Текст книги "Гул проводов (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Я проснулась и обнаружила слёзы на своих щеках. Кровать Габриэль рядом была пуста, а Элли задувала свечу, не обращая внимание на ворчание Элис.

– Что такое? – сонно спросила я.

Она многозначительно посмотрела. Последние приготовления?

– Мне приснилось, что бумажные фонари улетали в небо, а я осталась одна. Одна-одинёшенька на этой земле.

– Просто ты не фонарик, – сказала она.

– Увы.

Я вновь посмотрела на календарь. Осталось 5 дней.

– А где Габриэль?

– В инфекционном отделении, – ответила Элис, – Простыла. Нефиг было в одной майке и шортах на холоде шастать.

Дни таяли, как воск горящей свечи, а ночи были темными и тоскливыми, я не могла уснуть и только слушала, как холодный заунывный ветер завывает в трубе. Снег был белым, а небо было черным. А внутри меня была черная дыра, которая затягивала всё. И скоро она затянет меня. только пусть побыстрее, я так устала от этой агонии. Может, в Ночь, Когда Все Двери Открыты Марк затащит меня в мир пекла и горящей серы и мы вместе будем бесконечно гореть. Может, хоть тогда я почувствую хоть что-то, отдаленно напоминающее эмоцию. Может, тогда я возненавижу Марка или заплачу. Хоть что-нибудь. Дайте мне понять, что я жива.

– Ты не слишком режь, – говорила Элли, – А то в Клетку посадят. Там ещё хуже. Я не хочу такой судьбы для тебя, я не хочу такой судьбы вообще ни для кого.

–  Что мне Клетка! – -глухо рассмеялась я, – Я итак будто в клетке. Что мне тишина и одиночество, когда я это испытываю каждый день?

– Там минуты таят, там часы останавливаются. Клетка съедает всё, в том числе и тебя. Сначала ты разбиваешь кулаки о стены. Потом ты разговариваешь сама с собой. Потом ты сходишь с ума от скуки. А потом всё смешивается, и ты уже не понимаешь, есть ты или нет. Есть ли люди или нет? Ты умерла, или все вокруг умерли?

– Я об этом каждый день думаю. Хотя нет. Я знаю: я мертва.

– Тогда смысл себя резать?

– Не знаю. Чтобы воскреснуть?

– Дождись Дня, Когда Все Двери Открыты. Тогда ты воскреснешь.

И я ждала. Считала дни, часы, минуты, секунды. И мне казалось, что этого дня никогда не наступит, я так и застряну в этом промежутке мучительного ожидания. Без снов и боли. Тикали часы, шуршали сухие листья за окном, убираемые ржавыми граблями, завывал ветер в трубах, топали сверху множество ног и гремели склянки с лекарствами. И каждый звук бил мне по ушам, но я не чувствовала ни боли, ни злости. Только скуку. Значит, вот что ожидает мертвых? Скука? Да уж.

А маслянистый чай и полужидкая каша ещё больше удручали меня. Люди вокруг приходили и уходили, болтали, кричали и смеялись, и мне казалось, что я накрыта прозрачным куполом. Я была в стороне от всего этого, лишняя на празднике жизни. Мертвецу нет места среди живых. В Ночь, Когда Все Двери Открыты я вернусь туда, где мне положено быть. В страну вечной зимы, где нет никого и ничего, где всё давным мертвом умерло и замёрзло.

– Я скучаю, – говорил Том, – Леа хочет приехать к тебе, но ей некогда.

– Ну да. Некогда. Экзамены. Учеба. Да.

– Я правду говорю. Она тоже скучает.

– По мёртвым не скучают. Их вещи сжигают.

– Ты не мертва. Ты жива. И я люблю тебя.

– У тебя есть мои фотографии?

– Да. Одна даже сейчас со мной.

Он вытащил скомканную фотографию Мы оба на заросшем лугу, с обгоревшей кожей и волосами. Это было так давно, что я сомневаюсь в реальности этого воспоминания.

– Когда выйдешь отсюда, сожги её. И смотри, как она тлеет. А пепел развей по ветру.

– Зачем ты так со мной?

– Я ещё не договорила.

– Слушаю.

– И больше никогда сюда не приходи. Забудь дорогу сюда. Забудь моё имя. Я умерла. Нет, я родилась мёртвой. Может, я и были когда-то, но больше меня нет. Я – невидимое пятно.

