Текст книги "Охотник для мага (СИ)"

Автор книги: Мальвина_Л

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Тебя, Магнус Бейн, я желаю только тебя.

Губами – в отдающие сладостью и мускусом губы. Руки – в стороны, сдирая шелковую рубашку со смуглых плеч. Так долго сдерживаемый всхлип – в поцелуй. Раскрывающиеся навстречу губы. И руки, что уже не отпустят.

========== Эпизод 33. ==========

Комментарий к Эпизод 33.

кроссовер с “Мерлином”

https://pp.userapi.com/c840238/v840238352/a7c/NmYbkD-ohvc.jpg

– Добро пожаловать в Камелот, принц Александр.

Слуга, совсем еще мальчишка, склонился в поклоне, прижимая руки к груди. Взгляд рыцаря скользнул по всклоченным волосам, по простой и грубой домотканой рубахе, больше напоминавшей дерюгу.

– Думал, принц Артур лучше заботится о своих слугах. Кстати, почему он не вышел поприветствовать старого друга, прибывшего на турнир?

Слуга наклонился чуть ниже, пряча озорную ухмылку. Конечно, ему ли не знать, что принц и единственный наследник Камелота буквально лишился рассудка от другого мальчишки – прислужника своего старого друга.

– Хм… Мерлин успел хотя бы переодеться? Если король Утер узнает…

– Все в порядке, милорд, не волнуйтесь. Я приготовил вам ванну, только помогу снять доспехи, и займусь лошадьми, их надо начистить и задать им овса, бедные животные устали и проголодались с дороги.

Алек выдохнул, когда ловкие, сильные руки привычно скользнули вдоль тела, помогая справиться с застежками, стягивая неудобное облачение. Гулко глотнул, облизал вмиг пересохшие губы. Мальчишка смутился и преувеличенно шумно засуетился, готовя свежее белье и большие полотняные полотенца, душистые масла и благовония для воды.

– В-все готово, милорд. Вам помочь забраться в воду?

Большая деревянная ванна в дальнем углу покоев заезжего принца клубилась паром. Принц представил, как сейчас опустится туда, смоет с тела дорожную пыль, как вытянет затекшие ноги. Должно быть, даже застонал вслух от наслаждения, потому что слуга испуганно дернулся и немного попятился.

〜 глупый, я никогда не причиню тебе боль 〜

– Сир?

Алек вздрогнул, выныривая из омута подсознания, перевел взгляд на слугу. Тот старательно не смотрел на господина, и даже смуглая кожа не могла скрыть пятна румянца, проступившие на скулах.

Такой стеснительный, такой чистый. Красивый до потери рассудка. Боги, какой он красивый.

– Помоги мне.

Нежные, слишком нежные для слуги руки, робкие касания, от которых мурашки врассыпную бросаются по спине, по рукам, и воздух со свистом выходит из горла. И Александр уже не владеет собой, когда его пальцы скользят по запястьям мальчишки и выше, к плечам, когда он тянет, опрокидывая на себя в горячую воду, заливая пол комнаты и стены, когда закрывает глаза и жадно целует везде, куда получается дотянуться, когда гладит, ласкает, попутно пытаясь стянуть с него промокшие тряпки.

– Александр, милорд…

Робкий задушенный шепот тает, растворяется в низком, измученном стоне, и он начинает отвечать, вцепляясь в плечи рыцаря, откидывает голову, позволяя губам скользить по мокрой коже, прикусывать, оставляя алые пятна, посасывать судорожно дергающийся кадык.

– Магнус, мой Магнус. Я так соскучился, мальчик…

Обхватит бедра, длинными ногами, прижимая плотнее. Сладкий, такой сладкий, такой желанный.

〜 мой, только мой 〜

Прогнется в его руках, такой гибкий, такой послушный. Умелые пальцы рыцаря там, внизу, растягивают осторожно, пока губы метят, целуют, слизывая терпко-сладковатый привкус с влажной кожи. А потом зрачки Магнуса вспыхивают золотом, и губы шепчут рваные фразы на древнем, позабытом всеми языке.

– Тебе не будет больно, не бойся.

– Я не боюсь.

И двигает бедрами, насаживаясь почти полностью, почти до конца. Стон срывается с губ, и он наклоняется, почти падает на грудь принца, глуша выдохи и всхлипы чужими губами. Движения ускоряются, и пот блестит на лбу, над губой, и чужие губы все сильней, все напористее, уже не целуют – грызут и кусают. Отчаянно, быстро и рвано. Его стоны как сладчайшая музыка, его аромат вместо воздуха, его губы – как кубок с вином.

