Текст книги "Гул проводов (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

====== О недосказанности, превращениях и ночных гостях ======

Ночью он опять стоял у окна. И опять шел дождь, хотя на утро всё было сухо. Он смотрел прямо на меня, будто заглядывал в душу. Немой укор читался в его глазах. В телевизоре был белый шум, стрелка часов замерла. Всё, всё застыло, лишь мои мысли с бешеной скоростью сменяли друг друга. Он протянул руку и дотронулся до стекла. Как заведенная, я подошла к окну и повторила его жест. Наши руки разделяло лишь стекло, холодное, словно лёд. А что бы было, если бы стекла не было?

В этот момент он как-то странно улыбнулся и сделал рывок. Оцепенение с меня спало и я ударила по стеклу. Осколки врезались в мою кожу, пол залила кровь. Зато Марка больше не было. Да и как он мог здесь быть, он же мёртв.

На шум прибежала мама.

– Вот дрянь такая, ты что делаешь?

– Я всё исправлю.

Она влепила мне пощечину. На этот раз довольно сильную, даже разбила мне щеку. Я почувствовала солоноватый вкус крови во рту.

– И в кого ты такая родилась? Всю жизнь мне сломала, ещё и выпендриваешься.

Она ушла будить отца. Я вышла в сад и легла на гамак. Мне хотелось напиться. Мама говорит, что я вся в отца пошла, такая же дрянь. Видимо, я пойду по его пути и сопьюсь, не успев закончить школу. А может, даже брошу. Всё равно слишком тупая.

Я иду по сухому асфальту, пошатываясь и опустив голову. В волосах колтуны, под глазами мешки. Мне всё осточертело, весь этот мир, все Марки, Томы, мамы и папы, вместе взятые. Вдали орёт пьяная компания. Музыка, машины, алкоголь. Смеются девушки, громко матерятся парни. Сосется парочка. В машине рядом кто-то трахается. Я вспоминаю, что завтра похороны Марка. А все ведут себя, как ни в чем не бывало, жизнь продолжается. Люди по-прежнему пьют, курят, веселятся, танцуют, влюбляются и расстаются. Это я неправильная или что-то с миром не так?

– Эй, вампир! – слышу я голос друга Марка, – Давай к нам!

Что за наглый тип. Вампиром меня мог называть только Марк.

– Извини, чувак, нет настроения.

– Да че ты, иди сюда! Надеремся и пососемся, забудь ты о своем придурке!

– Он же твой друг.

– Да какой он мне друг…

– Мудак ты.

– О да.

Я иду дальше. Около ночного клуба блюют люди, какая-то девушка валяется и храпит. За ящиками кто-то передаёт кому-то травку. Тут собрались самые низы общества, их мозги растворены в спирте и морфии, а души черны от никотина.

– Оп, а вот и ногастая идет! – ко мне подошли парни, опять друзья Марка, – Давай к нам? Те развеяться надо.

– Нет, спасибо.

– Первый образец бесплатно.

– Я не употребляю наркотики.

– Тогда бухнем.

– Не хочу.

– Курнем.

– Не хочу.

– Ну хоть потанцуем!

– Не хочу. Я пойду.

Парни пожали плечами и ушли.

– А почему бы и нет? Тебе всё равно больше нечего терять.

– Я не спрашивала тебя, Марк.

Я прикусила губу. Опять вкус крови. Он во мне, он вокруг меня. Марк, Марк, Марк. Забавно, что я стала так много думать о нём только после его смерти. И его голос не смолкает у меня в голове, шепчет разные фразы. Иногда самые обыденные, безобидные, а иногда странные, пугающие. И опять гул. Голова начинает нестерпимо болеть, её будто сжимает обручем.

Издалека доносилась музыка. Она манила меня, завлекала, гипнотизировала. Я чувствовала себя крысой из сказки про Крысолова. Я шла по узкой улочке, освещаемой тусклым светом фонаря. Темные провалы окон зияли в старой, потрескавшейся стене, исписанной чернилами и кровью. Вокруг этого дома был пустырь с валяющимися строительными материалами. Тут легко можно было провалиться в яму или напороться на что-нибудь острого. Чем ближе я подходила, тем темнее становилось, тем больше отдалялся последний фонарь. И всё же я осталась невредима, отделавшись несколькими царапинами и синяками.

