Текст книги "Гул проводов (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

====== О скорости, безлунной ночи и горьких воспоминаниях ======

Мотор ревел, но ревел как будто издалека. По крайней мере, для меня он не имел никакого значения. Ни он, ни радио, с шипением и перебоями передающее вудстокский рок, ни Марк, громко вторящий ему. Всё осталось где-то там, позади, в скучном и неподвижном мире, а меня унесло вперёд, туда, где размытые огни и вой ветра, проносящегося мимо ушей. Ветра, приносящего с собой запах пыли, цветов и травы. Прохладного, печального ветра, который бывает только летним вечером.

Быстрее, быстрее, быстрее! Теперь мы не Сандра и Марк, выпросившие кабриолет у общего друга. Мы – хвостатая комета, ветер, свет, и мы несёмся в бесконечность, задыхаясь от нахлынувших впечатлений. Я думаю, что это и есть сама жизнь – попробуй, удержись. Жизнь – это юный подросток, несущийся на всех парах вперёд, пытающийся обогнать ветер, и совершенно не задумывающийся ни о чём, кроме этой пьянящей скорости.

Мы проносимся мимо домов, слившихся для нас в единую кашу. Как и подстриженных деревьев, автоматических поливалок, газонокосилок, магазинов и заправочной станции, где вечно ошивается всякая шпана. К нам приближается дом Леа, странной, несуразной Леа с вечно дергающимся глазом и обкусанными губами, Леа, которая не гуляет вечерами, а сидит дома и злится на ужасную связь. А другой-то у нас нет. Мы ведь живём у чёрта на рогах. Секунда – и этот аккуратный маленький домик с неухоженным садом исчезает позади. Мы проносимся мимо него быстрым красным пятном, оставляя после себя облако пыли и запах бензина.

Я встала и раскинула руки, подставив тело встречному ветру. Он пытался прижать меня обратно к сиденью, и мне от этого стало весело. Сама не понимаю, почему. Просто вдруг самой захотелось стать ветром и унестись на бесплотных крыльях отсюда далеко-далеко.

Скорость снижается, веселье улетучивается. Я пытаюсь поймать это настроение за хвост, но оно слишком юркое. Подобное настроение всегда слишком шустрое, словно бабочка. И так же мало живёт…

– Я же говорил не делать так, – осуждающе сказал Марк про мою манеру вставать, снизив скорость до нормальной.

Мы уже не неслись со всей безбашенностью неудержимой юности. Мы неторопливо ехали по асфальту, остывающему после дневной жары. Рок-эн-ролл сменила какая-то прилипчивая латиноамериканская песня. Марк любил такое, а меня от них тошнило.

– Зачем? – просто спросила я.

– Хорошего понемножку, – хмыкнул Марк.

– Глупость какая-то, – фыркнула я.

– Знаешь, Вампирёнок, сколько не гони, а себя-то позади не оставишь, – улыбнулся Марк, повернувшись ко мне.

У Марка был талант задевать за живое. Он не ставил целью оскорбить кого-то, просто говорил то, что придёт в голову, и так уж получалось, что попадал в точку.

– Ладно, не делай такое лицо. У меня просто бензин кончается.

Он полез в багажник за канистрой. Мог бы и не проверять: он всегда запасается всем необходимым. Такой уж он человек. Забавно. Все, кто нас знали в этом треклятом городе, думали, что он плохой парень, которому внезапно понравилась такая хорошая девочка, как я. Те, кто знали нас поближе, знали, что не такая уж я хорошая. И только я да наш общий друг знали, что он ненавидит вкус алкоголя и никого не осуждает. Что он плачет от латиноамериканских мелодрам и любит котят и попугаев. Он часто посещает городскую библиотеку и ночами напролёт зубрит уроки. И из-за того, что так много читает – хотя и без природного таланта тут не обошлось – у него хорошо поставлена речь. Он красиво говорит и красиво признаётся в любви. Что мог найти такой, как он, во мне, не понимает никто. Не удивлюсь, если и он сам.

Всё началось с одной драки. В средней школе я была изгоем. Это сейчас младшеклассницы советуются со мной по поводу макияжа, а те, кто меня ненавидит – их настолько много, что легче сказать, кто меня не ненавидит – стараются не ссориться со мной в открытую. Тогда всё было по-другому. Тогда я была Чокнутой Сандрой. Упырём Сандрой. Лохушкой Сандрой с вечными синяками и взглядом затравленного щенка – злым и испуганным. Дети услышали слова учительницы о том, что я такая же чокнутая, как и моя мать, и подхватили это.

