Текст книги "Переплетение судеб (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– А что, разве не очевидно, что на любимого человека не следует поднимать руку? – раздраженно откликнулась я, – Почему я вообще должна терпеть его заморочки только потому, что он, видите ли, сложная и тонко устроенная личность?

– Он тебя ударил? – испуганно спросил Доминик, поведя ногтем по ране у меня на губе, – Опять, что ли? Обещал же не срываться… Пойми, Дори, он сам из-за этого очень сильно переживал. После того, как тебя сбили, он знаешь, как переживал? Всё время себя обвинял, клялся, что если ты выживешь, то больше никогда не сделает тебе больно.

– Но сделал, – хмуро сказала я, – Не давай обещаний, которые не можешь выполнить.

– Он очень тебя любит, как ты этого не понимаешь?! – вскричал Доминик, – Я же был с ним рядом всё это время. Я видел, что он чуть ли не волосы на себе рвал. Да он больше тебя переживал! А тебе будто пофиг!

– Я памяти лишилась, идиот! – разозлилась я, – Какого хрена ты сюда приперся и начал меня обвинять?! Поставь себя на моё место, я в душе не знаю, кто такая эта Доротея и почему какой-то Эдвард смотрит на меня сальными глазками. Как я, по-твоему, должна себя вести?!

– Извини, – поник Доминик, – Я сказал, не подумав.

– Ладно, – смягчилась я, – А теперь скажи мне честно, Дом. Это из-за него случилось, да?

– Конечно, нет, – Доминик посмотрел на меня, как на дуру, – Ты издеваешься, что ли?

– Слухи всякие ходят.

– Больше верь всяким глупым сплетням. Весь этот бред про то, что он сломал жизнь предудыщим своим девушкам… Он тебе Синяя Борода, что ли?

– Я ему не доверяю.

– Так доверься мне, его лучшему другу. Кто тебе такую чушь на него наплел, Сью, что ли? Так она бегала за ним в старших классах, а он её отшил. Вот и злится на него.

И кому теперь верить?

Говорят, у каждого своя правда. А я думаю, что у каждого своя ложь. Дождь не может одновременно идти и не иди. Либо он есть, либо его нет, третьего не дано. Так и здесь. Либо Доминик ослеплен сиянием своего старшего друга, либо Сьюзи злится на него за то, что Эд её отшил. Я больше верю Сьюзи, учитывая тот случай в саду.

И всё же я не решилась его прогонять. А он пришел. Пропустил несколько посещений, но в конце недели, сопровождаемой серией дождей, он притащился. С мокрыми волосами, собранными в хвост, с мокрым лбом и красными кругами вокруг глаз.

– Скучаем? – улыбнулся он, – Я вижу, ты вышивать полюбила. Принёс тебе несколько схем.

Я держала в руках учебник по естествознанию за восьмой класс. В мыслях называла себя дурой. Сказать стыдно: скоро двадцатник стукнет, а не знает программу средней школы.

– Чего такая грустная? – с участием спросил он, – И зачем тебе… Млекопитающие?

– Я забыла половину школьной программы, – сказала я, – Не говоря уже об институтской. Умею только писать, читать и считать. А ещё начальный курс физики и географии знаю.

– Да тебе биология и физика не пригодятся в жизни, – рассмеялся Эд, – Ты же гуманитарий.

По моим щекам забегали злые злёзы.

– Да ладно тебе, – изумленно сказал Эд, – Давай объясню, если что-то непонятно.

Он сел со мной рядом и принялся рассказывать о млекопитающих. Приводил какие-то неожиданные факты, даже рисовал иллюстрации. Смешные были зверюшки. Очень здорово объяснял, на самом деле. С таким полюбишь не только биологию, но и даже матанализ.

– Люблю природу, – пожал он плечами, – Частенько смотрю передачи про животных. Вообще, хотел пойти в заповедник работать. Но отец воспротивился.

– Я тоже люблю передачи про животных…

– Видишь? Мы похожи! – сказал Эд, улыбаясь, но в его глазах затаилась грусть. От этого противоречия мне захотелось отвернуться и больше не смотреть на него.

– А почему отец был против? – решила я разрядить обстановку.

– Потому что не престижно, – с неожиданной ненавистью процедил Эд, – Сам ведёт себя, как мудила, и ещё что-то мне говорит.