В его глазах показались слёзы. Они скатились по веснушчатым щекам. Но возражать он не стал. А просто поднялся, поправил помявшийся халат и ушел. Молча. И я поняла: навсегда. Знаете, что было самое смешное? То, что он не внушал мне отвращение, я не злилась на него. Но и не жалела. Как и всегда, мне было никак. При мысли об этом я рассмеялась. Если прислушаться, то в моём смехе можно было услышать крик и помощи. Один его услышал.

– Чего на помощь зовёшь? – ко мне подошел парень, которого я встретила, когда только попала сюда. Тот самый, что рисовал в воздухе фигурки.

– Я умерла, – я рассмеялась, а из глаз брызнули слёзы. Впервые. Правда, смешно?

– Ну, это не беда.

– Я мертва. И никогда не буду живой. Я много думаю об этом, но не чувствую ни страха, ни отчаяния.

– Откуда у мертвеца могут взяться эмоции?

– Вот и я не знаю.

– Тебе не о чем жалеть. Ты и живой-то никогда не была, не с чем сравнивать.

– И что мне делать?

– Умирай дальше.

– А ты живой?

– Нет, конечно. Иначе я бы не не услышал твой крик.

– Но его все слышали. Только пялились на меня.

– Смех слышали. А крик нет. Его слышат только мёртвые.

– А ты ждёшь Ночи, Когда Все Двери Открыты?

– Я не жду, я мертвый. Как мёртвый может ждать?

– Я же жду.

– Ошибаешься. Ты ничего не ждёшь.

Он развернулся, махнул рукой на прощание и потопал в сторону коридора, оставляя после себя шлейф аромата немытых волос и порошка. Корни у него ещё больше отрасли.

– Привет, пошла в задницу бабуина.

– И тебе привет, Жюли. А где парень, рисующий половые органы?

– Он плохо себя чувствует, ушлепок с облезлой задницей.

– И он тоже?

– Зима будет очень холодная, ты дрянь с немытыми сиськами. Смотри не болей и иди на хрен.

И я пошла. Только не на хрен, а в свою палату.

====== О Ночи, Когда Все Двери Открыты, гадании и уходе ======

Сначала она становилась прозрачной, похожей на дымку. Как призрак. Как видение. Как отражениях в лужах на асфальте. Сотканной из того же материала, что и сны. А потом я начала забывать некоторые факты о ней. То не могла вспомнить, из-за какого расстройства она здесь (пограничное? биполярное?), то не могла вспомнить её голос, то забывала, что она ужасная болтушка. Я обычно хорошо запоминаю лица, но в моих воспоминаниях оно было размытым, как на плохо сделанной фотографии. Она ускользает. Вместе с Вороном. Она выбрала его. Она выбрала петляющие тропинки и бесконечные лесенки. Она выбрала путь бумажного фонарика.

Без неё в палате станет одиноко, тихо и холодно. Но главное одиноко. Конечно, будет ещё Элис, но с ней мне одиноко ещё больше, чем без неё.

– Мне хочется с вами, – сказала я Элли утром, прямо перед Ночью, Когда Все Двери Открыты.

– Эта тропинка слишком узкая, трое не поместятся, – сказала она, – И к тому же, она для живых. Мертвые на неё не могут встать хотя бы потому, что не найдут.

– А я хочу быть живой, – воскликнула я тоном капризного ребенка.

Элли посмотрела на меня так, словно я предложила ей сношаться с ослами.

– Не шути так, то, что ты мертвая, не дает тебе вседозволенности.

Днём нам нельзя было разговаривать. Для завершения превращения с ней никто не должен заговаривать. А если кто-то скажет ей хоть слово, то Ворон уйдёт без неё. И она всё потеряет. Я видела, с каким трудом ей это даётся. Она сидела на холодном потрескавшемся подоконнике и смотрела, как за окном падают снежинки, тая на полпути к спящей земле. Этот пейзаж мне живо напомнил мой сон. Только здесь ещё теплится жизнь. А там её нет и быть не может.

Вечер я ждала с содроганием. До того, как солнце опустилось за горизонт, до того, как ветер начал завывать с ещё большей силой, до того, как загорелись первые тусклые фонари, всё затихло. И вокруг меня, и внутри меня. На крыльце сидели криво вырезанные рисунки, мигали пыльные гирлянды, сквозь трещины дул холодный сквозняк и добавились новые старые рисунки на кирпичной стене. В глубине кустов слышались шорохи, а на тропинках были оставлены следы, но сколько бы я не смотрела, я не видела, чтобы кто-то по ним ходил.