〜 мой. только мой 〜

Наслаждение скручивает внутренности в узел, и что-то взрывается в голове, рассыпаясь перед глазами пригоршней золотых искр. Как лучшее волшебство, как искристая магия, что голубоватыми всполохами срывается с пальцев, когда Магнус кончает, так далеко откидываясь назад, что, кажется, еще немного, и сломается надвое. Алек дрожит, прижимая к себе гибкое тело. Покрывает поцелуями скулы, виски, зарывается лицом в взмокшие черные пряди. Чувствует, как его сперма толчками выплескивается в мальчишку. И целует, целует, целует, будто надышать не может, насытиться.

– Наверное, мне надо одеться. Артур будет ждать на ужин.

Магнус хмыкает, распластавшись по господину. Он то ли не может, то ли не хочет шевелиться. Почти что мурлычет, время от времени целуя выступающую ключицу. Он не пытается возражать, да Алек уже и сам смеется, понимая, что даже дракон не выгонит сейчас из постели Артура Пендрагона, дорвавшегося до Мерлина.

– Поговорю с ним завтра после турнира. Я, знаешь ли, устал видеть тебя раз в полгода, а все остальное время думать, не решит ли залезть наш любвеобильный принц в твою постель.

Магнус тихо хихикает и выбирается из постели, в которой они непонятно как и когда оказались, собирает по комнате разбросанные вещи, принимается вытирать разлитую воду.

– Оставь ты это слугам. Иди ко мне, Магнус.

– Я и есть слуга, ты забыл? Лучше расскажи, что задумал?

Ему определенно не нравится, когда глаза принца загораются такой упрямой решимостью, когда тот чуть закусывает губу – прямой признак того, что Лайтвуд не передумает. Не в этой жизни.

– Поедешь со мной, а Мерлин пусть остается. В конце концов, он мне всю душу вынул своим нытьем об Артуре и Камелоте. Придурок влюбленный.

Магнус хитро щурится, стараясь не рассмеяться в голос. Придурок, значит? Да кто б говорил…

– Магия запрещена в Камелоте, а Мерлин – маг. Если Утер узнает, он казнит его. Тебе не жалко собственного слугу?

Алек вдруг как-то оказывается рядом. Он голый и такой прекрасный, что слабеют колени. Прижимает всем телом к каменной стене и грубо целует, запуская руку под накинутую наспех рубаху.

– Ты тоже маг, но умело скрывался. К тому же Артур не даст в обиду своего мальчика. И вообще, ты хочешь уехать? Магнус, ты хочешь?

Рука спускается ниже, сжимает, он двигает ею все быстрей и держит взгляд взглядом, не позволяя отвернуться или опустить ресницы, отдавшись во власть эмоций.

〜 ты хочешь, Магнус? хочешь? 〜

– Хочу.

Его выгибает дугой, и он почти падает, кончая в руку наследного принца. Его подхватывают на руки и несут на кровать, чтобы осторожно избавить от одежды, чтобы гладить пальцами и губами, чтобы шептать нежнейшие пошлости, не пристойные принцу, чтобы клясться и обещать, чтобы умирать и возрождаться.

– Ты хочешь, Магнус? Хочешь?

– Хочу.

========== Эпизод 34 (Шумдарио) ==========

Комментарий к Эпизод 34 (Шумдарио)

Мэттью/Гарри (использованы элементы греческой мифологии)

https://pp.userapi.com/c840238/v840238352/12f8/M65wT6dG-24.jpg

– И что ты успел опять натворить и как умудрился втравить в это меня?

Красивый статный парень потянулся, разминая спину и насмешливо зыркнул на спутника. Тот дернул плечом, а потом нацепил зеркальные очки, пряча под темными стеклами лукавую усмешку.

– Можно подумать, папаше когда-нибудь нужен был особенный повод. Вообще, братец, зная твои повадки, смею подумать, что это ты снова пытался забраться под юбку Артемиды. Или стянуть штаны, не знаю, что там твоя близняшка в этом столетии предпочитает.

