Текст книги "Тихий маленький город (СИ)"

Автор книги: Martann

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Часть 9
Инспекция

От субботнего дежурства обычно ожидаешь чуть больше спокойствия, чем от понедельника или четверга. Начальство не любит приходить по выходным – Кауфман исключение, ну, так он вообще в больнице почти постоянно. А если вдруг его нет, так добежать недолго, живёт Семён Маркович на этой же улице, через два дома. Тех больных, кого назначили на выписку, отправили домой в пятницу, а новых плановых положат только в понедельник. Конечно, бывают и срочные, но тут уж не предскажешь.

Утром я посмотрела в зеркало и сама себя испугалась.

Собственно, почти всем женщинам знакома эта картинка: ночью наревёшься всласть, заснёшь лицом в мокрую подушку, а утром на физиономии только сидеть можно, больше ни на что она не годится. Конечно, я умылась ледяной водой и глаза промыла тем же средством, что бабке Марьяне даю, и ещё кое-что сделала. Но, честно говоря, помогло это не сильно.

«Да и ладно, – думала я, выходя из машины и запирая дверцу. – Кто меня увидит? Больные? Им всё равно, как я выгляжу, лишь бы помогла. Медсестра Леночка? Она посочувствует. Кауфман? Семён Маркович, скорее всего, и не заметит…»

Но первой, кого я встретила в коридоре, была сестра-хозяйка. Посмотрев на мою помятую физиономию, она усмехнулась и сказала:

– Вы бы перед дежурством-то не пили, Анастасия Александровна, а то вас сегодня и испугаться можно. Или водочка была несвежая?

Отвечать я не стала. Ничего остроумного в голову не пришло, а попросту послать мерзкую тётку было бы неправильно. Может, и зря, кстати – вслед мне она ещё что-то говорила насчёт того, что уж теперь-то я попляшу, и мало мне не покажется.

Пятиминутку по выходным не проводили, и я спокойно переоделась, взяла пачку историй болезни – небольшую, всего двенадцать – и отправилась с обходом. Но не дошла даже до первого больного: меня придержал за рукав Кауфман и сказал:

– Настя, тебя Воропаев вызывает.

– А он что, здесь? – изумилась я. – С чего бы?

– Курцова жалобу написала в облздрав, в понедельник ждём инспекцию.

Изящную фамилию Курцова носила та самая сестра-хозяйка.

– Ну и ладно, – пожала я плечами. – Что мы, инспекций не видели? Хорошо бы ещё дождь пошёл, может, заметят протекающую крышу в правом крыле и денег дадут.

– Настя, она на тебя жаловалась! Ладно, ты не волнуйся. Иди к Воропаеву, а я проведу обход и подойду, он как раз часа полтора проповедовать будет.

Отобрав у меня стопку историй болезни, Кауфман вошёл в первую палату, а я с некоторой тяжестью на сердце проследовала по коридору дальше, к кабинету главного врача.

Впрочем, хозяин кабинета скроил любезное лицо, показал мне рукой на стул напротив и предложил сесть. Покопался в каких-то бумагах на столе, сложил руки домиком и уставился на меня.

– Что за конфликт у вас произошёл с Ираидой Степановной? – спросил он.

Коротко, без подробностей, я описала историю с больной Емельяновой. Потом добавила:

– Кстати, именно в результате этого конфликта мы обнаружили подполковника Афанасьева. В нашем запертом на замок подвале, ключ от которого – единственный, прошу заметить! – Ираида Степановна носит с собой.

Воропаев хмыкнул, а я договорила:

– И вообще, Алексей Петрович, мне не очень понятно, почему госпожа Курцова считает оскорбительным требование выполнять свои обязанности?

– С Курцовой я разберусь. А вот вы, Анастасия Александровна, женщина образованная, столичная, могли бы найти более мягкую форму общения с коллегой по работе! Мы все понимаем…

Примерно на третьей фразе я перестала слушать. Прав был Кауфман, меньше, чем полутора часами дело не обойдётся. Были, были достоинства у главного врача нашей больницы, но к ним прилагались и недостатки, в частности, безмерная любовь к звуку собственного голоса. Неужели ему говорильни в областной думе не хватает?

