Текст книги "Переплетение судеб (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– У Фабрицио фотография с какой-то девушкой, – наконец решилась я, – Кто она?

– Ага, любопытство решило взять верх? – ехидно спросила она.

Но потом Моника стала очень серьёзной. Непривычно было видеть такую печаль на этом загорелом, почти детском личике.

– Она была его подругой детства. Понимаешь, у нас родители постоянно в разъездах. Мы предоставленны сами себе. А она была нам почти что мамой и часто выручала.

– О… Он любил её?

– По-дружески. Она была его старше. Всего на три года, сейчас эта разница была бы незаметной, но тогда она казалась огромной.

– Что с ней случилось?

– Она утонула здесь. Ты, наверное, слышала что-то об этом, тогда в новостях передавали. Два года назад. Риз Уизерли.

– О… Да. Вроде что-то слышала. Что она погибла во время покорения большой волны.

– Да. Тогда шторм был. Мы пытались её остановить…

– Вы не виноваты.

– Ему это скажи. Он до сих пор думает, что она из-за него погибла.

Она внимательно осмотрела меня с ног до головы.

– А знаешь… Вы чем-то похожи. У тебя такая же походка. И та же манера кусать губы. Красивый свитер, кстати. Она вязать любила…

– Я тоже вязать люблю.

– Вот видишь. Очень похожи. Чудеса, правда?

– Ну, такое иногда бывает, встречаешь человека, который похож на тебя, как две капли воды.

С тех пор я по-другому взглянула на Фабрицио. И это не мешало мне любить его ещё больше. Да, я могу честно признаться хотя бы самой себе: я влюбилась в него. Влюбилась в того, кто живёт прошлым, гоняется за призраком. Но мне казалось, что со мной он начинает оживать. Он всё нежнее смотрел на меня. Часто носил мне чай, к концу занятий мне казалось, что я лопну. Мы всё чаще болтали вместо занятий. Иногда он просто приглащал меня к себе посидеть, поговорить, научить его вязать. Иногда мы гуляли по городу среди цветов, я вдыхала их аромат и грелась под солнцем, а он срывал какой-нибудь бутон и прикреплял его мне на волосы. А иногда я плела венки. А он любовался мной, завороженно глядя и делаясь невообразимо красивым. Я наивно думала, что эти прекрасные кудри и румяные щеки принадлежат мне. Такая дура.

– Моя мама – владелица дельфинария, – говорил он мне, – Обычно в дельфинариях ужасно обращаются с дельфинами. А моя их любит. Она с ними ласкова, и они её слушаются.

– А ты любишь дельфинов?

– Я вообще животных люблю.

– Я тоже. Поэтому пошла на ветеринара.

– Ха-ха! Ты сначала химию подучи, медик.

Я вздохнула. Мы присели на плетеные стулики в кафе-веранде. Кто-то на крыше играл на губной гармошке.

– Я буду кофе с кленовым сиропом, – сказала я, – А ещё панкейки с банановым джемом.

– Её любимые блюда, – пробормотал он.

Я грустно на него посмотрела.

– Ну и сладкоежка же ты, Риз, – засмеялся он, – Смотри, как бы очередной кариес не заработала. Опять я буду тащить тебя к дантисту, а ты упираться.

Я вздрогнула. А потом разозлилась.

– Я не Риз.

Отрешеное выражение лица Фабрицио сменилось на испуганно-смущенное.

– Извини, Вивьен. Я забылся.

– Не в первый раз меня ей называешь. Это обидно, вообще-то.

– А что ты от меня хочешь? – внезапно разозлился Фабрицио, – Чего ты мне лекции читаешь?

Опять задрожала нижняя губа. Мне на голову приземлился цветок ивы. Я сняла его, посмотрела на эту желтую пушистую палочку. По щекам скатились слёзы. Лицо Фабрицио приняло испуганное выражение.

– Эй-эй-эй, ты чего? – запаниковал он, – Я же не… Эй, ну не реви!

Он достал салфетку, потянулся через стол и вытер ей мои слёзы.

– Я не хотел заставлять тебя плакать, – он мягко улыбнулся, – Извини, ладно? Я часто сначала говорю, а потом думаю.

Я опустила взгляд.