У меня в те времена была всего одна подруга. Она была толстая и прыщавая, и её тоже все дразнили, а то и били. На этой почве мы и сошлись. Эта самая подруга предала меня, как только предоставилась возможность.

Как будто это было минуту назад, помню гнусные смешки, горящие глаза обступивших меня гиен. Именно гиен. Они были чертовски похожи на них. «Прости, но если я тебя ударю, меня больше не будут дразнить». Толчок в грязь. Крики. «Свинья! Свинья! Кабан-бородавочник!» Проглоченные слезы обиды. Я метала дротики в её портрет, а по ночам мечтала, как вспорю её брюхо. Марк стоял в сторонке, глядя на меня. Что-то понимающее, человеческое читалось в его взгляде. Он подошел ко мне, наклонился. Все почтительно расступились. Уже тогда он научился создавать имидж. Не знаю, откуда у него это. Он не рассказывал.

– Вставай. Встань и дай ей сдачи. Не глотай слезы.

Как заколдованная, я встала. Руки как будто примерзли к телу. Толпа выжидающе смотрела на меня.

– Чего ты ждешь? Бей её. Врежь прямо по лицу. Давай.

– Бей! Бей! Бей! – подхватила толпа.

«Бей! Бей! Бей!», – звенело в ушах у меня всю среднюю школу.

Я не ударила. Я пнула. Прямо в живот. Меня разбирала злость, нечеловеческая ярость. Я била и била её, по прыщавой роже, в хитрые глазки, в пухлый животик, в массивные плечи. Пинала по ногам, по рукам, по всему, до чего могла дотянуться. Она кричала. Я тоже. Толпа ликовала. А Марк молчал. Теперь его взгляд не выражал ничего. Глаза его были красивые, но мертвые. Как у куклы.

С тех пор меня старались обходить стороной. Никакого уважения не появилось. Просто старались не связываться с Психичкой Сандрой. Один раз Альфред, похожий на ангела со своими светлыми локонами, подошёл ко мне со своей вечной свитой из друзей и поклонниц и сказал, что я «классно приложила толстуху».

– Правильно сделала. Нафиг таких подруг. – подтвердил его друг.

Но я никакого удовлетворения не чувствовала. Такое впечатление было, что побила я не её, а саму себя. Такое впечатление у меня и сейчас.

Так я и жила. По-прежнему никем не замечаемая, только теперь меня уже не дразнили, а только шептались за спиной. Марк со мной не разговаривал. Я начала думать, что тогда мне просто показалось. Он просто стоял и смотрел, как одна некрасивая девочка колошматит другую некрасивую девочку. Смотреть на ломающиеся судьбы всегда интересно, а?

Но всё изменилось, когда мы оказались наедине в заброшенном здании. Не знаю, каким ветром меня туда занесло. Просто… звало оно меня, что ли. Это мрачное, полуразвалившееся здание, с гудящими серыми стенами, казавшимися черными посреди вечернего неба, с надписями, налезающими друг на друга, как будто пытающимися перекричать своих соседей, и с мусором и обломками кирпичей, освещаемых лунным светом. Стоп, лунный свет? Только что же был закат… Когда успело так потемнеть?

– Здорово, правда? – услышала я тогда голос Марка.

Я тогда испугалась, подпрыгнула и нехотя развернулась к нему. Я побаивалась его. Иногда побаиваюсь и сейчас.

– Время течёт здесь очень быстро. Раз – и ночь пролетела, а ты даже не заметил. Но иногда… оно замедляется. Как резина растягивается. И тяяяяянется, тяяяяянется, тяяяяянется…

– Хватит! – вскрикнула я.

Он засмеялся над моим испугом. И замолчал, отвернувшись. В руках сверкнула зажигалка. Так мы и стояли – я читала надписи, он курил.

«Пусть и пусто.»

«На неоновых полях дюны порошков.

Однажды и ты туда попадешь.

Я буду ждать тебя.

Я – темный, безликий и мертвый.

Я буду ждать тебя.

И придет время расплаты.»

«Прочти эти строки. Понимаешь, как всё бессмысленно?»