Семён Маркович подошёл как раз в тот момент, когда Воропаев начал закругляться.

– Алексей Петрович, – прервал он особо заковыристый пассаж. – Вам Шахова долго ещё будет нужна?

– Что? Шахова? – главврач обратил ко мне затуманенный взор. – Ах, Анастасия Александровна? Да мы, собственно говоря, закончили! Анастасия Александровна, в понедельник я попрошу вас подойти с утра, на пятиминутку.

– Моё дежурство в среду, – мрачно сообщила я, понимаю, что это никого не волнует.

– Поставите себе дополнительную смену. Оплата в двойном размере, – и Воропаев уткнулся в бумаги, давая понять, что со мной покончено.

Довольно скоро Воропаев уехал. Перестал раздаваться в коридоре пронзительный голос сестры-хозяйки, и наступила относительная тишина. Даже Кауфман ушёл, строго велев мне: в случае чего сразу посылать за ним. Сегодня работала не слишком знакомая мне смена, так что с разговорами никто не лез. Я представила себе, каково бы мне сейчас работалось с Ксенией, и поёжилась. Не умею принимать благодарности, всё мне кажется, что можно было сделать по-другому, иначе, лучше… Хотя бог его знает, как можно было иначе обойтись с жруном?

Надо бы попытать майора, какие ещё по их классификации бывают твари, и как их распознавать. А может, и учебник или справочник какой существует? Ох, не помешал бы! Кстати, об учебниках – я же взяла с собой толстый том по неорганической химии, так что хватить мечтать, надо готовиться к экзамену.

И я раскрыла книгу.

Ночь была спокойная, я легла на кушетку и сразу провалилась в сон. Это было странно, вообще-то, обычно я засыпаю не сразу, а ещё какое-то время думаю, вспоминаю прошедший день, планирую новый. А тут закрыла глаза и сразу увидела Агнию Николаевну. Вокруг была зима, но уже уходящая, весенняя, с проталинами вокруг стволов, с пронзительно-голубым небом. «Начало марта, – сообразила я. – Значит, она насовсем осталась в том дне, когда умерла? Или просто не хочет менять пейзаж?»

Тем временем старая дама поманила меня рукой. И я подошла, увязая в сугробах; какие-то они были подозрительно реальные. Агния Николаевна осмотрела меня с головы до ног, пожевала губами и сказала:

– Ты изменилась, но это хорошо. Сильнее становишься.

Я открыла было рот, чтобы задать вопросы, их у меня было много, но она подняла ладонь, губы у меня словно склеились.

– Помолчи, не расходуй время, его мало осталось. В третьей тетради есть несколько страниц, написанных с конца. Чтобы прочесть, положи тетрадь на сутки в морозилку, поняла?

Пришлось ответить кивком.

– Хорошо. Это важно, – Агния Николаевна кивнула своим словам. – Тем, кто рядом, совсем близко – верь, а на остальных не обращай внимания, сами рассыплются. Всё, теперь иди!

Она толкнула меня в плечо жёстким пальцем, и я резко, словно от падения, проснулась. Вокруг было тихо, всё ещё тянулась ночь, в кресле негромко посапывала медсестра Лариса, и сон начал казаться примерно такой же чушью, как все сны. Хотя…

Плечо побаливало. Я расстегнула халат и посмотрела: на белой коже наливался краснотой качественный синяк.

У порога дома меня встречал кот. Исполнил полагающийся ритуал – потёрся о ноги, понюхал протянутый ему палец, чихнул от запаха медикаментов и проследовал на кухню. В мисках было пусто, и Крис недвусмысленно намекал, что такое положение совершенно недопустимо.

Покормив зверя, я позавтракала и сама, а потом полезла в тайник за третьей тетрадью. Последний страницы ничем не отличались от пустых, незаполненных – гладкие, белые в клеточку. Хочешь – арифметикой занимайся, хочешь – стихи пиши.

Что же написала здесь Агния Николаевна?