Внутри ничего не было, только развалины, надписи и рисунки и дырявая крыша. Но через рваные провалы были видны звезды и Луна, освещающие помещение.

– Ты всё-таки пришла, – сказал вчерашний юноша, – Я знал, что ты придешь. Ты теперь одна из нас.

– Музыка влекла меня, – сказала я, – Словно крысолов играл на своей флейте.

– Это и был Крысолов, – рассмеялся парень, – Говорят, его музыку могут услышать только наши.

Позади него стоял – кто бы мог подумать! – тот самый психотерапевт. В очках, с зачесанными набок и прилизанные гелем волосами, в очках, которые он всё время протирает и в отутюженном костюме-тройке. Этот самый милый гражданин стоял среди отбросов и внимательно взирал на меня.

– Но вы же… – пролепетала я.

– Мы не говорим о дневной жизни здесь, – мягко остановил он меня, – Сейчас мы другие.

И впрямь, он не имел ничего общего с тем тихим психотерапевтом, сидящем целыми днями в душном обшарпанном кабинете. Сейчас он другой, с юношеским огнем в глазах и странной, пылающей аурой.

– А меня зовут Дарящий, – сказал человек в капюшоне.

– Я не вижу твоего лица, – сказала я ему.

– Потому что я Тень.

– Интересно, какое имя здесь у меня? – задумалась я.

– Ты его узнаешь, – тихо сказал Дарящий, – Однажды узнаешь. Но сейчас ты безымянная.

Я подошла к окну и выглянула в него. Город казался таким далеким, словно нас разделял океан.

– То, что происходит там, тебя больше не касается, – сказал Дарящий. Он неслышно подошел сзади и положил руки на подоконник, – Ты свободна. Но лишь на одну ночь. Рассвет всё разрушит.

– Я вижу его по ночам, – сказала я, – Он пытается мне что-то сказать, но не может.

– Он не слышит тебя. А ты не слышишь его. Вы теперь слишком далеко друг от друга и вряд ли встретитесь. И в то же время вас связала недосказанность. Печальная история.

Я промолчала. Закрыв глаза, я ясно представила, как Леа плачет у себя в комнате, трясущимися руками держа дисплей. Ночью её страхи усиливается. Ночью она пожирает себя, с дрожью по всему телу ожидая спасительный рассвет. А Том сидит в гостиной, ожидая родителей. Но они не приедут. Они говорят на языке денег, они задаривают Тома подарками, лишь бы заткнуть. В глубине души он понимает это, но надеется, что они изменятся.

– Перестань. Тебя это не касается. Ты больше не с ними.

Черлидерша смотрит на изображение Марка. Оно сделано весной, на фоне цветущего кустарника, он был чуть загорелый, в шляпе и гавайской рубашке, его мокрые от пота волосы прилипли к вискам. Он безмятежно улыбался, а его взгляд был обращен куда-то в сторону. Я даже знала, куда: на меня. Я стояла в сторонке, как всегда, в закрытой одежде и в такой же, как у него, шляпке. На мне были солнечные очки, подчеркивающие белизну кожи.

Сзади черлидерши висело изображение нас с Марком. Я была зачеркнута. Она считала, что я недостойна его, что мне целой жизни не хватит, чтобы полюбить его так, как любит она. Она любила каждый его сантиметр, каждое его слово, каждый его шаг и след. Она внимала каждому его слову, даже если он молол чушь. Она любила даже его любовь ко мне. И она хотела разлучить нас любой ценой. Впрочем, сейчас она поняла: не любой. Она не хотела, чтобы кто-нибудь из нас умирал.

– Не надо. Сопротивляйся.

Снова дождь. Снова лежим в комнате, по стеклам стучат капли дождя. Небо тоскливо-серое, на руках порезы. Плеер на двоих, Дэвид Боуи. Мы лежим друг напротив друга, закрыв глаза. Кажется, мы одни в этом мире, две неприкаянные души. Родителям на нас плевать, учителя считают пропащими, знакомые надменными. Даже черлидерша любит не Марка, а лишь его образ. Но даже так, всё равно она лучше меня, потому что она хоть что-то чувствует. А я пытаюсь найти в себе хоть обрывки любви и сожаления, но их нет, есть лишь звенящая пустота. Я кукла, засранка, пропащая девка. Мне чувства неведомы, люди – лишь образы на пути. Мир – хрустальный шар, а чувства – лишь игра, как в театре. Я жалкая дворняжка, мой хвост давно ободран, а язвы не заживают. Но люди видят несчастную мордашку и уже готовы пожалеть. Я кусаю руку, кормящую меня. Мне любовь неведома, мне любви не надо. Просто дайте мне сгнить.