Хихикнул уворачиваясь от ощутимой оплеухи, а потом принялся озираться, высматривая возможные пути отступления. Все же сражаться без божественной силы и бессмертия в теле смертного он опасался. Даже после того давнего случая с полусотней коров, что сошел ему с рук. Хм… между прочим, Аполлон известен своей злопамятностью. Что, если он до сих пор точит зуб – какой-то младенец мало того, что угнал весь табун, так успел сожрать пару животных. А потом был тот инцидент с золотыми стрелами и луком, вообще-то он и скипетр тогда у самого Зевса стянул, да и трезубец у Посейдона… и других «не обидел». Но здесь-то сейчас лишь Аполлон.

Очень злой, между прочим. И красивый, зараза, как… как Аполлон.

– Крылатых сандалий, я вижу, у тебя в этом воплощении нет. Интересно, а тело этого смертного хорошо бегает? – протянул задумчиво сводный братец и хрустнул пальцами.

Как будто бы угрожая.

– На что это ты намекаешь?

Гермес на всякий случай попятился, хотя как-то безотчетно успел догадаться: выбраться незамеченным из этой странной залы будет сложновато. Тем более, если Зевс желал наказать своих чад, ничего не делал наполовину. Так что снаружи вполне могла ждать ловушка. Например, лабиринт Минотавра для разминочки…

– Намекаю? Да я как бы очень даже прямо говорю. Не думаю, что найдется хотя бы один обитатель Олимпа, что не согласится со мной. Ты же, скотина, тащишь все, что плохо лежит. У людишек, знаешь, для этой болезни и название есть. Клептомания называется.

Младший закатил глаза, демонстрируя свое отношение к сему пассажу. Ну, подумаешь, спер пару-другую безделушек, у них же на Олимпе этого добра и без того – девать некуда. Непонятно, чего вообще крик такой подняли.

– Ладно, зачем орать-то сразу? Между прочим, любящий папаша тебя тоже не за красивые глаза в ссылку к смертным отправил.

Аполлон вдруг принялся жевать губу, буркнул что-то невразумительно и отвернулся, злобно насупившись и умудрившись покраснеть при этом. Да, ладно, неужели дело и впрямь в Артемиде? Во дает, мало ему юбок в пантеоне, так нет же, решил самую целомудренную себе отхватить. Кобелина. Всех сестренкиных нимф перетрахал, Каллисто, бедняге, вообще тяжко пришлось, но там история вообще темная. Гермес был уверен лишь в том, что спас ребенка – плод прелюбодеяния, а вот кто счастливый папаша…

– Я тебе язык вырву, – как-то осторожно предупредил Аполлон, делая страшные глаза. Мысли он что ли читать научился? Засранец.

Гермес только собрался ввернуть фразочку поострее, чтобы окончательно вывести из себя несносного родственника, как распахнулась неприметная дверца в углу (он, честно, подумал, что она ведет в какую-то каморку, наподобие кладовой, где крестьяне обычно хранят зерно или скудные остатки урожая к исходу зимы). В открывшийся проем просунулся кто-то белобрысый и наглый, судя по тому, что немедленно закатил глаза и вздохнул с этим выражением лица: «Как же меня это, к Аиду, достало».

– Вам, блять, особое приглашение нужно? Серьезно, ребят, заебали. Мы ночевать из-за вашей сцены здесь не собираемся. Сколько можно репетировать какой-то жалкий первый поцелуй? Булками шевелите. Мэтти, брат, хватай своего строптивого партнера подмышку, и вперед на площадку. Режиссер уже озверел.

И выкатился за дверь, продолжая и там вопить что-то не очень понятное, но отчего-то пугающее.

Репетировать? Поцелуй? Боги, заточенные на неопределенный срок в телах смертных, встревоженно переглянулись.

– Это что он сейчас имел ввиду? – осторожно, как пробуя ногой морской прибой, выдавил Аполлон.

– Откуда мне знать? Он вообще-то почти все время к тебе обращался, – хихикнул Гермес, на ходу соображая, что хватать подмышку старшему брату, видимо, предлагали именно его.

– Мальчики, если вы сейчас же оттуда не выйдете, боюсь, у вас будут проблемы.

В дверной проем просунулась смуглокожая прелестница, тряхнула смоляными кудрями, а потом сложила пунцовые губы, изображая воздушный поцелуй. Хихикнула.

Афродита-то здесь какого… забыла?

– Серьезно? Вы на площадке не натискались? Мэтти, не стыдно? У Гарри вся шея в засосах. Гример вас порвет…

– Гарри Шум младший! Мэттью-мать-твою-Даддарио, если не явитесь сей же миг, самое легкое, чем отделаетесь, вырванными яйцами…

Громовой рев, больше похожий на ор их папеньки в гневе (или после того, как перебрал в очередной раз небесной амброзии), заставил подпрыгнуть обоих, чуть ли не лбами столкнуться в дверях.