«Ты умрешь, и никто не узнает об этом. Никто не услышит твою вечную агонию»

– Говорят, эти надписи написали самоубийцы, – тихо сказал Марк, подсвечивая мне зажигалкой.

– Что, правда? – испугалась я.

– Да нет, конечно, я шучу, – рассмеялся Марк. Но его взгляд по-прежнему был серьёзен. – Тебе мамочка не говорила, что глупо читать всякий бред на стенах и заборах?

Краской он вывел послание на испанском, которое отказался переводить. А потом поднялся каким-то чудом уцелевшей лестнице на второй этаж, а я зачем-то последовала за ним. И мы сидели на неровных кирпичах, там, где раньше был подоконник, свесив ноги, и разговаривали обо всем. Он уже не был тем Марко с пронизывающим взглядом ледяных щелочек глаз. Марко, которому никто и ничто не нужно. Одинокой птицей, надменно взирающей на всех с высоты своего полёта, изредка спускающейся, чтобы спасти какую-нибудь жертву травли и стать её покровителем, пока она не реабилитируется. Именно тогда он снял свою маску. Или это я заставила его открыть мне своё настоящее лицо? Так уж получилось, что равнодушие переросло в какую-то болезненную преданность. Так паж любит свою королеву – рьяно, самозабвенно, но никогда не переступая черту, разделяющую их.

Кто знает, что бы было, останься я тем прохладным весенним вечером дома. Может, я бы сейчас не сидела в этом ярко-красном кабриолете рядом с Марком, этим смешным парнем с веснушками, Тем Самым Марко, который смотрел на меня взглядом, настолько насмешливым и одновременно душераздирающим, что становилось не по себе.

– Я думаю о том, что было бы здорово оказаться сейчас на берегу моря. – внезапно сказал он, прерывая поток воспоминаний. – Вот прямо сейчас, вечером, после заката. А ты?

– О лазанье. Лазанье и ягодном соке.

Одновременно с этой репликой у меня заурчало в животе.

– Проголодалась? – участливо спросил он. – Ну конечно, почти десять вечера, а ты со мной с трёх. Совсем я тебя вымотал, а?

Он повернул обратно. Мы снова проехали мимо дома Леа, и на секунду я увидела её растрепанную голову в окне её спальни. На этот раз дома медленно проплывали мимо нас, и деревья колыхались от ветра и шелестели листьями, как будто нашептывая что-то. Я чувствовала себя Золушкой, едущей обратно в карете, которая вот-вот превратится в тыкву, и чьё платье уже стало лохмотьями.

– Не плачь, Золушка, будут у тебя ещё и карета, и платья от кутюр! – ободряюще хлопнул меня Марко по плечу, словно прочитав мои мысли.

– И бал со всем музыкальным составом Вудстока, – вымученно улыбнулась я.

– А сестёр и мачеху отправим на автомойку драить машины. – закончил он.

И, когда машина припарковалась возле моего дома, вышла, помахав Марко рукой на прощание. Он уехал, оставив меня наедине с этими подстриженными газонами и качелями, покачивающимися в тени кустов и деревьев, и светло-сиреневыми стенами, цвета сирени, растущей вокруг них. Наедине с вечно пьющим отцом, мистером Я-Ищу-Работу-Вот-Завтра-Пойду-На-Собеседование и матерью, для которой было не зазорно побить меня у всех на виду и которая к моему имени неизменно прибавляла «ты меня очень разочаровала».

У этой Золушки нет Крестной Феи, которая превратит ей тыкву в карету, что умчит её далеко-далеко. И Марк это прекрасно понимал, как и то, что даже повзрослев, не факт, что мы вырвемся из этого дрянного места, хоть и пытался убедить меня в обратном.

====== О тайнах и внутренних комплексах ======

– Опять ты шлялась всю ночь с этим Марко?! – услышала я знакомый возглас, – Сколько раз я тебе говорила не общаться с ним?! Он такой же пропащий, как и его мамаша!

  Мать влепила мне пощечину. Щека покраснела и сделалась горячей, и я почувствовала привкус крови во рту. Я иду по направлению к туалету, стараясь обойти разбушевавшуюся фурию. Туалет – спасительная кабинка, я всегда в нем пряталась от матери с её вспышками ярости и пьяного отца. Дверь была крепкая, запиралась изнутри. Чтобы её выбить, нужно обладать недюжинной силой, а этого не было ни у матери, ни у отца. Там, и только там я чувствовала себя в безопасности. Только бы добраться.