Официант принес нам заказ. Я вгрызлась в панкейк, стараясь не смотреть на Фабрицио. Мы молчали, каждый думая о чём-то своём. Он – о прошлом, я – о настоящем. Он – о Риз, а я – о нём.

А потом начались экзамены. В ночь перед химией я прогнала себя по пройденному материалу в последний раз. А потом увидела, как он сел на подоконник, свесив ноги, и закурил, глядя куда-то вбок. На щеках виднелись слезы от слёз, из комнаты донеслось love hurts. Я оперлась о свой подоконник и смотрела на него. Асфальт был усыпан цветами черёмухи, на стенах было ещё больше узоров в виде цветов, листьев и деревьев. С крыши свесился цветущий плющ. И он, такой тёмный на фоне торжества цветов, тёплый зефир трепал его волосы, до меня доносился терпкий запах его любимых сигарет, марку которых я так и не запомнила. И мне сделалось очень-очень грустно вместе с ним. И я перестала на него обижаться из-за того, что он живет прошлым. А что ещё делать, если оно не отпускает?

Мы встретились взглядами. Круглые черные глаза, окаймлённые пушистыми ресницами, такие уставшие и заплывшие. И он улыбнулся. Как-то устало и вымученно, и в то же время с облегчением.

– Поспи лучше, а то соображать ничего не будешь, – сказал он.

– Только если ты ляжешь спать.

– Я лягу.

– Прямо сейчас.

– Есть, шеф!

Он шутливо отдал честь, слез с подоконника и скрылся в глубине заставленной мебелью комнаты. И я решила поспать. Возможно, мы заснем одновременно. А может, приснимся друг другу.

Мы сидели на склоне, поросшем подстриженной травой. Внизу текла река, журча и убегая вдаль, прямо к морю. Фабрицио смотрел в рябящую воду, её блики плясали на нём, ветер трепал мокрые кудри.

– Ты что, купался? – удивилась я.

– Тут все купаются, – пожал он плечами, – Несмотря на то, что запрещено.

– И подцепишь какого-нибудь глиста, – рассмеялась я, – Мамочка тебе не говорила, что нельзя купаться в непроверенных водоёмах?

– Нет, не говорила, – серьёзно ответил Фабрицио, – Риз, ты же заменяешь одновременно и моего строгого отца, и понимающую мать.

Мне стало не по себе.

– Фабрицио… Я же говорила не называть меня так. Я Вивьен.

– Риз, ты что такое говоришь? – вопросительно изогнул бровь Фабрицио.

Я посмотрела на своё отражение в воде. Джинсовая косынка, брекеты, розоватая кожа. Её лицо. Я закричала…

…Мой крик продолжился и наяву. Я вскочила с постели и подбежала к зеркалу. Всё в порядке. Я Вивьен. У меня всего одна косичка и нет джинсовой косынки и брекетов.

Из окна высунулся Фабрицио.

– Чего орёшь? – крикнул он, – Мне аж в своей комнате слышно.

– Окно закрывать надо, – хмуро сказала я.

– Ты вообще видела время? – склонил он голову, – Половина десятого. Ты сейчас опоздаешь на экзамен.

– Ой!!!

Я быстро собрала вещи, оделась и выскочила на улицу. Благо, у нас город маленький, даже транспорта особо нет. И школа располагалась близко. Я бежала по улицам, залитым солнечным светом, обегала цветущие кусты и деревья, здоровалась с соседями. Прибежала в школу вся мокрая, с шухером на башке и ничего не соображающая. Отличное начало.

Экзамен был достаточно легким. Благодаря нашим совместным усилиям я кое-как понимала материал. Так что мне не составило труда решить всё. Ну, почти всё.

После экзамена я отправилась в кафе на веранде. Решила побаловать себя чем-то особенным. Например, начосом и буритто.

Тут же был и Фабрицио. Он пил фруктовый коктейль. Я села рядом с ним.

– Ну как? – спросил он.

– Отлично, – выдохнула я, – Я почти всё решила. А всё благодаря тебе.

– Это чудо, – фыркнул он, – Учитывая то, что в начале ты путала основные и кислотные оксиды.

– Ты чудо-учитель, – хмыкнула я.

– Может быть. Ладно, я должен бежать. Мне опять нужно матери помогать.

– В дельфинарии?

Он кивнул. У меня загорелись глаза.

– Можно с тобой?

