказал, что в клубе ему выделили комнату для занятий музыкой, но его мучила необходимость тесниться в кабинете со своими музыкальными инструментами, тогда как залы стояли свободными, и он решил временно разместить в них барабаны. Сторож сказал, что он не возражает, если Тим разместит инструменты и там, но тут явился Стрижало, который здесь подрабатывал рабочим по зданию, и велел ему выметаться. Этот кадр явно рассчитывал на бутылку коньяку, кто-то сказал, что у Барщикова есть коньяк. Может, и так, но творческий вечер ещё не закончился, и очередь до подарков не дошла.

  Смирнова изъяла диск с аудиозаписью. Результаты обыска кабинета Тима Барщикова ничего не дало. «Водки нет. Наркотиков быть не может. Я ценю свою психику», – говорил Тим. Потом он замолчал и на вопросы отвечать отказывался. «У вас полная апатия. Выглядите вы не очень. Вы ведь больны?» – настаивала следователь. – «Да, ковидом, запишите в протокол. Две недели прошло, выздоровел». – «Вы даже не шевельнулись. Барщиков». – «Вы не просили шевелиться». – «Просто сделайте это. Пошевелитесь». – «Зачем? Я не обязан отвечать на ваши просьбы». – «Шевельнитесь на ваших условиях», – настаивала она. Однако Тим так и не изменил позы.

  Режиссёр Быстроходов получил известие о смерти рабочего в клубе одним из первых и сразу кинулся на место преступления, но его туда не пустили. Оперативник, карауливший кабинет, спросил, есть ли у него с собой паспорт, который потребуется следователю. После разговора с ним режиссёру стало плохо. Администратор стала звонить в службу скорой помощи, но Тим настоял, чтобы вызвали доктора Борисова, у которого лечился Быстроходов. Доктор и привёз паспорт.

  Допрос следователя напомнил Тиму операцию у хирурга: прежде, чем дать наркоз, Смирнова задавала ему странные вопросы. Наконец, Тим смежил веки, и что-то у него отрезали. Самоуважение. Он стал подозреваемым. Кто-то настучал следаку, что Тима задолжал убитому денег и не захотел возвращать. Мог бы? Вполне. Могу, делаю, регулярно практикую.

  Тим пытался объяснить, что он чувствует: «Люблю их до слез, не могу просто. Это Джакомо Леопарди. Пуччини – просто невозможно оторваться». А вот убийство Стрижало его не тронуло. «Он напился какой-то дряни». С Тимом следовало разговаривать осторожно, Он напрягся и сгоряча мог задушить рояльной струной. Он сам был, как рояльная струна.

  Доктор Борисов похлопал его по плечу: «Забил болт и расслабился».

  Но реальность была такова, что, раз захватив, она уже не отпускала. Доктор Борисов увозил Быстроходова на своей машине. «У нас сигнал на тебя из прокуратуры. Я бы хотел на всякий случай подстраховаться и показать тебя психиатру».

  Прокурорша Смирнова тогда сказала: «Психические наступают, более-менее адекватные либо тихо молчат, либо замыкаются на своих театрах. Один только Быстроходов устраивает истерику и погром».

  Допрос закончился в три утра, и Барщиков попросил разрешения почистить в туалете зубы. Он не расставался с зубной щёткой. Теперь он чистил зубы, готовясь войти в перепонку между мирами и мысленно представляя тёплую погоду. Ему было всё ништяк. А ведь ему только что сказали, что у парня с его курткой разъело желудок и разорвало кишки, такие дела.

  Тётка вахтёрща ничего не могла сказать, всё твердила про начальника. У нее все люди были начальники, которых она боялась до смерти. По её свидетельству, рабочий перед убийством выглядел на все сто: сияющие глаза, гордый вид. Тим увидел себя в зеркале лифта: бледный, взъерошенный, с мокрыми волосами и мешками под глазами, колени подкашиваются. Куда ему до Стрижало!

  Только за завтраком Тим открыл судок, приготовленный своей Нюшей для вчерашнего обеда. Жена положила ему бутерброд с икрой и красную рыбу. Он не знал, к чему это вело, но потом избавился от намёка на намеки и остановился на двух хребтах, трущихся друг о друга уже четвертый год. Их супружеская годовщина. Он мысленно представил себе Нюшу и признал, что любит её и знает, что в его жизни вряд ли будет кто-то лучше этого человека, но...оставалась ещё вечная его боль, Сашенька. Мысленная фотосессия прервалась: два образа случайно наложились друг на друга, две мысли пересеклись: макро с красной рыбой и судмедэсперт с тем же в желудке убитого.