Я посмеялась над собой, но всё же завернула тетрадь в плёнку и положила в морозилку, на самое дно нижнего ящика, под пакеты с брюссельской капустой. Отличный тайник получился, между прочим: ни один нормальный человек не ест брюссельскую капусту, и пакеты эти не тронет. А я её очень люблю, потому и покупаю.

Со срочными делами было покончено, настала пора заняться высохшими кистями сирени: обобрать цветки, сложить отдельно от веточек, веточки же обработать паром и залить водкой. Из цветов тоже сделаю настойку, но чуть позже, нужно пару дней досушить их отдельно. Потом десять дней настаивать… и, кстати, наша медсестра Наталья Петровна жаловалась мне на болезненные шпоры. Вот ей первой настойка и пойдёт.

Выходной – не выходной, а посетители потянулись, вчера-то меня не было дома. Промывание для глаз, мазь для поясницы, полоскание от частых ангин – и, кстати, вот эти капли попейте, сердце надо поддержать! – в основном сегодня приходили чужие, правобережные. Я пробивала чеки и радовалась, что сделала пристройку. Часам к двум приёмная опустела, и я решила, что можно и обедом заняться. Новому стуку в дверь не обрадовалась, но поплелась открывать. Это оказался Егоров, и руки его были полны каких-то пакетов и сумок.

– Я шашлык привёз, – обрадовал он меня. – Отличная баранина, от знакомого грузина, у него ресторан рядом с моим домом.

– И что я буду с шашлыком делать? – спросила я желчно. – У меня и мангала никакого нет.

– А я и мангал привёз! И место у тебя в саду есть, как раз рядом с бочками с дождевой водой.

– Ну-у… Ну, пожалуй. Шашлык я люблю. А что ещё у тебя там есть?» – спросила, сунув нос в одну из сумок.

– Ещё чебуреки на ужин. Только пожарить осталось.

Тут в кухню, потягиваясь, вышел кот. Они с Егоровым увидели друг друга и замерли, меряясь взглядами. Майор отмер первым: положил руку собственническим жестом мне на плечо и спросил пугающе спокойным голосом:

– Это что?

– Это кот, Егоров, – пожала я плечами. – Его зовут Ганс-Христиан, сокращённо Крис, и он теперь тут живёт.

– А откуда он взялся?

– Встретила возле калитки и пригласила к себе жить.

– Ох, Стася, – майор внезапно обмяк, сел на стул и притянул меня к себе на колени. – Ты как дитя малое! А если б это была тварь? Раз тут у вас одна завелась, могли по проторённой дорожке и другие пойти!

– Ты мне говорил, что отличить тварь можно по мутным голубым глазам. А у Криса глаза жёлтые и очень даже ясные.

– Глаза меняются, когда жрун уже к человеку подселился, до этого – только по ауре можно понять, вернее, по её отсутствию. А ты всё ещё не умеешь видеть ауры.

– Умею, – буркнула я, высвобождаясь. – Пока неясно, только размытые пятна, так что диагностику не проведу. Но научусь, ничего, дайте только время.

– Не знал.

– А что ты вообще обо мне знаешь? – спросила я.

Так мне вдруг стало обидно, будто полыни наелась…

Спас ситуацию Крис: пока мы балансировали на грани ссоры, он заинтересовался самой большой сумкой. Сунул в неё нос, потом влез весь, вытащил наружу один из пакетов, вытряс содержимое и, надев пакет на голову, заскакал по кухне на прямых ногах, боком, распушивши хвост до размеров большого посудного ёршика.

Мы с Егоровым рассмеялись и бросились спасать зверя.

Шашлык, кстати, оказался отличным, и соседи – Варвара с Иваном Ксенофонтовичем, Валя-продавщица, Борис Сотников с женой и даже бабка Марьяна со своим Паркинсоном – составили нам компанию. Хватило на всех.

* * *

Инспекционная комиссия приехала к одиннадцати, но наш главврач маялся у окна с самого утра, даже пятиминутку не проводил, спихнул на Кауфмана. Только заглянул в двери ординаторской (нет у нас никакого другого большого помещения), увидел меня и одобрительно кивнул.