Он, кажется, удивился. Но согласился. Мы пошли вместе в сторону небольшого белого здания у моря. Над входом красовалась вывеска:

АНГЕЛЫ МОРЯ

И над ней – небольшой дельфинчик, изображенный выпрыгивающим из воды.

Но нам надо было не туда. Мы обошли здания и нашли служебный вход.

Внутри было прохладно, пахло рыбой, водорослями и солью. Как только я увидела широкий бассейн с плавающими в нём дельфинами, я почувствовала себя маленьким и донельзя довольным ребенком.

Нас встретила загорелая и кудрявая женщина. Представилась Сандрой. Принялась рассказывать о повадках дельфина, а я завороженно смотрела на этих изящных животных.

– Как будто улыбаются, – сказала я.

– Они вообще очень удивительные животные, – сказал Фабрицио, – Некоторые говорят, что они такие же умные, как и люди.

– А может, даже умнее, – прибавила я, – Поэтому у них нет ни стран, ни войн. Целый день плескаются в воде и кушают.

– Они ещё и рисовать умеют, – сказала Сандра, – Вот, посмотри на стену.

На стене висели рисунки в рамочках. Просто мазки, выполненные красками разных цветов. Как будто рисунки маленьких детей. Или современных абстракционистов.

Потом мы кормили дельфинов. Я кидала им рыбку, а они подхватывали её на лету.

– Как собачки, – сказала я.

Фабрицио неопределенно хмыкнул. Сандра стала с ними репетировать различные номера. Прыжки с трамплинов, через обручи. Они её слушались, будто она сама была дельфинам. Да и она сама держалась уверенно, и мне казалось, что она даже понимала их. Хотелось бы мне здесь работать. Даже просто уборщицей.

– Так работай, – сказал Фабрицио, когда я заявила ему о своём желании.

– Нет, пускай это просто останется несьыточной мечтой, – пожала я плечами, – А поступлю я на ветеринара. Это престижно, и мне будут хорошо платить.

Был вечер, раскаленный асфальт и фасад длинного дома всё ещё хранили полуденный зной. Солнце садилось, тени удлиннялись. Мокрые волосы прилипли к вискам, кожа, кажется, немного загорела.

– Ну, а ты сама действительно этого хочешь? Я вижу, тебе не очень-то нравится химия. А в ветеринарке её будет много.

– Я люблю животных… И хочу их лечить.

– Как знаешь, – пожал плечами Фабрицио, – Главной, делай то, что тебе нравится. Даже если это будет что-то непрестижное.

– Если все так будут рассуждать, то не будет ни уборщиц, ни шахтеров. Или их будет ничтожно мало.

– Да ну тебя…

Он остановился, купил в автомате баночку колы. Я жалобно посмотрела на него. Он вздохнул и купил и мне. А я приложила её ко лбу. Холодная, влажная, освежающая. Самое то после июньской жары.

– Ну, теперь я тебе не нужен? – криво усмехнулся он, – Биологию-то ты понимаешь.

– Ну…

– Кстати, я хотел тебе сказать ещё вчера… Я увольняюсь. Больше не буду работать спасателем.

– Да?

– Да. Решил посвятить себя дрессировке дельфинов.

– Это хорошо, что ты нашел своё призвание.

Кто-нибудь слышит этот треск? Трещина появилась на моём сердце. Очередная.

Заходящее солнце отражалось в его черных глазах. В этом оранжевом свете его кожа была почти что бронзовой. Волосы были зачесаны назад. Невыносимо красивый. И такой же недосягаемый, как этот закат.

Губы мои приоткрылись. Слова вылетали из меня быстрее, чем я успевала их подумать.

– Я люблю тебя…

Он странно на меня посмотрел. Оглядел меня с ног до головы. Теперь-то я знаю, что он смотрел на меня всё это время и видел другую. И когда он нежно трепал мои волосы, то трепал её косички. И когда он вытирал мои слёзы, он вытирал её слёзы.

– Забавно, потому что я тебя тоже.

Что же тут забавного, Фабрицио? Мне лично не смешно. Ни капельки.

– Нет, ты любишь не меня, а её. Её призрачный образ во мне.

– Что ты такое говоришь, Риз? Конечно я люблю тебя, и люблю давно.

– Я НЕ РИЗ!!! – истерически закричала я, – Хватит меня так называть! Я не твоя подруга, заменившая тебе маму! И никогда ей не буду!!! Я Вивьен, и я люблю тебя, я!!!