А когда ночь вступила в свои права, звуки города исчезли. Дом накрыло колпаком, блокирующим любые проявления внешнего мира. Ни звуков колядования и смеха детишек, ни верениц людей в праздничных костюмах, ни конфет, музыки и танцев. Тишина. Мертвая, древняя. И как будто так было всегда.

По коридорам уже зашуршали. И тогда Элли встрепенулась, открыла окно и шагнула вниз. Комнату заполнил сквозняк, шторы вздымались, бельё отбросило к стене. Я поёжилась, а Элис из сортира начала ругаться. Я побежала за Элли. Знакомые следы вели к Клетке. Я подбежала и заглянула через холодные металлические прутья. Внутри было темно и пусто, не было даже постельного белья. пахло затхлостью и сыростью. Пахло старостью. Пахло временем.

– Девочка, ты чего тут забыла?

Я обернулась. Позади меня стояла санитарка. Снежинки таяли, не долетая до её черных волос. Её лицо было словно размытым, но я поежилась от её взгляда. Взгляда хищника. Что-то она мне не нравится.

– А разве тут не должен быть мальчик?

– Какой мальчик? Эта палата уже месяц пустует. Иди к себе, пока других санитаров не позвала.

Я пошла. Снег под ногами скрипел. Я чувствовала её колючий взгляд. Это чувство преследовало меня, пока я не дошла до окна, ведущего в свою палату. Но какая-то сила заставила меня повернуть. Я свернула в сторону другой части сада, в которую мало кто заходил.

Маленькое крылечко из служебного помещения. И накрытый стол. Дымились чашки с золотисто-коричневым чаем. За стулом сидела девушка в белом платье и шляпке с вуалью.

– Да кто станет накрывать стол на улице посреди зимы? – фыркнула я.

– Хочешь, чтобы я тебе погадала? – пропустив мой вопрос с издевкой мимо ушей, спросила она.

– А ты угостишь меня чаем?

Она не ответила. Стол был накрыт на двоих, так что я села за соседний стул и поднесла чашку к лицу. В нос мне ударил пар и аромат чая. Я пригубила. Мои вкусовые рецепторы словно взорвались. Со мной такое впервые за последние несколько недель.

– Давай, гадай мне.

– Нравится чай? Он из другого мира.

– Да уж понятно, что из другого, раз заставил мертвеца почувствовать его вкус.

– Это не твоя мертвая аура. Это его.

– А?

– Дай руку.

Я протянула ей руку. Она проколола её, а я даже не заметила как и чем. Кровь капнула в блюдце с водой и расплылась красным облачком.

– Он цепляется к тебе и затягивает в омут. Если ты не избавишься от него, то ты пропадёшь вместе с ним.

– Тогда что мне делать?

– Ты слышишь его?

– Нет. Он уже давно замолчал.

– Это ещё хуже. Лучше бы ты его слышала. Так бы вы могли поговорить.

Она сжала мой палец. Еще одна капелька крови капнула в мутную воду.

– Вас разделяет стена. Вы пытаетесь докричаться друг до друга, но вы не слышите.

– Мы в разных мирах…

– И сотканы из разных материй. Поэтому он пытается затащить тебя к себе.

– Ворон говорил, что нас связывает невыполненное обещание.

– Вот только ты его забыла. А он помнит. И только он может сказать тебе его. Но чтобы стена рухнула, нужно тебе вспомнить это самое обещание.

– Замкнутый круг какой-то получается.

Она ничего ответила, только отпила немного чая.

– Но сегодня Ночь, Когда Все Двери Открыты.

– Именно. Сегодня стена рухнет. Если вы оба этого захотите.

– И в чем загвоздка?

– Ты не хочешь.

– Если бы я этого не хотела, я бы не терзала себя.

– Ты вампир, ты забираешь всё, оставляя после себя рваную рану. Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься. Ты сдираешь с других лица, чтобы сделать из них маски для себя. А он пиявка, что присосалась к тебе. Он слуга, что вечно предан своей госпоже. Он пес, лижущий руку, что бьёт его. Ему нравится страдать по тебе. Тебе нравится, когда он страдает по тебе. Поэтому стена не рухнет.

– И мы оба погибнем. Молодые дураки.

Она допила свой чай.