Я чувствую, как кто-то обнимает меня сзади. Это не мужчина. Это женщина. Я срываюсь и плачу. Я чувствую от неё материнскую любовь, которую я никогда не получала. Любовь нежную, обволакивающую и успокаивающую. О, за такую любовь я готова рвать и метать.

– Ты не одна. Ты с нами. Навеки наша, неприкаянная, странная, израненная. Мы вытрем твои слёзы и залатаем твои трещины.

– Мама… – выпалила я и сама же осеклась.

– Я Мама, ты права. А ты Кошка.

– Кошка?

– Кошка, Которая Гуляет Сама По Себе. Это про тебя. У тебя никогда не будет хозяина, ты беспризорница, любовь для тебя лишь глупость. Когти её ранят тебя и убивают с каждым разом.

– Я всегда считала это неправильным. Что я не такая. Я полосовала себя, чтобы хоть что-то почувствовать. А временами казалось, будто я давно мертва.

– Тот, кто любит тебя – чаша, переполненная влагой жизни. Он воспевает её, он влюблен в неё. Потому ты его и влечешь, потому что ты – противоположность твоей жизни. В тайне он Целитель, что хочет лечить больные души.

– Да, любовь к жизни – это про Марка. Он всегда радуется мелочам. Например, дождю или цветущему дереву.

– Вы разрушаете друг друга, но вы связанны одной цепью. Любовь впивается в вас своими шипами подобно розе. Но вы не можете отстать друг это друга. Я это называю разрушительной любовью.

Мы танцевали в свете луны, рассказывали друг другу сказки, пили нектар, дарующий пропуск Туда. Точнее, это делали все остальные, а у меня пока не было права.

Когда тьма начала сходить на нет, помолодевший психотерапевт дал мне свернутую четыре раза бумажку.

– Я ухожу, – сказал он, и я чувствовала: больше мы не увидимся.

– Куда? – спросила я.

– Туда, – сказал он и засмеялся. В его глазах плясали веселые искорки, он задорно улыбался. Теперь мы выглядели ровесниками.

– Это место находится за звездой, выше солнца и ниже луны, – сказал он, – Там находится наш дом.

– Но это какая-то несуразица… – начала было я.

Но он уже встал на подоконник и упал. Я подбежала к окну и посмотрела вниз. Психотерапевта не было. Рассвет прогнал последние сгустки тьмы. Солнце лениво поднималось из-за горизонта, на траве сверкала роса. Я оглянулась. В комнате было пусто. В углу лежал какой-то мужик с бутылкой в руках. Он громко храпел.

====== О первом снеге, похоронах и осознании ======

– Когда хоронили Амелию, пошел снег. Снежинки опускались на землю, на гроб. Такие белые и пушистые. Похожие на кружева её платья.

Том был без сигареты и красного халата. Только сейчас я поняла, насколько же он маленький. Совсем ещё детское лицо и невысокий рост. Он ниже меня. Он не одобрял нашу пару, потому что любил меня. Но он любил и Тома, потому что тот был его другом. Возможно, самым близким в этом мире. И сейчас он его потерял.

– Я не кричал, когда она застрелилась. Я не плакал, когда приехала скорая. Но когда я увидел эти белые снежинке на красном дереве, я понял, что больше никогда её не увижу. Ненавижу снег.

– Кем была Амелия?

– Другом. Она была старше меня на 5 лет. Её не любили. А я увидел, как она качалась в одиночестве на качелях, и это зрелище удручило меня.

Я смотрю в сторону матери Марка. У неё растерянный и виноватый вид. Она была трезвая. Думаю, похороны её окончательно отрезвили. Больше к бутылке она не притронется: она будет внушать ей страх.

– Зная свою мать, сомневаюсь.

Марк, ты мёртв. Трупы не разговаривают, они молча лежат в гробах.

