Текст книги "Чёрная шляпа (СИ)"

Автор книги: Люрен.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Город небольшой, полон огней, широких улиц и круглосуточных магазинов, стремных клубов, блюющих подростков, пустырей и заброшенных построений. Город, в котором летом жарко, а зимой идет мокрый снег вперемешку с дождем. Нет ни моря, ни озера, только грязный пруд, автоматические поливалки, лужи и шланги. Я в деревне купалась в бочке. Залазила в неё и стояла так, пока не надоест. А потом выросла и не перестала помещаться.

Город у моря был совсем другой. Там был прохладный воздух, запах соли и выпечки, отплывающие корабли, песочный пляж, фотографы и бутики. У витрины стояли куклы, причудливые статуэтки, подвески, ловцы снов. На асфальте было нарисовано солнце. Но это всё равно было не то.

Мне нужно было дальше. Поймать попутчика и ехать куда глаза глядят. Не спрашивать, куда: так вся магия пропадет. Просто ехать, вымывая кровь попутным ветром, выбивая тоску громкими песнями. Собрать полевые цветы и сплести из них венок, а старую одежду сжечь. Остановиться в большом городе и всю ночь ходить по его улицам – лучший способ познакомиться с городом. Остановиться в хостеле и написать на стене: «Здесь была Клэр».

Я подошла к пианино, освещаемому лунным светом. Любой, сыгравший на ней, почувствует себя музыкантом. Но так, как у Вечности, мало у кого получится.

Играю «реквием по мечте». Вкладываю всю ярость и всё отчаяние. В конце в сердцах бью по клавишам кулаком.

– Не мучай ты так пианино, оно ни в чем не виновато.

Вечность. В изъеденном молью свитере и лохматыми грязными волосами, в которых застряло перо. Золотые глаза светятся в темноте.

– Ну, чего? – кивнул он, – Надумала?

– Я хочу уехать отсюда, – сказала я.

– Куда?

– Куда угодно. Поймать первого попавшегося попутчика…

– …И уехать в багажнике в лес, – закончил за меня Вечность, – Хорош способ, нечего сказать. Только уж слишком радикальный.

Он ложится на пепел. Я следую его примеру. Мягко. И тепло. Будто совсем недавно был пожар.

– Спина всё ещё болит, – сказал он, – Особенно по ночам. Как будто я только что упал. Халаты сказали, что всё зажило. Ничего у меня не зажило…

– Была бы тут Поступь… Стоп. Кто такая Поступь?

– Какая ещё…

Забыла.

Мы летели в холодном небе, без устали размахивая крыльями. Мои перья были сизые, его – белые. Потоки воздуха подхватывали нас и уносили вдаль, к перистым облакам, бледному серпу месяца и садящемуся солнцу.

– Быстрее, – сказал Вечность.

– А я итак машу изо всех сил, – чирикнула я.

– Надо махать ещё быстрее, чтобы не отставать, – сказал Вечность, – А чтобы обогнать – в два раза быстрее, чем можешь.

– Но это бессмыслица, – сказала я.

– Мы две говорящие птицы, – сказал Вечность, – Какой тут должен быть смысл?

Внизу проносились поля, похожие на плиточный пол. Одинокие фермы и хутора, уменьшенные деревья и крохотные холмишки – всё это было словно игрушечным.

– И если протянуть руку, то можно их разбросать, – вслух сказала я.

– У нас нет рук, глупенькая, – рассмеялся Вечность, – Ускоряемся! Впереди океан.

Проносимся над пестрыми крышами домов, сидящими на проводах грачами, трубами и антеннами, деревьями, кустами, лужицами, столиками. Проносимся над линией берега, ракушками, круглыми камешками и песком. Вдали уплывает одинокий корабль.

Вокруг только сверкающая водная рябь, синева с лоскутами облаков и оранжевая линия горизонта. Пахнет солью, севером, рыбой и водорослями. От воды веет прохладой. Вижу серебристую стаю рыбешек, ярких медуз и коралловые рифы. Сама не заметила, как близко склонилась к воде.

– Осторожно, – сказал Вечность, – Смотри, чтобы вода на тебя не попала.

Впереди плыл корабль, качаясь на воде. Белогривые волны ударялись о его борта. Я села на мачту и в голове сами собой возникли строки.