– А если я не хочу этого? Если я хочу разорвать эти цепи?

– Тогда разбери по кирпичикам эту стену. У тебя всего одна ночь.

– Что мне делать?

Она встала и подошла к краю крыльца, швырнув на землю какие-то травы. И тут же вспыхнула пламя.

– Прыгай, – просто сказала она.

– Чего я должна делать?..

– Прыгать.

– Это… безопасно?

– Нет.

– Я умру?

– Может, да. А может, и нет. Всё зависит от тебя.

– Хорошенькое начало, – скрестила я руки на груди.

– Можешь не прыгать. Тогда дальше будет только хуже.

Я вздохнула, встала рядом с девушкой. Немного поразмыслив, я шагнула вниз навстречу бушующей стихии.

====== Об отпущении, нерушимых цепях и воссоединении ======

Мы сидим в большом зале, через окно на всю стену видно, как в лиловых сумерках опадают хлопья снега. На календаре февраль, 14. День всех влюбленных. Из старого радиоприемника доносится музыка. Ноги кутает плед, а рядом дымится кружка с горячим какао с кленовым сиропом. Мы снова молоды и наивны, не подозреваем о том, что произойдёт дальше. А происходило ли оно вообще? Или я просто задремала, убаюканная уютом?

Он сидит рядом. Лицо обрамляют светло-каштановые локоны. В его зеленых глазах отражается окно.

– Марк…

Он посмотрел на меня и улыбнулся. О, его улыбка разрывает на части.

– Ты знаешь, о чём ветер поёт?

И я даже знаю, что тогда ответила.

– О том, что он одинок.

– А почему одинок?

– Потому что он не видит лиц и снов. Потому что он не слышит и не говорит. И всё, что он может – это печально завывать да носиться по округе.

Мне хочется зарыться носом в эти лохматые волосы. Мне хочется сидеть так всегда и чувствовать запах шоколада и лаванды. Мне хочется верить, что то, что произошло потом, было лишь страшным сном.

– Он так похож на тебя.

– Ветер?

– Да.

– Я не одинока. У меня есть родители. И Леа. И Том. И ты.

– Не ври. Покажи мне все скелеты в шкафу. Только мне. А большего не надо.

Он снова растянул губы в улыбке, разрывающей меня на части.

– Но я…

– Раздели со мной одиночество.

– Марк, послушай…

– Разве ты не видишь, что мы одни во Вселенной? За окном ничего. только этот мокрый снег и лиловые сумерки. И никого нет рядом, всё мертво. И мы мертвы.

– Нет, Марк, это ты мёртв. А я нет. Я должна отпустить тебя.

– Я никуда не уйду.

– Но ты должен! Обязан уйти! Мёртвым место в стране мёртвых! А я живая!

– Да кому ты нужна, кроме меня? – рассмеялся он, продемонстрировав ряд жемчужных зубов.

И правда. Кому я нужна? Я нежеланный ребенок, Леа вообще никто не нужен, Том любит не меня, а образ, что придумал себе. Никому я не нужна. У Элли есть Ворон. У мальчика, которого не существует, есть Февраль. А у меня никого нет. Одинокий космический кит, плывущий среди звёзд.

– А кому я нужен? Мы – всё, что есть друг у друга. И так будет всегда.

– Я лицедейка.

– А я благодарный зритель.

– Я тиран.

– А я покорный раб.

– Я люблю причинять боль.

– А я люблю, когда мне причиняют боль.

– Я вампир.

– Тогда выпей мою кровь.

– Я разобью твоё сердце.

– Так давай. Я вручу тебе своё сердце на серебряном блюдце. Бей его, жги его. Я даже не вскрикну.

– Ты мёртв.

– Разве это кому-то мешало?

– Ты должен идти. Я помогу тебе.

Я схватила его за шкирку и толкнула его в сторону окна.

ЗВОН

Падающее тело. Падающий снег. Ночь. Туча, наползающая на луну. Ворвавшийся в светлую комнату ветер. Опрокинутая кружка, разлитое какао. А он падал, протянув руку вверх, стараясь ухватить хоть кусочек неба. Он смотрел не на меня. Он смотрел прямо вверх, в те дали, что были недоступны мне. По его щекам катились слёзы, тут же замерзающие. Разве в ту ночь было так холодно? Нет, это не снег и не мороз. Это лёд, сковавший моё сердце.

Марк растаял на полпути к земле. Как снежинка. Забрав с собой всякую вероятность находиться там. Оставив меня одну. Опять.

