Текст книги "Основание"

Автор книги: Лякмунт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Я кивнул головой, знаю. [3]3
  На учредительном съезде партии пофигистов председатель партии дает интервью журналистам.
  Ж. – А какова программа вашей партии?
  П. – Программа очень простая: нам всё пофиг.
  Ж. – Так-таки и всё?
  П. – Да, абсолютно всё пофиг.
  Ж. – И деньги тоже?
  П. – Нет, деньги нам не пофиг.
  Ж. – Но это противоречит вашей программе!
  П. – А вот это нам пофиг.


[Закрыть]

Существуют люди, противостоящие Плохишам, – продолжил Петров.

– Кибальчиши, – подсказал я.

– Веселый ты человек, Траутман, – улыбнулся Петров. – Могу тебе сообщить, что общепринятой является другая терминология. Та же, что применяется на биржах. Плохишей, называют Медведями, поскольку они хотят задавить секвенции. А мы, как ты догадываешься, Быки. Почему-то принято использовать английский термин – булл. Буллы – это те, кто обладают теми или иными знаниями о секвенциях и успешно используют их в своих интересах. Большинство из буллов обладают огромной властью и деньгами, которые зачастую обеспечиваются применением секвенций. Но нельзя сказать, что буллы объединены в группу в полном смысле. Будучи людьми незаурядными и, как правило, своекорыстными, они не хотят поступиться ничем, из того что имеют. А объединение в организацию уменьшит личную власть каждого из них. Как правило, они не враждуют, а случается, и помогают друг другу. Но по-настоящему объединиться они смогли бы только перед лицом общей серьезной опасности.

Теперь давай вернемся к твоим способностям, Траутман. Для обозначения людей, обладающих таким даром, мы используем слово граспер. [4]4
  По мнению Петрова «граспер» произошло от английского глагола to grasp (одно из значений: быстро понять что-то). В то же время, в английском есть слово grasper, имеющее совсем другое значение – что-то вроде рвача или хапуги.
  Некоторые считают, что это сокращение от английского grace percipient. По-русски это что-то вроде «воспринимающий благодать». За эту версию говорит тот факт, что ощущение (в широком смысле, с помощью любого чувства) присутствия секвенции (то, что для себя я называл шалимаром) принято называть грэйс.


[Закрыть]

Грасперы ощущают секвенции с помощью различных чувств. В твоем случае – это обоняние. У других – слух и зрение. С житейских и медицинских позиций грасперы проявляют себя тем, что у них случаются зрительные или слуховые галлюцинациям. Поэтому, как правило, занимаются грасперами врачи соответствующих специальностей: окулисты, сурдологи и отоларингологи, но чаще всего – психиатры. Понятно, что и буллы, и медведи стараются держать под контролем все подозрительные случаи, и в мире происходит непрерывная охота на грасперов. Охотники, правда, преследуют разные цели. Буллы стремятся привлечь грасперов к изучению секвенций, а медведи использовать для замораживания последних. Как именно они их используют, я уже говорил.

Некоторые из буллов одновременно являются грасперами, что легко объяснимо. Труднее понять, среди медведей тоже есть грасперы.

Роберту первому пришло в голову поискать грасперов среди людей с обонятельными галлюцинациям. Он потратил немало времени и средств для изучения соответствующих историй болезни и, в результате, обнаружил тебя. Почти сразу же, из уже упомянутого мною источника, про нового граспера узнал и я. К сожалению, вскоре и медведи стали обладателем этих сведений. Боюсь, что их информатор по-прежнему находится в близком окружении Роберта.

– А почему Роберт Карлович сразу же, как только меня обнаружил, не рассказал о секвенциях? Зачем он медлил два года? – удивился я.

– Не «зачем», а «почему» и не медлил, а ждал, – объяснил Петров и уставился на меня. – Ну, думай! Ты уже знаешь достаточно, чтоб догадаться.

Я начал думать. Ничего путного в голову не приходило.