О, если бы я была дроздом, который может свистеть и петь,

Я бы следила за судном в парусах моей истинной любви,

И на верху оснастки я бы свила гнездо,

Где бы трепетала крыльями над грудью моей белой лилии.

– И кому это ты поёшь? – усмехнулся Вечность, – Нас не слышит никто. Давай, полетели отсюда.

– И куда? – спросила я, слетая с мачты, – Думаешь, мы перелетим океан?

– Если будешь отвлекаться и задавать глупые вопросы – не перелетим, – хмыкнул Вечность.

Казалось, нет конца и краю этому океану. Но такая бесконечность меня устраивала. Соленая вода, сверкающие брызги и шепот волн – что может быть лучше?

– Что чувствовали древние мореплаватели? – спросила я сама себя, – Наверное, их и не интересовал исход плавания. Волны и чайки пели им колыбельные, океан качал корабль, как люльку, а звёзды и Луна служили светильниками.

– Много болтаешь, – сказал Вечность.

– Знаешь, откуда произошло название Гренландии? Первопроходцы среди снегов увидели зелёную траву.

– А мы ничего не увидим, если продолжишь в таком же духе, – ощетинился Вечность, – У меня итак силы на исходе.

– Молчу-молчу.

Крылья начинают болеть, солнце садится и становится темно. В небе проносится шумный самолет, оставляя длинный белый хвост, быстро превратившиеся в очередное большое облако. Показываются первые звёзды, отражающиеся в воде. Я чувствую усталость, но пейзаж не надоедает. Это скорее приятная усталость и приятное оцепенение. Словно утренняя нега.

Впереди косяк перелетных птиц. Закрытое коллективное сознание, строгая иерархия. Им нет до нас дела, но я знаю, что они чувствую тоже самое, что и я.

– Не долетим, – расстроенно сказал Вечность.

– Не долетим, – повторил он, лёжа на чердаке, – Но лучше, чем ничего. В прошлый раз я до берега не долетел.

– У меня руки устали, – сказала я, – И одежда провоняла рыбой.

– Но тебе понравилось, – скорее утвердил, чем вопросил Вечность.

– Ага, – сказала я.

– Кит научил…

Вечность сделался грустным.

– Помиритесь ещё, – сказала я, – Кит вовсе не злой. Просто колючий.

– Да не в этом дело, – отмахнулся Вечность, – Он не отказывается от своих слов. Дело не в отношении, а в принципах.

– Дурные принципы у него тогда, – буркнула я, – Подумаешь, чердак подпалил. Поступь на него даже не злилась. Как и я. Он-то чего возмущается? Хорош друг, нечего сказать.

– Чердак был поводом, – терпеливо, как маленькому ребенку, объяснил Вечность, – Просто дружить нам не судьба. Так уж получилось.

– Жалко, – сказала я.

Вечность помрачнел. Пепел остыл, а за окном поднималось солнце.

====== Песня о смехе сквозь слёзы ======

То, что нас ждёт болезнь, я догадалась ближе к зиме. Это было заметно и по сморканиям, и по лихорадочному блеску в глазах Блейна, и по шарфику Элис, и по запаху антисептиков, и по горячему чайному пару, сопровождающему нас везде. Грядущая зима рисовала узоры на стеклах, посыпала траву белым снегом, дула холодным ветром, срывая с деревьев последние листья, заставляя их застывать и трескаться, сковывала лужи тонкой корочкой льда. Выла у трубах тоже она, и она же сближала людей под клетчатыми пледами, у костров настоящих и воображаемых, у чашки чая. люди грелись сказками, анекдотами, песнями и страшилками, вместе ели и вместе засыпали. Одному тут было холодно, тоскливо и боязно. Когда я зашла в палату Сандры, то поразилась тому, как там холодно. Дыхание превращалось в едва заметный пар, кончики пальцем и носа делались ледяными. И дело было даже не в отоплении. В палате с Блейном, Ромео и очкариком было тепло и уютно, а у нас жарко, так что приходилось ходить в шортах и майках.

Приближался ноябрь, и мы ссорились друг с другом, потому что были не в ладах с собой. Зои каждую ночь металась в постели, и к утру она вся была пропитана её холодным потом. Днём вела себя как ни в чем не бывало, но на дне её зеленых глаз я видела тень страха. Такие, как она, его постоянно испытывают, постоянно бояться потерять контроль над собой. Но больше, чем потерять контроль, она боялась Клетки, потому что видела, что она делает с людьми.