– «Как мудила» – это как? – нахмурилась я, – Бьет свою жену и называет её подруг шлюхами?

По его лицу побежала волна отвращения. Потом презрения. Потом раскаяния. Потом стыда. А потом – новой ярости, ещё сильнее прежней.

– Нет! – закричал он, – Он изменял маме, а когда одна из его шлюх залетела, то он притащил ребенка к нам в дом!

– Ч-чего? – обалдела я, – И вы растили его, как родного?

– О да, – усмехнулся он, – По-моему, он его любил даже больше, чем меня. Ещё бы – смазливая мордашка той противной блондинки. И её мерзкие брови, похожие на гусеницы. И даже эта отвратительная манера растягивать гласные. Зато когда моя мама забеременела, он заставил её делать аборт.

– Какой ужас, – искренне возмутилась я.

– Да мамаша сама не лучше, – Пожал он плечами, – Постоянно врет ему, а потом срывается на мне. От неё ласкового слова не дождёшься. Потом они развелись, и меня оставили одного с этим монстром. Одна бабушка радовала. Моё спасение… – его голос вдруг задрожал, – Знаешь, ты была чем-то похожа на неё. Да… Та же наивность и нелюбовь к рукоделию. Но потом её отправили в пансионат для пожилых людей. Элитный, типа, дорогущий, но какая нахрен разница? Мы навещаем её раз в месяц. И то по моей инициативе. Там я поначалу пытался создать иллюзию семьи. Такой идиот… Мирил маму и папу. Любовался на них, когда они разговаривали. А разговаривали они чисто из вежливости, но я думал, что вот, наконец они помирились и снова поженятся.

Он нервно рассмеялся. Глаза странно заблестели. Он вдруг схватил меня за плечи.

– Знаешь, я благодарен папе. Он показал мне, как не надо делать, – его лицо приблизилось к моему, – Я не буду, как он. Я никогда тебя не брошу. Когда мы поженимся, я не притащу в дом ребенка от другой женщины. Я вообще тебе изменять не буду, никогда!

Я уставилась на него круглыми глазами. Он повалил меня на кровать и поцеловал. Только поцеловал. И то – кротко, робко и нежно. А я даже оттолкнуть его не смогла. Так и пролежала под ним, пока он гладил мои щеки и целовал мои губы.

Теперь я окончательно перестала что-либо понимать. По-моему, правы и Доминик, и Сьюзи. Эд очень противоречив, я понимаю. А ещё – что ему очень нужна помощь. А мне – передышка от него хотя бы неделю.

Так и не решилась заявить ему о своём желании. Он приходил ко мне и объяснял курс естествознания, географии, физики, химии и математики. Если я ошибалась, он терпеливо поправлял. Даже если это была тупая ошибка. А потом сам составлял мне тесты и разбирал мои ошибки. Даже если их намного больше половины. А когда я психовала, он стоял в сторонке и ждал, когда я успокоюсь. Не прилагал усилий, чтобы разубедить меня. Говорил, что бесполезно и вообще он не умеет.

О том случае во дворе он предпочел забыть. А я не забыла. Рассеченная губа долго заживала.

– Дождь идет, – сказала как-то я, глядя в окно большого балкона.

По стеклу скатывались капли. Я всё утро наблюдала за ними, мысленно организуя гонки и ставя на какую-либо. Как правило, выигрывала.

– Он уже целую неделю идёт, – добавила я.

– Это лето было засушливым, – пожал плечами Эдвард, – Осень отыгрывается.

– А ты любишь дождь?

– Да. А ты?

– А я ненавижу.

– Раньше ты его любила. А рукоделие ненавидела. Сейчас ты как будто другой человек. Где твоя улыбка? Ты же такой радостной была.

– Я не знаю. Во мне имя «Доротея» никакого отклика не вызывает. Словно это и не я была вовсе, а кто-то другой.

Я немножко слукавила. Потому что иногда мне снятся обрывки воспоминаний. И некоторые вещи кажутся смутно знакомыми.

– Но я уверен, что ты что-нибудь да вспомнишь. Были же такие случаи. Не может быть, чтобы…

– Чтобы я исчезла из твоей жизни? Может. Ты для меня чужой. Я тебя не знаю и знать не хочу. Спасибо за то, что так добр со мной, но больше не приходи, пожалуйста.

