Текст книги "Следуй за белым кроликом (СИ)"

Автор книги: ly_rika

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

 – Herr Steuer, – Ромка вцепился в край стола и набрал воздуха в грудь. – Hier geht es um… Doch. Bevor sie Herrn Romanow beurteilen, muß ich noch was fragen. Darf ich? Danke. So, wir haben uns nicht viel unterhalten, aber ich habe bemerkt, dass sie Geld brauchen.

* Господин Штойер, – Ромка вцепился в край стола и набрал воздуха в грудь. –  речь идет о… Так. Прежде чем вы вынесете приговор господину Романову, я должен кое-что узнать. Можно? Спасибо. Мы, конечно, совсем мало общались, но я успел заметить, как сильно вам нужны были деньги.

Стив завозился в кресле, непонимающе глядя на Ромку, но смолчал, лишь поджал губы.

– Lassen sie mir diese Interesse erklären. Ich war dort, in dem Club, und ich hab alles gehört und gesehen: auch den Streit mit diesem Mann. „Ihr Schätzchen“? – Ромка нервно усмехнулся. Штоейр повел плечом и подался вперед. – Egal. Ich hab` auch `n anderen Gespräch gehört. Sie baten ihre Mutter um das Geld, doch sie hat zu viel in einen russischen  Betrieb investiert. Und – so eine Überraschung – all dieses Geld ist verschwunden.

* Позвольте объяснить свой интерес . Я был там, в клубе, и всё видел и слышал: в том числе – спор с тем мужчиной. «Вашим сокровищем»? – Ромка нервно усмехнулся. Штоейр повел плечом и подался вперед. – Впрочем, не важно. Я был свидетелем и другого разговора, когда Вы выпрашивали у матери денег. Но все средства оказались вложены в российское производство. И – какая неожиданность – они вдруг исчезли.

– Vielleicht, sollen wir Herrn Romanow fragen, wo…

* Наверное, нужно спросить у господина Романова, где…

– Blöd, – Ромка зажмурился, легонько стукнул ладонью по столу. – Genug. Wofür sind sie hierher gekommen, obwohl sie sich nie für das Geschäft interessiert hatten? Und wenn ich mich erkundige, ob züricher Club verkauft ist? Es ist auch nicht schwer, die Name seinen neuen Besitzern erfahren. Mmm… darf ich was vermuten: heißt er… Stefan Steuer?

* Бред , – Ромка зажмурился , легонько стукнул ладонью по столу . – Довольно . Зачем Вы приехали сюда, если прежде никогда не интересовались бизнесом?А если я отправлю запрос о том, продан ли клуб? Не так уж сложно будет узнать и имя его нового владельца. Ммм… позвольте предположить: его зовут… Штефан Штойер?

– Was wollen Sie…  – Стив раскраснелся, весь как-то внутренне подобрался. Ромка бросил взгляд на остальных: вроде бы спокойно ждут, пока заезжий бизнесмен уточнит у переводчика все детали разговора. Значит, у них с чудовищем еще есть время все исправитьь.

 *Что Вы хотите…

– Nichts. Für mich selbst – nichts. Es ist mir egal, wie Sie dieses Problem lösen, doch es muss keine Anklage an Herr Romanow bleiben.  Tja… Schweigen Sie doch nicht, es ist in Ihrer Interesse, den anderen überzeugen…

*Ничего. Для себя самого – ничего. Мне все равно, как Вы решите эту проблему, но с господина Романова должны быть сняты все обвинения. Да… Да не молчите же, это же в ваших интересах, убедить остальных…

Ромка перевел дух, сел на место и взглянул на свои руки: пальцы покраснели от того, как крепко он сжимал край стола. Шоколадный принц о чем-то шептался со своим юристом. Терещенко слева от Смолина заерзал, снова потянулся за карандашом. Атмосфера сгущалась, переводчика начало знобить.