– Ты так на неё похожа, – прошептал он, – Невероятно похожа. Иногда мне кажется, будто ты и впрямь Риз. То же лицо, та же сгорающая на солнце кожа, та же манера смеяться и стиль в одежде. Даже любовь к животным. Она ведь тоже хотела стать ветеринаром.

– Моника говорила, что ты не любил её, потому что она была слишком взрослой для тебя. А мне кажется, что именно из-за этого ты её любил.

– Ты, когда была маленькой, когда-нибудь влюблялась в старшеклассника? Он тебе казался таким взрослым и недосягиемым. Призрачной мечтой. Миражом.

Значит, и Риз была миражом. Он любил не её, а тот образ, что себе придумал. Образ непостижимости и недостижимости. Любил, глядя ей вслед. А когда она умерла, то превратилась в квинтессенцию бесплотной и бесстрастной идеи.

– Когда она умерла, я думал, что время остановилась, и 15:30 19 июня 2015 года растянутся в вечность. И всю жизнь в моих ушах будет звучать голос, сообщающий: «Риз Уизерли утонула во время шторма. Её не успели спасти». И я искал её везде и во всём. В окружающих людях, в море, в дельфинах. Мне казалось, что я вижу её в толпе. А потомя увидел тебя. Когда я вытащил тебя из воды, я будто снова пережил это. Будто снова вижу её бездыханное тело. А когда ты закашлялась, я подумал, что судьба дала мне второй шанс.

– Значит, для тебя я была отголоском прошлого? Второй Ризой?

– Да. Только поэтому я с тобой и общался.

Слёзы градом закапали из моих глаз. В глубине души я знала правду и хотела её услышать из его уст. Но когда это случилось, я подумала, что лучше бы я и дальше обманывалась.

– Знаешь… А это больно. Ты даже не представляешь, как.

– Не больнее, чем держать на руках бездыханное тело своей возлюбленной.

– Она ведь была старше тебя, так? Где гарантия, что твоя любовь была бы взаимной, будь она жива? О, не смотри на меня так. Что, хорошо устроился? Вторая Риз-то тебя любит.

Я отвернулась и зашагала прочь. Мне хотелось, чтобы он схватил меня, обнял, и сказал, что я не Риз, и никогда ей не буду, да и не надо, потому что она в прошлом, а я живая девушка, из плоти и крови. Но этого не произошло. Он так и остался стоять позади. А может, ушел в другую сторону.

Я занавесила окно спальни шторами, старалась избегать его всеми способами. Особо изловчаться не приходилось, он мне не попадался. Зато попадалась Моника. Я встретила её на пляже вечером. Она заканчивала смену и уже собиралась уходить домой.

Я стояла на валунах, погрузив ноги в воду. Чайки держались на расстоянии от меня, оно и неудивительно. Удивительно то, что они вообще не улетели.

Может, я тоже чайка. Одинокая белая и бескрылая чайка. Я своя, они и не улетели. Я бескрылая, а значит, неправильная, потому они держатся на расстоянии.

– Чего грустишь? – спросила подошедшая Моника.

Тут-то чайки и встрепенулись. Улетели, гогоча и хлопая крыльями.

– Почему мне хочется здесь утопиться? – спросила я скорее себя, чем её и вообще кого-либо.

– Вы с Фабрицио поссорились, что ли? То-то он такой дурной ходит.

– Он видит во мне Риз. А утром мне приснилось, что я превратилась в неё. Неприятно, когда на тебя примеряют чужую личность.

– Ты и вправду на неё похожа.

– Ну и что? Это делает меня неживым осколком из прошлого? Я не вторая Риза, моё имя Вивьен. Может, я и похожа на неё, но ей я не стану никогда. Я не знала вас в детстве, я познакомилась с вами в начале лета. И люблю его я, я!!!

Я топнула ногой, подняв брызги.

– Я знаю, это ужасно, – сказала Моника, – Если бы Риз была жива, ей бы это не понравилось. Она тоже любила его, но как младшего брата или сына. Она желала ему счастья, но не в качестве её парня. Она вообще была влюблена в одноклассника. А тот был влюблен в неё. Только оба тупили. Это моя вина, что я не рассказала это брату. Скажи я ему, он бы погрустил, позлился на Рональда, но потом забыл бы её. А теперь… Эх.