  2

  Примерно в это время Марина Гнедич, прима К*** театра, направлялась в ресторан, размышляя о полученной записке. Марина являлась обладательницей тонкой талии и широкого таза, тёмных ресниц и слишком светлых глаз – и всё это вместе с молочно-детской кожей, краснеющей от малейших волнений производило на мужчин колоссальное впечатление. Правда это происходило в далёкие-далёкие времена, когда она была юна, прекрасна и невинна. Впрочем, актриса обладала искусством перевоплощения и могла обмануть кого угодно.

  Её удивление вызвало письмо, лежавшее в кармане, которое она получила через вахтершу театра после репетиции. Оно гласило: «Глубокоуважаемая Марина. Хочу увидеть вас, чтобы переговорить по одному приватному делу, которое может представлять для Вас интерес. Если Вы свободны, я был бы счастлив встретиться с Вами в „Итальяно Аморе“ сразу после репетиции. Ваш почитатель».

  Она надеялась, что в итальянском ресторане, куда её приглашали, подают сухой мартини. После репетиции она чрезвычайно устала и не питала расположения к серьезному разговору. Поднимаясь по чугунной лестнице на второй этаж, она остановилась, чтобы перевести дыхание, и сделала вид, что любуется профилями кариатид. Одновременно она высматривала поклонника. Относительно характера предложения сомневаться не приходилось. Очевидно, этот человек видел ее на Дне города или на дне Волжского бульвара в прошлом году. Они давали «Юнону и Авось», где она выступала в роли Кончиты!

  На летней веранде она приветствовала актера того же театра Александра Дьякова, который снимал стресс коньяком. Он выглядел элегантным, красивым и слегка подшофе, но отношения между ними оставляли желать лучшего, так что Дьяков сделал вид, что её не заметил. Очевидно, писал записку не он.

  Появление Марины вызвало оживление за другим столом: плотный блондин лет сорока, усиленно замахал ей рукой. Он имел при себе неизменную папку и держал на коленях маленькую дочку. Из-за ребёнка и собственной близорукости она не признала сразу Александра Павловича из городской администрации. «Бог мой, Ладилин», – Марина не могла поверить своим глазам. С Александром Ладилиным они встречались на мероприятиях, но никогда не сближались. «А чем по жизни занимаетесь?» – как-то раз спросила его Марина, близоруко щурясь на очередного театрального поклонника, который стоял перед ней пригнувшись: «Про нас чиновников много чего говорят, Леночка...» Леночкой звали предыдущую пассию Ладилина, которая недолго прослужила в театре и ушла.

  Ребёнок на руках свидетельствовал об отсутствии жены, а папка – что ему удалось вырваться с работы. Похоже, сейчас Ладилин рассчитывал провернуть пикап в ресторане, и перед Гнедич предстал очередной любитель спортивных побед, неизвестно в каком виде спорта.

  «Ну ты даешь, мать, самого Ладилина не признала. Его супруга отбыла во Францию, вот он и празднует свободу», – позже укоряла Марину костюмерша. Это произошло уже после того, как отвергнутый поклонник актрисы Гнедич устроил скандал, обозвав её театральной сволочью. Только общество людей в ресторане помешало Марине надавать ему пощёчин.

  «Вы только в именах не запутайтесь, Александр Павлович!» – тогда сказала она, дав себе слово с Казановой не связываться. Кому ну и что, а кому нет ничего важнее на свете репутации. Особенно, если вы прима и служите в театре. И сейчас она своего решения менять не собиралась.

  Ладилин привстал, приветствуя её. Улыбка у него вышла фальшивая, как, впрочем, и он сам. Этот чиновник никогда не был замечен в желтопрессных скандалах, но то, что он жил и работал в радость себе и другим, вызывало сомнения. Он и сам не знал, что вызвало её гнев.

  «Мне кажется, сегодня вам опыт мешает», – заметил он.