Состояла комиссия из трёх человек, но и по сей день я не знаю их имён или должностей. Да мне, собственно говоря, и не надо. В кабинет к Воропаеву меня вызвали около часу дня, и минут двадцать задавали какие-то никому не интересные вопросы, каждый раз возвращаясь к выносу сора из избы, товариществу и взаимовыручке. Господи, да откуда они слова-то такие взяли? В общем, понятно, я разозлилась и, что называется, Остапа понесло.

– Вы ведь в курсе, из-за чего произошёл конфликт? – резко спросила я у главы инспекции, толстого дядьки с козлиной бородкой; он кивнул. – Больница на тот момент не была переполнена, треть мест пустовала. Как же могло случиться, чтобы на долю больной Емельяновой не хватило простыни? И, к вашему сведению, это не единичная история, а величина постоянная. Если бы вы не предупреждали о своём появлении, а приехали неожиданно, могли бы увидеть, на что больных кладут, какие у них тощие одеяла и чем моют полы.

– Анастасия Александровна, – попытался остановить меня главврач, но это было бесполезно.

– Кстати, Алексей Петрович, – повернулась я к нему. – Вы в курсе, что подвал больницы заперт всегда, и ключ есть только у сестры-хозяйки? А насчёт истории с подполковником Афанасьевым, обнаруженным в этом самом, всегда закрытом на замок подвале – насчёт этой истории Ираида Степановна не хочет нас просветить? Почему дверь была открыта ночью, как подполковник туда попал и кто его там закрыл? Ведь то, что полиция ещё не добралась до этого момента – чистая случайность, давно должны были спросить!

Члены комиссии переглянулись, и козлобородый сказал, откашлявшись:

– Спасибо, Анастасия Александровна. Мы займёмся этим вопросом, а к вам все претензии снимаются.

Вернувшись в ординаторскую, я ещё какое-то время мерила её шагами, раздражённо бухтя под нос:

– Займутся они! Вопррррросом! Спустят на тормозах, вот и всё. В лучшем случае переведут куда-нибудь эту дрянь…

Потом махнула рукой и заварила себе успокаивающий сбор. Пила его зажмурившись, мелкими глотками, и перед глазами вставала картинка: ночь, Овражная улица, фонарь… Аптеки нет, правда, ну так и мы не в Питере.

Ещё раз: ночь. Афанасьев приходит в себя на краю оврага, понимает, что ранен. Он как-то поднимается на ноги и бредёт… Нет, не домой, дома у него никого нет, жена в Ростиславле. Подполковник идёт к нам, в больницу, туда, где ему смогут помочь. Вползает на крыльцо…

Стоп, но ведь входную дверь на ночь запирают. Получается, и она тоже была открыта?

Ладно, один не сработавший замок я ещё могу себе представить, но два? Таких совпадений не бывает. И получается, что обе двери, входная и подвальная, были оставлены открытыми нарочно. Оставлены Ираидой. Что-то она хранила в подвале, и это что-то должны были в ту ночь вывезти.

Афанасьев дошёл до холла, дальше то ли потерял сознание, то ли оступился, и скатился по ступенькам в гостеприимно распахнутый подвал.

Ладно, предположим. А кто завалил его мешками, спросила я у себя?

Та, внутренняя я, на диво логично рассуждающая сегодня, и тут не подкачала. Никто его не заваливал, просто ему стало холодно. Я же помню эти мешки, они были мягкие, будто с тряпками! Подполковник замёрз от потери крови и попытался укрыться тем, что в своём полусознании принял за одеяло…

Чай закончился, момент озарения тоже. Теперь оставалось донести эту версию до майора.

* * *

Майор исчез.

Ранним утром в понедельник он разбудил меня, уже одетый, собранный и чрезвычайно далёкий, словно и не его я отправляла в полночь в холодильник за клубникой.

– Я уехал, тебе пора вставать, – отрапортовал в телеграфном стиле. – Дел до чёрта, как только слегка освобожусь – позвоню.