– Слушай, когда с тобой разговаривают! – мать хватает меня за шкирку и разворачивает к себе, – Я тебя предупреждала, чтобы ты с ним не общалась?

 – Предупреждала, да вот только причину так и не соизволила объяснить.

– Что?! – мать едва не задохнулась от ярости, – Да по его глазам видно, что ничего хорошего от него не жди. Курит, пьет, общается с отморозками, с шалавами всякими спит. Чего еще ждать от беспризорника?! Отец ушел из семьи, а матери вообще похер на своего сына. Как ты вообще можешь с ним общаться?!

 Я вздохнула. До плохого мальчика ему далеко, и всякий, кто хоть как-то разбирается в людях, скажет то же самое, но разве объяснишь это ей?

 – Сколько раз видела такое, гуляла девочка с хулиганом, думала, что он хороший, а потом её изувеченный труп находили где-нибудь в канаве! Не думала, что ты настолько наивная. – Мать уже успокоилась, и прикрыла глаза, тяжело вздохнув, – Ты очень меня разочаровала. Иди позавтракай и дуй в школу. Ты под домашним арестом.

 Я ушла. Но только не на кухню, а в туалет. «Ты очень меня разочаровала». Такое постоянно я слышу. От учителей. От матери. Даже от отца. Иногда от Марка. Когда я действительно его обижала. Я привыкла быть разочарованием. Не пригодная ни для учебы, ни для общения, ни для любви. Плохая ученица, плохая подруга, плохая дочь, плохая девушка. Сплошное разочарование. Жалкая, жалкая Сандра. Я достаю перочинный нож. Закатываю рукав. На запястье заметные шрамы. Эта рука уже исполосована вдоль и поперек. Закатываю другой рукав. Чистая кожа, белая, гладкая, девственная. Привычным движением делаю надрез. Порез, сначала светлый, едва заметный, постепенно краснеет. Кровь льется, стекает по руке, попадает на ногу, на туфли, чуть капает на пол. Мать с кухни интересуется, не нужно ли мне слабительное. Я отвечаю, что нет. Она уверена, что у меня запоры. Поэтому я так долго засиживаюсь в туалете. О моих пристрастиях она знать не должна. Об этом вообще никто не должен знать. Я напоминаю себе мастурбирующего подростка – несколько минут кайфа, а потом жуткий стыд перед окружающими и собой.

 На этот раз я стараюсь не увлечься. Перебинтовываю порезы, но вижу, что туфли уже испорчены. Снимаю запачканные колготки и иду на кухню. Матери там нет. Нахожу пакет, кладу туда туфли. Если заметят, скажу, что кошка поцарапала. Завтракаю уже остывшим сэндвичем, пью какао, переодеваюсь и выхожу во двор. Мать уже ушла на работу, отец валяется на садовых качелях в обнимку с бутылкой. С утра уже накидался, черт возьми.

Еду на велосипеде в школу. На мне  джемпер с листом клёна и шортики бежевого цвета. Из обуви – белые кроссовки на голую ногу. Все носки либо порвались, либо в стирке. Волосы завязала в пучок. По дороге выбросила пакет с туфлями. Проверяю телефон прямо на ходу. Сообщение от Леа:

 Готова к экзамену?

Отвечаю:

Нет. Но Марк готов.

Леа в жизни тихая и зажатая, из неё слово клешнями не вытащишь, кулаками не выбьешь. Даже алкоголь не развязывает её язык. Даже у доски она отвечает с запинками и выражается как можно короче, что здорово мешает и портит оценки. Зато на сочинениях она выкладывается полностью. И в мире электроники она раскрывается совсем с другой стороны, там её точно не заткнуть. Грубо говоря, она может общаться только письменно. Раньше мы перекидывались записками и писали друг у друга под окнами (что перессорило наших родителей), а потом перешли на SMS-ки. И теперь она меня просто засыпает сообщениями. Хорошая она подруга, эта Леа. В отличии от меня.

 Здорово. Удачи! Я вот в себе уверена, я английский хорошо знаю, и сочинения прекрасно пишу.

Затем она прислала кучу смайликов. Я закатила глаза. Сколько раз её просила не пользоваться ими, когда переписывается со мной.