  Когда Марина волновалась, её лицо покрывалось красными пятнами. О способности примы внезапно краснеть ходили легенды

   «Короче, назвал меня „рыжей лохудрой“, упырина. Мог бы и покормить сначала», – жаловалась Марина своей костюмерше Инге Владиславовне, на что та возразила, что чиновник не затевает ничего, если не уверен в своей цели. «Будущее покажет», – уклончиво ответила наперсница. «Рентген покажет», – поправила Марина. Трудно выживать в мире, когда чиновник бросает в лицо: «Вам не в спектаклях играть, а торговать цветами у кладбища в Сокольниках». И откуда он мог узнать, что Марина взяла заём, чтобы оплатить турпоездку в Италию, о которой ничуть не жалела: она не только успела обернуться до коронавируса, но и купила там брендовое кольцо. Бижутерия стоила дороже золота. Из поездки Марина вернулась по уши в долгах. Для чего ей потребовался перстень с желтой муранской стекляшкой на полпальца, она и сама не знала, но чувствовала, что в новом спектакле без него не обойтись.

  «И ты это так оставишь?» – спросила Инга Владиславовна. – «И даже больше: я пообещала ему билетик в кассе на фестиваль – в качестве моральной компенсации».

  Тем же вечером главреж К*** театра Пётр Быстроходов и народный композитор Тим Барщиков заседали на кухне в дремотном ожидании звонка от следователя Смирновой. Но пока никаких событий не предвиделось, и никто не давал о себе знать. Пользуясь случаем, Барщиков приехал занять денег у Быстроходова. С этой своей заводской зарплатой он совсем просел по баблу. И все же Тим выглядел значительнее лучше Быстроходова, который совершенно не заботился о своей внешности. Режиссёр всегда брил голову с тех пор, как увидел на ней солидных размеров плешь, чем занимался ежедневно, не доверяя бритье посторонним. Но за несколько последних дней он потерял интерес к образу бритоголового лорда, и его виски покрылись торчащими в разные стороны прядями. Только по случаю прихода гостя Быстроходов собрал себя по сусекам с дивана и, невзирая на весеннюю депрессию, со второй попытки всё-таки приготовил кофе.

  Глядя на лунную призму, Тим спросил, не знаком ли его друг Петя с Керимом Гираловым, который на шесть голосов исполняет хиты в итальянском ресторане на Советской. Оба они не очень представляли, в каком темпе и в каких количествах работали местные культуртрегеры и иже с ними, а потому с осторожностью подбирали актёров для новой рок-оперы. К счастью, город К*** всегда был щедр на таланты.

  Следователь Смирнова, прихода которой ожидали эти двое, сидела в ресторане «Итальяно Аморе» и беседовала с чиновником Ладилиным. Он рассуждал примерно так: «Актёры предлагают отметить день город новым спектаклем. Я прям представляю этих пьяных орущих дегенератов и сучек с блёстками на эстраде в историческом центре. Нет, пасиб, я лучше дома посижу». Третьей в их компании была молодая особа Света с неоконченной вышкой, которая своего спутника полностью поддерживала не без своекорыстной цели.

  Смирнова кивала в знак согласия. Локация и время она выбрала удачно: точность совпадения с Ладилиным составляла 82%

  В этот момент курьер вручил Ладилину букет вощёных кладбищенских гвоздик. Марина Гнедич никому не спускала обид.

  Неформальное голосование по рок-опере «Принцесса Турандот» завершилось, ещё не начавшись. Не в её пользу.

  3

  В ожидании премьеры Тиму Барщикову купили белый пиджак на распродаже. На фест он явился при полном параде и на групповой фотографии встал рядом с государственным флагом, отчего получил прозвище Депутат, так солидно он теперь выглядел.

  Сотрудники театра готовились к встрече со зрителями. Во время эпидемии ковида афиша подсдулась, и ежегодный театральный фестиваль пока не складывался: дальнее зарубежье не выражало готовности двинуться через опасный русский лес с корзинкой своих пирожков. Помощник режиссёра Юра сбился с ног: мало ему проблем с дальним зарубежьем, но и коллеги из ближнего зарубежья тоже заколебались, а труппы из глубинки меняли даты спектаклей.