Я решила не спать. По ночам я лежала в постели, смотрела на потолок и пыталась прогнать все мысли, роящиеся у меня в голове. Голос шептал снять шляпу и закрыть глаза, и мне хотелось воткнуть иглы в уши, чтобы он заткнулся. Вечность разводил руками – Кошке он помог, а себе могу помочь только я. Мне казалось, что если я убегу, то всё закончится, но Ласка меня выпускать не хотела. Говорила, что моё состояние нестабильно. Говорила, что мне нужна помощь.

Кошке хорошо – ей больно. Она плачет по ночам и зовёт своего мальчишку. Клариссе хорошо – ей стабильно хреново. Отказывается рассказывать, что с ней и молча рассыпается на части. Её зеркальное отражение раскололось, хотя трещин нет – я долго проверяла. Зои хорошо – помучается, побрызжет пеной и успокоится. И её метаморфозы приносят пользу – она чует беду. Беревестник, как же.

Хотите меняться? Давайте меняться. Обратно запроситесь, поймете, почему я противная и злая.

А потом у Буревестник случился приступ. Остальные не поняли её слов, а я разглядела скрытое предупреждение. Они уйдут – Вечность, Несуществующий и зеленоволосый, которого я мысленно окрестила Безымянным.  А мы останемся здесь догнивать – пегий дракон, космический зверь и капитан потонувшего корабля.

Кит мог бы уйти. Но остался.

– Я не пойду, – сказал Кит, – Я не беглец.

– Киты любят странствовать, – задумчиво сказала я.

– Я слишком большой и толстый, – сказал Кит, – Я люблю плавать у поверхности и лениво есть планктон. Мелкие рыбёшки пускай спешат неизвестно куда, а я останусь дрейфовать.

– Жалко его, – сказала я, – Все, кого он любил, ушли, предпочитая отвергнуть Грань. Только он прошел, но стоило ли это того? Я всё время вспоминаю его фразу о том, что он бы это всё отдал, лишь бы Травница вернулась.

– Если он останется на этот раз, то умрёт, – прошептал Кит, – Я чувствую запах смерти от него. Такой удушливо сладкий. Он умрёт подобно Травнице, будет умирать медленно и мучительно. Поэтому я его не держу.

– А почему сам не уйдёшь? – спросила я.

– Разве я могу бросить тебя? – улыбнулся Кит.

– Прости его, – взмолилась я, – Мне больно видеть то, как вы цапаетесь. Он ведь так одинок. Вы видите в нём либо усталого мудреца, либо ехидного подростка, рисующего срамные места, а я в нём вижу пугливого ребенка.

– По сути, мы все ещё дети, – вздохнул Кит, – Сколько бы жизней не прожили и сколько секретов не узнали.

Я опустила взгляд на пол. Грязный. Откуда в больнице грязь?

– Я простил его, – вдруг сказал Кит, – Только поздно уже мириться. Да и не умею я.

Болезнь наполнила больницу кашлем, соплями и горячечным потом. То тут, то там раздавалось монотонное жужжание ингалятора, пахло медикаментами и целебным чаем, все ходили в свитерах, шарфах, шерстяных носках и порой в перчатках. Мы окуривали комнату благовониями. На самом деле это были простые лечебные благовония по рецепту моей бабушки, но Сандра думала, что они магические, и это было забавно.

Увели Жюли, пока та нас не заразила, но поздно. Зои и Кларисса хором бились в лихорадке, носили по несколько слоев, жаловались на боль в горле и ломоту в костях.

– Нефиг было на улице хороводы гонять, – хмыкала я.

– Кто бы говорил, – ворчала Сара.

– Ой, уйди от меня, – шутливо я отмахивалась от напирающей на меня Зои, – Заразишь ещё. Будем дружно сморкающейся парочкой.

– Троицей, – поправила Кларисса, – Мы будем дружно сморкающейся троицей.

Как бы то ни было, Халатов обмануть не удалось. Кларисса брыкалась, кусалась, царапалась, визжала, кидалась во всех предметами, так что с ней беднягам пришлось повозиться. С Сарой проблем не было, она гордо восседала на коляске, как на троне, пока её увозили. Зои ушла позже всех, пережив несколько ужасающих приступов, и все были днём. Дурной знак, они обычно у неё ночью.