– Так скажи ему сейчас. Нельзя жить прошлым. Она вам что, вишнёвый сад?

– Чего?..

– Да ничего… Короче, никогда не поздно ему сказать, что она его не любила. Иначе он всю жизнь так проживет.

Она кивнула и ушла. А я легла на песок, свернулась клубочком и заснула.

– Ну и чего разлеглась тут?

Рука меня толкнула. Я открыла глаза. Фабрицио. Это был первый раз, когда я не хотела его видеть.

– Моника мне сказала, что Риз любила другого. Она даже позвала самого Рональда.

– Да?

– Да… Мы поговорили с ним. Я многое понял. Понял, что он хороший человек и с ним она была бы счастлива. А ещё я понял, что прошлое нужно ценить, но не давать ему власть над собой.

– Наконец-то.

– Я подумал, что очень жестоко с тобой обошелся. Ты права, ты сильно похожа на Риз, но ты не она. Ты Вивьен.

– Обещаешь называть меня Вивьен, и никак иначе?

– Обещаю… Ты по-прежнему меня любишь?

– Да, – нехотя ответила я.

– Я думаю, что попробую полюбить тебя. Именно тебя, и не твою схожесть с Риз.

Я улыбнулась. Он тоже. Теперь его взгляд был уже другим. Он действительно смотрел на меня.

====== 10 секунд ======

Мы встретились в зимнем лесу. Мне это казалось сюрреалистичным: белый снег, окутавший деревья, и чернильное мёртвое небо. И он. Такой необычно живой, как будто вышедший из мая, с плащом из красного плюща. Я замерла, боясь вспугнуть очарование застывшего момента. Он играл на флейте, и мелодия обегала лес призрачными копытцами оленей, облетала на крыльях синиц и журавлей, растекалась весенними ручьями.

– Знаешь, сколько минут требуется, чтобы песня обогнула земной пояс? – спросил он тогда.

Я ответила, что не знаю. Он звонко рассмеялся и сказал: 10 секунд.

И я запомнила это число. Как нечто могущественное и в то же время невероятно хрупкое.

Это был мой единственный снег в жизни. Снег в холодной Аляске, первая и единственная поездка с матерью. А потом она ушла в другую семью. Та была тоже в Аляске, и я возненавидела снег. Она просила меня остаться с ней, но я предпочла вернуться к отцу.

Странная это была поездка. Из зимы в лето. Из царства белого и сверкающего – в цветочный город. Забавно, что отец оттаял сразу же, как только погрузился в это царство теплоты, а я так и осталась холодной. Настоящая снежная королева.

10 секунд – столько снежинка опускается на землю, столько цветок молодой сливы падает на пыльный асфальт. 10-ти секунд хватит, чтобы влюбиться и возненавидеть. А мне 10-ти секунд хватает, чтобы запахнуть пончо и отвернуться от назойливых лиц. А ещё – чтобы убежать от скрипки и запаха масляных красок, от лая собак и тепла кошачьей спинки, от хлопанья крыльев журавля и белой пены морской волны.

Я не росла на Маленьком Принце и Муми Троллях. В детстве мне мама рассказывала сказку про то, как сын солнца влюбился в дочь луны и позвал замуж. Он подарил ей туфли, сотканные из лучей солнца, и когда она их надела, то сразу же сгорела. И всё же она предпочла головешкой улететь к матери и вечно смотреть на землю с холодной высоты, чем хоть ещё раз прикоснуться к этой омерзительной теплоте. Мать считала солнце злом и поэтому шторы в её комнате были всегда занавешены. От света лампы на стену падали причудливые тени, и я развлекалась, придумывая им истории.

Моя мама была странная, потому что она и была той самой луной. А мой отец был солнцем. Она не досказала конец той печальной сказки. Сын солнца вынудил дочь луны выйти за него. Они сыграли оранжево-алую свадьбу. Она плакала, а он принимал её слёзы за падающие звёзды. Моя мама была странная, и мой отец для неё был странный. Она красиво грустила, а он считал смерть лишь глупой шуткой. Поэтому они не смогли поладить. Отец увёз меня в подоле, пытаясь согреть, но как можно пытаться согреть ту, что вскормлена космическим холодом?

– Алё? Земля-Диана, приём, приём!