Мне махает запаздало рукой сосед и орет дежурное приветствие. Я ему отвечаю. Затем здороваюсь с миссис Сальетти, владелицей китайского ресторанчика, откуда я все время заказываю еду. Мимо меня проезжает Том на машине. Ведет какой-то мужик, всем видом показывающий, что с ним лучше не шутить. Том дымит из трубки, на его плечи накинут красный халат, в общем, выглядит он как обычно. Том со мной не здоровается: в его уши воткнуты наушники, он покачивает головой в такт песне. В машине тоже играет музыка в жанре хип-хоп, здорово приправленная крепкими словцами. Машина скрывается вдали, и я закашливаюсь от вони бензина, каких-то воскурений Тома  и выхлопных газов. Прибавляю скорость. Раз уже Том проехал мимо меня, то я точно должна поднажать. На экзамен лучше не опаздывать. Уже у школы я догоняю Марка на скейте, жрущего хот-дог. Рядом с ним капитан клуба черлидерш, она проверяет шпору у себя в ливчике. Шпорами я никогда не пользуюсь, Марк – моя шпора. Или еще кто-нибудь, если его нет.

– Я не опоздала? – спрашиваю я, – Точно?

– Да нет, это Том решил приехать пораньше, – сказал Марко, пережевывая последних кусок.

– Это что с ним случилось? Он сошел с ума? Его похитили и подсунули нам двойника?

Черлидерша заходится изящным звонким смехом. Притворным, я знаю. Она знает, что если будет делать мне гадости, то симпатию Марка не завоюет.  Поэтому втирается в доверие. Чтобы в нужный момент отбить его у меня.

– Я так понимаю, учебник ты даже не открывала? – спросил Марк.

– Нет, – честно ответила я, – Я хорошо знаю свой язык.

– Ага, вот только знания предпочитаешь хранить в моей голове, – вздыхает Марк.

– Не списывают только зубрилы, – черлидерша выдувает из жвачки пузырь.

– Я тоже списываю. Из своих чертогов памяти, – рассмеялся Марк.

Мы сидим так недолго, а потом начинается экзамен. Я смотрю на сосредоточенные лица учеников. Вот у окна сидит Леа, сосредоточенно чиркает что-то на листке. Пишет быстро, размашисто, словно её рука не поспевает за мыслями. Марк пишет медленно, старательно. Иногда прерывает процесс, задумывается, и продолжает, с большим остервенением, которое, однако, быстро кончается. Левша Том пишет лениво, лицо приобретает скучающий вид, он даже не смотрит на листок. Черлидерша пишет быстро, лихорадочно, но с большими паузами, то и дело заглядывая в декольте. Я смотрю на Марка. Показывает три пальца. Наши варианты совпадают. Он тихонько подсказывает ответы. Над нами нет особо строгого надзора, но лучше не расслабляться.

Марк сдал работу одним из первых. И ретировался. Над последними заданиями мне пришлось думать самой. Кое-как выкрутившись, я сдаю работу тоже. Мы выходим из школы. Чертовски жарко. Как и всегда. У нас летом, весной и в начале осени жарко, как в Аду, а зимой мокро и противно. Люди здесь темпераментные, развязные и легко одетые, да еще и загорелые, как негры,  большинстве своем. Я со своей бледной кожей и вечными рукавами в любую погоду как белая ворона. Том тоже бледный, как Смерть, но у него веснушки и одевается он хоть и странно, но по погоде. У Марка кожа летом чуть-чуть загорает и веснушек побольше, чем у Тома. А меня Солнце целовать не хочет и вообще не любит, летом я красная и со слазящей кожей, приходится запасаться кремами. Марк меня в шутку называет вампиром и предлагает носить зонтик, как аристократка.

– Хоть бы джемпер этот дурацкий сняла, ты же спаришься. Уже круги под мышками образовались.

– Не хочу, чтобы с меня опять кожа слезла, – соврала я, – И хватит об этом.

– Пошли ко мне на крышу.

Мы поехали по пыльной дороге, я на велике, он на скейте. Он учился на нем кататься долго, на коленках и локтях шрам на шраме. Кости ломал, мышцы тянул, даже сотрясение заработал. Но учился, долго и упорно. Я кататься научилась быстро, отделалась разбитой головой и содранной кожей с локтя.