Ну, хорошо, всё понимаю. У человека две должности, официальная и… и ещё более официальная, и к каждой прилагаются не только удостоверения, но и документы, отчёты, предписания и прочая мутотень. Но ведь позвонить недолго, правда? Ладно, нет возможности звонить – напиши! Человечество придумало столько способов немедленно сообщить близким, что у тебя всё в порядке, зачем же их игнорировать?

Мои звонки шли в никуда, сообщения оставались без ответа. К утру среды я полностью накрутила себя до состояния правоты, и в кабинет главврача шла, как в бой – подняв чёрный флаг и опустив забрало. Удивительно, но заявление об отпуске на четыре дня в счёт отгулов мне подписали без единого возражения. А уж когда Воропаев узнал, что я хочу поехать на могилу матери, так и вовсе расщедрился, и в дополнение к отпуску распорядился выписать мне премию в размере месячной зарплаты.

Про тетрадь в морозилке, под пакетами с брюссельской капустой, я благополучно забыла.

Маму похоронили на Смоленском кладбище, что на Васильевском острове, у нашей семьи там ещё со времён прапрадеда был участок. Вообще из недель после её смерти я мало что помню, не задержались в памяти ни похороны, ни горюющие коллеги, ни родственники… Да и сколько их оставалось, тех родственников? Мамина тётушка, находящаяся в глубоком маразме, и её немолодая дочь. От моего отца и вовсе сохранялась лишь фамилия.

Так вот, единственное, что я запомнила отчётливо – это как Макс договаривается с кем-то о покупке места на Волковом кладбище. Я словно вынырнула в этот момент из того тумана, куда загнало меня горе, и где не было никакой смерти, и достала из коробки с документами книжечку на владение участком:

– Нет, нет, никакого Волкова! – сказала я громко, словно пытаясь остановить непоправимое. – Мои все похоронены на Смоленском. Вот, возьми.

Сунула в руки мужа документы и снова нырнула в туман.

Первые годы я ездила в Питер каждые два-три месяца, чтобы придти на могилу, рассказать, как у меня дела. Очищала плиту, на которой добавилась уже одиннадцатая строчка, летом сажала цветы, зимой сметала снег, и всё это время с мамой разговаривала.

Потом стала приезжать раз в году, в июне, к годовщине смерти. А в последние два года, кажется, и вовсе не была.

Придя домой после работы, я раскрыла ноутбук, проверила почту – нет, и здесь Егоров ничего не просигналил.

Ну и ладно.

Значит, надо заказывать билеты на «Сапсан». Нет, сперва на поезд от Ростиславля до Москвы!

Дорога получалась длинная и неудобная, и я решила, что надо будет остановиться в Петербурге на две ночи. В конце концов, я у себя одна, последняя, другого экземпляра не дадут, надо любить и беречь имеющийся.

Самое смешное то, что ночевать в Питере мне было негде. И это при том, что в старом доме на Кирочной по-прежнему находилась принадлежащая мне квартира – когда-то дед получил её от Эрмитажа, где работал хранителем венецианской коллекции живописи.

После маминой смерти квартирой тоже занимался Макс, закрыл и поставил под охрану. Года через два, когда мы в очередной раз приехали в Питер, мне позвонила давняя мамина подруга, Анастасия Васильевна Лазарева; собственно, в её честь меня назвали. У Анастасии Васильевны произошло несчастье, её обманом выселили из квартиры родные, в общем, люди: племянница и её муж.

Конечно, мы договорились о встрече.