То было лето. То была крыша, пение сверчков, терпкий запах вина и призрачное и едва уловимое ощущение бесконечного счастья. Они не замечали, какое счастье они истончают, как рядом с ними зажигается свет в тёмных сердцах. Возможно, это они бы заставили меня растаять, будь я с ними подольше. Но увы, эта красивая история должна была закончиться.

– Что? – встрепенулась я.

Доротея зажимала сигарету в зубах. Мой старший брат, Лео, рассказывал очередной анекдот, а Вивьен хохотала, как ненормальная. Роза закрыла глаза и старалась, похоже, силой мысли отогнать кружившую вокруг себя пчелу, а Джоэль ловил бабочку.

– Я говорю, вино будешь?

Доротея потрясла бутылкой перед моим носом. Я помотала головой. Она пожала плечами и разом осушила бутылку, хотя там итак было мало.

– Так не хочется выпускаться, – вдруг сказала Вивьен.

– Точняк, – согласился Лео, – Я чувствую себя птенцом, выброшенным из гнезда. Не знаю, куда идти и зачем.

– Значит, это наши последние беззаботные летние деньки, – потянулась Вивьен, – потом будет по-другому. Экзамены, работа… Диана, тебе два года осталось до выпуска. Цени это время. Оно пролетит, а ты даже не заметишь.

Я легла на металлическую поверхность, не успевшую остыть от полуденного палящего солнца. Над нашими головами, высоко в небе, пролетела птица. Так же стремительно, как это лето.

Это и впрямь было последнее лето свободы. Наполненное маревом, деревом померанца за окном, цветущими в саду азалиями, камелиями, мальвами и шафраном. А море тихо шумело, сверкая синевой между старыми домами, между которыми подобно флагам колыхалось белье. Погони друг за другом с братом по пляжу, запускание воздушных змеев и бумажных корабликов, посиделки с соседками на балконах, свесив ноги, плетение венков. А ещё походные песни у костра под гитару, жаренный маршмелоу, воздушный зефир, нуга и чай из одуванчиков. Ночью мы прятались под одеялом и рассказывали друг другу страшилки или читали книжку, подсвечивая фонариком. Почему-то не спорили из-за перевернутых страниц, потому что читали одновременно. И очень-очень долго, стараясь растянуть удовольствие. Нам казалось, что с последней перевёрнутой страницей лето закончится. Так одно и случилось. 258 страница, 31 августа 0:00. За 10 секунд мы прочитали последнее предложение. Символичная дата, символичные числа. И нулевое время. Мы одновременно подбежали к окну и распахнули его.

– Вот и обратился август сентябрём, – сказала я.

– Да… – пробормотал Лео, – Я даже чувствую аромат прелых листьев. Кстати, не хочешь анекдот про осень?

Мы натянуто смеялись, погружаясь в переплетения словесных конструкций, но в душе ощущали осенний холодок. И в душе понимали: всё изменится. Вместе с летом ушла беззаботность, которую мы ненадолго обрели. То лето было из тех немногих моментов, когда я чувствовала себя живой.

– Зимой хорошо, – сказала я скорее самой себе, чем Лео, – Зимой можно не притворятся, что ты живая. Утешительный холод сковывает твоё сердце, не утруждая тебя душевным терзанием. Да, зима – это моё время. Так почему я не рада?

– Потому что осколок льда попал тебе в сердце, – рассмеялся Лео.

– Значит, мама скоро меня заберет? – спросила я.

– Надеюсь, что нет, – вздохнул Лео, – Тогда мне будет очень одиноко здесь.

– Я тебя не брошу, – пообещала я.

Какая-то девочка на утреннем пляже складывает из газеты самолётик. Вот, дует борей, всколыхнув спокойную гладь воды, зашелестели кипарисы и павлонии, растрепал её косы и едва не сорвал панаму. Она выпустила из рук самолётик и он полетел. Поднялся в воздух, закружился, минул шиферные покатые крыши прибрежных домов и устремился в неведомые дали. Кто знает, какой путь он пройдёт. Скорее всего, ему суждено застрять среди веток или быть прижатым дождём к грязному асфальту. А пока он летит. Как мои слова, брошенные на ветер.