– Давайте вспомним, что он для меня сделал, – начал рассуждать я вслух. – Он дал мне невероятно огромные деньги, чтоб я смог реализовать все мечты и выполнить все желания. Затем он дождался, пока мне это всё надоест. С карманами полными денег мне стало жить неинтересно, а к честной бедности возвращаться не хотелось. Одним словом, мне стало безнадежно скучно, а Роберт Карлович, рассказав про секвенции, эту скуку развеял, и я понял, что смогу изучать секвенции с неослабевающим интересом всю жизнь. – Я посмотрел на Петрова, пытаясь понять, одобряет ли он ход моих мыслей. Глазки Петрова были скрыты за опущенными роскошными черными бровями, и неодобрения мне в них прочитать не удалось. Поэтому я довольно уверено закончил:

– В результате Роберт Карлович получил в моём лице не просто наемного сотрудника-граспера, а соратника, правильно?

На лице Петрова проявилась задумчивость. – В принципе, Роберт парень сообразительный и вполне мог это предвидеть, но речь сейчас совсем не об этом. Думай, Траутман. Я хочу, чтобы ты сам догадался.

Я начал размышлять, но вскоре понял, что не понимаю, о чем именно нужно думать.

– Хорошо, я тебе немного помогу, – недовольно сказал Петров. – Как часто ты ощущаешь грэйсы?

– Что ощущаю? – удивился я.

– Ну, эти твои «шалимары», – терпеливо пояснил он.

– По-разному, – задумался я. – В последнее время до позавчерашнего дня вообще не ощущал.

И тут до меня дошло.

– Я понял! – почти закричал я. – Три года, до последних дней, все секвенции спали, у них был период безразличия. И спали они из-за того, что три года назад медведи должным образом придушили кого-то из грасперов!

– Верно, – согласился Петров. – А теперь объясни, почему тебя самого до сих пор не придушили, хотя следят уже два года?

Я задумался, и мне стало дурно. Я понял, что убивать меня в течение двух последних лет, чтоб заморозить секвенции, смысла не было. Они и так были заморожены. Потом я понял, что секвенция, в которой завершающим штрихом была бы моя гибель, не могла сработать потому, что мирно спала вместе со всеми. А еще через секунду я подумал, что эта секвенция, как и все, проснулась, и кое-кто очень хочет, чтоб она была выполнена, причем, как можно скорее.

– Мы, кажется, собирались прогуляться? – прервал мою задумчивость Петров.

Глава VIII

Прогулка с Петровым. Буллы всех стран, объединяйтесь! Проект Секвенториума. Мастроянни-повелитель устриц. Траутман надевает красный пиджак, рассуждает об ожиданиях и разочарованиях и съедает устриц меньше, чем собирался. Траутман возвращается в Москву.

Погода была чудесной, лесной пейзаж завораживающим, а таким чистым и ароматным воздухом я, казалось, никогда не дышал. Мы шли по дорожке ровно такой ширины, чтобы по ней удобно было идти рядом вдвоем, и углублялись в лес. Я догадывался, что раз Петров ведет себя так уверенно, никакой опасности для меня сейчас нет. Однако, ни о чем, кроме как о своей вероятной скорой кончине, ни думать, ни говорить я не мог.

– Получается, что похитить меня мог не твой человек, а медведи? – спросил я, надеясь, что Петров меня опровергнет.

– Разумеется, да, – безжалостно ответил мой спутник. – Роберту в голову не пришло, что они уже про тебя знают. Разумеется, теперь он сможет тебя защитить. Возможностей у него достаточно.

– И теперь до конца жизни я буду озабочен только тем, чтобы меня не пристрелили?

– Не всё так грустно, – успокоил меня Петров. Пристрелить тебя недостаточно, это ничего не даст. Чтобы выполнить секвенцию, ты перед смертью должен принять участие в одном довольно продолжительном ритуале. То есть тебя должны похитить. А это куда сложнее, чем просто уничтожить.

– Ты думаешь, что они сосредоточатся на охоте именно за мной? Что, на мне свет клином сошелся? – с надеждой спросил я.

– Боюсь, что так, – огорчил меня Петров. – Остальные известные им буллы-грасперы имеют многолетний опыт обеспечения личной безопасности. А у Роберта такого рода опыта нет, ведь он, также как и я, не граспер. Конечно, медведи будут продолжать поиски новых грасперов, но не думаю, что эти поиски увенчаются быстрым успехом.