– Кажется, придется идти, – выдавил Аполлон, пробираясь вперед.

Оба, как никто, понимали, что пока не пройдут задуманные Зевсом (и ведомые лишь ему) испытания, возврат на Олимп будет заказан.

– Придется, – задумчиво кивнул Гермес, невзначай скользнув взглядом по упругой заднице сводного брата, обтянутой какими-то немыслимыми штанами.

Хм… почему бы и нет? В конце концов, это может оказаться… приятным?

========== Эпизод 35. ==========

Комментарий к Эпизод 35.

Совсем коротенький Малек для вас.

https://vk.com/doc4586352_446309537?hash=bd954389329e754b73&dl=7019db5bb5117b3550&wnd=1&module=public&mp4=1

“Живой, живой, живой”, – стучит в голове. И отчаяние, сжавшее горло там, в стенах превратившегося в склеп Института, постепенно разжимает цепкие пальцы. Позволяет снова дышать.

Губы в губы, и пить, захлебываясь, глотать через край, насыщая легкие, вены, пробираясь под кожу. Впечатываясь, сплетаться во что-то единое, неделимое, вечное. Что останется и после смерти Вселенной.

“После того, как все рухнет, мы будем стоять на руинах, и я буду держать твою руку…”

– Магнус. Магнус, я так испугался, ох, Ангел… – неразборчивым бурчанием в рот, не разрывая поцелуя. Потому что мало. Потому что без него гипоксия, удушье. Потому что без него этот мир превратится в выцветший ломкий клочок старой газеты. Потому что…

– Я люблю тебя, знаешь?

Руки на плечи, и ближе, ближе. До сердца.

Рефреном, звоном клинков и гулом колоколов в голове: “Живой, ты живой, ты живой”.

“Я так испугался”.

Магнус сегодня на вкус как виноград и суфле с кусочками шоколада.

Наверное, он все понимает, потому что не задает лишних вопросов, отвечает на поцелуй, обвивает за пояс руками, притягивает ближе… и ближе.

– Все хорошо, Александр, ты слышишь? Все хорошо. Я в порядке.

========== Эпизод 36.1 (Себастьян/Джейс) ==========

Комментарий к Эпизод 36.1 (Себастьян/Джейс)

Себастьян/Джейс

https://vk.com/doc4586352_446269404?hash=5e68e7f6d41bd9b130&dl=2c0e31cdd749a338a9&wnd=1&module=public&mp4=1

“Я – Джейс”

Джейс, Джейс, Джейс… Имя шелестит где-то в подкорке опавшими желтыми листьями, вытаскивает из подсознания, из самых дальних и пыльных уголков памяти все… Все годы, проказы и шалости. Мальчишеский смех, мальчишеские пальцы на коже и светлую челку, что так часто падала на лицо Себастьяна в их дурашливых драках. Щекотала, мешала и… волновала.

Уже тогда.

“Я – Джейс”

Легендарный воин. Мой легендарный брат. Сын не своего отца… Мой, мой, мой.

Воздух в стенах Института словно мертвеет на какую-то долю мгновения, пока к ладони – ладонь. Сухая и твердая. Ни искры, ни разряда. Короткое касание, но в глазах – будто вспышки, раскаты грома и молнии, разрывающие ткань мироздания, приоткрывающие завесу туда – в прошлое.

Счастливый смех двух мальчишек, долгий бег наперегонки вдоль длинного, местами затянутого тиной пруда, тело, прижимающее к земле и тонкий радостный выкрик победителя в спарринге, и вскинутый вверх кулак, и бисеринки пота на лбу и висках, и ветер, шевелящий мягкие пряди. Золотистые, как восход.

“Ты ничего не помнишь, ведь так? Валентин блокировал твою память. Убрал, отгородил нерушимой стеной все. Все, что было… Меня”.

Взгляд растопленным золотом – в вены, под кожу. Тонкая складочка меж бровей. И долго, нечитаемо – в самую душу. В душу, испачканную злобой и тьмой. В черную дыру, преисподнюю, куда рухнуло все, что в нем было когда-либо ранее.

“Пока тебя у меня не забрали. Ведь только ты держал меня на краю”.