 – Господа, так что… решим-то в итоге? – Андрей Саныч переводил взгляд со швейцарских гостей на Ромку и обратно. Смолин откашлялся – и белая лисица тут же встрепенулась, оглядела присутствующих и приложила руку к уху в характерном жесте: надо позвонить. Как только за Штойером захлопнулась дверь, Романов поднялся с места, прошагал к окну и распахнул пластиковую створку настежь. В помещение тут же ворвался поток ледяного воздуха.

 – Роман, Вы все точно перевели нашему гостю? Что случилось-то? – директор явно чувствовал себя не в своей тарелке.

 – Слово в слово, Андрей Александрович. У него просто какое-то дело срочное, что-то с клубом, который он недавно купил. Кажется… – Ромка залился краской: все-таки обманывать он не привык, а тут еще и начальству приходилось лгать прямо в глаза. Смолин отвел взгляд и спрятал лицо в ладонях.

 – Балаган, бл*ть, – откликнулся с подоконника Романов. Остальные тактично промолчали. Лишь Терещенко наклонился к самому Ромкиному уху и прошептал:

 – Ром, вы ведь спорили о чем-то, разве нет?

Смолин покачал головой, не отнимая рук от лица:

 – Не сошлись во взглядах на немецкую фонетику: швейцарцы ведь разговаривают немного иначе, чем меня учили в универе. Поэтому мы с трудом друг друга понимаем.

Ромка осторожно скосил глаза налево: кажется, Терещенко немного успокоился. Можно выдохнуть и дождаться возвращения Штойера.

Шоколадный принц залетел в зал только через полчаса, когда все уже успели порядком заскучать, а Саша доломал все карандаши на столе. Стиви выпалил лишь одну фразу, но ее хватило, чтобы Ромкино сердце дернулось и забилось быстрее. Кровь ударила в голову. Он поднялся с места и срывающимся голосом перевел:

 – Деньги нашлись. Это в банке что-то напутали с цифрами.

 – Бл*ть, я х*ею с этого зоопарка.

 – Петр Алексеевич, держи себя в руках, интеллигентный же человек.

 – Петр Алексеевич, я с самого начала была уверена в том, что Вы здесь абсолютно не причем…

 – Какое страшное недоразумение…

***

– Куда мне отсюда идти?

– А куда ты хочешь попасть?

– А мне все равно, только бы попасть куда-нибудь.

– Тогда все равно куда идти. Куда-нибудь ты обязательно попадешь.

Льюис Кэрролл «Алиса в Стране Чудес»

Ромка догнал Штефана у самой двери, поймал за руку и пробормотал что-то вроде «спасибо». Тот в ответ лишь состроил подобие улыбки, погладил Смолина по щеке, наклонился к самому уху так, что Ромке стало не по себе, и что-то зашептал. Переводчик то бледнел, то покрывался алым румянцем, то прикусывал губу. Когда швейцарец наконец отстранился и направился к огромной стеклянной двери, Смолин зажал ладонью рот и сполз по стене на пол.

 – Нет, все в порядке, просто немного устал, – прошептал Ромка подоспевшей охране. – Сейчас встану и пойду. Отсюда подальше…

У Смолина ужасно дрожали руки. Пока он пытался попасть пальцем по нужной кнопке лифта, пока рылся в своем кармане, разыскивая ключот офиса, пока перебирал бумаги на столе в поисках чистого листа, пока выводил неровным почерком «Прошу уволить меня по собственному желанию». Так просто: дата и подпись с длинным хвостом нечаянной закорючки. Так сложно: назвать причину. Как написать? «Петр Алексеевич, Ваш лучший друг подставил Вас из-за того, что приревновал меня. Тот человек, с которым Вы провели полжизни вместе, пошел на преступление. И причина этому – я». Нет, это окончательно разобьет хрупкие отношения между ними. Или: «Петр Алексеевич, я едва не стоил Вам свободы и работы». Нет, это равносильно признанию. Или: «Петр Алексеевич, я Вас люблю». Невозможно, слишком тяжело – поэтому заявление получилось куцым: всего лишь шесть скупых слов и три точки в конце. Ромка прикусил колпачок ручки, вытер вспотевшие ладони о брюки и свернул листок вчетверо.