– Может быть, защитить меня помогут остальные буллы, раз уж у них есть соответствующий опыт? – предположил я.

– Не сомневаюсь, – уверенно сказал Петров. – Для большинства из нас активные секвенции просто жизненно необходимы. Не очень приятно, знаешь ли, упустить такое конкурентное преимущество, как секвенции. За прошедшие три года буллы вспомнили, как плохо жить без секвенций. Думаю, что они пойдут на многое, чтобы этого не повторилось.

А затем Петров рассказал мне, как было бы здорово, если бы буллы объединились в свою организацию. Оказалось, что такую организацию он представляет себе очень отчетливо. Высокий старик с энтузиазмом описывал мне свой план обустройства совместной бычиной жизни, помогая себе жестами. Между соснами носился, отражаясь от высоких стволов, гулкий бас, определенно напоминая рёв возбужденного быка. Детальный план сообщества предполагал относительную автономность национальных организаций, вместе с тем общее управление должно было осуществляться централизованно на благо бычьего сообщества и всего остального человечества. В качестве вступительных взносов предполагалось собрать секвенции от каждого из участников. В результате будет создан банк секвенций, который позволит направлять развитие человечества в самом благоприятном для последнего направлении. Расщедрившись, старый филантроп пообещал лично произвести необходимый вступительный взнос от моего имени, благо его личная коллекция секвенций одна из лучших в мире.

Обожаю глобальные проекты. Петрову удалось увлечь меня идеей, и я с удовольствием ввязался в спор о технологиях принятия решения о возможности использовании секвенций, составляющих банк организации. Потом мы немного поспорили про то, как должна называться новая организация. Петров предлагал название «Секвенториум» и горячо его защищал. Я же, соглашаясь с общей благородностью звучания этого слова, утверждал, что оно скорее ассоциируется с помещением, а не с институтом. Мы сошлись на том, что вопрос это важный, но не требует немедленного решения. А потом Петрову неожиданно пришла в голову мысль, вызвавшая у меня большой интерес. Петров вдруг спросил:

– Траутман, а ты представляешь, насколько надежно Секвенториум сможет защитить тебя от медведей?

Я прикинул и с удовольствием признал, что одно дело защищаться самому или с помощью знакомых буллов, и совсем другое дело, когда твоей защитой озабочено мировое объединение самых влиятельных людей планеты. Идея Секвенториума начинала мне нравиться всё больше и больше. Потом я вспомнил, что буллы уже пару тысяч лет обходятся без единой организации, и слегка загрустил. Несильно надеясь на удовлетворительный ответ, я поинтересовался у Петрова, нет ли у него идеи, как заставить буллов объединиться. И что вы думаете? Была у Петрова идея на этот счет. Вполне жизнеспособная, по его словам. И ознакомить меня с ней он намеривался за ужином. Поскольку я к тому времени преизрядно проголодался, пришлось спросить:

– А обедать я буду без тебя?

– Траутман, поскучай немножко без меня, – жизнерадостно ответил старый прожектёр. – Я пришлю к тебе повара, и ты с ним детально обсудишь меню своего обеда. Если тебе одному обедать скучно, пригласи кого-нибудь из моего секретариата. Девочки у меня там все красавицы и умницы. Я велю им передать, что не возражаю против того, чтоб они развлекли моего юного друга.

Мне показалось, что я уловил мерзкий запашок того, что в Уголовном кодексе предположительно именуется понуждением лица к половому сношению с использованием материальной или иной зависимости, поэтому сухо отказался. Недоуменный взгляд, который бросил на меня Петров, подсказал мне, что на сей раз обоняние меня подвело. Ну и ладно, мне сейчас полезно будет побыть одному. Есть о чем подумать.

Пытаясь продемонстрировать, что ничего дурного мне в голову не приходило, я легким тоном поинтересовался:

– А ты чем до ужина собираешься заняться?

– Признаться честно, мне просто хочется отдохнуть, – голос Петрова пророкотал как-то уж совсем печально. – Ах, где мои семьдесят лет! – патетически воскликнул Петров, потом посмотрел на меня и подмигнул. – Действительно, где?