С усилием отвернуться к Клариссе. Волосы словно пламя, протяни руку, и обожжешь до кости. Говорить какие-то любезности и улыбаться до тех пор, пока не сведет скулы. Чувствовать, все еще чувствовать Джейса венами, кровью. Не ее, родную сестру. Того, кто был ближе, чем брат.

“Джейс Вэйланд… Джейс Эрондейл. Я нашел тебя. Наконец-то”.

В голове шумит от того, как он смотрит. Пристально, долго. И складочка меж бровей никуда не девалась. Он словно пытается вспомнить, ухватить за хвост воспоминание, что ускользает, течет, не дается. Мелким, сыпучим песком.

“Что, если я помогу?”.

〜 〜

Шагнуть вперед, будто и нет между ними этой преграды. Шагнуть вперед, стряхнув одним движением пальцев все посторонние шумы, всю суету. Близко, так близко, что можно ощутить дыхание на коже, услышать сумасшедший стук чужого сердца по ребрам. Губы – к губам. Еще не касаясь, царапая шепотом, взглядом. И тонуть, тонуть, тонуть – всего лишь от того, как резко в мгновение, скачком расширились зрачки, как сбилось дыхание, как быстро дернулась жилка на шее.

“Вспомни, – безмолвным призывом из головы в голову, в мозг. – Вспомни меня”.

Ладонью – на грудь. Туда, где так стучит, так колотится, как в клетке, как в западне. Она ведь тоже, Джейс – память о н а с – заперта в неволе за прочным нерушимым барьером. Тверже, чем адамант.

“Вспомни, какими мы были. Вспомни, как любил меня…”

Кончиками пальцев, легким касанием – в ворот. Туда, где виднеется черная руна. Пульсирует, переливается, бьется.

“Вспомни, как это было впервые. Когда я касался тебя, а ты дрожал, выдыхая, и изогнутые золотистые ресницы опускались, бросая синие тени на щеки…”

Пауза. Выдох – громче, чем рев демона в преисподней.

“Нам было всего лишь по десять. Вспомни меня…”

И всплеск узнавания там, в глубине, и тающий на губах судорожный выдох вопросом. Паника, изумление… радость?

“Т-т-ты? Это ты? Это… м ы ?”

〜 〜

Усмешка тонкая, словно незримая нить, протянувшаяся в пространстве от одного до другого. Легонько тряхнуть головой, сметая остатки ментальной связи, невзначай широко улыбнуться Клариссе, слыша, слыша, как все еще стучит это сердце – через полкомнаты от него.

“Тебе понравилось представление, братец?”

Складочка меж бровей и закушенная до боли губа. Провести языком по своей, будто собирая вкус, будто делясь… Делясь прошлым, памятью, которую забрали.

“Неужели я никогда не снился тебе?”

– Себастьян… – протянет задумчиво, пробуя на вкус, вспоминая…

Джейс сморщится, явственно чувствуя какую-то неправильность и тревогу. Что-то, не складывающееся в голове. Какой-то изъян, как кусочек мозаики, что никак не получится подобрать.

Одно только имя, несколько букв, загоняющих в ловушку. Имя, что держит уже дрожащий барьер.

“Что будет, если я скажу его, Джейс? Коснусь губами и выдохну в самое ухо.

Джонатан Кристофер. Помнишь?”

– Себастьян, мне кажется, я что-то слышал уже о тебе.

Мучительная мысль отражается на лице. Мысль, что крутится скользким ужом, не дается. Что-то… что-то не так.

– Наш мир меньше, чем кажется, Джейс. Ты еще убедишься.

“Как же… как же чешутся пальцы, Лилит, помоги. Просто протянуть руку и взять. Забрать себе то, что по-праву только мое. Забрать тебя, Джейс. Вернуть домой, чтобы, как раньше”.

〜 〜

– Джонатан, Джонатан, смотри, он летит. Видишь? А если я сделаю так… то вернется. Ты видишь? Смотри, я не приручил, я с ним подружился. Теперь он сделает все, если я попрошу.

Глаза золотистые и искристые. Светится и тянет руки к брату, чтобы обнять, чтобы разделить свою радость. Ладони – на узкой мальчишеской спине. Запах пота, земли и травы. И самую чуточку – солнца.

– Ты же знаешь, если отец это увидит…

Держать, держать его крепко. Не подпускать никого. Ни сокола, ни Валентина, ни кого-то еще. Зачем кто-то еще в их маленьком уютном мирке?

– Ну, ты же не скажешь?