– Небеса прощались с Амелией, – сказала я, – Они прислали прощальный подарок – первый снег, печальный и красивый.

Гроб Марка засыпали землей. Мать подбежала к ямке и бросилась на колени.

– Марк, прости за всё! Я была такой скотиной, прости меня, Марк! Прости! – её голос сорвался.

Священник положил руку её на плечо. Соседки подбежали к ней и отвели её в сторону.

Невыносимо светило солнце, весь мир будто улыбался. Я смотрела, как гроб скрывает земля. Нет возврата. Как в стихе Эдгара По.

Я возвращаюсь домой, бреду по раскаленной пыльной дороге. Собаки плескаются в воде, кошки лениво потягиваются. Молодежь слушает музыку, дети играют в мяч.

Его нет, его нет, его нет. Нет его. Нет, нет, нет. Нет его. Больше нет. Нет Марка. Нет.

И не будет. Никогда. И нигде. Остался лишь пустой дом с убитой горем матерью, разбитое сердце черлидерши и одинокий Том, оставшийся без последнего друга. И я, потерявшая последнее, что делало меня человеком.

Я поднимаю голову. Глазам больно смотреть на синеву неба. У меня кружится голова. Плывет по небу одинокое облако. Маленькое, медленное. Мне хочется провалиться в яму. Не заметить, что под ногами больше нет опоры. Или чтобы меня сбила машина. Такие, как я, должны умирать, долго и мучительно.

– Если стереть косметику, то что от тебя останется? Ха-ха-ха! – слышу я голос черлидерши. В её смехе чувствутся подавленный плач, – К сожалению, такие, как Марк, падки на пустышек. Придумают себе образ святой девы и молятся на него.

Черлидерша уходит. Я не вижу её лица, но знаю, что она плачет. На похоронах все смотрели на меня с укором. Я единственная, кто не плакал. Я даже не потрудилась придать себе грустный вид. Я пришла на похороны лишь за тем, чтобы убедиться, что он мёртв. Надеялась, что больше не будет он стоять под окном. Но почему мне тогда так больно?

Такое чувство, будто моё тело – сплошная рана, в которую насыпали соль. Будто тысячи осколков впились в меня. Будто во мне бушует настоящий огонь. Будто я выпила кислоту, которая растворяет теперь мои внутренности. Эта боль похожа на жжение. Но почему? Почему мне больно? Да и боль ли это?

Гул в голове. Гул проводов. Я падаю на колени, разбивая их. Телефон вибрирует.

LeaKills: Кстати, я вот что вспомнила! Я же к психологу ходила! Он классный, именно он научил меня излагать свои мысли письменно. Скинуть?

Дежавю.

Sandra21: Ты же кидала.

LeaKills: В смысле? Ты о чём? Не кидала я тебе ничего.

Я порылась в переписке. И впрямь нет. Я попыталась найти его в интернете, но никакого упоминания о нём не нашла. На месте сайта находится другое учреждение.

Sandra21: Забей, я перепутала. Так что за психотерапевт?

Леа прислала адрес сайта. Я перешла по ссылке. Психотерапевт мне не понравился: какой-то он лысый и с хитрющими маленькими глазками. Про себя я окрестила его Крысом. Но всё же я записалась на сеанс.

Я вернулась домой. Мать ждала меня на кухне.

– Как похороны?

– Весело, покутили, набухались, нарисовали пенис на лбу у заснувшего парня.

– Не смей так шутить, дрянная девчонка. Иди в свою комнату и делай то, что задали на каникулы.

Я выполнила её просьбу, точнее, только первую часть. Уроки я делать не стала, Марка нет, помогать некому. Я достала из заднего кармана джинс помятую выцветшую фотографию. На ней была я, Марк и два его друга. У меня была короткая стрижка, клетчатая рубашка и рваные джинсы. У Марка был хвостик, он стоял с гитарой наперевес и подмигивал в камеру. Один его друг долговязый и чернокожий. Другой – латиноамериканец с проколотым ухом. Чернокожий переехал, латинос бросил школу.

Я вспоминаю толстую подругу. Её называли жирухой и ненавидели только за это. Я ненавидела её за трусость. Но разве бы я поступила на её месте иначе? Вряд ли. Вот и нечего корчить из себя святую.