Я стоял у окна в своем номере и курил. Кто-то развел шторы, и я мог любоваться пихтами. Да, оказалось, что эти высоченные деревья не сосны никакие, а пихты. Мне об этом успел сообщить Петров перед завершением прогулки.

Послышался очень деликатный стук. Я подошел к двери и распахнул ее. На пороге стоял, улыбаясь, Марчелло Мастроянни. Ранний Мастроянни, лет сорока пяти. От привычного Мастроянни он отличался еще и гладко выбритым черепом, а также своим облачением. На этом был длинный фартук сверкающей белизны.

– Добрый день, синьор, – поприветствовал меня Мастроянни с приятным акцентом. Меня зовут Лоренцо. Я пришел согласовать с вами обеденное меню.

– Очень приятно, Лоренцо. Проходите, пожалуйста, – приветливо сказал я, пропуская итальянца в комнату. – А вы знаете, что чрезвычайно напоминаете одного известного актера?

– Мне это уже приходилось слышать, синьор. Марчелло – мой дальний родственник по материнской линии. Позволю себе заметить, синьор, что я тоже занимаюсь искусством, искусством высокой кухни. Что вам приготовить на обед?

– Я готов довериться вашему вкусу, Лоренцо. Единственное пожелание – я голоден, и хотел бы, приступить к трапезе как можно скорее.

– Если позволите, синьор, прямо сейчас я готов подать овощи и карпаччо с пармезаном, а еще через двадцать минут будет готов стэйк по-пармски и артишоки в чесночном соусе.

– Скажите Лоренцо, – вдруг пришла мне идея, – а нет ли у вас, случайно, устриц?

– Синьор, – с достоинством ответил повар, у меня есть четыре сорта устриц и, уверяю вас, что это совсем не случайно. Устрицы доставляются сюда ежедневно. Хозяин очень любит устриц. К сожалению, он просит их подать не чаще, чем два раза в месяц, но его очень бы расстроило, если устриц в нужный момент не оказалось.

– Почему бы и нет? – подумал я. – У порядочного человека в запасе всегда должен быть необходимый минимум продуктов. В Медведкове, например, у меня в холодильнике в любой момент можно было найти сливочное масло, майонез и яйца. Сейчас, когда я начну жить в своей новой квартире, минимальный ассортимент можно будет расширить. Но устриц там, пожалуй, не будет. Срок хранения у них никакой, а выбрасывать страшно обидно.

– А куда вы деваете вчерашние устрицы, – заинтересовался я, – раздаете бедным?

– В окрестностях нет бедных, синьор, – ответил Лоренцо и со значением посмотрел на меня. Мне пришло в голову, что я догадываюсь, куда деваются не востребованные устрицы, но решил уточнить:

– Лоренцо, а вы сам как относитесь к устрицам?

– С большой симпатией, синьор, – тонко улыбнулся Лоренцо.

– А давайте сделаем так, – вдохновенно предложил я, – я не буду есть салатов и мяса, а ограничусь устрицами. И вы мне составите за обедом компанию. Это возможно?

– Вполне, синьор. Благодарю вас. Через пятнадцать минут вас пригласят к столу. Есть ли у вас, синьор, какие-то пожелания по части вина? – почтительно осведомился итальянец.

– Знаете, Лоренцо, я бы хотел довериться вашему профессионализму. Однако хочу предупредить, что больше двух бокалов я не смогу выпить.

– Конечно, синьор. Выпить больше, значило бы много потерять во вкусовых ощущениях.

Синьор Лоренцо направился к двери и перед тем, как выйти, с большим достоинством слегка поклонился.