Отец не смог пережить расставание с матерью – так говорил Лео. Увы, он совершенно не разбирался в людях. Отец всегда был таким – слишком живым и потому слишком восприимчивым. Он не смог взять ответственность, потому что так и не вырос, утонул в вине из одуванчиков.

Он набрал долги, его постоянно увольняли с работы. В конце концов он стал работать портовым грузчиком. От него пахло рыбой, солью и алкоголем. Мне всё меньше и меньше хотелось оставаться дома, и к морю я не желала идти, потому что боялась наткнуться на отца. Так что я либо сидела в уличном кафе, либо пряталась от дождя под навесом, либо сидела на какой-нибудь крыше. А иногда ходила с Лео и его друзьями, чувствуя себя лишней. Они все были меня старше, готовились к экзамену и поступлению в колледж или университет. И всё чаще и чаще я чувствовала трещины, пролегающие между нами. Школа – это лишь этап, а друзья детства – это всего лишь друзья детства.

Мы менялись. Хотя нет. Это они менялись, менялись и их интересы. Взрослели. А я осталась всё той же, как будто доисторический комар, законсервированный в смоле. И мне казалось, будто я стою в стороне, наблюдаю за всеми с большого экрана новомодного телевизора. Иногда меня не замечали, даже если я стояла перед ними. А по ночам снилось, что я поднимаю руки и вижу облачное небо сквозь них. А потом разлеталась на пыль за 10 секунд.

Нет, мне не было плохо. Я чувствовала какой-то извращенный вид счастья. Просто наблюдать и быть незримой тенью, сидеть в стороне, пока все танцуют, сидеть на заднем сидении и молчать, пока все подпевают какой-то популярной песне. Как будто так и должно быть. Иначе и быть не может. И всё же – какого будет оттаять? Какого это – почувствовать весну всем своим сердцем? Увы, мне это недоступно – осколок льда попал в моё сердце.

Зимой мы решили переехать в более дешевое жилище. Оно было далеко от моря. Высокий дом-муравейник с бельём на балконах, коврами и всяким хламом. А в квартире была всего одна комната, из которой было слышно, как соседи переругиваются за стеной и шляются по общему балкону, иногда захаживая к нам, когда мы не закрываем дверь. А всё время закрывать двери здесь было как-то не принято: ценилась общительность и открытость. Всё как на ладони. Я видела причудливые переплетения отношений своих друзей и знала некоторые их потаённые мысли. Но самой быть на ладони как-то неуютно. Словно бабочка, наколотая на булавку.

Я всё чаще гуляла по ночам, вдыхая смесь ароматов цветов. Южные ночи всегда тихие и тёплые. А иногда я выходила к морю и, загипнотизированная, смотрела на манящие огни маяков и кораблей. Уж не знаю, чего мне хотелось больше – плыть на свет этого маяка или удаляться к горизонту на одном из тех уплывающих кораблей.

На уроках естествознания нам рассказывали про поденок. Эфемероптера – в переводи с греческого «мимолетное крыло». Они живут где-то день. И вправду – настоящие крылья момента. Они ловят его всей грудью, а год для них – что-то невообразимо долгое и кажущееся вечностью, недостижимой и потому неважной. Чтобы ловить момент, нужно быть живой.

Однажды, прогуливаясь одной из мартовских ночей, я увидела дерево, на ветках которого набухали пахучие почки. Это дерево ожило позже всех. Когда остальные были почти зелёными, оно всё ещё стояло обнаженным. Но теперь оно догнало остальных. И я заплакала, и с удивлением поняла, что мои слёзы холодны, как питьевая вода летним днём.

– Почему милая леди плачет? – услышала я знакомый голос.

Я повернулась. О да, это был он. Тот, кого я встретила в зимнем лесу. Он улыбался, и в его золотистых глазах плясали огоньки. Он будто не изменился после стольких лет. Будто перескочил через них, как через лужу на дороге.

– Посмотри на это дерево, – сказала я, теребя в руках ветку, – Даже оно ожило. После всех, но ожило. Как бы мне хотелось ожить вслед за ним!

Он взял меня за руку.

– Пульс есть.

– Но я холодна, – прошептала я, – Снег растаял, а я почему всё ещё холодна? Пожалуйста, вытащи осколок из моего сердца! Ты ведь гоняешь по земному поясу мелодии, неужели это тебе не под силу?

– Под силу, – засмеялся он, – Я преподам тебе несколько уроков. Но за это ты должна кое-что для меня сделать.