И теплый, доверчивый взгляд, и улыбка, что режет мальчишечью душу острее ножа. Впускает, впускает под кожу, чтобы оставить там навсегда. Впечататься в сетчатку, в черную демоническую кровь… Оставить оттиск на ребрах.

– Конечно же, глупый…

“Если ты всегда будешь рядом, я никому не позволю. Никому, слышишь, Джейс?”

Никогда.

〜 〜

“Сожгу этот мир и выстрою новый с нуля. Там, на пепелище, наши рабы выстроят два трона: золотой и из слоновой кости. Два трона, и мы будем сидеть на них рука об руку. И ты уже никогда меня не покинешь…”

– Значит, специализируешься на высших демонах?

– Да, и могу вам помочь.

“Если ты будешь рядом…”

========== Эпизод 36.2 (Себастьян/Джейс) ==========

Комментарий к Эпизод 36.2 (Себастьян/Джейс)

Себастьян/Джейс

https://pp.userapi.com/c841138/v841138352/14bb/K2jRFtiTYh4.jpg

“Я жду тебя, Джейс Эрондейл”.

Воздух в оранжерее прохладный и сладкий. Здесь одуряюще пахнет пионами и пунцовыми розами, которые так любит Изабель Лайтвуд. Он разбирает еще с десяток других оттенков и морщит нос, подавляя чиханье. Не аллергия, всего лишь тошнит от приторной сладости. Но он остается. Потому что здесь – идеальное место. Потому что он придет сюда.

(Не) брат.

“Я знаю, ты вспомнил”.

Ожидание – не пытка, не мука. Себастьян откидывается на спинку скамейки, готовый просидеть здесь, сколько потребуется. Сколько потребуется времени Джейсу, чтобы решить. Чтобы решиться.

“Я чувствую вкус виски на твоих губах, Джейс”.

Оно наверняка вернулось лавиной, обрушилось на голову только что обретшему родовое имя охотнику, смело смесью ярких и таких живых картинок прошлого. Смеющиеся мальчишки, серебряный смех и слепая детская уверенность, что так будет – вечно.

Вечность вдвоем, о чем они глупо клялись друг другу в полнейшей темноте их спальни глубокой ночью, и даже звезды не подсвечивали серебром с пасмурного, укутанного тяжелыми тучами неба. Тогда, целую жизнь назад, разрезая украденным на кухне ножом ладони, чтобы скрепить братскую клятву кровью, им не было дела до ее цвета, до вкуса. Да и как разглядеть, если во мраке лишь тревожно и как-то торжественно поблескивали белки глаз.

Сейчас… Сейчас серди всех этих цветущих папоротников, фикусов, пальм Себастьян зачем-то думает: что, если у Джейса она золотая? Того же невозможного оттенка, что и глаза. Как будто в зрачок распылили пыльцу. Как будто ангел коснулся, благословляя.

Даже морщится от того, насколько приторно-благоговейно звучат эти странные мысли. Но Себастьян… он привык… так привык к этому златовласому, чуть насупленному мальчишке с замашками настоящего засранца и самомнением до небес. До небес…

“Я думал о тебе каждый день все эти годы. Я не забыл. Теперь вспомнил и ты”

У Джейса сейчас сознание дробится, и Себастьян чувствует его муку, как свою. Чувствует, как вскипают в голове мысли, как сознание рвется тонкими лентами, как сердце рвется… сердце рвется в груди… и опять этот серебряный звон. Как будто лопаются тонкие струны, сдирая кожу с пальцев почти до кости… А потом разрезая и сердце, что даже стучит через раз…

Себастьян может услышать каждую мысль, если захочет. Но не с ним и не так. Он хочет, чтобы Джейс рассказал ему сам – ему, Себастьяну.

– Тебя зовут Джонатан.

Беззвучный и призрачный, словно тень. Натянутый, как тетива на луке мальчишки-Лайтвуда. Взгляд колет, пытает и молит. Взгляд проникает под кожу, сдирает, обнажая все, что спрятано для других – для других, не для Джейса Эрондейла.

– Ты не сильно-то торопился…

Не смотрит, нарочито разглядывая ногти, и только потом, медленно, очень медленно поднимает глаза, откидывая светлую челку с лица. Это удар, это разряд, это вспышка… Это… это нечто мощное настолько, что не получилось бы устоять на ногах, но он сидит, и…

И Джейс чувствует то же. Джейс чувствует, как накрывает, ведет. Нетвердый шаг ближе, еще один. Ближе.