  Как успешный организатор он был включен в число фестивального комитета, но понятия не имел, почему Быстроходову с его офигенским спектаклем не давали выступить. Выступление могло выгореть, но, очевидно, кто-то из участников дал взятку, и его театр в программу включили вместо Быстроходова. Ситуация по российским меркам получалась достаточно специфическая, если не сказать скандальная. Короче – дно.

  У главрежа Быстроходова возникло такое чувство, что на фестивалях работают самые злые люди. Билетов в кассе не оказалось, кассы и той не было. Пётр Юрьевич отличался упорством и прошел со служебного входа, его пустила вахтёрша.

   Служащие К*** театра смешались с другими участниками фестиваля малых провинциальных театров, половина из которых не приехала из-за эпидемии ковида. Сопоставив отпечатанную программу с реальным положением дел, Быстроходов подал заявку в театросоциум на вакантное место, но его заявку даже не рассматривали, потому что список участников составили ещё годом ранее. К тому времени народный композитор Барщиков ещё не подозревал, что сочинит рок-оперу «Турандот».

  Тим сидел на заднем ряду и вживую, в атмосфере зала и в окружении своих – ловил волну. Коллеги из Молдовы привезли попурри из румынских стихов и песен. Кировчанин, железобетонно начитанный, но интонационно слабый, прочёл монолог, и Тиму пришлось подключать всю свою мотивацию, чтобы дослушать его ценный материал до конца. Потом на злобу дня – спектакль про школу, с выстрелами. Тим перестал понимать, почему приволокли это старьё. Сейчас планета привыкала к новым реалиям, которые уже стали частью дьявольского жизненного опыта, отчего недавнее новое воспринималось болезненной эклектикой. Тим Барщиков решил всё же взглянуть со стороны на себя построже, и этим решением он был обязан фестивалю.

  На закрытии он заметил высокую худощавую фигуру, ставшей ему знакомой следователья Смирновой, которая живо интересовалась вдовой мэра Зеленина и резко пыталась наладить с ней контакт. У Анджелы Зелениной не имелось причин для симпатии: накануне своей смерти (скоропостижной) мэр принимал следователя у себя в кабинете и выглядел озлобленным и угрюмым. Тогда Смирнова пришла ходатайствовать о своём назначении на место прокурора города К*** взамен умершего Филиппова (скоропостижная смерть), чьи обязанности пока временно исполняла, чем и была ну очень недовольна. Так что так что.

  Истинного театрала вестибюль К*** театра привел бы в восторг: в его витринах хватало как театрального антиквариата, так и предметов музейной ценности, и чего стоили одни только рыцарские доспехи XIV-XV века, расставленные по углам, или гобелены на стенах. Мебель из чёрного дерева, обитая зелёным бархатом, вблизи казалась не столь красивой. поскольку являлась театральным реквизитом – наряду с доспехами и гобеленами. Водном из таких царственных кресел и восседала Смирнова, которая послала своих помощников за Тимом Барщиковым.

  К тому времени он уже был значительно пьян. «Жаль, что вы пришли. Я ждал, вы умрёте от ковида», – пробормотал он. Однако Смирновой не то что возражать, вставать из уютного кресла и то не пожелала. Приладив на поручне планшет, она что-то писала, и поднявшийся манжет делал видимой татуировку на её правой кисти. Приглашения присаживаться не последовало, и Тим оставался на ногах.

  «Вы обратились ко мне. Раньше вы не позволяли себе высказываться. Держали свои мысли при себе», – она отметила прогресс в их отношениях. Носком туфли она перевернула лист бумаги на ковре. Это был текст пьесы. Смирнова наступила каблуком на лист и проткнула дырку. Тим не отрываясь смотрел на её ногу: на правой щиколотке была та же татуировка: треугольник.

  Появление режиссёра Быстроходова напоминало спасательный круг, выброшенный утопающему, который перестал сражаться за свою жизнь. «Кому это принадлежит?» – спросила Смирнова. Поскольку Тим не выражал желания отвечать, режиссёр вмешался: «Фрагментированные данные, иными словами, черновик – вот, что это такое. Все элементы данного текста принадлежат автору, то есть Тимофею Барщикову. Элементы, относящиеся к постановке – моя собственность».– «Как вы объясняете, что убитый Стрижало являлся обладателем копии вашей пьесы „Принцесса Турандот“? Он являлся вашим доверенным лицом?» – следователь вела тупо неприятный ежедневный рабочий диалог, и у режиссёра возник страх, что допрос никогда не закончится. – «Предполагаю, Стрижало украл пьесу из шкафчика, который отвели Тиму в клубе текстильщиков. Продолжить?»