Господи, я помнила красивую весёлую даму с шикарной седой стрижкой. Женщину, которую ни один нормальный человек не назвал бы старой, хотя было ей уже за семьдесят. И вдруг за столиком в кафе мы увидели сгорбленную старушку с трясущимися руками…

Она рассказала, что пыталась бороться, но ни сил, ни денег не было. Какое-то время Анастасия Васильевна жила у друзей, но в той семье родился ребенок, и не стало ни места, ни покоя. Смущаясь и ломая руки, она попросила разрешения какое-то время пожить на Кирочной. Конечно, пенсия у неё небольшая, но она будет подрабатывать – няней, или вот ещё в домоуправлении диспетчером можно, и сможет платить…

Мой муж осторожно выспросил у Анастасии Васильевны подробности о племяннице и квартире и ушёл, а я вызвала такси и отвезла старую даму домой. В мою квартиру. Отдала ей ключи, прописала, внесла квартплату на десять лет вперёд… Макс тем временем подключил своих юристов. Родственничков нашли, но жильё они успели продать. Так что всё, чего смогли добиться эти юридические монстры, это отобрать у них деньги, выпнуть из Питера и напугать до мокрых штанов, чтобы и носа в столичные города не совали.

Увы, от потрясения старая дама так и не оправилась. Она существовала теперь в каком-то своём мире, лишь иногда оттуда выныривая, чтобы с ясной улыбкой сказать мне:

– Настенька, какое счастье, сегодня по каналу «Культура» был такой прекрасный концерт Хворостовского!

Все эти годы с ней вместе жила сиделка, которой мы исправно платили. Надо ещё раз отдать должное Максу, даже разведясь со мной, эту графу бюджета он не вычеркнул. Или, может, просто забыл?

Неважно.

Кстати, надо будет по возвращении с Лиховцевым это обсудить и взять зарплату сиделки на себя, уж как-нибудь не разорюсь.

Но остановиться даже на две ночи в той двухкомнатной квартире было невозможно, и я стала искать не слишком дорогую гостиницу в центре. Не в «Астории» же мне жить?

И последний важный вопрос: кот. Куда девать кота на время моего отсутствия, не тащить же с собой? Суточное дежурство он переживает легко, но на сей раз меня не будет дня четыре, а то и пять, дорога получается длинная: Кириллов – Ростиславль – Москва – Питер. И обратно так же. И ещё по дороге нужно будет заскочить в архив, я же из-за дополнительного дежурства в понедельник туда не поехала.

– Вот это и называется, «не было у бабы забот, купила себе порося», – пробормотала я, разглядывая Криса.

Он сидел на стуле, жмурил жёлтые глаза и относился к моим затруднениям философски.

В конце концов, кота согласилась взять Варвара.

– Гульки моей нету, – грустно проговорила она, почёсывая Криса за ушами. – Так-то не рискнула бы, она хоть и старенькая была, но кошек гоняла не хуже молодой. А теперь что же, может, и надо было бы новую собаку взять, да жалко её. Помрём мы с Ваней, собачка и пропадёт.

– Я вам помру, – пригрозила я. – И не думайте даже в ближайшие двадцать лет! Зря я, что ли, самые сильные травы на вас перевожу? – Варвара хмыкнула, и я перешла к инструкциям. – Так, вот здесь для Криса печёнка, индейка и молоко. Порция на раз – с половину моей ладони, – продемонстрировала мерку. – Молоко не чаще раза в день, полстакана, а то будет гадить под каждым кустом, и хорошо, если под кустом.

– Да брось, Настя, что у меня, кошек не было? С детьми справлялась, внуков вырастила, правнуки уже школьники – справлюсь как-нибудь с серым.

Правнуки? Хм, я считала, что Варваре и семидесяти нет.

В общем, уезжала я успокоенная.

* * *

Время было рассчитано до минуты: архив открывается в девять, нужный мне поезд уходит в десять с копейками и приходит в Москву к двум часам дня. «Сапсан» отправляется в четыре и прибывает в Питер в половине восьмого. Целый день в дороге, есть возможность и документы почитать, и подумать.

Примерно так всё и вышло – ну, не считая того, что Клара Гургеновна опоздала на двадцать минут и появилась тогда, когда я уже решила на всё плюнуть и заехать сюда на обратной дороге. До поезда я летела, ежеминутно поглядывая на часы, машину бросила на неудобном месте, сунув парковщику денег, чтобы присмотрел. Хотя… кому нужна хорошо поношенная, забрызганная грязью «Нива»?

Наконец, совершенно запыхавшаяся, плюхнулась на своё место.