– Значит, Себастьян Верлак из Лондонского Института?

– Я должен был представиться Джонатаном Моргенштерном и нежно прижать чудом обретенную сестренку к груди? То-то радости б было…

Джейс Вэйланд… Лайтвуд… Джейс Эрондейл… сколько имен, Ангел, как все запуталось… Прежний Джейс, наверное, дернулся бы от неприкрытой иронии и насмешки, а нынешний… кивает, удовлетворенный ответом, и не получается даже ужаснуться странной легкости, поселившейся в голове.

Так, будто он снова… совершенно свободен.

– Ты – единственный нефилим… человек, кому мне противно было бы врать.

– Ты же врешь прямо сейчас, Джонатан, правда?

Рука на плече. Не случайно, потому что потребность, потому что так долго, потому что гребаную целую жизнь.

– Ты всегда понимал меня с полувдоха… Не противно, все так. Я просто НЕ ХОЧУ тебе врать.

… потому что больше у меня нет никого. И не будет. Потому что ты – это ты.

– Я должен доложить Конклаву, ты понимаешь?

Сухой кивок и этот прищуренный взгляд из-под ресниц. Затейник… всегда был. Хитрец.

– Если бы ты собирался, тебя бы здесь не было, правда?

– Роешься в мыслях?

– Зачем? Я с твоего лица читаю с младенчества, Джей… мне не нужно лезть тебе в голову.

“Джей”, – и детское прозвище, брошенное так походя, так привычно выбивает воздух из легких, застревает в горле комком и отчего-то щиплет под веками.

– Мы слишком разные.

– Оба уроды. Один с кровью демона в венах, второй – с кровью ангелов, чертовой небесной амброзией. Хочешь стать их подопытным кроликом, Джей? Лабораторной мышью?..

Усмехается грустно, не то вспоминая что-то, не то предвидя, а Джейса как разрядом прошибает вдоль позвоночника, когда он вспоминает еще…

– Она красная… твоя кровь. Не черная, как нефть – обычная самая.

– Откуда ты?.. Сокол… да?

*

– Джонатан, Джонатан! Получилось, он слушал меня, он мой друг…

Радость бьет ключом через край, и второй мальчишка бросается навстречу, чтобы обнять, закружить, чтобы разделить эту радость пополам – как они делят все в этой жизни.

Вот только сокол – оружие, злобный убийца или ревнивый питомец – расценивает иначе, пикирует, грозно клокоча на непонятном птичьем наречии и распарывает руку Джонатана от запястья до локтя. А когти и клюв испачканы алым.

Кровь выплескивается наружу толчками, ярко-красным фонтанчиком. Того же оттенка, что спелая земляника в лесу, что сразу за домом…

И ужас, паника в золотистых глазах, и прозрачная слеза по щеке…

*

Слишком много лет и препятствий. Слишком долго и слишком внезапно. Слишком… этих “слишком” так много, что гудит в голове, и Джейс просто хочет сжать ладонями виски и стискивать до тех пор, пока кости не лопнут.

– Я не знаю, что делать…

– Все ты знаешь, не ври…

Голос мягкий, вкрадчивый… Этот голос, если закрыть глаза, можно представить, что они на той ферме, что солнце жаркое, и ветерок перебирает волосы, что к концу лета у обоих выгорают до белизны. Даже почувствовать его руку в ладони и дыхание, опаляющее кожу:

– Помнишь, Джейс? Навсегда.

Наверное, он не забывал никогда. Только не это.

… и рука на щеке, и дыхание, что сбивается с ритма, и сердце… сердце снова не бьется.

“Так долго. Не уходи”

“От тебя? Искал тебя слишком долго”

“Какой же ты врун… не изменился совсем…”

“Твой, как и прежде…”

И это не кажется диким или неловким, когда прохладные губы касаются обветренных, чуть шершавых. Впервые. Замирают на мгновение, привыкая… А потом… потом все исчезает, стирается, глохнет.

“Земляника, – бьется в висках навязчивая мысль. – Земляника. Так сладко”.

========== Эпизод 37 (Себастьян/Джейс) ==========

Комментарий к Эпизод 37 (Себастьян/Джейс)

Себастьян/Джейс

https://vk.com/doc4586352_447272577?hash=276a6bcc94377d3628&dl=d1503033e9857e34c8

“Я ненавижу эту музыку, знаешь?”