  Смирнова оставалась в неизменном виде: не улыбнулась, не нахмурилась. «Ошибка, – произнесла она. – Всё это принадлежит следствию. Это вещдок. Если не понравилось, оставьте комментарии – в ходатайстве в прокуратуру». Когда она подняла глаза, Быстроходова перед ней не было, он просто испарился. Она привыкла, что люди исчезают. Она победила.

  Тим издал горлом омерзительный звук и сполз на пол. Он откинулся назад, где ничего, кроме пола не было, и от удара о паркет он продвинулся ещё и начал падение. Он словно умер, и жить больше не собирался. Человек, лежавший на полу, представляли бы интерес как для врача, так и для работника юстиции. Однако Смирнова удалилась. и врач оказался первым, Борисов получал контрамарки на все театральные мероприятия. Он с легкостью определил причину состояния Тима: он напился.

  Фест закончился скандалом в день закрытия, и в свалке были виноваты свои, а не чужие. Положим, гости оказались милы, а то, что глубоко в вену реальности они не попадали, это субъективный фактор. Они и под кожу не могли проникнуть. А свои были хороши, один рок Барщикова, пропущенный через динамики, очень был хорош. От музыки резиновый осьминог колыхался, ещё бы добавить ударных, и он бы лопнул. Но смотреть, как он колыхается на басах – ещё то было удовольствие. Так что гости не пришли в восторг от резинового осьминога, украшавшего фойе, имели на то моральное право.

  Раздражение своих тоже следовало понимать. Когда стало понятно, что к выступлению их не допустят, им не следовало срывать осьминога с люстры и громить убранство в фойе. «У нас человеческий рабочий коллектив», – оправдывались театральные служащие. Они напились и дрались в партере, ломали стулья в вестибюле, набрасывались на людей с жадным азартом насильников. Подпоили капельдинершу, что на это скажешь?

   «Город у нас золотой», – успокаивал следователя Ладилин. «На кой мне ваш город золотой! Не хочу выматывающих душу сюрпризов в ближайшие эн лет», – сетовала Смирнова.

  Тим растоптал свой белый пиджак. «Я им не товарищ, этой Гнедич, Дьякову, Юре вашему. Этим шлюхам нужны мои деньги», – жаловался он, хотя после выхода из запоя он ничего, кроме брусничного морса не пил. «У тебя нет денег, Тим», – напомнил Быстроходов, который особо не любил такие минуты слабости.

  Отказ, полученный Быстроходовым в городской администрации, ничего не изменил, все решения принимал Ладилин. Александр Павлович считал себя вроде старшего партнера, который руководит театром, что у него не особо ладилось, между тем хорошо у этого чиновника заходили две вещи: как давать взятки и как их брать. Тонну хороших отзывов о себе он получил из-за родственных связей с директором театра.

  Как бы то ни было, лето кончалось, а премьера «Принцессы Турандот» так и не состоялась. Оставалась надежда на день города, в котором театр неизменно принимал участие: показанная в прошлом году 45-минутная версия мюзикла «Юнона и Авось» вызвала у города восторг.

  Главреж, перекинувшись кое с кем парой слов, включил «Принцессу» в список мероприятий. Ни один из организаторов праздника тогда не знал о грандиозном строительстве, предпринятом по приказу нового мэра. За месяц до начала праздника экскаваторы снесли асфальтовое покрытие в историческом центре города, и грузовики принялись свозить песок и тротуарную плитку. Никто не мог сказать, продолжится реконструкция площади и волжского бульвара два года или три. Журналисты посылали запросы по инстанциям, актёры горько улыбались, и только композитор вносил последние исправления в партитуру, поскольку результат никак его не удовлетворял. Когда же он репетировал окончательный вариант, в дверях возникла фигура главрежа, руки его были скрещены на груди, а на лице – похоронная мина. Он принёс новость, что отцы города отказались от проведения спектакля open air в исторической части города. Иными словами, площадь не удовлетворяла соображениям безопасности: набережная была разрыта, а парковая зона служила складом для стройматериалов, среди которых преобладала тротуарная плитка.