– Хочешь бросить меня? – спросил он, мягко улыбнувшись.

Снова эти ямочки. Снова эти прищуренные глаза.

– Тогда я снова брошу тебя под колёса автомобиля. Или, может, мне сделать это сейчас? Швырну тебя через стекло. В твоё тело врежутся осколки, ты стремительно полетишь вниз и распластаешься на асфальте в луже собственной крови. Меня посадят, а потом я повешусь у себя в камере. Хочешь такой исход?

Я испуганно попятилась от него.

– Так это была правда, – прошептала я, – Это был ты.

– Знаешь, я думал, что это остудит твой пыл. Надо было бросить тебя ещё раз, чтобы тебя колёсами переехало.

Он задрожал, его нервная улыбка застыла, исказившись в гримасу боли.

– Ты бы стала инвалидом и никому не была нужна, кроме меня. И тогда ты бы вцепилась в меня, как в своего спасителя. И я был бы добр к тебе. Знаешь, я ведь и был добрым, правда? Пока ты не начала выпендриваться.

Я помотала головой из стороны в сторону.

– Что, скажешь, нет? Я ведь и цветы тебе приносил, несмотря на то, что у меня на них аллергия. И мандаринки тебе чистил и на дольки разделял. Чуть ли не с ложечки тебя кормил! Ни одного приёма не пропускал! Всегда был добр, кроток и терпелив! Когда ты перепутала медиану с биссектрисой, я ничего не сказал, только в сотый раз объяснил, что это такое!!!

Я оглянулась в поисках помощи. Никого. Только группка болтающих врачей и ребят в наушниках.

– Заметь, я не дождался ни единого слова благодарности! Ни единого! Ты принимала это, как должное! А я вообще не обязан был навещать такого овоща, как ты!

– Я всего лишь лишилась памяти, какой я, нахрен, овощ? – перебила его я, – Ты вообще мне кажешься незнакомым, если твои слова насчет любви ко мне правда, то ты должен понимать это! Да, ты был не обязан и я не просила тебя сюсюкаться со мной! Нахрен мне нужна такая помощь, если когда я не могу в полной мере отблагодарить из-за своего состояния, то меня начинают обвинять в смертных грехах! И к тому же, ты же сам только что сказал, что скинул меня под колёса! Так что грош цена этой твоей «доброте»!

– Знаешь, я жалею, что тогда не убил тебя, – процедил он.

Потом развернулся и ушел.

– И в чем я провинилась перед тобой? – тихо спросила я, – Я не желала тебе зла. И сейчас не желаю. Даже не буду никому не буду рассказывать, по чьей вине я здесь. Я не знаю, чем заслужила такую ненависть.

– Ты предала меня, – холодно сказал он, – Так же, как это сделали мои родители. Поэтому это случилось. Я был очень зол на тебя.

– И что? Разве из-за этого стоит калечить человека?

– Ты покалечила меня морально, я физически. Мы квиты, детка.

И теперь он действительно ушел. Его сопровождал запах ментола и лаванды. А я села на пол и не нашла в себе силы даже заплакать.

Я никому не стала рассказывать об этом инциденте. Опять. Но попросила врачей больше не впускать его ко мне. Кажется, он и не приходил больше. По крайней мере я о нём больше ничего не слышала. Зато Сьюзи стала часто приходить. А потом – моя одногруппница, Кейт.

– Емаё, Дори, что они с тобой сделали? – всплеснула она руками, – Бедненькая, сколько всего навалилось на тебя… Мы найдем водилу, что тебя сбил, обещаю. Кстати, ты помирилась с Эдом? Он конченый мудила, если не извинился перед тобой.

– Что вообще случилось тогда? Ты знаешь что-нибудь об этом?

– Да. Вы на моих глазах поссорились. Он толкнул тебя, ты по инерции попятилась на проезжую часть. И тут машина вылетает из-за поворота и сбивает тебя. Не успела я что-либо предпринять, как она уже умчалась.

Она чуть ли не плакала, вспоминая об этом.

– Извини меня, Кейт. Тебе тяжело думать об этом. Но я задам тебе ещё один, последний вопрос. Из-за чего мы поссорились?

– Да из-за ерунды какой-то. Которая переросла в не ерунду. Он что-то сделал, а тебе это не понравилось и ты захотела сделать перерыв в отношениях. Типо, испугалась. Ему это не понравилось, а потом ты назвала его опасным и пугающим, и понеслась…

– Что он сделал?