Зал ещё хранил его запах. Но вскоре и он выветрился. одинокий ветер забрал его и продолжил блуждать по округе. Я села на пол. Я одна в большом зале. Я одна в большом доме. Я одна в большом мире?

Я застряла? Похоже на то. 14 февраля 2012 года – моя тюрьма. Да уж, удачный выбор. Одно из самых счастливых воспоминаний. Мы оба сбежали с вечеринки и пришли к Тому. Тот быстренько свалился в обнимку с принесенной нами бутылкой вина, а мы сидели, пили какая и наблюдали за тем, как падает снег.

Я поднимаю кружку с какао. Недовольно цокаю. Жаль, что я пролила его. Могла бы допить. Люблю какао. Радиоприемник молчит, он сломался. Давно должен был. Нафига его Марк сюда притащил?

Становится всё холоднее. Я поежилась от холода. Дыхание превращалось в густой пар. Ресницы покрылись инеем, щеки, нос и руки онемели. Смерть от перегревания не такая уж и плохая идея. Прямо перед смертью наступит эйфория. Когда ты совсем-совсем онемеешь от холода.

– Так и знала, что придётся тебя спасать. Прямо беда с этими новичками.

Тепло. Нет, жарко. Моё тело горит огнём.

Я вскочила и заорала благим матом. Моё тело охватило пламя. Я принялась кататься по земле. Вскоре огонь погас. Впрочем, пострадала я не сильно: опалила брови, волосы, испортила одежду. Могло быть и хуже.

– В какой-то степени это тоже исполнение обещания. Но слишком уж радикальное.

– Ты всё видела?

– Нет. Но догадываюсь.

– Что я сделала?

– Ты отбросила его. Выкинула.

– Он больше не потревожит меня?

– Кто знает? Цепь удлинилась, но не исчезла. Вы ещё встретитесь. А пока живи.

– Я больше не мертва?

– Пока мертва. Но он далеко. Пока у него нет власти над тобой. Ты можешь возродиться, если пожелаешь. Только это больно.

– Пофиг.

– Тогда иди. Мне тоже пора идти. Скоро рассвет.

Я пошла в сторону дома. Перед тем, как покинуть дальний двор, я оглянулась в стррону крыльца. Там никого не было. Даже стола не было. Вышло двое санитаров, держащих в руках сигареты. Я поспешно скрылась, пока меня не заметили.

В саду под деревом сидели двое. Словно сиамские близнецы. Словно тени или отражения друг друга. Или являющиеся и тем, и другим, и третьим сразу. Я так и не поняла. И предпочла не задумываться.

– Ну, теперь-то ты существуешь?

– Только одну ночь, – улыбнулся мальчик, – А ты начинаешь оживать. Пока что совсем немного. И того страшного дядьки сзади тебя нет.

– Я его прогнала.

– Мёртвых надо отпускать. Даже если они присосались к тебе, как пиявки.

– Но цепь не разрушилась. Мы по-прежнему связаны.

– И будете связаны. Такую цепь не разрубить. Так что недолго ты живая будешь. Он найдёт дорогу назад и вернется к тебе. Однажды он обретет силу и утащит к себе. И кто знает, что тогда  будет…

– Двое воссоединятся. Мёртвая любовь, ядовитая любовь.

– Именно! – рассмеялся он, – Захотела кошку, получила тигра.

– А что будет, когда Февраль уйдёт?

– Я перестану быть. Значит, и грустить будет нечему. А пока я здесь. И буду веселиться!

– У греков есть легенда об Орфее, потерявшем свою возлюбленную. Он спустился в мир мертвых и нашел её безмолвную тень. Царь мёртвых Аид пообещал, что если Орфей выведет её, не обернувшись, дабы посмотреть на идущую сзади возлюбленную, то он отпустит её. Но Орфей так хотел увидеть её, что нарушил обещание. И потерял её навсегда.

– Дурак этот Орфей.

– А Февраль теперь тоже безмолвная тень?

– Лучше, чем ничего, правда?

Только сейчас я обратила внимание, что дерево цветет.

– А разве у дуба такие цветы?

Белые соцветия словно светились призрачным светом.

– Кто сказал, что это дуб? – рассмеялся мальчик.

– Я, знаешь ли, прилежно посещала уроки естествознания и дуб от других деревьев умею отличить, – надулась я.