Небо чистое и невыносимо синее. Какой-то придурок облил меня из ведра и убежал с громким смехом.

– А почему про меня забыл? – жалобно протянул Марк, – Я сейчас в головешку превращусь. Чувствую себя потной свиньёй.

Его волосы прилипли ко лбу и щекам, как обычно, красивые и лохматые. Майка его тоже была мокрой. Я выглядела не лучше. Лицо вновь покраснело и сделалось жутко горячим.

– ТВОЮ МАТЬ!!! – выругалась я чуть ли не на весь город, – Теперь опять мазаться!

Марк засмеялся.  Мы пошли в дом. Прокрались на кухню, вернее, прокрался Марк, а я за ним повторила. Он достал влажное полотенце, и мы так же тихо прокрались к выходу. На улице, по дороге в гараж он объяснил мне, что мать дома и сейчас спит, и её лучше не будить. Я положила влажное полотенце на лицо, громко чертыхаясь. Кожа горела и болела. Я проклинала все на свете. Я забыла про это чертово Солнце! Марк с интересом наблюдал. Мы сидели на крыше гаража. Он курил, я лежала на горячей поверхности, закрыв лицо.

– Забавное дело, – внезапно сказал Марк, – Я для тебя, как открытая книга. Ты знаешь про меня все, я про тебя ничего. Знаешь, это ведь обидно. Я ведь хочу знать о тебе. Кто ты, вампир? Что за мысли роятся в этой хорошенькой головке?

Нет, тихо, замолчи.

– Чего молчишь? Всё, что я знаю, это то, что ты Сандра, тебе 17 лет и у тебя неблагополучная семья. А ещё, что ты сгораешь на солнце. Я понимаю, что некоторые вещи тебе трудно рассказывать, но скажи хоть что-нибудь о себе. Даже если это то, что ты ела на завтрак.

Отстань…

– Не устану это повторять: Кто ты, вампир? Ты тайна, которую я не могу разгадать. И единственная, кто знает мои тайны. Забавно.

Ради всего святого, Марк, ЗАТКНИСЬ!

– Я так устал от этой неопределенности. Такое чувство, будто ты вообще ко мне ничего не испытываешь.

 Марк замолчал, переводя дух. Моё лицо вновь вспыхнуло, но не от ожогов.

– А способна ли ты вообще чувствовать? Иногда мне кажется, что ты кукла. Прекрасная и мертвая. В тебе есть все, кроме чувств.

Он сдернул с меня капюшон. Я поморщилась и резко выдохнула от боли.

– Я вижу изумительные зеленые глаза, но что кроется за ними?

Мозг, хочется съязвить мне.

– Может, они пустые? Ты вообще меня любишь?

Я молчу. В его глазах читается тысяча чувств, тысяча эмоций. Сколько мучительных  мгновений пролетело перед ним? Его глаза поменьше, миндалевидные щелочки с синевой и лопнувшими сосудами, но они красивее моих, потому что они выражают что-то. А мои мертвы. Он прав, я кукла. Я вампир, сосущий не кровь, а чувства. Все силы. Все тайны. Не оставляющий после себя ничего, кроме боли и разочарования.

Он отворачивается от меня и ложится на бок. Мне не видно его лица, он лежит неподвижно. Я вновь набросила капюшон. Взяла у него сигарету и закурила. У меня в душе пустота, и это пугает больше всего.

====== О шрамах душевных и физических ======

– Знаешь, есть такие люди, вампиры. Только питаются они не кровью, а твоей любовью. Ты готов простить им всё и терпеть любые их издевки ради их любви. Флюиды у них такие, что ли. Так вот. Ты одна из них. Ты разрушаешь всё, к чему прикасаешься. И ты это прекрасно знаешь и пользуешься этим. Сколько сердец ты разбила и сколько разобьёшь?

 Я это знаю, Марк. Я – плохая девочка. Я та, к кому хорошие родители не подпускают своё чадо. Я та, от кого следует держаться подальше. И знаешь, что самое ужасное (и забавное)? Я это не остановлю. Мне это нравится. Мне нравится, когда меня любят. Мне нравится твоя любовь. Мой психотерапевт сказала мне, что я  пытаюсь компенсировать таким образов недостаток любви.

– Вот такая мы странная пара, Сандра. Хороший мальчик под личиной плохого и плохая девочка под личиной хорошей.