– Не знаю. Что-то про срыв был. Ты говорила, что тебе не нужен нездоровый человек и что ему место в кабинете у психолога.

– Да… Жестоко.

– Практически у всех нас есть поступки, которыми мы не гордимся. Это нормально. Уж он-то должен понимать. При его прошлом.

– Каком прошлом?

– Бекки знаешь? Она в этой больнице, вроде как. Вот она тебе расскажет, что он натворил.

Онкологическое отделение. Тридцатая палата. Конец коридора. Одиночная, платная. Тесная комната и большое окно, множество сувениров, гирлянд и прочих безделушек, которыми заставленно помещение. А у кровати – капельница, куча таблеток и одноразовых неиспользованных шприцов. Сама Бекки была с пёстром платочке и с ингалятором для подачи кислорода.

– Бекки, мы можем поговорить?

Она едва заметно кивнула.

– Если воспоминания слишком болезненны для тебя, то скажи. Короче… Ты знала Эдварда?

Она села в постели и наконец посмотрела на меня.

– О да. Ещё как знала. Я была его девушкой.

– Почему вы расстались?

– Он бросил меня, как только узнал, что у меня рак.

– О… Мне очень жаль. Он ужасный человек, раз так поступил с тобой. Я знала, что с ним что-то не так.

– Не стоит. Я уже не держу на него зла. Хорошо, что так всё обернулось, потому что в моей жизни освободилось место для другого человека.

– Да?

– У него тоже рак. Правда, третья стадия. Оба лысые и прекрасные, – она усмехнулась, – Не стоит меня жалеть. Я не боюсь умирать.

– Значит, ты очень сильная.

– А с тобой что случилось?

– Мы поссорились и он толкнул меня. А в это время проезжала машина и я попала под неё.

– Он не видел её?

– Не знаю. Наверное, это получилось случайно.

– Эд не злой человек. Просто трусливый и запутавшийся в себе.

– А даже если и злой? Как быть, если он злой? Пытаться оправдать его и дальше?

– Просто отпусти его. Это его путь, его жизнь. Не твоя. Не дай ему испортить тебя, опустить на его уровень. Ты ведь лучше его. Поэтому просто забудь его и ищи хорошего человека.

– Так и сделаю. Спасибо, Бекки.

После разговора с ней мне стало легче. Поэтому в минуты отчаяния и просто плохого настроения я приходила к ней.

Ко мне приходили и бывшие одноклассники, и бывшие одногруппники. Родственники, друзья родственников. Восстанавливали Доротею по кусочкам и я всё больше убеждалась, что ею мне никогда не стать.

Та Доротея любит рок, музыку шестидесятых-восьмидесятых, джинсы, кожанные куртки. Дерзкая, любит показывать средний палец. В арсенале много видом косметики. мечтала сделать короткую стрижку и покрасить волосы в фиолетовый. Любила спагетти, лазанью и такос.

Я люблю неоклассику, платья, футболки и кофты со смешными принтами. Люблю помолчать, смотреть в окно, вышивать и рисовать. А ещё – пиццу, салями и шарлоттку.

У той Доротеи была коллекция из ста виниловых пластинок и она состояла в клубе радиолюбителей.

Меня это, в общем-то, не очень интересует.

Та Доротея бегает за плохими мальчиками и влюбляется в кого попало.

Я не позволяю мешать себя с грязью.

Та Доротея ненавидела розовый.

Я люблю розовый.

Та Доротея хотела поскорей вырасти.

Я чувствую себя ребенком и меня это вполне устраивает.

Та Доротея предпочитала быть первой и ненавидела гламурных див.

А мне просто нравится быть в компании разных людей. И против девушек, чрезмерно следящих за своей внешностью, ничего не имею. Как и против тех, кто вообще за ней не следит.

Я не та Доротея. А может, я та, кем она была до того, как «испортилась». Мама говорила, что я похожей была в детстве. Может, это второй шанс? В душе мне не нравилось, что я делала со своей жизнью, я хотела начать всё заново. Но для этого пришлось бы отречься от прошлого. Я не решилась, за меня всё сделала амнезия. А машина и черепно-мозговая травма – лишь катализаторы.