Мне невыносимо смотреть на залитую светом улицу в окне. Поэтому я занавешиваю его шторами. Но свет всё равно пробивается. Я прячусь от него. Я вампир, мне чужды лучи и чувствам я сопротивляюсь. Я актер со ста масками, а за ними – пустота. Лицедей и кукла, бесчувственное изваяние. Я достаю нож и полосую себе кожу. Мерзкое, мерзкое тело, заключающее в себе не менее мерзкую душу. В наушниках звучит наша песня. Мне хочется разбить телефон, останавливает имя Леа на дисплее. 5 новых сообщений от неё. Я не читаю их. Оставьте меня в покое, дайте сгнить одной.

====== Об отражениях, отчаянии и новом знакомстве ======

Август мне запомнился малиновыми закатами, прохладным ветром, бриллиантами-росинками, а запахом цветов и пыли. Ночи здесь были тихие и темные, и с каждым закатом я понимала, что спасения нет, и мне оставалось лишь смотреть на стрелки часов, передвигающиеся мучительно медленно. Тик-так. Тих-так. Тик-так. Меня закручивало в электронном водовороте, неоновый свет ослеплял меня, а окно я навсегда занавесила, но в самые темные часы мне хотелось отодвинуть бардовую шторку. Поначалу я пыталась посещать вечеринки, но разноликая толпа внушала мне животный страх и я пряталась в тесной кабинке туалета, закрыв уши руками, чтобы не слышать оглушающую музыку.

Зеркала, лужи, стекла, отполированные поверхности. Что общего у них? То, что они отражают. Та девушка-отражение была мне незнакома. Кто она? Почему у неё такие впалые глаза? Почему у неё такой затравленный, пустой взгляд? Почему у неё такие синие вены и бледная кожа? Почему её кости торчат? Что это за уродливые шрамы? Неужели это я? Нет, это не я, это определенно не я.

А иногда Марк стоял рядом со мной, как ни в чем не бывало. Улыбался, сверкая жемчужным рядом зубов, прищуривал свои зеленые глаза, взлохмачивал и без того растрепанные волосы. А иногда курил, смачно выпуская белый, как моя кожа, дым. Я разбила зеркало у себя в комнате и осколки врезались мне в лицо. Но я боли не почувствовала. Я лишь видела, как отражение истекает кровью и кричит. Это ему было больно, а не мне. Это оно кричало, а не я.

Я забросила друзей, добавила Леа в черный список. Тома я ненавидела, потому что он напоминал мне о Марке. И себя ненавидела по этой причине. Я заперлась в комнате, выключила свет и просто лежала в кровати, ни о чем не думая. И снова гул проводов звучал во мне, вокруг меня, потолок нависал, такой противно-белый, а темнота нежно обволакивала меня, безуспешно пытаясь успокоить. А Марк всё говорил и говорил, нашептывал мне ласковые слова, или наоборот, оскорблял. Я его не видела и не чувствовала, он был далеко, за холодным стеклом и блестящей поверхностью металла, но я слышала его голос, звучащий сквозь бурю и гул. И он звал меня с собой. Он протягивал руку, и порой мне хотелось дотронуться до неё, но я не могла, невидимая стена выросла между нами.

Неужели так будет всегда? Темная комната, мягкая кровать, разбитое зеркало, болящие царапины и вкус крови во рту. И Марк, пытающийся до меня докричаться. И Леа, пишущая мне по 5 раз на дню.

Что самое смешное в этой истории? То, что родители ничего не предпринимали. Они были заняты своими проблемами. Я слышала, как они дрались внизу, но было такое чувство, будто они были далеко. Будто я это слышу из телевизора, а они сейчас на другом конце Земли. А может, а вовсе на другой планете. Марк далеко, но близко. Родители близко, но далеко. Ха-ха.

На обед я спускалась к ним, а мать мне делала замечание по поводу внешнего вида. Она замечала, что я запустила тело, но не замечала, что я запустила душу. А когда увидела царапины на моём лице, то сказала, чтобы я замазала их тоналкой, а то некрасиво и неприлично с таким лицом появляться на людях. А отец просто пил. Меня для него не существовало.

– Мне кажется, что вам следует пойти к психиатру. Я дам вам направление. Вам требуется помощь, которую психотерапевт не сможет оказать.

– Хорошо.