Никто не заметил, как Смолин проскользнул в кабинет чудовища и оставил на клавиатуре раскрытого ноутбука белоснежную бумажную «птичку». Ромка тронул еще теплую мышку – монитор подмигнул ему обоями с какой-то полуголой девушкой. На душе стало еще пасмурнее – и он в сердцах захлопнул крышку ноутбука: нужно было хоть как-то выместить злость. Нет, не на чудовище и даже не на Терещенко. Только на себя. Какого черта его понесло в «Тритон»? Какого черта он не остался в тихом омуте родной кафедры? Ромка пытался убедить себя, что все еще можно вернуть назад, что жизнь постепенно вольется в прежнее спокойное русло. Он брел домой по заснеженным улицам – пешком, куртка нараспашку  – и глотал слезы, душил в себе отчаяние. Уходя, он даже не обернулся на стеклянную высотку «Тритона». Все осталось в прошлом – в завтра багаж старых эмоций и воспоминаний тащить не имело никакого смысла. Смолин шел, еле передвигая ноги, и ловил губами снежинки, каждый раз загадывая желание – так дети в июне пытаются ухватить ладошками хлопья тополиного пуха, веря, что их мечта обязательно сбудется.

Вечером позвонила Светочка. Ромка бросил трубку – первый раз в жизни. Потом трезвонил Терещенко – Ромка бросил трубку. Телефон настойчиво верещал до поздней ночи, пока Смолин не догадался его отключить. Он постоял с проводом в руках, повертел его и швырнул на пол, отчетливо произнес:

 – Заебали.

Каждое утро он стал находить на пороге своей квартиры розы. Косился подозрительно, аккуратно перешагивал и уезжал в универ. К концу дня букеты загадочным образом исчезали.

Пока в середине февраля он не наткнулся на охапку ромашек. Присел на корточки, балансируя на высоком пороге, втянул носом запах лета. И отчего он вдруг решил, что их положил сюда другой человек, совсем не тот, который носил колючие, тяжело пахнущие розы?

Ромка осторожно тронул пальцем нежные белые лепестки – настоящие. Зимой. За окном – метель, за окном танцует свой последний вальс Снежная королева. А на замызганном половичке у Ромкиной двери – букет живых ромашек. Смолин поднял цветы и, не снимая обуви и не закрывая двери, отнес их в комнату, положил на тахту. Зарылся в цветы носом, долго и неторопливо гладил лепестки. На работу в этот день Ромка опоздал.

***

Видала я котов без улыбок, но улыбку без кота...

Льюис Кэрролл «Алиса в Стране Чудес»

Смолин щелкнул выключателем и, на ходу натягивая куртку, выскользнул за дверь. Привычным движением поправил перекосившуюся табличку «Кафедра немецкой филологии». Но капризный писк телефона по ту сторону двери заставил вернуться. Кажется, это все уже было когда-то, в другой жизни. Ромка нырнул обратно, в полутьму кабинета, и поднял трубку, ожидая услышать противный голос своего научного руководителя.

 – Кафедра слушает.

И тишина в ответ. Смолин замер, гадая, отчего этот некто молчит, пытался различить хоть какие-то звуки по ту сторону провода. Но ни слова, ни вздоха – только мерное жужжание, помехи на линии. Ромка сдался первым и положил трубку на рычаг: аккуратно, словно опасное живое существо.

 – До свиданья, тёть Маш.

 – До свидания, Ромочка. Как похудел-то, бедняжка. Поди не ешь ничего, круглые сутки все за книжками торчишь. А вот у меня племяш как сядет за стол – так штук тридцать пельмешек и навернет. Со сметанкой.

Ромка только улыбнулся в ответ и посторонился, пропуская уборщицу на кафедру.

 – Вы закроете тогда?

 – Да, Ромочка, иди, милый.