Я открыл встроенный шкаф, соображая, следует ли мне переодеться к обеду. Петров предупредил, что подготовил для меня гардероб. В шкафу висело несколько костюмов, половина из них любимого Петровым черного цвета. За время своего двухлетнего путешествия я успел понять, что неправильно облачившись к обеду, можно попасть в неловкое положение. Неужели прошли те времена, когда в джинсах и клетчатой рубашке я чувствовал себя комфортно в любой ситуации, подумалось с легкой грустью. Я выбрал наугад три черных костюма и разложил их на кровати. Вот это, безусловно, фрак. За последние два года мне пару раз случилось использовать такое облачение в особо торжественных случаях. Я начал припоминать, что следует надеть в комплекте с фраком. Брюки на подтяжках с атласными лампасами. Эти, что ли? Нет, здесь лампас один, а положено два. Похоже, вот они. Белая рубашка, белый жилет в наличии. Если не ошибаюсь, к фраку полагается галстук-бабочка. Думаю, что это ленточка он и есть. К сожалению, я не научился завязывать бабочку. Можно, конечно, кого-то попросить. Вспомнилось, что в тот день, когда я в первый раз надел фрак, меня мучил сильнейший насморк. Весь вечер я проходил с белым носовым платком в руке. Тихонько выбросить платок я не решался, понимая, что он мне может пригодиться в любой момент. А карманов во фраке не было. Впоследствии оказалось, что карман был, я его просто не нашел. Оказывается, карман располагался в фалде, и не было необходимости всё время держать не очень чистый платок в руках. А что у нас с обувью? Вспомнил, к фраку положены лаковые черные туфли. Нет, пожалуй, на это я пойти не готов. Выберем что-нибудь поскромнее. Вот этот пиджачок, кажется, называется смокинг. Шелковые лацканы, как у фрака, однако, ласточкиного хвоста сзади нет. К смокингу, похоже, полагается кушак. Я видел кушак уже надетым – что-то вроде широкого шелкового пояса. Как он должен выглядеть в шкафу – висеть или лежать и, тем более, как его пристроить вокруг талии, я не имел представления. Смокинг отпадает. Хреновый из меня аристократ.

В дверь постучались.

– Да! Войдите! – крикнул я.

На пороге показался незнакомый молодой человек. Одет он был во фрак, как и положено официанту при высокой кухне. Хорошо, что я решил не надевать фрака.

Подождите секундочку, – попросил я, – и снова подошел к распахнутому шкафу. Кажется, вот, что я искал. Красный пиджак, униформа нового русского двадцатилетней давности, неотъемлемая часть облика бизнесмена эпохи первоначального накопления капитала. На сегодня сохранился только в анекдотах. И еще в этом шкафу. Такого шанса упускать нельзя. Я решительно надел красный пиджак и посмотрелся в зеркало. Пиджак сидел прекрасно, но в ансамбле явно не хватало золотой цепи на шее и золотых же колец-гаек. На месте моих длинных светлых волос, гораздо лучше бы смотрелся темный ёжик. Ну что ж, философски подумал я, никто не совершенен. Жаль, что кроссовки не белые, но и так сойдет.

Интересно, а кого это я собираюсь эпатировать? – подумал я, выходя вслед за молодым человеком из комнаты.

Молодой человек во фраке шествовал впереди ровной походкой, с очень прямой спиной. Мне пришло в голову, что его очень украсил бы поднос с шампанским, который он должен был бы нести в правой руке над головой.

Я вспомнил, чем меня сейчас будут угощать, и начал думать о том, что на свете было много вещей, о которых я мечтал годами, и которые меня горько разочаровали. Тропические фрукты, о которых я читал в детстве, представляя их волшебный вкус, сейчас можно купить в любом большом супермаркете. Киви, манго, личи, папайа, рамбутан, не говоря уже о кокосе. Довольно быстро я пришел к мнению, которого придерживаюсь до сих пор, что самый вкусный фрукт это хорошее яблоко. Хотя здесь следует уточнить, что манго, которым я отдал должное в Индии, имели мало общего с тем твердым и безвкусным фруктом, напоминающим арбузную корку, который каждый может приобрести в московском магазине. Разочаровали фильмы, книги, журналы с откровенным содержанием (я имею в виду эротику разной степени тяжести). Не могу сказать, что с годами я сделался равнодушным к самому объекту этого вида искусства, скорее наоборот. Мой практический интерес к этому увлекательному предмету с каждым годом только возрастает. Но голая художественная правда, к которой я, как и любой взрослый, могу получить неограниченный доступ через интернет, уже не слишком привлекает.