  4

  Существовал только один способ утихомирить распоясавшуюся прокуроршу: надавить на неё через знакомых. Пришлось не совсем трезвому Быстроходову ехать на квартиру к вдове мэра. И это в одиннадцатом часу вечера. Анджела Зеленина подтвердила, что Смирнова подходила к ней в театре.

  «А что ей от вас надо?» – на правах старого друга Быстроходов мог позволить себе быть бесцеремонным. «У покойного мужа дела были с прокурором Филипповым, вот Смирнова и интересовалась деталями. А вы думаете, Петя, это неспроста?» – «Смирнова хитроумна, и на вашем месте, Анджела, я бы поостерегся с ней откровенничать. Смерть её предшественника Филиппова произошла скоропостижно». – «Да ведь он умер от пьянства». – «Нет такого диагноза. Как и в случае вашего мужа: от старости». – Быстроходов ушёл, озадачив вдову мэра. Может быть, она поймёт, если включит мозги, но Анджела делала это редко.

  На обратном пути Быстроходов сделал остановку на дороге. Подшиваловская гора часто оказывалась место ДТП, поскольку на ней сходились пути к заводскому микрорайону, жеде вокзалу и дешёвому магазину, где продавали потребительские товары ниже розничных цен.

  Быстроходов пристроил свою машину, включив аварийный сигнал, как будто при поломке. В этом месте и погибла Сашенька год назад. Быстроходов совсем расклеился: у него не успел выветриться негатив от общения на фесте, а тут еще наложилась старая тоска. Проезжающие водители не упускали случая выразить ему недовольство, крутили пальцем у виска, но Быстроходов не придавал этому значения. Постояв минуту и почтив память Сашеньки минутой молчания, он тронулся с места. Его ждал психиатр, и он не хотел нарушать договорённости.

  Доктор Борисов дежурил в стационаре «Студёные ключи», который находился в восьми километрах от города. Только с ним Пётр Юрьевич мог поговорить о Сашеньке. «Я должен был почтить память этой прекрасной женщины. Думаю посетить какое-нибудь богослужение», – говорил он на приёме у психиатра, которого интересовало, как у него прошёл день.

  «Саша красивая?» – рассеянно спросил Борисов. «Трудно сказать. Обойдемся словом приятная». – «Молодая?» – настаивал эскулап. «Тут уж совсем нет. Но мы с вами тут не для того, чтобы рыться в апельсинах, доктор». Быстроходов жаловался, что за ним следят. Психиатр выглянул из окна, но никого не увидел во дворе перед больницей. «Это осенняя депрессия, наверное», – извинился Быстроходов.

  Под конец Борисов расфилософствовался. «Если вы действительно желаете узреть дух смерти, Пётр Юрьевич, распахните своё сердце перед плотью жизни. Ибо жизнь и смерть едины, как едины вода и твердь. А обретя это знание, вам надо его отпустить». Нет, на такие разговоры Быстроходов не подписывался.

  «Я хотел бы поговорить о водителе, который сбил Сашу Филиппову. Вы его освидетельствовали». Однако Борисов не стал его обнадёживать. «Это совершенно нормальный человек, так и написано в моём заключении, переданном прокурору. Тебе придётся примириться с тем, что этот человек не виновен. Он не был знаком с Александрой, их пути не пересекались. Просто она переходила улицу в неположенном месте. По причине плохого зрения она не заметила машины, и водитель не успел её разглядеть: она оказалась в слепой зоне».

  На обратном пути из больницы Быстроходов наслаждался свободой. В последнее время он постоянно находился под присмотром, а эта скованность напрягала.

  А утренним поездом из столицы прибыл художник-декоратор Альберт Завидов, имевший рекомендацию г-жи Ладилиной, с которой они встречались в Европе. Он попросил почитать сценарий и послушал музыку. «Богатая история, напряженное действие ... думаю, всё у нас получится», – подытожил он. Илона Ладилина рукой богини водила из Франции и давала поручения Быстроходову прямо из спортзала.

  «Вы просите, чтобы я участвовал в этом безумии?» – недоумевал художник, которого забавляла ситуация: ковид, закрытие театра, премьера.– «И вы все равно просите?» – «Да, я прошу о безумии. Я будут просить и даже настаивать», – отвечал ему режиссёр. – «Вы вообще понимаете, с кем говорите?» – похоже, этот художник являлся мировой величиной, о чём в К*** не знали. «Уверен. Я мог бы о многом вам рассказать, но нет времени на рассказ. Просто сделайте, о чем просят», – и колесо сансары встало в благоприятную для театра позицию.