– Что? – насторожилась я.

– Потом скажу, – таинственно улыбнулся он, – Может, во время оттаивания, а может, после. Но не сейчас – ты пока не сможешь мне это дать. Ну что? Договорились?

Я чувствовала, что ему можно доверять. Он был по-домашнему уютный. Не обманчиво. Уж я-то смогу отличить одно от другого. И всё же он пугал меня, как солнечный свет пугает вечную мерзлоту.

– Согласна, – сказала я.

Он скрепил клятву поцелуем. И это был очень грустный поцелуй, его ресницы трепетали, будто сдерживая слезы.

С тех пор он до апреля не появлялся, и мне начинало казаться, что он приснился или привиделся. Ещё бы – кто станет слушать мой бред? У меня ведь бьётся сердце и кожа тёплая.

Выпуск класса Лео был очень печальным. Мне казалось, что после них школа будет похожа на ощипанного лебедя или дерево с облетевшей листвой. Я каждый день вспоминала их церемонию, речь Розы и слёзы их классной руководительницы. Я каждый день думала о них, шагая по коридорам. Я больше не хожу с Лео под ручку по коридорам, теперь я одна обедаю, одна сижу на школьных ступеньках и лужайке. И на крышу хожу тоже одна.

Доротея перестала с нами общаться. Кажется, она познакомилась с парнем. Я была за неё рада. Роза стала какой-то тихой и задумчивой, всё больше и больше отдалялась от нас. Вивьен влюбилась в спасателя, но мне казалось, что её любовь была несчастной. Хотя, что с того, что несчастная? Первая любовь всегда тёплая и похожа на клубничное варенье. А может, на огурец. Ешь, морщишься от горчинки, а потом она пропадает, и ты расслабляешься. И тут снова горько. Огурец заканчивается, ты сидишь в недоумении. Хотя тебе в какой-то степени понравилось.

Я расхрабрилась и стала гулять по пляжу, иногда видя Розу, которая болтает по телефону, такая счастливая. До меня доносились обрывки фраз. Точнее, фрагменты красивых сказок. Чтобы сочинять сказки, надо тоже быть живой. Как померанец, несущий плоды или цветущий куст сирени. Как чайка в небе или белокрылый мотылёк.

А когда Роза уходила в сторону заброшенного маяка, я плавала и плескалась в воде, ныряя и надеясь наткнуться на ракушку с жемчужиной.

– Ну что? – услышала я однажды, – Какая будет тема первого урока, как ты думаешь?

Рядом со мной стоял тот самый таинственный незнакомец, его волосы вились от воды и свет заходящего солнца окрашивал его кожу в цвет грейпфрута.

– Не знаю, – буркнула я, – Кстати, как тебя зовут?

– Зачем тебе это знать? – сощурился он.

– Потому что иначе я буду называть тебя Гердой, – парировала я.

– Нет, лучше не надо, – засмеялся он, – Называй меня Секунда. Итак, как ты думаешь, где больше жизни – в секунде или столетии?

– Я думаю, что в секунде, – пожала я плечами, – В столетии секунды теряются, а жизнь – это и есть момент.

– Правильно, – кивнул Секунда, – Поэтому я попросил тебя так меня называть. Итак, почувствуй момент. Что ты ощущаешь?

Я расслабилась и поплыла на спине. Он присоединился ко мне.

– Вода прохладная. Волны ласково меня качают. Дует тёплый ветер. Он составляет контраст с водой. Я слышу шум прибоя и крики чаек, шум развеваемого паруса и крики матросов. Я чувствую запах соли и водорослей. И едва ощутимый аромат горячих булочек, – сказала я, прислушиваясь к ощущениям.

– А что ты видишь?

– Перламутровое небо над головой. И рассвет вдали. Пролетающую стаю чаек. Белые с черными кончиками крыльев.

– Молодец. Растворись в этом моменте и не думай ни о прошлом, ни о настоящем. Вообще, прогони все мысли из головы. Сейчас есть только мы и это море.

И вправду. Как будто море вышло из берегов и смыло все – и вечность, и пыльные руины, и цветы. Наши с Секундой руки соприкоснулись. У него она была очень тёплая. Мне хотелось схватиться за неё и никогда не отпускать. А то вдруг волны унесут меня в бесконечный открытый океан?