– Да ну тебя, – махнул рукой мальчик.

Они с девочкой поднялись и пустились в пляс вокруг цветущего дерева.

Из изрисованных стен домов доносились голоса и смех. На стенах плясали тени. Откуда-то веяло теплом. Где-то кричали, то ли от радости, то ли от боли, я так и не поняла. На тропинках добавились новые следы. А в палате мирным сном дрыхла Элис.

====== О новых соседях, мудрецах и признании ======

Всё, что я чувствовала потом, можно описать одним словом – одиночество. Будто вся жизнь проходила мимо меня, а я была в стороне. В общем-то, я и раньше это чувствовала. Только теперь острее. Одиночество впивается в меня острыми когтями. Горечь имеет привкус полыни. Все куда-то спешат, словно в ускоренной съемки, текут рекою мимо меня. А я окружена куполом. Никто меня не слышит и не видит., но в отличии от  Несуществующего, я есть. Здесь и сейчас. Я занимаю пространство. Только на другом уровне. Поэтому меня никто не замечает.

Марк ушел. Теперь он действительно ушел. А вместе с ним ушло что-то ещё, и я не понимала, хорошо это или плохо. И я всё время ждала, что он опять начнет голосить, появляться в зеркале, но он не приходил. И даже его присутствие я не замечала. И во снах он меня не навещал. Сновидения меня посещали редко, и, как правило, самые обычные. Я просыпалась с мокрыми ресницами. И всегда замерзшая.

Родители не навещали меня. Пару раз приходила мать, она с подозрением озиралась по сторонам, бормотала мне ободряющие фразочки и быстро уходила. Том больше не приходил. Вообще. Я не знала, что с ним, но надеялась, что он меня не простил. Таких, как я, нужно гнать взашей, а не прощать.

Палата всегда пуста и холодна. Унылые белые стены, белый тюль и лучи солнца сквозь него, капли дождя или мокрый снег, голые кровати без матрасов и белья, кроме двух – моей и Элис. Элис почти всегда торчит в палате, но что она есть, что её нет – без разницы. Мы абсолютно чужие, настолько, что эту отчужденность можно ощущать в воздухе. Иногда я вспоминаю Элли. Или Эмми? А может, Ханни? Какой у неё был голос? Какие у неё были волосы? Когда я думаю о ней, то чувствую тепло. И мне хочется подольше задержать в себе это приятное чувство, но оно почти всегда ускользает, живя лишь несколько секунд.

– Тебе плохо здесь? – спросила Элис, заметив моё состояние.

– Мне плохо везде. А здесь – особенно.

–  Ну, в психушке всегда плохо. Выйдешь на свежий воздух, встретишься с друзьями и повеселеешь.

– У меня нет друзей.

– Так заведи.

– Это все равно, что сказать простуженному человеку «так не простужайся».

– Тогда в чем дело? Почему тебе плохо?

– Парень умер, родители считают ошибкой, все друзья отвернулись. Действительно, почему?

– Ты чувствуешь одиночество. Тебе кажется, что ты никому не нужна в этом мире.

– Так и есть. Я хочу сменить палату.

– Хорошо…

– Какие самые бесноватые?

– Соседняя, третья. Там вроде кровать свободна.

Меня согласились перевести. Я в последний раз посмотрела на пустую палату. Элис ушла к врачу, она снова стала плохо себя чувствовать. В окне виднелся кусочек сада, оголенные деревья и темные дорожки, припорошенные снегом, кусты, старое дерево, раскинувшее свои ветви, и впалые черные окна. Одна из тропинок вела к заднему двору и окну с решеткой. Что-то там произошло, влюбленные сердца воссоединились. Что-то я там потеряла и что-то приобрела. Но что?

Это уже не важно. Что бы это не было, оно уже далеко, и нас разделяет время и пространство. Поэтому я отвернулась и ушла, волоча за собой свои немногочисленные пожитки. Шла по широкому коридору, и мимо меня проходили подростки в похожих одеждах. Наконец, палата номер три. Я открываю дверь…

…и мне в лицо летит подушка. Вонючая подушка.

– Какого, пардон, хрена?! – я отняла подушку от лица.

– Ой, новенькая?! – ко мне подбежала все та же бесноватая рыжая девочка, которую я видела в первый день.

– Новенькая, новенькая, – усмехнулась я, – Меня зовут…

– О, знаю! Ты Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому!

– Надо же, запомнила.