– Ошибаешься, Марк. Никто меня не считает хорошей. Вслушайся в школьные сплетни, они не из пустого места берутся.

Марк вздохнул.

– Марк, если я тебе ничего не рассказываю, то это не значит, что я тебя не люблю.

– Значит, ты любишь меня?

– Я… – я запнулась. Голос предательски задрожал, – Я не знаю.

 Марк отвернулся. Наверное, чтобы я не видела боль в его глазах.

– Уходи, Сандра.

 И я оставила его сидеть на крыше гаража, скрючившись, положив голову на колени, обдуваемого теплым летним ветром, печального и одинокого. Я села на велосипед и поехала домой. Был такой прелестный солнечный денек, ничто не предвещало плохого. Небо было пронзительно-синим, люди были в летних ярких одеждах, загорелые и счастливые, в воздухе витала летняя беззаботность. Каникулы, солнце, пляжи, фестивали и вечеринки. Привет, свобода! Давай, девчонка, поддайся всеобщему веселью, забудь обо всех проблемах! Скоро каникулы! Да вот меня всё это не касалось. Я была погружена в свои мысли, где был лишь холод, ночь и затянутое темными тучами небо.

 Красивая? Привлекательная? Не смешите меня. Я же знаю, что всё это не по-настоящему. Я ношу маску. В буквальном и переносном смысле. Под тонной косметики скрываю свои уродства, саму себя и свою боль. Под длинными рукавами  скрываю порезы и синяки. Я рисую заново своё лицо. Рисую новую себя. Рисую другую, идеальную Сандру, совершенную и бесчувственную. Я привыкла прятать свою боль на замок, а ключ выбрасывать в ближайшую канаву. Я возвышаюсь над всеми на своих каблуках и замазываю синяки – следы бессонных ночей и многочасовых рыданий. Я крашу волосы и закрываю ими шрам на виске и рубцы на спине и шее. Я  ненастоящая. Моя красота ненастоящая. Мои чувства ненастоящие. Иногда мне кажется, что я сама – чья-то глупая шутка.

Я еду по улице, и слёзы текут по моим щекам, тушь растекается вместе с подводкой. Люди на меня странно смотрят. А мне-то что? Мне какое дело? Я иду домой, захожу в ванную. Смываю всю косметику с лица. Кровоподтеки, синяки под глазами, маленькие глаза, кривые губы и короткие прямые ресницы. Кривой нос. Ну и кто тут красотка? Кто тут вампир, сосущий чувства? Ты меня любишь такую, Марк?! Любишь меня с моими шрамами и селф-хармом?! Любишь меня с моей ненавистью к себе?! А-а-а?!

Мне всегда внушали, что я некрасива. Над моей обгоревшей кожей смеялись, в мои синяки тыкали пальцем. Мне всегда говорили, что я недостаточно умна. Я была в списке самых худших учеников класса, хоть и учила исправно, пока не начала жульничать и списывать. Я отставала в развитии от сверстников и поздно научилась нормально говорить. Пока у других были любящие семьи, меня мать на глазах у моих одноклассников волокла за волосы по земле. У меня не было денег ни на что, потому что отца вечно увольняли, и по вечерам, возвращаясь из школы, я слышала крики матери и его пьяный храп. Я всегда была странной и с трудом заводила друзей. Это сейчас я такая. Это сейчас у меня есть Марк, Леа и Том. Это сейчас меня боятся. А раньше всё было по-другому.

 Я задираю джемпер. На груди жуткий шрам от ожога. Я пролила на себя кипяток в 9 лет, когда готовила. В больницу приходили только родители. Мать меня ругала и называла криворукой дурой. Отец жалел меня и говорил, что, как накопим денег, сделаем лазерную коррекцию. Я отказалась. Больно надо, чтобы по мне лазером водили, так я рассуждала. Больше после того случая я даже не прикасалась к кастрюлям и сковородам.

Я забираюсь в ванну со своим любимым ножичком. Вода прохладная, я не люблю горячую воду. Я налила туда пену. Вперилась в телефон, переписываюсь с Леа.

LeaKills: Ты че, поссорилась с Марком? Он какой-то злой. Че за терки опять у вас?

Sandra21: Я и сама не знаю. Понимаешь, Марк такой человек, если полюбит тебя, то преподнесет свою душу на блюдечке. А я от такого прихожу в замешательство всегда.