Вскоре с меня сняли повязки. Сьюзи принесла мне парик в виде афро. Я носила его, ловя на себе смешливые взгляды больных детишек. Меня учила мой бывший куратор. Всему школьному курсу. Кажется, я начинала что-то понимать. Я даже вспомнила часть из программы колледжа.

– Вернешься потом в колледж? – спросила она.

А я не нашлась с ответом. Я не знала, куда идти. После больницы я буду птенцом, выброшенным из гнезда. Лишним звеном в этом мире.

Призрак выписки маячил, а я оттягивала время, как могла. Но всё заживало. С меня сняли швы, провели тестирование, несколько диагностик. И выписали, но я всё равно была на учете. Буду ещё долго сюда ходить, а если что-то пойдет не так, то снова заберут.

Я выходила из здания больницы, и солнце слепило мне глаза. Я ненавидела этот город с дождями и лужами, ненавидела эти распускающиеся почки и поднимающиеся ростки травы, ненавидела это море. Ненавидела кафе у терассы и крыши, на которых вечно кто-то сидел. Ненавидела эти узкие переулки.

Целыми днями я сидела на пляже. Сзади возвышался заброшенный маяк. Впереди – хмурое апрельское небо, корабли вдали и чайки на валунах.

Я услышала шорох. Кто-то шел по песку, шурша. Я узнала эту походку, мне даже не пришлось оборачиваться.

Эд сел со мной рядом, не говоря ни слова.

– Мы сидели рядом когда-то, – сказала я, – На этом же самом месте.

– Да, – ответил он, – Много-много раз. Встречали рассвет. Сзади проходила какая-то девушка. Она каждый день тут гуляла. Видимо, перед учебой. А иногда разговаривала по телефону вдалеке. Смеялась. Такой довольной была. Я ей завидовал. Или тому, с кем она разговаривала.

– Я говорила с Бекки.

– Вот как? И как она?

– Она не держит на тебя зла. И не боится умирать.

– Мне очень жаль, что я так с ней поступил. Я испугался. Я пожалел уже об этом много раз и решил, что больше не буду убегать от трудностей.

– Она понимает. Она сказала, что ты не злой человек.

– Она хорошая девушка. Надо бы поговорить с ней.

– Так поговори.

Мы немного помолчали.

– Это была случайность, – сказала я.

Закапал дождь. Застучали капли по моему лбу, по моему платку, скрывающему проплешины. Я подняла голову, подставив лицо весеннему дождю.

– Опять не прячешься от дождя, – сказал он.

– Это было случайность, – повторила я, – Ты не видел машины.

– Но я был рад, когда она тебя сбила.

– Нет, не был. Ты любил меня. И сейчас любишь. Просто боишься, что предам.

– Догадливая сучка.

– Ты говоришь мне все эти жестокие слова, но на самом деле злишься на себя. Ты кактус, и если ты кого-то обнимаешь, то непременно колешь. Потому что по-другому не можешь. Не научили.

– Жаль, что ты поняла это только сейчас.

– Я больше не та Доротея, которую ты знал. Даже если ты и приложил руку к тому, чтобы я попала в больницу, то мне нет причин на тебя злиться. Я не та Доротея, да и не хочу ею быть.

– Значит, передо мной сидит совершенно другая девушка. Тогда нам стоит познакомиться заново.

– Да. Только давай на этот раз без колких слов. Будем говорить о своих чувствах без обвинений. Учиться правильно любить.

– Ага. Я постараюсь не бить тебя и не оскорблять, а ты постараешься принять мои болячки и не называть психом и Синей Бородой.

– Замётано!

– Итак, я Эдвард.

– Доротея!

====== Мёртвая любовь ======

Мы познакомились с ним не так давно. Это было в конце учебного года, во время экзаменов, выпускных и церемоний выдачи аттестатов. Город буйно цвел, в классе мы слышали шум прибоя и крики, ловили залетающий пух и лепестки, и отчаянно мечтали вырваться из этих стен. У всех были мечты романтичней некуда: серфинг, дайвинг, корабли, садоводство, заповедники. И я не оставала. Хотела лечить зверюшек. Я с детства с ними лажу. Буйные ли, замкнутые, все они идут ко мне ластиться. Чувствуют, по-видимому, что люблю их.