Крыс пишет ручкой на бумаге, елва слышно скрипя и шурша. Я забираю направление, мы прощаемся, я встаю и ухожу. На улице до меня доходит. И я смеюсь.

– Что с тобой творится? На звонки не отвечаешь, меня в черный список добавила… Что за хрень?

Том стоит прямо передо мной и курит. На этот раз обычные сигареты. Я не вижу его лица. Он мне отвратителен, от хвостика до дорогих кедов. Я отталкиваю его и убегаю. Он гонится за мной, я слышу топот его ног.

Паутина улиц опутывает меня. Дома насмехаются, глядя на маленькую сумасшедшую девочку своими провалами окон. Всё, всё мертво, и я мертва. И это так грустно, так больно, что даже смешно.

Передо мной вырастает здание психиатрической клиники. Это туда меня направил психотерапевт? Темно-серые стены с редкими надписями и рисунками. Кое-где в окнах горит свет, но во многих всё же темно. Темно до сплошной, абсолютной черноты. И я вглядываюсь туда, в эту черноту, стараясь разглядеть хоть что-то. И дом, в свою очередь, смотрит внутрь меня. Не знаю, сколько минут продолжалась эта немая сцена, но оба мы остались удовлетворенными.

А потом в окне показался силуэт девушки в ночной рубашке. Она смотрит на меня. Каштановые кудри и болезненно-худощавые руки. Потом она улыбается. Я не вижу её лица, но вот улыбку разглядеть смогла. Такую широкую. Хищный оскал. Мне страшно, я разворачиваюсь и убегаю.

====== О новом месте, стыде и ночных разговорах ======

Осень пришла незаметно, тихими шажками. Следы её желтыми листьями разлетались по сухой дорожке, дыхание её прохладным ветром сдувало одеяния деревьев. Школьники угрюмой вереницей спешили на уроки, а у меня никаких сил учиться не было. И видеть одноклассников тоже. Поэтому я прогуливала школу, отсиживаясь на лугу, где мы когда-то сидели с Марком, на краю ущелья, с которого он бросился вниз. И, клянусь, темным утром я видела силуэт проносящейся машины. Она разбивалась вдребезги на далеком дне, взрывалась ярким огнём. И мне хотелось сгореть вместе с ней.

Самое страшное – это когда ты остаёшься в минуты отчаяния и горя наедине с собой. А люди спешат мимо тебя, оставаясь глухими к твоей истерике, к крикам, которые слышишь лишь ты. Хотя, иногда я даже свои крики не слышу. Будто я – это не я.

Всего за неделю Марк вытянул из меня всё. Разве что радость не вытянул, потому что у меня её не осталось. Горе он вытянул – на смену ему пришла пустота, зловещая и грозно нависающая надо мной. Ярость он вытянул – на смену ей пришла тьма, липкая, тёплая, обступающая меня и сжимающая в своих тисках. Он теперь молчал, ночью он стоял у изголовья кровати и молча смотрел. Лицо побледнело, губы тоже. На фоне этой бледности ярко выделялись глаза, пронзительно-зеленые, словно изумруд. И волосы, теперь они были почти огненными. Он ничего не предпринимал. Просто стоял. Просто смотрел. Я почти не спала, а если засыпала, то снились мне когти, пасти чудовищ и Том, протягивающий мне пылающую розу, рассыпающуюся пеплом в моих руках. Огонь меня не трогал – разве может повредить пламя мёртвой? Я всегда просыпалась в холодном поту, за час до рассвета.

Одиночество острым ножом резало меня. Его оружие – укоряющий взгляд матери, пьяная рожа отца, перекрестный шепот учителей и одноклассники, обходящие меня стороной. Леа уехала, не оставив адреса. Мы переписывались, но уже значительно реже, но даже отсюда, с мерцающего экрана, я чувствовала холод отчуждения. Но больнее всего было видеть разбитое сердце Тома. Мы оба знали, что вместе мы будем несчастны, впрочем, и вместе мы вряд ли будем. И оба знаем, что он меня не разлюбит.

Я потом я очутилась в кабинете психиатра. Я не знаю, как она это делает, но стоило ей внимательно посмотреть мне в глаза, то я всё ей выложила. И тем самым подписала себе смертный приговор. Купила билет в один конец.