Габриэль выбыла до того, как всё началось, и провожала её только я. Обнимались, целовались, я обещала выйти как можно быстрее, она обещала меня дождаться. Будет ли так – посмотрим. А пока мы проливали горячие слёзы и Халаты в итоге расцепили нас и отправили меня на осмотр.

Остались мы с Сандрой. Девочка безобидная, только грустная очень и потерянная. Мы играли в шашки, читали друг другу вслух и ссорились из-за открытого окна.

Перед отплытием я хотела подарить Вечности прощальный подарок. Готовила его долго, каждую ночь обмывала его в лунном свете и северными ветрами, держала в воде и в в огне, и на третий день он был готов, а я была обессилена. Решила взять с собой Сандру, почему – не знаю.

Опять слышала голос стен и вздохи тех, кого здесь больше нет. Хотелось зажать нос, чтобы не чувствовать приторно-сладкий аромат, вставить в уши беруши, чтобы голоса заткнулись. Но ни то, ни другое бы не помогло.

Тенями тихими мы пробрались в его палату, я вручила ему подарок и отправила Кошку обратно. Та тропинка, по которой мы шли, была незаметна Халатам, так что я могла не беспокоиться, что нас заметят.

– Кит простил тебя, – сказала я Вечности, – Не знаю, имею ли я право говорить тебе. Просто, чтобы ты знал.

– Хорошо, – кивнул Вечность, – Я должен кое-что сказать тебе. Девочки уже знают. Осталась ты.

Он притянул меня к себе. Мы оказались на его кровати.

– Что?

Реки, реки черной крови. Жилы дома заполнила черная кровь и пропитала сердца присутствующих. Заглушила песни, треск костра и стерла буквы. Буревестник теперь не гордая морская птица и не огнегривый дракон. Её глаза светились красным пламенем и зелёным ядом, а когти были направлены на присутствующих. Её пламя теперь черное. И черное пламя сожгло её воспоминания, оставив лишь ненависть и страх. Эта картина мне кажется знакомой.

– Буревестник! – в отчаянии кричу я, – Зои! Зои!

Она не слышит меня из-за черной крови и пелены времени. Закована в клетке, бьется о стены и дверь, и повсюду разбрызгана черная кровь, только Халаты её не видят. Ходят в ней, пачкаются в ней, но ничего не замечает, и это очень-очень мерзко.

– Это ещё не всё, – сказал Вечность, – Прибереги силы для остальных. Потом дам нарыдаться, а сейчас смотри.

Отступницу не выпускает из пасти зверь, перемалывающий её кости. Он гоняет её по лабиринтам и катакомбам, но, в отличии от Крита, у неё нет клубка. Тысячи лет проносятся за одну ночь и просыпается она старая, но в молодом теле, и не может вспомнить своё имя и лица друзей.

– В отличии от некоторых, её некому вытащить, – сказал Вечность, – Её заколят антипсихотиками и те высосут из неё все сны. Она перестанет их видеть, когда начнет принимать, но тьма вернется с утроенной силой, если она пропустит приём., а пропускать она будет довольно часто.

– А остальные? – спросила я.

– Тающая переболеет, у Жюли сядет голос из-за осложнений, но с ними всё будет в порядке. А вот с этими двумя нет.

– И их нельзя спасти? Нельзя увезти на корабле? Королева же давала выбор Травнице, а им нельзя помочь?

– Что у них теперь общего?

Вечность указал на корчащихся девочек.

– Черная кровь, – сказала я, – Она заразна?

– Твоя заразна, – сказал Вечность, – Твоя расползается, очерняя самых беспомощных. А Буревестник и Отступница очень беспомощные и чем-то похожи на тебя.

Его губы приблизились к моему уху. Кожу обожгло раскалённым дыханием.

– Тьма не имеет ничего общего с безумием. Безумие – лишь следствие.

Он гнусно расхохотался. Меня всю передёрнуло.

– У нас странный город. Здесь и с ума сходят по-другому. Одни называют его омутом, другие находят уютным.

Я испуганно отшатнулась.

– Знаешь, я был в других городах. И был в другой психушке. Ничего общего – ни Грани, ни Знающих. Была одна малютка, она меня поняла. Так и не заговорила, но ничего…

– Вечность, ты страшный.

– А ты нет? Посмотри на себя. Черные волосы, черная одежда, черная шляпа, черная обувь, чёрные глаза. Даже кожа летом стремится к черноте. А по ночам на тебя жутко смотреть. Тьма сочится из тебя и не даёт девочкам дышать.