Одно дело – хотеть. Желания не всегда совпадают с возможностями. Вот у меня не было способностей к химии. И денег на репетитора тоже. Поэтому я целый день корпела за учебниками, завистливо глядя в окно. Совсем забросила свою компанию.

Мой дом распологался в длинном и очень узком переулке. Окна находились очень близко друг к другу. Можно было свеситься и достать до соседнего подоконника, если ты достаточно высок. Я вот была высокой.

Готовясь к экзаменам, я всё время отвлекалась и невольно глядела окно. Желтовато-коричневая стена, с узорами с виде цветов, с плоской крышей, окнами, занавешенными шторами, с бельем на веревках, плющом, свисающим с балкона и кусочком ясного неба.

Я начала клевать носом, глаза слипались, всё плыло. И тут я услышала игру на испанской гитаре. Я встрепенулась и принялась вертеть в головой в поисках источника звука. И тут вижу одинокую фигуру сквозь белые шторы, колыхаемые ветром сквозь открытую форточку. Он играет и поёт что-то на испанском. Кажется, пел тенором. И весьма долго. Закончив, он отодвинул шторы и открыл окно. Веснушчатые щеки, закрытые глаза, лицо, подставленное порывам ветра, вьющиеся черные волосы и легкая улыбка, тронувшая по-детски припухлые губы. Потом он скрылся в квартире и вернулся с миской копченой рыбы. И тут же на его зов прибежали кошки. Он принялся их кормить, по-прежнему мечтательно улыбаясь.

Вот так и состоялось наше знакомство. Правда, он об этом не знал.

А потом я стала каждый день смотреть на него. Утром и вечером он поливал цветы из маленькой леечки, и белые рукава оттеняли его легкий загар. После обеда он играл на гитаре, пел, а потом неизменно кормил кошек. А потом пропадал. А перед обедом я часто видела его голову, склонившуюся над письменным столом. Иногда поздно вечером он сидел, оперевшись о подоконник, открыв окно, и о чём-то думал., а иногда курил, и я чувствовала этот терпкий запах ментоловых сигарет.

Я всегда смотрела на него сквозь закрытые шторы, не решаясь заговорить, хотя бы поздороваться. Он скрасил мои скучные, одинокие майские дни. Когда он играл на гитаре, я плакала, сама не зная от чего, и в то же время от всего. А потом мне становилось легче. Морской бриз, тёплый южный ветер уносил все мои печали.

Неизвестно, сколько бы ещё так продолжалось. Может, целое лето. Может, всю жизнь. Но однажды мы познакомились. Это случилось июньским днём, когда я решила сходить развеяться на пляж.

Я была из тех, с кого в первые дни лета сползала кожа, поэтому я ходила в свитере, который сама связала. Сидела на пляже под зонтом до пяти часов, рисуя китайские иероглифы. Мне нравится китайская каллиграфия. У меня всегда хорошо получается воспроизводить самые сложные иероглифы. Это снимает напряжение и служит средством от скуки.

А потом солнце стало слабее. Волны отчаянно шумели, разбиваясь о скалы, птицы кричали на скалах, на порту маячил корабль на привязи. Он был словно сторожевой пёс. Мне казалось, что он зовет на помощь, просит кого-нибудь разрубить целью.

А потом я встала, потянулась, решила искупаться. Ступни касались раскалённой гальки. Я подошла к воде и погрузила в неё ноги. Прохладная и приятная. Как давно я не купалась?

По колено, по пояс, по плечи. И вот, я с головой окунаюсь в свободное царство солёной воды, ступни щекочат водоросли. Я танцую в воде, то и дело всплывая, чтобы глотнуть кислороду. Плыву кролем, чувствуя себя наконец вырвавшимся на свободу ветром. А потом погружаюсь, вода предает меня и заполняет мои легкие. Я иду ко дну…

– Помогите! – кричу, и тяну руки к небу.

Всплываю и снова тону. И так несколько раз. Не успеваю глотнуть свежего воздуха. Легкие разрывает. Меня уносит всё дальше и дальше, волны с головой накрывают меня. Где же вы, спасатели?

Кто-то подплывает ко мне, хватает и вытаскивает на берег. Склоняется надо мной, по-видимому, собирается делать искусственное дыхание. Я открываю глаза, откашливаюсь и отплевываюсь. И едва не падаю в обморок, узнавая в лице спасителя того самого соседа, за которым я наблюдала. Мокрые черные кудри, загоревшая кожа, лоснящаяся на солнце, и черные глаза, внимательно и слегка грустно глядящие на меня. И эта легкая примесь сигарет.