– А меня зовут Зои!

Меня обступили девочки в похожих коротеньких шортиках.

– А меня Кларисса, – представилась прыщавая девочка в очках с толстыми линзами.

– А меня Сара, – представилась девочка на коляске с короткими синими волосами и челкой до середины лба.

– А меня Клэр, – сказала  смуглая девочка с длиннющими лохматыми волосами и в черной шляпке.

– А меня ты уже знаешь, тупая обезьяна, – сказала Жюли.

– А я Сандра, – представилась я.

– Нет, ты Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому, – захихикала  Клэр, – Тебе это имя подходит. Не зря Блейна считают самым проницательным человеком.

– Ну да, очень проницательный, – заржала я.

– Ты зря смеёшься, – серьезно сказала Клэр и посмотрела на меня внимательно из-под шляпы, – Он один из Знающих.

– А ты тоже одна из них?

– Нет, я сама по себе.

В общем, когда мы вдоволь наболтались, то уже прозвучал отбой. Пришла санитарка, провела обычные процедуры, и ушла, погасив свет.

– Пойдёмте к мальчишкам? – шепотом спросила Зои, убедившись, что санитарка ушла.

– Не хочу, я сегодня намереваюсь своровать кое-чей сон, – захихикала Клэр.

– А я пойду, – вызвалась Кларисса и решительно поправила очки, сверкнув ими.

– А тоже, – вздохнула я, – Делать-то всё равно нечего.

К мальчишкам мы перебирались по стене, по выступам. Всё время я боялась упасть и напоминала себе не смотреть вниз. Наконец мы ввалились в окно, ведущее в комнату мальчиков.

На стене красовались драконы, тигры и – кто бы мог подумать! – цветочки. Постели были разобраны, одеяла разбросаны. Внутри было жарко, жарче, чем у нас.

– А вот и девчонки! – обрадовался тощий очкарик.

– Как дела, Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому? – спросил Блейн.

– Отвратно, как и всегда, – я подсела к нему на кровать.

– Поговорим? – внезапно спросил он и махнул рукой.

И всё вокруг исчезло. Осталась только кровать. Блейн больше не был глупым подростком, рисующем непристойности. Теперь он походил на волшебника, а в его янтарных глазах читалась усталая мудрость. Я почувствовала, что ему можно всё рассказать.

– Всё, что ты скажешь, останется в пределах этой кровати, – сказал Блейн и провел пальцем по моей щеке, – Расскажи мне всё. Я заберу твою боль.

– Мне очень плохо, Блейн.

– Я не Блейн.

– А кто ты?

– Вечность, – сказал он и рассмеялся, – Расскажи вечности всё.

– Мне очень плохо и одиноко. Мне кажется, что что-то забрали, кое-что важное мне, но я не могу припомнить что. Все куда-то уходят, а я остаюсь, как птица со сломанным крылом.

– Воскресать всегда больно. Я умирал и возрождался 9 раз. И всегда испытывал невыносимые муки.

– Это прекратится?

– Конечно, – сказал он, – Сначала боль. Потом ярость. Потом слёзы. Ты пройдёшь через всё это. И в один день ты поймёшь, что живая. И даже посреди зимних морозов ты почувствуешь, как что-то согревает тебя. А всё остальное будет неважно. Ради этого стоит страдать.

–  Не уверена, доживу ли я до этого момента.

– Земля замерзает и покрывается снегом перед тем, как снова расцвести.

– Я очень скучаю по нему, – сказала я и проронила слезу.

– Почему ты по нему скучаешь? Ты его любишь?

– Я не любила его… И не люблю. И никогда не полюблю.

– Ты кому это пытаешься доказать: мне или себе?

Я в непонимании уставилась на него. На его губах заиграла лукавая улыбка.

– Любовь казалась тебе чем-то неправильным, недопустимым. Ты всегда считала, что ты не заслуживаешь её. Раз мир тебя не любит, то и ты его любить не будешь. А потом пришел Марк и порвал все шаблоны. Он знал, что твоё сердце сковал лед. Но всё равно любил тебя. А ты?

– Я не люблю его. Он зря любил меня.

– Скажи это. Скажи голую правду, не приукрашенную ничем.

– Я не люблю его.

– Ты не любишь его?

– Я не люблю его!

– Ты действительно так думаешь?

– Я не люблю его!!!

– Я не верю тебе.

– А мне плевать, веришь ты или нет!!! Я не люблю его, понятно?!