С раннего возраста я много читал. В основном, книги из домашней библиотеки. Большая часть домашних книг была приобретена еще в советские времена, и практически не пополнялась современными печатными изданиями, на ярких обложках которых были изображены космолеты, чудовища, мускулистые герои и не очень одетые девушки. Хотя я с большим удовольствием читал дома книги в блеклых обложках, значительная часть из которых была издана до моего рождения, меня не оставляло предвкушение того момента, когда я буду покупать любые, какие захочу, книги. Это время настало и выяснилось, что значительная часть из того, что действительно стоило прочитать, включая такие легковесные жанры, как приключения, детективы и фантастика, была переведена на русский язык еще в советские времена. Причем многие переводы были весьма хороши, куда лучше, чем большинство сегодняшних. Прошу понять меня правильно, я не бесцельно брюзжу, а стараюсь сказать, что долгое ожидание чаще, чем хотелось бы, оборачиваются разочарованием. Предположу, что, чем дольше ждешь, тем вероятнее получить, как говорят у нас в филологических кругах, полный облом.

Обратимся к ожиданиям и разочарованиям другого рода. Алкоголь, табак, возможность поздно приходить домой, а то и не приходить вовсе – как многого наслаждений всё это сулило в юные годы! Увы, и эти надежды не оправдались. Особенно отчетливо я понял это, проведя два года за границей. Оказалось, это совсем не так интересно и приятно, как я рассчитывал.

И на фоне этой мрачной картины ярким лучом состоятельности надежды на лучшее будущее мне светят устрицы. С детства я помню, что они были в меню Онегина, героев Дюма, Рабле и Жюля Верна. Став постарше, я узнал, что Дюма говорил о том, что истинный знаток употребляет устрицы в натуральном виде – без лимона и соуса. Мне казалось, что я и есть такой истинный знаток, но проверить это удалось только много лет спустя. Мопассан называл устрицы солеными сладостями и ел сырыми, как положено, и я мечтал составить ему компанию. А как мне нравилось, что считают устрицы не штуками, а дюжинами! Всё хорошее, что я читал про устриц, оказалось чистой правдой, и мои многолетние ожидания полностью оправдались. Устрицы действительно пахли водорослями и морской свежестью. Их вкус описать совершенно невозможно, как это справедливо неоднократно отмечалось в литературе. Попытки сравнить их вкус и фактуру с чем-то общеизвестным заранее обречены на провал. Любое описание получается не особенно аппетитным, поскольку фактура у них, мягко говоря, слизистая, а вкус не похож ни на что. Правильнее всего сказать, что по вкусу они сама морская свежесть, и предложить интересующимся проверить это самим. Да, совсем забыл рассказать, что вопреки легендам, устрицы не пищат, когда их едят. Но, на мой взгляд, это их только украшает.

Устричное пиршество с Лоренцо меня, честно говоря, разочаровало. Моллюски были великолепны, и к моему удовольствию присутствовал мой любимый сорт устриц – Белон, но Лоренцо не оправдал моих ожиданий. Дело в том, что мне несколько раз в жизни приходилось делить трапезу с изысканными гастрономами, поэтами желудка. Счастливцы, которые знакомы с наслаждением совместного со знатоком вкушения пищи, могут подтвердить, вкус улучшается многократно, и неромантический процесс введения в организм питательных веществ становится гармоничным синтезом чувственного и высоко духовного. К сожалению, итальянец уделил устрицам внимания куда больше, чем мне. Он поедал их с превеликим аппетитом и огромной скоростью и только отмахивался вилкой, когда я пытался вызвать его на гастрономический диалог. Я не хочу его ни в чем обвинять, в конце концов, я его сам пригласил за стол, но я был расстроен, что Белон оказался и его любимым сортом. И вино было недостаточно кислым на мой вкус. О, как был прав Учитель Зеленой горы, говоря, что жизнь – это череда страданий!

К ужину в тот вечер Петров не вышел, и увиделись мы с ним только на утро. Я выразил желание отбыть в Москву, и Петров не стал меня задерживать. Напоследок я получил от него ряд рекомендаций относительно собственной безопасности. В частности он не советовал включать мобильный телефон до тех пор, пока я не окажусь в непосредственной близости от Роберта Карловича. Вертолет доставил меня до аэродрома, а еще через четыре с половиной часа человек Петрова встретил меня в Шереметьеве и отвез к Роберту Карловичу.