– Тогда что ты предлагаешь?! – вскричала я.

– Уезжай, – сказал Вечность, – Не оставляй адреса, не давай контактов. Беги, сжигая мосты.

– И это поможет? – недоверчио спросила я.

– Им – да, – кивнул Вечность, – А тебе – кто знает?

– Не зря меня тянуло отсюда, – вздохнула я, – Может, хоть полетаем напоследок?

– Я обессилен, – сказал Вечность, – И опустошён. Я едва могу ходить к друзьям. Увы, обойдёмся простыми объятиями.

Обнимаемся. Я чувствую через свитер крупной вязки тепло его изможденного тела. Чувствую касание мягких волос, пахнущих мёдом, горячее дыхание. Чувствую его дрожь, смятение и сомнение. Выпирающий позвоночник и лопатки. Его руки на моей спине, глядящие мои волосы.

– Буду скучать, – шепчет он.

– Я тоже, – отвечаю я.

– Не будешь, – грустно-весело говорит он, – У всех оставшихся память обо мне сотрётся.

– И они многое потеряют, – сказала я.

– Прям уж, – хмыкнул Вечность, – У них Кит есть. Не пропадут.

– Киту не придет в голову превратить меня в птицу и попытаться перелететь море, – смеюсь я.

– Он может, – серьёзно сказал Вечность, – Если постарается, то перелетит океан и доберется до Гренландии.

– Или до Скандинавии, – вздыхаю я, – Будем летать над фьордами, полями и овцами. И даже не будем помнить о тебе.

На пол капают слёзы. Сама не заметила, как разрыдалась. Вечность пугается.

– Ну, будет тебе… Ты забудешь обо мне. Никому не будет больно, потому что.

Слеза скатывается и по его щеке.

– У меня и слёзы заразны, – сквозь плач улыбаюсь я.

– Ты бы видела сейчас себя, – внезапно разразился смехом и рыданиями он, – Вся рожа в соплях, косметике и слезах, да ещё и распухла. И красная. Всю драму убила, блин.

– Ты не лучше, – усмехнулась я.

И мы ржали и рыдали, рыдали и ржали, пока не выбились из сил.

– Сохрани этот подарок, – сказала я, – Где бы ты не был, время от времени разворачивай его и вспоминай о нас.

– Хорошо, – кивнул Вечность и снова закашлялся, – Всё, иди давай, сейчас Халаты придут, – прохрипел он.

На этот раз сильнее и страшнее, с хрипами в груди и кровавой мокротой. Послышались шаги. Я поспешила скрыться.

====== Песня о сражении ======

Ночью я слышала шепот и хлопание небесных птиц.

Мне снилось, что я птица. Я хотела полететь, но поняла, что мои перья общипаны. Поэтому я разозлилась и принялась щипаться. Знаешь, это ведь не мои кошмары. Не я птица.

С детства каждую ночь я сражался. И до посвящения я сражался. каждую ночь, от заката до рассвета. А сегодня я заглянул противнику в лицо. Я думал, что это моя тень или отражение, но разгадка была ещё ужасней. Это был я. Каждую ночь я сражался самим с собой. Я звал на помощь через рисунки и язвительные коментарии, но никто этого не слышал. Так я и остался в их глазах мудрецом и язвой.

Я мёртв, потому что не рождался. Я сбросил свою хвою и закрыл дверь на замок. Я таскаюсь за ней, потому что она тёплая, но моё сердце все равно заморожено. И даже флейта покрылась пылью в моих руках.

Кит утаскивал меня в свои сны и доверял секреты. Я подглядывала за его воспоминаниями и детскими сновидениями, но не вмешивалась. Куда мне? Я не муза, исцелять сердца не могу. Я наблюдатель, покрывающийся трещинами. Но кое-что я могу.

– Ты ведь даже не знаешь, победил ли себя, – сказала я, – Посмотри внимательно. Добил ли?

Он кричит и извивается.

– Не убегай, – сказала я, – Смотри внимательно. Это ты. Это твоя ненависть к себе.

– Не хочу, – прохрипел он, – Это длинная тень… Отвали! Обязательно надо разбирать чужие секреты по кусочкам?!

– Ты сам меня впустил, – сказала я, – Посмотри вниз. Не отводи взгляд.

– Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем, – цитирует он, – И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

– Если ты его боишься, то думаешь, что он сильнее тебя, – сказала я, – И тогда он станет сильнее тебя. Но ты сильнее его. Ты похож на него, и вместе с тем не имеешь с ним ничего общего. Всё это ему известно, и посему он стремится занять твоё место. Ты не вырвешься, если не победишь.

– Догадливая.

Лицо Кита исказила безумная улыбка.

– Сколько бы я его не побеждал, он возрождался из пепла. И сколько бы я не звал на помощь, никто не пришел.

– И не придёт. Это твой доппельгангер и твоя тень. Это твой враг, несущий тьму в своём сердце. Я услышала твой зов, потому что сама пропитана тьмой. Свои слышат своих, но даже я не смогу тебе помочь.

Он смотрит вниз. Длинная тень издевательски ухмыляется.

– У него его глаза, – ошеломленно прошептал Кит, – С него всё началось. В его глазах горела тьма, и тьмою он кричал, и тьмою истязал.

Он глухо зарыдал, а затем рассмеялся, не поднимая глаз.

– О да. Я ненавижу себя.

Он бледнеет. Тень ликует. Плохо дело.

– Не того ненавидишь, – кричу я, но он не слышит. Зато слышит тень.

– Я ненавижу себя, – повторяет Кит, – И это моя сила. Это даже не тьма. Это расщепление. Ха! Я побеждал раз за разом, и пока он был мертв, я мог дышать свободно. Но в моей душе таилась ненависть, которую никто не замечал.

Он закусил губу. Кровь темнеет. Я не на шутку пугаюсь.

– И эта ненависть питала его. Пока я не приму себя, он будет жить. И однажды заменит меня.

Его ноги исчезают во тьме двойника. Я бьюсь в истерике, но повлиять на ход событий не могу.

– Но я этого не приму, – сказал Кит, – Не допущу.

Если бы двойник мог говорить, он бы хохотал.

– Но виноват не я. А он. И он – сволочь.

Неправильный ответ, Кит.

– Думаешь, я скажу, что теперь я возненавижу его? Нет. Поступлю как Вечность.

А вот теперь правильно. Тень теряется. Нет больше силы, питающей его.

– В последнее время он перестал рисовать рисунки. Зато собрал старые и сжёг их. Я был единственным свидетелем его победы. Он не знает, но я очень обрадовался за него. И в то же время позавидовал, что я так не могу. А теперь, как оказалось, могу.

Черные глаза светились радостью.

– Я знаю, что ты смотришь, Ворожея. Смотри, лицезрей – я сильнее!

Тень злится. У неё ещё остались силы.

– Нет, – качает головой Кит, – Я не скверный, не мерзкий, не плохой. Я достоен жить, а вот ты нет.

Тень слабеет, Кит напрягается. Последний бой, в конце которого только один вернется обратно.

– Я больше не ненавижу себя и не ненавижу его. Я не слабее Вечности и тем более не слабее тебя.

Они схватились в последней дуэли. Кит оттеснял двойника далеко, в темный уголок. Нанес последний удар, и тень разбилась, растеклась и растворилась, оставив после себя облако праха.

– И правда, – сказала я, – Дело не в пожаре.

Кит обнял меня и сжал крепко-крепко.

– Не терпится дождаться утра, – сказал он, – Я посмотрю наконец в зеркало.

– Приятно почувствовать себя музой, – сказала я, – Хотя я ничего не сделала, только ткнула мордой в тень.

– Звучит знакомо, – отозвался Кит.

Он скорчил обиженную мину.

– Так нечестно. Это я должен тебя спасать!

– Разобьёшь за меня своё сердце?

– Нет, по посуду могу, – ухмыльнулся Кит.

Скоро Вечность ушел. Тихо, по-английски, забрав с собой сияние звёзд. Несуществующий двинулся вслед за ним, и под руку вел Февраль, которая была уже не безмолвной тенью и воплощенным желанием, а живой девочкой из плоти и крови.

Воспоминания стерлись, как записи карандашом под ластиком. Сначала я забыла их лица, потом голоса, потом имена. Несколько дней меня преследовало чувство, будто я что-то забыла.

По мере исчезновения зеркального отражения Отступницы мне становилось хуже. По утрам она не могла вспомнить своё имя и не узнавала себя в зеркале. А один раз я не увидела лица в её отражении. и тогда поняла, что дело плохо.

– Где я? – спрашивала она, – Что за страшная женщина надо мной нависает? Когда закончится этот страшный сон…

– Кто ты? – спрашивала я.