Университетский корпус словно вымер: пусто, гулко, шаги разносились далеко, отражались от стен, звенели в голове. Самое подходящее место, чтобы танцевать чечетку. Ромка остановился, воровато огляделся и попытался сделать пару танцевальных движений. Подпрыгнул, неловко взмахнув руками и прикоснулся двумя пальцами к полям несуществующей шляпы. У Смолина весь день было какое-то странное, словно предпраздничное, предновогоднее, настроение. В голове навязчиво крутилась стинговская «Пустынная роза», бархатный голос, так напоминавший голос другого человека, нашептывал о далеком и близком, о вечном и мимолетном.

 Темный коридор свернул направо. Ромка едва не поскользнулся на только вымытом, еще мокром полу, неуклюже засеменил ногами…

 – Бл*ть, смотри, куда идешь, – сильные руки поймали, почти сдавили – даже дыхание перехватило. – Да что за карма здесь?  Все время что-то на меня валится.

Ромка поднял вмиг заалевшее лицо и глупо, виновато улыбнулся.

 – Ты… – Ромка почувствовал, как чудовище вздрогнуло. И вздрогнул в ответ, словно за компанию.

– Здравствуйте, Петр Алексеевич. – Смолин облизнул сухие губы. У Романова долей секунды спустя дернулось веко.

 – Ты здесь…

 – Работаю, – поспешил подсказать Ромка каким-то не своим, надтреснутым, ломким голосом.

 – А почему ушёл?

Пауза.

– Так… предложили пару лишних часов. Как раз тот предмет, который мне всегда хотелось вести…

– Какой?

– История зарубежной литературы эпохи Романтизма. Ну, там… Байрон, Гофман, Китс, братья Грим.

– Сказки? В университете изучают сказки? – Романов улыбнулся, открыто, свободно, слегка наклонив голову набок. Ромка впервые видел его таким – простым, неозлобленным, даже мягким.

 – Конечно. Сказки не всегда писались для детей. Сказка – это больше чем волшебная история. Сказка может сказать столько…

Чудовище потянулось рукой к Ромкиному лицу. Легкое осторожное прикосновение – чуть дольше, чем можно вытерпеть, задерживая дыхание.

 – У тебя на щеке что-то… было.

 – Аха,  – Ромка сделал осторожный шажочек вперед. – А Вы?..

Пауза.

– А я… тут по делам. К юристу знакомому заходил. – Романов тоже приблизился. В тусклом свете дежурной лампочки с надписью «Выход» его глаза показались Ромке не карими, а совсем черными, с безумным бронзовым отливом. Или всего лишь расширились зрачки? Смолин приподнялся на цыпочках, чтобы рассмотреть поближе, и почувствовал чужую руку на талии. А на лице – теплое прерывистое дыхание. Веки начали опускаться, когда…

 – Ромочка, я ключик на вахте оставлю, хорошо?  – тетя Маша прогромыхала в темноте металлическим ведром. И волшебство пропало. Романов суетливо отстранился, сунул руку в карман, за телефоном, взглянул на зажегшийся голубым экранчик и кивнул в сторону лестницы:

 – Поздно, меня ждут там уже. У Сани днюха сегодня. Я бы тебя подбросил, но… сам понимаешь…

Ромка поспешно кивнул, проглотив противное «до свидания», как горькую лекарственную настойку. И на душе потом весь вечер скреблось что-то невыразимое, но большое и холодное. Топотало ледяными лапками, подбиралось к сердцу. Так что до самого утра в Ромкиной квартире чувствовался запах валерьяновых капель.

На следующий день позвонила Светочка – неожиданно, в последнее время они с Ромкой общались все реже и реже.

 – Ромашка… Ром, я уезжаю.