Всё те же серые стены. Всё те же черные окна. Всё те же надписи и рисунки (но сейчас их было поменьше). Но днём здание было другим. Тогда оно казалось зловещим и таинственным, а сейчас представляло собой лишь государственное учреждение, предназначенное для лечения людей с ментальными расстройствами. Мать чуть в обморок не хлопнулась, когда узнала, что её дочь будет там лежать несколько месяцев.

– Нет, моя дочь не может лежать в этом месте! – кричала она.

– «Это» место – это какое? – сощурила глаза психиатр, – Это обычная больница, только тут заболевания несколько другого рода. Тут нечего стыдится.

– Н-но… Может, есть какой-нибудь другой выход? – беспомощно промямлила мать, – Она же потом на хорошую работу не сможет устроиться!

– Если она будет госпитализирована, то лишится хорошей работы в будущем. Но если вы откажетесь от лечения, то она лишится самого будущего. Выбор за Вами, – мягким голосом сказала она.

– Я…

– Мне интересно, как Вы не заметили состояние тяжелой депрессии и дереализации у Вашей дочери.

– Между прочим, я занятой человек! А у меня самой проблем хватает. Между прочим, у меня тоже умирали друзья, но я же поборола себя и без всяких психиатров!

– Полагаю, Ваш друг покончил с собой по Вашей вине? Между прочим, на её заболевание повлияла совокупность внешних факторов: смерть любимого человека, комплексы, алкоголизм отца и равнодушие матери.

– Да всё она преувеличивает! У меня тоже комплексы. И у меня пили оба родителя и били иногда.

– Вы совершаете большую ошибку, сравнивая ей с собой. Она – не Вы. У неё другая восприимчивость и другая реакция на события. То, что кажется ерундой для Вас, может сломить её.

Мягкий, бархатный голос. Я не удивлюсь, если окажется, что она расчленяет людей в подвале. С таким-то голоском только маньяком быть. Хотя, в психиатрической клинике царит негласное правило: кто первый надел халат, тот и доктор.

– Хорошо, мы подумаем над этим.

– У меня были такие пациенты. Они боялись госпитализироваться, потому что это означает навсегда загубленную репутацию. Одна настолько выгорела, что теперь ничто ей не поможет. Ей 30, она спилась, скололась, похожа больше на живой труп, чем на человека. Другой покончил с собой. У третьей наступило кататоническое состояние. Сюда её всё равно положили, но если раньше ей можно было как-то помочь, то теперь нельзя. Люди боятся лечиться, и в этом их самая большая ошибка. К сожалению, к ментальным заболеваниям относятся пренебрежительно, демонизируют их. Но стыдить тут не за что, как и хвалить, впрочем. Это обычное заболевание, как гастрит, или, скажем, пневмония.

– Ладно, кладите её куда хотите, – махнула рукой мать. Кажется, она выглядела пристыженной. Впервые за всю жизнь.

После недолгой возни с документами, анализами и прочим я в больнице. Когда я впервые шла по коридору, было ближе к вечеру. Лиловые сумерки сгущались за окном. Пахло лекарствами и немытыми телами. Коридоры были почти пустыми. На скамейке лежал парень с сальными волосами, выкрашенными в зелёный, но с отросшими каштановыми корнями. Он рисовал пальцем в воздухе фигурки. На меня он не обратил никакого внимания. В небольшом зале сидели подростки, кто-то рисовал, кто-то играл в карты, негромко играла музыка. Вокруг проигрывателя плясали парни и какая-то бесноватого вида рыжая девица с бегающими глазами. Недалеко от меня две девушки со светлыми локонами обсуждали препарирование мозгов. Позже к ним присоединился санитар.

– Дурдом какой-то, – сказала я.

– А мы, по-твоему, где находимся? – язвительно спросил парень, старательно прорисовывающий половой орган на бумаге.

– Ты чего делаешь? – спросила я устало.

– Рисую половой орган, разве не очевидно? Или задавать глупые вопросы – это твоя специализация? Окей, так и будем тебя называть – Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому.

– Не слишком ли длинно? – я загадочно улыбнулась, – Я Кошка.

Он вдруг серьезно посмотрел на меня из-под планшета.

– Мы не затрагиваем эту тему днём, – вкрадчиво произнёс он.