– Я пять тысяч лет прожила, – говорила она, – Я уже стара и дряхла. Быть может, я и родилась такой? Потому что ни детство, ни молодость я не помню. А помню только тягучую и зябкую старость.

Это было странно, потому что выглядела она ребенком.

– Тебе 15 лет, – говорила я, – Посмотри на себя.

Поднесла зеркало, но она вскрикнула, не узнав лица.

– Кто это? – кричала она, – Нет, это не я! Мы даже не похожи! Это не я!

И потому её утащили в Клетку и долго говорили с её безутешными родителями. Мы с Буревестник прилипли ухом к двери, но всё, что мы поняли, это то, что шанс спасти её 50 на 50. А потом у Буревестник случился приступ, и она держала меня за шкирку, рассказывая сказку про утопающий корабль. Раз за разом он переживает свою смерть, и раз за разом память членов экипажа отшибает, а пассажиры вообще ничего не замечают.

– Смешно, – хрипела она, – Они жрут, пьют, веселятся, а корабль идет ко дну и раскалывается на части. Ну смешно же, правда? Почему не смеёшься?

А меня трясло и прошибало холодным потом. Я склонялась близко-близко к её лицу и гадала, когда же это всё закончится.

С Буревестник было страшно, а без неё ещё хуже. Я глотала таблетки и растягивала губы в улыбке до ушей, уверяя Ласку, что со мной всё в порядке. Она недоверчиво качала головой.

– Как в порядке? – вопрошала она, – Весь твой вид кричит о том, что тебе нужна помощь.

Побег мне нужен! Мне уйти надо, как ты не понимаешь?! Почему ты не видишь, что за тьму я распространяю?!

Когда уходила Кошка, мне хотелось вцепиться в неё и зарычать, чтобы она никуда не уходила. Но я знала, что здесь ей не место. Она свободна, и держать её здесь будет кощунством. Не каждому выпадает такой шанс. Посему я, скрепя сердце, отпустила её. Она ушла, её ломкие волосы цвета соломы болтались из стороны в сторону, джинсы и свитер тряпьем висели на ней. Я мысленно махала её белым платочком, как Алиса Рыцарю.

Шла по коридору, не решаясь зайти в пустующую палату. Я знаю, что там: холодное помещение, убранное постельное белье на всех кроватях, кроме одной и старые рисунки, как издевательское напоминание о былых днях. Не хотела идти в зал, поскольку там стоял молчащий проигрыватель. А может, кто-то включил на нём старые романсы. Зои такое не любит.

Меня разрывает на свет и тень,

На воздух и магму,

На бодрость и лень.

А кто-то покинутый стоит на краю.

Эй, ты! Там, в пустоте,

Я тебе эту песню пою.

Вы думали, я рычу и кусаю?

Нет, ошибочка вышла.

Без клыков и когтей я, оболочка пустая.

А ты такая смешная и тёмная,

Шляпа, как у гриба

И кожа мягкая, тёплая.

Куда мне? Я весь двойной.

Как посмел я?

Как посмел я с тобой быть? Смешной.

Девушки и парни столпились вокруг него, санитары хлопали. Певца я узнала. Дейл. Черная одежда, потертые джинсы, кроссовки,  копна темных волос, обрамляющих бледное лицо, сумка с тканями в руках. Сначала я равнодушно кивнула ему и хотела пройти в сад, а спустя мгновение, осознав всю ситуацию, я остановилась, как вкопанная и ошеломленно посмотрела на Дейла ещё раз.

– Дейл.

– Ага.

– В психушке.

– Ага.

– Ложишься в психушку.

– Ага.

– Я… Я жду объяснений.

– Тогда поговорим в твоей палате.

Я недовольно цокнула и повела его к себе.

– Батя меня ненавидит, – сказал он, опускаясь на мою кровать.

– За что? – спросила я, занимая место на подоконнике.

– Я не его ребенок. Мать изменила ему.

– С такой-то семейкой – не удивительно.

Дейл неодобрительно покосился на меня.

– Я думал, что моей силы хватит на то, чтобы разнести пол мира. Но потом меня вырубило.

– Как давно ты здесь?

– Несколько дней. Сначала меня в реанимации продержали.

Я потянулась за сигаретой.

– Не кури, – сказал Дейл, – Ничего хорошего в этой привычке нет.