Она что-то еще очень долго рассказывала, объясняла. Ромка лишь слушал и иногда мычал в такт ее словам. На кухне закипал чайник, а в комнате, на тахте, ждал своего часа томик Гёте. Смолин понял главное: Светочка счастлива. И смог отпустить. Без боли, без глубоких сожалений. Просто произнес «Пока. Звони, буду ждать» и напомнил адрес электронной почты – на этом закончилась его многолетняя любовь и ее многолетняя дружба, оставив на донышке души каплю грусти.

***

– Начни с начала, – важно ответил Король, – продолжай, пока не дойдешь до конца. Как дойдешь – кончай!

Льюис Кэрролл «Алиса в Стране Чудес»

 – Ром, возьмешься за халтурку? Предложили с совершенно невероятным гонораром, но у меня сейчас завал такой…

Перед Смолиным легла стопка листов со знакомой маркировкой «Тритона». Ромка поднял затравленный взгляд на коллегу и кивнул, не задумываясь.

 – Отлично, Ром. За ним вечером заедут.

И Смолин весь день до вечера мучился сомнениями и страхами: кто придет забирать бумаги. Вряд ли один из заместителей директора – на то у них курьерская служба есть. И все-таки иногда появлялась шальная надежда  – «А вдруг?». И тут же исчезала «Да нет. Не может быть».

Смолин не мог оторвать глаз от циферблата: толстая маленькая стрелка замерла между девяткой и десяткой, а за переводом никто так и не явился. Ромка вздохнул, в сотый раз погладил пальцем фирменный знак «Тритона» и поднялся с места: ждать дольше смысла не имело.

 – До свиданья, тёть Маш.

Привычная череда поворотов – и освещенный лишь дежурной лампочкой коридор. Ромка ступал по мокрому полу осторожно, как цапля, поднимая ноги. И вздрогнул, почувствовав чужою руку на своем локте.

 – Куда собрался? Тебе же просили передать – вечером заеду.

 – Я… нет, я только… – Ромка никак не сразу смог спрятать улыбку в непослушных губах, поэтому опустил голову и молча протянул чудовищу стопку бумаг. Романов поспешно выхватил документы, едва не смяв листы, и застыл в молчании. Смолин тоже не двигался с места, лишь тяжело, напряженно дышал.

 – Спасибо, в общем. Все тогда, пока.

 – Аха, – тихо, еле слышно в ответ.

Романов уже развернулся было, но хлопнул себя ладонью по лбу:

 – Бл*ть, а деньги-то. Чего ты про деньги-то молчишь? Недоразумение, – он произнес это «недоразумение» так непривычно, негрубо, необидно, нехолодно, что Ромке снова вдруг захотелось улыбнуться. Несколько купюр легли в его ладонь, и на миг он почувствовал тепло чужой, немного грубоватой кожи. И снова возникла эта странная, согревающая неловкость.  Смолин мог бы сейчас поклясться, что чудовище чувствует то же самое. Наверное, именно поэтому деньги вдруг оказались на полу, разлетелись осенней листвой – и оба, Ромка и Романов, присели одновременно, пытаясь собрать купюры, стакиваясь руками, не поднимая головы.

 – Слушай,  – чудовище вдруг замерло. – Наверное, я извиниться должен. За тот случай… Ну, ты помнишь.

Ромка кивнул: то ли тому, что он действительно помнит, то ли – что прощает. На корточках сидеть было страшно неудобно – и он качнулся вперед на затекших ногах, едва не коснувшись лбом романовского подбородка. Чудовище придержало его за плечи и потянуло наверх, поднялось и застыло, так и не отпустив. Ромке снова почудился полузабытый уже запах корицы.

 – Я зря наговорил тебе тогда все это. В общем, я был зол и… бл*ть… мы с Сашей поговорили недавно и выяснили всё.

 – Всё? – выдохнул Ромка, поднимая голову.

 – Всё. Он рассказал, что в тот вечер отвел тебя домой и оставил. Не понимаю, почему меня тогда все это так выбесило….