– Ты чего, вообще без тормозов, да? – хмуро спросил он, – Сегодня же волны большие. Могло бы унести в открытое море.

– Там же буйки…

– Ну и что? Был уже такой случай.

– Я… Я не подумала. Мне казалось, я хорошо плаваю.

– Меньше думать надо.

На нём была желтая форма спасателя. К нам подбежала девушка в купальнике, тоже загорелая, со множеством косичек и итальянским акцентом.

– Фабрицио, ты чего там копаешься? О, с тобой всё в порядке?

Я дрожала всем телом. Ногти посинели. Чувствовала слабость по всему телу. Я только что чуть не умерла.

– Ей нехорошо, – сказал Фабрицио, – Моника, давай я отведу её к нам., а ты подменишь меня, ладно?

– Замётано, бро, – легко согласилась Моника.

Фабрицио помог мне подняться. Потом за руку отвел на спасательнуцю вышку, посадил в кресло, укрыл пледом и принес какао.

– Испугалась, да? – уже мягче спросил он, – Шторм появился так внезапно. Я ведь объявлял в громкоговоритель, чем вы слушаете?

– Я не слышала, – честно сказала я.

Вспоминая свой поход к берегу, я нахожу то состояние похожим на транс. Телефон завибрировал. Я вижу сообщение от Доротеи:

Хеееей, я видела тебя в компании красавчика-спасателя. Че, парней цепляем,

да? Растет девочка. (смахивает материнскую слезы гордости.)

Я закатываю глаза.

Мне было нехорошо, и он отвел меня к себе на вышку. Я чуть не утонула, вообще-то.

Охохо, да ты у нас постигаешь науку пикапа, да? Вот хитрюшка моя! Чмоки-чмоки!

А потом мне написал Барри, наш общий с Дори друг:

Блин, извини, что мы не подошли к тебе. Просто я был со Сью… Двойное свидание, понимаешь?

– И че, это оправдание бросить тонущую подругу? – вслух спросила я.

– А? – мгновенно откликнулся Фабрицио.

– Ничего, – процедила я, – Кажется, я лишаюсь друзей.

– Почему ты так решила?

– Мы стали меньше общаться. Ну, типа из-за экзаменов и прочего. Но на самом деле компания распадается. Я это чувствую. После выпуска нас больше ничего связывать не будет?

– А так очень часто случается со школьными друзьями. Просто прими это и двигайся дальше. Школа – это не последняя жизненная инстанция. У тебя появятся и в институте своя компания, и на работе. Ты много с кем познакомишься, но немногие останутся с тобой на всю жизнь.

– От твоих речей ещё хуже становится.

– Я просто говорю правду. Может, ты больше тоскуешь по ушедшему детству, чем по друзьям? Тебе действительно было хорошо проводить время с ними? Просто я не чувствую никакой привязанности к школьным приятелям. Поначалу скучал, но именно по этой беззаботной юности.

– У меня был не лучший статус в компании. Так, странная девочка-гик, носящая их вещи, которую иногда можно пригласить для прикола и которая может послужить жилеткой. А ещё эта девочка хорошо вяжет свитера и объясняет историю и обществознание. И всё же они были хорошими. И не обижали меня. Мне нравилось проводить с ними время. И эти вечера на крыше.

– А они чувствуют то же самое?

– Не знаю… У Доротеи парень появился. Барри влюбился в новую подругу Доротеи. Гарри с головой погрузился в учебники. Розе вообще, по-моему, плевать.

– Если они не чувствуют то же самое, то, может, нафиг их?

Он пропел:

Так и быть, так и быть, так и быть, так и быть.

Шепот мудрых слов —

Так и быть.

– Гимн пофигиста? – усмехнулась я, – А я так не могу. Я не могу «так и быть».

– А ты попробуй, – сказал он, растянувшись на диване, – Сразу так легко станет.

Тем временем солнце уже почти село. Люди на пляже принялись расходиться.

– Братишка, наша смена заканчивается, – в дверную щель просунулась голова Моники, – О, ты ещё здесь? Тебе правда нехорошо или ты хочешь подольше полюбоваться на нашего красавчика?