  Декоратор Завидов оказался трудягой, семьянином и алкопозитивным человеком. Актёр Дьяков водил его по ресторанам, он знал, как обходиться со знаменитостями. «Художник нас вытянет»,– перешёптывались в театре. Их радовало то обстоятельство, что Альберт Завидов появился в К*** в судьбоносный момент, чтобы готовить спектакль для Европы. «Польша, Германия. Бельгия, Франция и потом Италия», – хвастал Альберт, но его никто останавливал. Жизнь покажет.

  Вызывало недоумение разногласие между Мариной Гнедич и Керимом Гираловым, Принцессы и Калафа. Знающий театрал с легкостью определил бы, что конфликт неизбежен. Его могла бы преодолеть любовь, но искры не вспыхивало, и в её ожидании волей-неволей приходилось скучать. «Спросите, каково исполнять арию Калафа, она же сложная вокально, с высокими нотами», – хвастал Керим Гиралов, имевший четырёхоктавный вокальный диапазон, что стало одной из причин его победы в кастинге на исполнение роли Калафа. «Пафоснейший и напыщеннейший», – решил про него Завидов и принялся работать над образом.

  Декоратор оставил ресторан «Итальяно Аморе» и перешёл на халяльные сосиски. Вместе с Керимом они ели рахат-лукум за чаем и сплетничали. Керим рассказывал, что Ладилин встречался с актрисочкой, но из этого ничего не вышло, и она в знак разрыва преподнесла ему бумажные розы с кладбища. В тот же день Марине передали его слова, и она отвесила Гиралову пощечину и при всех обозвала его шпионом. Чем только не займешься от скуки.

  К режиссёру стали обращаться просители, явилась молодая девушка от Ладилина, который хлопотал насчет своей протеже. На роль Турандот Света не претендовала, её устроила бы роль попроще, она только начинала путь в искусстве. «Там есть такая крутая певица, прямо милая такая», – она имела в виду про служанку принцессы. Выяснилось, что у дебютантки не имелось опыта, как и актёрского образования. Петь она тоже не умела и не подходила даже для массовки. Кандидатка обладала опытом работы в колл-центре, но не желала валандаться по стажировкам, предпочитая принцип «кинули – барахтайся». Быстроходов, имевший расположение к слоникам, ивановским ситцам и Павлово-Посадским платкам, держал ее при себе вроде секретарши.

  На прогоне «Принцессы Турандот» режиссёр Быстроходов не мог добиться от актёров толку и постоянно срывался, однажды Марина Гнедич отправила его домой прямо из театра. Она отвела его в сторону и прошептала доверительным шёпотом, который было слышно в зале: «Не надо волноваться, Пётр Юрьевич, я доведу репетицию до конца». На что режиссёр крепко ругнулся про себя. «Не надо беспокоиться, Марина Олеговна, и Ладилину тоже звонить не надо». Как резво она взяла в карьер, и что там наболтал доктор Борисов? Вот Быстроходов и взял паузу, чтобы лишний раз всё перепроверить. Один раз дашь слабину, и тебя пожизненно будет контролировать прокурор Смирнова чуть ли не с ментами.

  В условиях обострявшегося кризиса в труппе, и тем более странной казалась услужливость Дьякова, который после репетиции предложил Марине такси. «У нас тут все перекопано, я ноги сломаю», – произнесла Марина, не догадываясь, сколь многие пожелали бы ей сломать шею. И тут сразу такси, вызванное Дьяковым, появилось у подъезда, словно привидение. Марина, впрочем, отшутилась, сказав, что поедет домой хоть на тыкве.

  Неопределенность составляла основную часть их жизни. Театр кишел посторонними, не имевшими отношение к опере. Актёры делали вид, что ходят в театр скоротать досуг, и репетировали в ожидании, когда в театре появятся зрители. Хотя они ежедневно выходили на репетиции, главреж ничего конкретного не обещал, но так бывало и раньше. Костюмеры шили костюмы, и Быстроходов отдал обновить свой фрак.