– Мне говорили, что это поможет мне расслабиться, – вздохнула я, – Но от курения ещё больше нервничаю.

Я выкинула пачку сигарет в окно. Дейл одобрительно кивнул.

– Призрак Клетки маячит передо мной, – бормотала я, – Глупая Ласка не понимает, что мне бежать нужно.

– Никаких реабилитационных условий, – пожаловался Дейл, – Тут даже стены гудят.

– Как ты сказал? – заинтересовалась я, – Стены гудят? Слышать подобную метафору от тебя… Впрочем, Сандра тоже что-то про гул говорила.

– Сандра милая, – сказал Дейл.

– Сладенькая, – облизнулась я.

– Чего? – обалдел Дейл.

– Духи у неё сладкие, – пояснила я, – Шоколадом пахнут. Какое-то время она брызгналась ими, а потом перестала. А жаль. Никогда не любила сладкое, но от этих духов мне хотелось шоколада.

– У меня есть шоколад, – сказал Дейл, – Могу поделиться.

– Не надо, – вяло отмахнулась я. А потом подскочила на месте, окрыленная идеей, – Точно. Реабилитационные условия! Ты гений, Дейл!

– Думаешь? – просиял Дейл.

– Не думаю, а знаю!

Я вскочила с подоконника и понеслась в кабинет Ласки. В дверях лбами столкнулась с девочкой. Извинилась, сконфузилась, обежала её и ворвалась к оторопевшей Ласке. Принялась рыться в бумажках.

– Что это с тобой? – поинтересовалась Ласка.

– Буклеты, – шептала я.

– Вот буклеты, – открыла ящик Ласка.

Я стала копаться в буклетах и выудила один. Реабилитационный центр в соседнем городе. С морем и Мариам.

– Вот он, – я показала его Ласке.

– Хочешь туда? – спросила она, – Учти, он платный. И точно не из дешевых.

– Без разницы, – горячо зашептала я, – Мне он нужен, понимаете? Я очень хочу к морю. Мне плохо здесь, понимаете?

– Ну… – подозрительно на меня посмотрела Ласка. Я постаралась придать себе как можно более спокойный вид, – Ты ещё не закончила курс терапии. У тебя было обострение, помнишь? Я знаю, что тебе плохо здесь, но ты должна находиться под нашим присмотром. Я проходила ординатуру в больнице в том городе и скажу, что персонал там менее приветливый, чем здесь. Да и к тому же, это незнакомый город, там ты абсолютно чужая. Останься пока здесь, и если тебе станет лучше, я обязательно тебя выпишу.

– Да что вы понимаете?! – заорала я, – Какое тут может быть выздоровление, если сама атмосфера этой идиотской больницы меня бесит?!

– Ты взвинчена, я понимаю, – успокаивающе сказала Ласка, – Но реабилитационный центр – это не больница. Потерпи, немного осталось. Ты прошла почти весь курс.

Я вышла из кабинета, громко хлопнув дверью. Возле него меня ждал Дейл.

– Ну как?

– Пошло оно всё.

====== Песня о разбитом сердце ======

– Радуйся, тебя выписывают.

Эта фраза прозвучала одним солнечным зимним днем. Снег во дворе сверкал, с крыши спадал снег, деревья были словно окутаны белой фольгой. В ледяных лужах отражалось бирюзовое небо. Пациенты играли во дворе, кидаясь друг в друга снежками. Выходить в это время было запрещено, но кому какое дело?

– Клэр, ты меня слушаешь?

Я завороженно смотрела на пейзаж из окна. Словно мы попали в зимнюю сказку с эскимосами и тюленями. Так странно. Мне показалось, будто этот снег – чьё-то прощание, чьи-то замерзшие слезы. Или рассыпавшиеся в прах белоснежных крылья. Или осколки разбитого сердца.

– О чём задумалась? Земля вызывает Клэр, приём!

Только сейчас до меня дошел смысл сказанного. Меня выписывают.

– Это правда? – побледнела я.

– Да, – просто ответила Ласка, – Дня через два или три. Но ходить ко мне ты всё равно будешь.

– Я хочу в реабилитационный центр.

– Уверена? Он достаточно дорогой.

– Уверена. Это очень красивое место.

– Верю. Мариам пишет, что-то место действительно исцеляет душу. Но не забывай, что такие вещи нужно обсуждать с твоими родителями. Ты уверена, что ваша семья потянет лечеие?