Она подмигнула мне и я залилась краской с ног до головы.

– Моника, – строго сказал Фабрицио, – Не смущай Риз.

– Я не Риз, – удивилась я, – Меня Вивьен зовут.

– Надо поговорить, – сказала Моника брату, – Давай прогуляемся. Сама дойдёшь, Вивьен?

– Да, – вяло согласилась я.

Мне уже стало полегче. Я вышла и вернулась домой. Страх испарился, меня распирало от накатившего восторга. И всё же мне не хватало покоя это «Риз».

Потом я решила вновь прогуляться в сторону пляжа. Даже несмотря на то, что было пасмурно и обещали дождь. Опять села под жезлонг и принялась штудировать справочник по химии.

После обеда ко мне подошел Фабрицио. На этот раз он был в гавайской рубашке.

– Ты чего здесь сидишь? Не искупаться, не позагорать. И спасать некого.

Он нервно рассмеялся.

– Просто сижу, – пожала я плечами, – Готовлюсь к экзамену по химии.

– Нравится? – улыбнулся он, – Мне вот она всегда нравилась. В одно время хотел на фармацевта поступить.

– А почему не поступил?

– Не проскочил. И передумал.

Он сделался хмурым. Но потом вдруг просиял.

– Ты понимаешь её?

– Нет, – честно призналась я.

– Хочешь, буду тебя готовить? – подмигнул он мне, – У самого крылья оборвали, хоть другим помогу взлететь…

– Бесплатно? – удивилась я.

Он кивнул. Я обрадовалась. И даже не тому, что нашла репетитора, да и к тому же бесплатного. А тому, что буду теперь часто видиться с Фабрицио.

– Когда начнем? – спросила я.

– Да хоть завтра, – сказал он, – Извини, сегодня вообще никак. Матери помогаю.

– Буду ждать, – улыбнулась я.

Он ушел, а я была такой довольной, что не могла сосредоточиться на материале. Ну и ладно. Он мне всё объяснит.

И вот, этот день настал. Мы встретились рано утром на пляже и отправились в его квартиру.

– А мы соседи, оказывается, – с притворным удивлением сказала я.

– Повезло… – рассеянно откликнулся Фабрицио.

Его квартира была маленькой, тесной и заставленной чем-то непонятным. Зайдя в его комнату, я узнала эти белые шторки и светло-зелёные обои.

– Бардак, бардак, бардак, – пробурчал Фабрицио, скидывая тетради со стола.

Оставил нетронутым лишь портрет какой-то девушки. Он сразу спрятал его в ящик. Я предпочла не спрашивать, чей это.

Мы сели за письменный стол, и он принялся меня тестировать. В конце концов я переволновалась и набрала 9 баллов из 30.

– Я хочу взглянуть в глаза твоему учителю по химии. Н-да, трудная будет работенка, – озадаченно сказал Фабрицио, – Говорю сразу, есть большая вероятность того, что ты не сдашь.

У меня задрожала нижняя губа.

Нет-нет, только не реветь.

– Но я постараюсь подтянуть тебя, – поспешил успокоить меня он, – Главное, чтобы и ты старалась. Это ведь тебе нужно, а не мне.

Мы где-то полчаса проходили основы, а потом он решил заварить чаю. Ушел на кухню, оставив меня одну в комнате, наполненной тиканием часов.

Сейчас или никогда.

Я открыла шкаф и достала портрет. Девушка в джинсовой косынке и оранжевом купальнике стояла с доской для сёрфинга. Улыбалась, её кожа была чуть розоватой, видимо, тоже сгоревшей на солнце. У меня сжалось сердце при взгляде на неё. И это не из-за того, что он хранил портрет другой девушки. Как при взгляде на фото с надгробие. Или на фото человека, трагически погибшего.

В коридоре послышались шаги. Я поспешила убрать протрет обратно.

Интересно, кто она?

Я нашла Монику строящей замок на пляже ранним утром.

– Тоже ранняя пташка? – спросила я её.

– О, Вивьен? – обрадовалась она, – Давай воздушного змея запустим? Все друзья разъехались, блин. У нас итак цветущая гавань, зачем куда-то уезжать?

Мы достали воздушного змея. Стояла ветренная погода. Яркая игрушка взмыла к светло-голубому летнему небу. Я смотрела на неё и мне становилось грустно.