– Не ври мне, – усмехнулся Блейн, сощурив золотые, похожие на два солнышка глаза.

– Я…

Он выжидающе посмотрел на меня. Невыносимый взгляд, им можно вскрывать вены. От него пахло весной и полынью. Ненавижу полынь.

– Я люблю его… – прошептала я и сама испугалась своих слов.

– Вот видишь, всего три слова, – услышала я сзади.

 – Марк!!! – я вскочила и резко крутанулась на 180 градусов.

Он сидел передо мной, скрестив по-турецки ноги. Такой знакомый, эти волосы, эти зеленые глаза и крупные веснушки, эта кривая улыбка, этот запах сигарет.

– Ты теперь уходишь? – спросила я.

– Теперь да, – кивнул Марк.

– Прости меня, – сказала я, – Я ведь предупреждала, что я сволочь последняя.

– Мне всё равно, – сказал Марк.

– Не уходи, – сказала я, – Пожалуйста, побудь со мной. Хотя бы минуту. Мне и этого будет достаточно.

– Тут нет ни минут, ни секунд, – сказал Марк, – Правда освободила меня. Это смешно, не находишь? Всего три слова. – он рассмеялся. Опять этот заливистый, беззаботный смех, – И ты теперь свободна. Не плачь, вампирчик. Мы ещё встретимся. Кстати, мне понравились твои стихи. Красиво ты лжёшь.

Я схватила его за руку. Она была теплая и мягкая. Мне хотелось схватить его и утащить к себе и никогда в жизни не отпускать. Но он должен идти. Мёртвых нужно отпускать. И я его отпустила, а он шагнул в тёмную бесконечность и растаял, как утренний туман. А моя рука ещё долго хранила его тепло, и до утра я чувствовала шлейф аромата сигарет.

Да, теперь он ушел. Ушел навсегда. А я не могла поверить. Мне это казалось… бессмысленным? Немыслимым? Как и его смерть. Как и вообще всё происходящее.

– Вечно с влюбленными возиться приходится, – проворчал Блейн, – То вы умираете, то страдаете. А нормально любить никак нельзя, да?

– Можно, но это явно не в моей компетенции, – сказала я.

Мне стало удивительно легко. Лишь на одну ночь. Я знаю, что утром боль утраты навалится на меня с новой силой. А пока пусть будет так.

====== О простой человеческой боли, неожиданных открытиях и простуде ======

– Эта зима будет удивительно холодной. Надо запастись свитерами. Попрошу тетушку связать мне свитер с оленями, – говорила Клэр, ковыряясь в еде.

– А у меня есть исландский свитер! – похвасталась Зои.

– А какой диагноз у новенькой? – неожиданно спросила Кларисса.

– А я знаю? – я пожала плечами, – Я врачей вполуха слушаю.

– А у меня расстройство пищевого поведения, – сказала Сара.

– Это у тебя-то? – фыркнула я.

– Да, у меня анорексия.

Сара была полной. Художники эпохи возрождения бы передрались за неё.

– Я знаю, что ты думаешь. Что я слишком жирная для анорексии. До болезни у меня была фигура, как у палеотической Венеры. И мне внушали, что я должна свою инвалидность компенсировать.

– Переехала бы им ноги и дело с концом, – хмыкнула я.

– А я, дура, слушалась и сидела на диетах. В итоге сама не заметила, как блевать мне стало нечем. И как меня воротило при одном упоминании о пище. Все говорили, что я молодец, что так стремительно похудела. Осталось совсем чуть чуть. А то, что у меня анорексия, мне никто не верил. Я ведь не пересекла черту, отделяющую жируху от худенькой нимфы. Я должна была попасть в реанимацию с острой язвой, чтобы забили тревогу.

– Ужас.

Девочки согласно кивнули.

Мы продолжили есть. Сначала всё было нормально, а потом началась драка едой. Я даже не поняла, как это случилось. Девчонки кидали друг в друга кусочками жратвы. Попали и в меня. Впрочем, я не особо-то и участвовала в этом.

– Эй, ты! – к нам подошела Элис, – Ты в порядке?

– А сама-то ты как думаешь? – огрызнулась я, – Я сейчас задам тупой вопрос, но… Кроме Габриэль, с нами в палате никто не лежал?

– Совсем рассудком тронулась? – Элис покрутила пальцем у виска, – М-да, типичное ПТСР. Не было с нами никого.