– Да, точно…

– Скоро нас по палатам разгонят. Так что иди в свою, заодно познакомишься с соседками.

Я вновь иду по коридору, сворачиваю в сторону 13 палаты. Открываю скрипущую дверь. Внутри 6 кроватей, но заняты лишь три. На одной из них сидит кудрявая девушка. Я обмерла на месте: та самая девушка, улыбнувшаяся мне из окна. Я тогда ещё отметила её большой рот. Сейчас он казался поменьше, но всё равно, одноклассники бы напридумывали множество эпитетов касательно данной особенности. Она дрыгала ногами и пыталась при помощи битбокса спеть какую-то песню.

– О! Новенькая?!

С этими словами она вскочила и набросилась на меня, словно ураган.

– Да ладно? Откуда? Как зовут? Сколько лежать будешь? С чем проблемы? Тебе нравится здесь? С кем-то познакомилась? Или уже знаешь кого-то отсюда?

Всё это она выпалила на одном дыхании, тараторя с огромной скоростью.

– А меня зовут Элли, я тут уже 3 месяца! Я тут всех знаю, так что если что-то надо – обращайся. Если надо пронести что-то – это тоже ко мне. Скоро придет Элис, вот у неё контрабанду просить не надо, она ябеда страшная, хочет выкарабкаться отсюда, бедняжка. А ещё Габриэль, она тупая, зато приставать будет очень сильно. Да-да, именно в этом смысле.

Она не дала мне вставить и слова. Ну просто девушка-катастрофа.

– Хорошо, что ты пропустила ужин, потому что нам такую бурду сегодня подавали! В принципе, нам всегда подавали бурду, но сегодня это какая-то особенная бурда, мне пришлось выплюнуть её. Мисс Алингтон пронесла мне тайком пирожки с капустой, я слопала их за обе щёки. Ты ведь у неё наблюдаешься? Она очень добрая и тоже поможет, если что! А вот мистер Эррони злой, он такой усатый с лысиной. Элис как раз у него наблюдается. Вот его опасайся! – она склонилась надо мной, приблизив полные губы к моему уху, – Опасайся изолятора. А тебя туда вполне могут поместить, с твоей-то аурой.

Дверь отворилась. Вошла тощая, с мальчишеской фигурой коротко остриженная девушка. У неё были черные, как смоль, волосы и острый носик. И ряд мелких зубиков. А ещё она была смуглая и конопатая. Вообще, в целом у неё был дикарский вид, так мне почему-то казалось. И подростковое очарование. Почему-то я представила её на фоне дам в платьях и корсетах на пляже. Дамы переодеваются в купальные платья, заходят в воду по колено и весело щебучут, несколько раз побрызгавшись, а потом выходят из воды. А дикарка с разбегу кидается прямо в воду и начинает отчаянно плескаться и всячески шуметь. Не знаю, откуда я взяла эту сцену.

– В общем, добро пожаловать в наше увеселительное заведение! – как ни в чем не бывало, воскликнула Элли, – А вот и Габриэль явилась!

Габриэль хищно на меня посмотрела и ухмыльнулась, высунув кончик языка.

– Покажи свои шрамы, – сказала она.

– Вот ещё. Значит так, раз вы стали моими соседками, вам следует уяснить несколько простых правил. Правило первое: не мешать мне. Правило второе: не лезть в мои дела. Правило третье: не приставать ко мне, Габриэль, не вздумай приставать ко мне и тем более просить показать шрамы. Если не хочешь обзавестись своими.

– Очень хочу! – с придыханием воскликнула Габриэль, – Шрамы – это, типа, сексуально!

– Нет, – твёрдо сказала я, заглянув ей в глаза.

Габриэль пожала плечами и повалилась на кровать, достав из-под подушки журнал с голыми мужиками. Элли куда-то ушла.

В 9 часов появилась мисс Алингтон, ведущая за руку Элли и Элис – румяную шатенку с пластырем на носу –  и объявила отбой. Выключился свет.

– Хочешь прогуляться? – шепотом спросила Элли.

– Нет, я спать хочу, – таким же шепотом ответила я.

– Мне тоже гулять не хочется. Я набираюсь сил перед Ночью, Когда Все Двери Открыты.

Я промолчала.

– Поговори со мной, – шалобно попросила она, – Мне страшно.