Каждый удар пальцами о клавиши – боль навылет в давно сросшихся костях. Фантомная. Самая острая. Та, которая не проходит.

– Почему ты играешь?

Не знаю. Правда не знаю. Лишь дерну плечом, не прерывая мелодии. Не надо, Джейс, не мешай. Не сейчас, когда эти звуки льются здесь для тебя. Не из инструмента. Из самого сердца, что давно пропиталось тьмой, как клыки вампира – ядом.

Почему ты играешь, если каждый миг, каждый звук – клинком серафима по нервам? Подрезать сухожилия, обездвижеть.

– Ты правда не помнишь?

Не мешай мне, Джейс. Не мешай. Эта мелодия. Ты играл ее снова и снова. Раздробленными, а потом вновь сращенными пальцами. Закусывая губу, пытаясь не всхлипнуть. Ведь нефилимы не плачут, правда, маленький, храбрый Джейс?

– Почему ты играешь, Джонатан?

На звуке имени рука чуть сорвется, и мелодия задохнется от плача. Ты так давно не звал меня этим именем, Джейс.

– Ты всегда ненавидел…

Он тоже ломал мои пальцы за каждую заминку, неверный аккорд. Он тоже разбивал их в месиво, чтобы тут же залечить целебной руной. Ты знаешь, Джейс, я ведь почти не могу больше пользоваться ею. Так больно. Больно от памяти. От того, как кричал ты глубоко в моей голове.

– Почему ты?..

– Может хватит вопросов? Я хочу доиграть. Ненавижу эту мелодию, знаешь?

Всей своей демонической сущностью, ядовитой кровью, что чернее самой бездны. Так ненавижу, но помню… Люблю.

– О чем ты?

Ты приходил ко мне ночью, когда Валентин засыпал. Забирался в кровать и целовал каждый сломанный, перебитый на десятки, сотни раз палец. Мои ладони помнят тепло твоих слез. А потом ты прижимался так крепко, обнимал и шептал куда-то в плечо, засыпая, что мы придумаем, как его победить…

– Ты его ненавидишь?

– За то, что лишил тебя, Джейс. Забрал у меня. Я готов простить отцу все, но только не это.

Помолчи, Джейс, тише, молчи… Слышишь? Я играю опять для тебя.

========== Эпизод 38. ==========

Комментарий к Эпизод 38.

Магнус/Алек, дело происходит на Ганимеде (спутник Юпитера), написано на тематическую неделю в hot shumdario [18+]

Александр Гидеон Лайтвуд никогда не был на Земле. Его предки приземлились на Ганимеде в первую волну переселения – больше трех сотен лет назад. Сначала на бесплодных пустошах появились защитные купола, потом, когда ребята-техники наладили какие-то реакторы, постепенно растапливающие скрытый в толще спутника лед, они смогли получить атмосферу, почву для ферм делали из перемолотых в пыль скал, сдобренных горсткой стерильного чернозема с самой Земли… выращенных уже здесь червей запускали осторожно…

Это были тяжелые, неблагодарные годы. Из первой волны поселенцев выжила лишь пара десятков людей. Алек гордился, что его предки были одними из них. Самых первых, которых прозвали тут нефилимами.

Триста шестьдесят два года прошло с тех пор, как первый звездолет спустил на мертвую поверхность Ганимеда первый шаттл с первыми поселенцами. Они построили города и фермы, развивали науки, правя их под совсем иные законы – чуждые человеку. Но человек, вопреки всему, выжил, осваивая, переделывая под себя новые и новые территории. Людям удалось даже вырастить сады и небольшой лес возле главного Космополиса. Алек гордился, что первую яблоню Ганимеда вырастил его прямой предок – Разиэль.

Алек не был первопроходцем, не рвался в неизведанные земли, как сестра Изабель, не грезил далекой, уже забытой Землей, как самый младший из Лайтвудов – Макс. С далекой планетой, давшей им всем жизнь, но давно потерявшей на свою колонию право, у него были особые счеты. Претензии, что не стоило озвучивать перед Конклавом – Советом Старейшин, с давних времен следившим здесь за порядком, а еще собиравшим оброк – двадцать процентов от всего урожая переселенцы неизменно отправляли на голодающую Землю. В прежние времена, когда путешествие длилось месяцы и даже годы, это было бы бесполезно. С изобретением подпространственных тоннелей – не долее пары-тройки дней, максимум – неделю. Все зависело от положения планет относительно Солнца. И голод теперь угрожал Ганимеду.