LeaKills: Закомплексованная ты наша, чего тебе бояться? Ты красивая, ты классная, он в тебя по уши втюрился и продолжит боготворить тебя, даже если ты разжиреешь и облысеешь.

Sandra21: Вот это меня и напрягает. Не надо меня любить. Ничего ценного во мне нет, я – кусок дерьма, лгунья со своими комплексами и заморочками. Быть может, я даже не способна на любовь.

LeaKills: Не неси херню! Такого в принципе быть не может. Откуда у тебя вообще столько комплексов?

LeaKills: К психотерапевту ходила?

LeaKills: Я могу посоветовать одного

LeaKills: Он крутой!

LeaKills: Именно он предложил мне попробовать излагать свои мысли письменно. Сейчас мы работаем над речью.

Sandra21: Постарайся уложиться в одно сообщение, Леа. Напрягает, когда ты шлешь мне по 20 сообщений за раз. Да, я ходила к психологу и он мне, в общем-то, мало помог.

LeaKills: Ну ты, короче, подумай над этим. Я могу тебе скинуть его сайт, почитаешь отзывы. Он реально хорош.

Sandra21: Ладно, кидай.

С Леа было спорить бесполезно. Она всё равно настоит на своем. Спустя где-то минуту она прислала мне адрес сайта этого психотерпавевта. Я перешла по ссылке. Да уж, реклама и описание многообещающие. Отзывы восторженные. Пишут, что спасает жизни, избавляет от комплексов и так далее в том же духе. Ну-ну. Куча дипломов и международных сертификатов. Строгий костюм-тройка и очки. Два высших. Может, записаться к нему?

Я услышала чьи-то тяжелые шаги. Походка была шатающейся. Грохот. Матюги. Опять папа пьяный. Я вылезла из ванны и оделась. Отец стал ломиться в дверь и орать на меня. Я сидела, закрыв уши руками, молясь, чтобы всё это поскорее закончилось. Я боялась и ненавидела отца, когда он пьяный. И я ненавидела, когда Марк пил. Тогда у него становится взгляд как у отца.

Удары в дверь усилились. Отец стал угрожать выломать дверь, если я сейчас же её не открою. Я всё-таки открыла и тут же мне в лицо прилетел кулак. Я побежала в свою комнату. Отец заперся в ванной. Я повалилась на кровать. В глазу помутнело, он болел и горел. Я пошла на кухню за льдом. В телефоне завибрировало. Сообщение от Тома.

Подъехать к тебе сейчас? Прошвырнемся, как в старые добрые времена.

Отвечаю:

Давай у китайского ресторанчика.

Мог бы и догадаться. У тебя предки диктаторы, что ли? Леа не любят, Марка не любят, меня не одобряют. Они с кем-нибудь вообще дружить разрешают?

Хуже, поверь. Ну да, разрешают, с той черлидершей. Говорят, что она хорошая девочка. А Марк, наоборот, плохой.

АХАХАХАХАХАХАХАХА! Не разбираются они в людях, видать. Ладно, жди, я минут через 20 буду.

Я принялась колдовать над свеженьким синяком. Тоналка мало помогла. Видимо, придется надеть черные очки. Я накрасилась, причесалась, надела очки и вышла на улицу. Прошла немного пешком. Уже был почти вечер. Пахло цветами и женскими духами. Соседская собака заливается. Сосед подстригает кусты. Где-то вдалеке слышатся звуки музыки и крики бухающей молодёжи. Меня тоже звали туда, но я почему-то отказалась. В первый раз отказываюсь. Иду пешком, натирая мозоли на ногах. Сбоку от меня тянется вереница аккуратных домов в европейском стиле. Я подхожу к ресторанчику. Сажусь у входа. Чувствую опустошение. Хочу курить.

Том подъезжает как минимум через полчаса. Пунктуальностью он никогда не отличался. За рулем всё тот же верзила.

– Запрыгивай, детка! – кричит мне Том.

Я сажусь к нему. Мы сидим на заднее сидение и глазеем по сторонам.

– А чего тебе предки машину не купят?

– Я не хочу. Меня велосипед устраивает.

– А ещё это лишний повод погонять с Марко, да? – Том мне ехидненько так подмигивает. По мне словно полоснули чем-то острым.