 – Не понимаете? – Ромка приблизился почти вплотную, задержал дыхание. Чудовище опустило руки на его талию – и в Ромкиной груди зажглось что-то большое, теплое, начало расползаться по венам, скользнуло к низу живота, заставило прикусить губу и податься вперед. Сознание подернулось дымкой нереальности. Тусклый свет создавал иллюзию сна – и Ромка решился потянуться губами к чужим губам. Ему ответили – не сразу, скованно, со страхом. Смолин застонал, обнял чудовище руками за шею, вжался пахом – и почувствовал ответное желание. Поцелуй стал глубоким, превратился в борьбу – и Ромка уступил, позволил чужому языку скользить по кромке своих зубов, по деснам, позволил покусывать свои губы. Задыхаясь, он откинул голову, подставляя шею. Выгнулся, зажал рот ладонью, чтобы не дать вырваться еще одному стону. Чувствовал, как скользит по впадинке между ключицами кончик языка, как зубы прикусывают горячую, раскаленную кожу, как чужие  пальцы забираются под край рубашки – и гладят поясницу, пытаются забраться выше, пройтись по позвонкам.

 – Не здесь, – горячий шепот в ухо. – Куда-нибудь…

Ромка ответил невидящим взглядом, оглянулся, отступил, еле справившись с желанием, облизал малиновые губы. И заметил, как Романов тут же отреагировал, изменился в лице, стал похожим на хищника. Ромка прислонился к ледяной стене, остужая кожу, и  кивнул на лестницу:

 – Идем. Там.

Романов дернул его за руку, потянул за собой. Вверх по ступеням, оступаясь, оборачиваясь, снова и снова встречаясь губами – слишком долго, слишком тяжело контролировать желание.

 – Сюда, – Ромка с трудом освободился из кольца рук, нашарил в кармане ключ и дрожащими пальцами вставил его в замочную скважину.

 – Что это? – шепотом прямо на ухо, отчего по коже побежали мурашки, а волоски встали дыбом.

 – Библиотека. Здесь, – вдох-выдох. – Никого не бывает… в такое время.

 – Запереть дверь не забудь…

Ромка плывет в каком-то полусне, откидывается на стол, ловит губами чужое дыхание, выгибается. Одежды уже нет, только кожа к коже. Мышцы сводит желанием и возбуждением, ногти впиваются в ладони. Он до крови прокусывает губу – и чувствует, как солёную капельку тут же слизывают, от чего хочется завыть, крепче вцепиться в сильные плечи. Ромка раздвигает ноги, обнимает ими чудовище, подается бедрами наверх, не в силах контролировать себя. И сноваслышит ломкий, прерывающийся шепот.

 – Подожди, не так быстро… черт…

Теплое влажное прикосновение к животу – и ниже, к паху. Ромка снова выгибается на локтях и все-таки стонет, почти скулит, распахивает глаза – и ничего не видит вокруг. Все плывет разноцветным калейдоскопом. Пальцы скребут по столешнице, скользят по гладкому пластику – и Ромке кажется, что он падает куда-то. Или наоборот – взлетает.

Но чудовище вдруг отстраняется, подтягивает Смолина повыше и забирается сверху, между его раздвинутых бедер. Снова целует в губы, в шею, прикусывает ухо и снова что-то шепчет – Ромке не разобрать. Он лишь смотрит умоляюще, кусает губу, выгибается, тянет чудовище на себя – ближе, еще ближе.

 – Будет больно…

Ромка не слышит, не может разобрать слов,  но кивает головой. «Хочу, я хочу. Дай…»

И опять скулит, когда все-таки накатывает боль. Замешанная на наслаждении, на чувстве принадлежности и обладания боль, почти желанная. «Он – мой…»

Три… два… один… горлышко темной бутылки мелодично звякает о зеркало. Я чокаюсь со своим отражением. Вот в эту самую секунду  исполняется ровно год, 365 дней, как мы встретились. Но я найду букет ромашек на нашей кровати только завтра утром. Мое чудовище не знает, что я встретил его на сутки раньше, чем он меня. Пусть так и будет. Вы ведь не расскажете ему, нет?