Попила водички, достала конверт, полученный от госпожи Оганесян, и стала просматривать бумаги.

Ах, Клара Гургеновна, душечка! Беру назад все слова, произнесённые в процессе ожидания!

В конверте формата А4 оказались не только перепечатанные страницы последней из тетрадей дневника П.И., так и оставшейся безымянной компаньонки Татьяны Бухвостовой. Там лежали фотокопии нескольких страниц, три сколотых листка бумаги и записка.

«Уважаемая Анастасия Александровна! – писала мне владычица архива, повелительница бесценных сведений. – Помимо дневниковых записей, о которых мы говорили, направляю вам также и копию письма, которое выпало из последней тетради. К сожалению, читать его нелегко, чернила выцвели, а почерк сильно изменился. Но, тем не менее, это письмо от Татьяны Паисьевны, в замужестве Калмыковой, к бывшей компаньонке и подруге. Судя по пометкам, сделанным рукой П.И., женщины переписывались как минимум до тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Удачи вам в ваших поисках, и обращайтесь, если будет нужно! Ваша К.Оганесян.

P.S. Компаньонку звали Полина».

Дрогнувшей рукой я развернула листок. Положила рядом страницу дневника и сравнила обе копии. Да, это тот же почерк, и за двадцать лет он действительно изменился: рука, делавшая пометки, тряслась, некоторые буквы можно было лишь угадать.

Татьяна Паисьевна писала, соблюдая старую орфографию, с ятями и твердым знаком, хотя после реформы прошло к тому моменту уже двадцать лет. Бог её знает, было ли это привычкой или своего рода протестом?

Она делилась с П.И. событиями своей жизни, иронично называя их «старыми новостями», и заканчивала письмо словами радости, что вновь обрела старинную подругу после стольких лет разлуки. В иной момент я бы прослезилась, прочитав историю такой долгой дружбы, задумалась бы о своих подругах, которых вовсе не осталось после развода… Но мой взгляд выцепил из текста знакомую фамилию, и я вчиталась в заинтересовавший меня абзац. Потом тщательно сложила бумаги обратно в конверт, убрала его в сумку, и уставилась в окно, не замечая пролетавший мимо лес.

Итак, дочь Татьяны, внучка покойного Паисия Варфоломеевича, вышла замуж в тридцать восьмом году. Было ей девятнадцать. Муж, на десять лет старше, служил в главном управлении рабочее-крестьянской милиции при НКВД в звании майора, и фамилия его была Афанасьев. Николай Иванович Афанасьев.

Его звали точно так же, как бывшего начальника милиции города Кириллова, и если это не дед и внук, я готова съесть собственную шляпу!

А если я права, то подполковник вполне мог быть ранен не из-за ритуала в церкви, а из-за того самого участка, на который мог бы претендовать, как потомок последнего владельца. Вот чёрт, как же невовремя исчез из поля зрения Егоров! Уж он-то точно мог бы узнать, верны ли мои догадки…

Письмо было написано с той осторожностью, которую в тридцать восьмом проявляли, наверное, все. Но всё равно, было ясно, что Татьяна Паисьевна не одобряет поспешного брака дочери, не одобряет её избранника, а в особенности – места его работы.

За размышлениями я и не заметила, что поезд въехал в Москву; потянулись расписанные разными цветами бетонные заборы, склады, лабазы и промышленные здания. Задумалась – а скучаю ли я по столичным радостям? Ну, мои ночные рыдания в расчёт не берём, в определённые моменты любая женщина имеет право поплакать ни о чём. Перебрала сегодняшнюю свою жизнь, деревянный дом на высоком волжском берегу, вспомнила Макса и нашу московскую квартиру на двадцать четвёртом этаже… Словно змея, сменившая кожу, я не оглядывалась на ту, брошенную сохнуть и рассыпаться в прах. Только вот я не слыхала, чтобы сброшенная шкура ползла за своей бывшей хозяйкой и призывала её поговорить.

Тут я хихикнула, представив себе эту картинку, и решила больше сегодня не думать ни о чём. Ну его, это вредно для цвета лица.