Текст книги "Хроники некромантских будней (СИ)"

Автор книги: love and good

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Гнездо Сокола, величественная столица, впечатляет массивностью и монументальностью центральной цитадели. Огромный императорский дворец, вырезанный из светлого камня, стоит словно главная твердыня, главный оплот всей Империи Эльрата. Словно маяк, главный флагман, несущий свет, на который все равняются и за которым все идут.

Странным образом он навевает на Анастасию тоску и уныние.

Улицы встречают немёртвую женщину торжеством жизни и кипящей деятельностью. На них как всегда не протолкнуться, как всегда не развернуться, и Анастасии, за столько лет отвыкшей от чрезмерной оживлённости за мрачными укреплениями Аль-Бетиля, первое время некомфортно от излишка шума и света вокруг. Она морщится, с трудом пробираясь мимо торговцев и мещан, и отводит взгляд, если он случайно падает на золотые блестящие купола церквей Эльрата.

Магия Света теперь для неё равносильна смерти.

Анастасия минует улицы и переулки, выходя из нижнего города, трущоб, в верхний, где квартал знати и церковников, где стоит сам императорский дворец.

– Стой! Кто идёт? – гвардейцы-стражники преграждают Анастасии путь, как только она приближается слишком близко. Женщина откидывает с лица скрывающий его капюшон и отвечает ровным спокойным голосом:

– Я Анастасия Грифон, жрица Культа Паука и младшая сестра принца. Он желал видеть меня в эти дни, и я прибыла так скоро, как смогла.

– Да, миледи, – один из гвардейцев в почтении склоняет голову, но в его голосе Анастасия слышит отголоски затаённой печали. – Принц уже давно ждёт тебя…

Просторные коридоры императорского дворца тоже мало меняются с тех дней, когда Анастасия ступала по ним в последний раз. Она вздрагивает против воли, глядя себе под ноги, не желая оглядываться по сторонам – старые воспоминания вдруг оказываются всё ещё слишком свежими и яркими картинками встают перед глазами.

Здесь её рукой был убит её отец; этими коридорами её вели как преступницу и отцеубийцу на верное заклание; здесь её брат, нынешний принц, принял самое тяжёлое, но в то же время самое необходимое решение; здесь…

– Анастасия? Это ты? – лакей кланяется низко вечно юной жрице, открывая перед ней дверь.

Анастасия колеблется несколько мгновений, с болью и печалью глядя на больного старика, лежащего на широкой кровати. Лакей, меж тем, закрывает всё-таки двери, и гостья делает несколько шагов вперёд.

На старческом, покрытом морщинами лице её брата расцветает почти по-детски искренняя улыбка.

– Я знал, что ты придёшь ко мне, – голос Антона слаб и почти неслышим; он смотрит из-под полуприкрытых век глазами, потерявшими остроту зрения, и протягивает к своей вечно юной гостье старческие иссохшие руки, обтянутые морщинистой дряблой кожей.

Анастасия смотрит на своего брата и не узнаёт его; не узнаёт того пышущего жизнью и силой решительного юношу, которым он был. Острая боль пронзает всё её естество, но она всё же заставляет себя подойти ближе и опуститься на стул рядом с кроватью.

– Я здесь, Антон, – голос её горчит сожалением и тоской, и её старший брат улыбается с безмятежным пониманием. Ловит слабыми руками ледяную руку сестры и с дрожащей в сухих ладонях силой сжимает её.

– Не печалься, сестра моя, – смотрит прямо на неё, но не видит её подёрнутыми дымкой глазами. – Кто, как не ты, знает цену и красоту жизни и смерти.

Антон тяжело, судорожно выдыхает и замолкает надолго. Анастасия с болью и принятием смотрит в лицо своего брата. Некогда молодое, красивое и волевое, теперь оно теряет свой цвет, черты сглаживаются, а кожу прорезают глубокие впадины морщин. Старость не щадит никого, даже сияющего принца, и Старуха накладывает на него свою печать, потихоньку укорачивая нить.

Она же, навсегда молодая и юная, действительно как никто чувствует это. И в то же время ей самой никогда не дано будет познать это на собственном опыте.

Вся её семья, все кого она знала и любила, рано или поздно уйдут. Отправятся к Асхе, оставив после себя лишь прах да кости, в то время как Анастасия будет продолжать жить.

– Я прожил долгую и счастливую жизнь, – в тяжёлые мысли внезапно вновь врывается слабый тихий голос угасающего принца. – У меня была прекрасная любимая жена и трое детей. Они уже давно выросли и стали прекрасными молодыми людьми… Мне хочется верить, что мы правили достойно и поступали по чести Эльрата, следуя его заветам… Мне хочется верить, что я прожил хорошую жизнь…

– Так и есть, – Анастасия улыбается слабо, сжимая в своей холодной руке ладонь Антона и накрывая её сверху своей второй рукой. – Ты принял много верных решений, брат мой, и благодаря тебе Империя Сокола процветает.

– Но я не смог уберечь тебя, – старческий голос надламывается. – Я не смог уберечь Ирину. Я не смог уберечь Кирилла. Вся наша семья рассыпалась на осколки, словно витраж, и вы, мои младшие, прошли через боль и страдания. Я никому из вас не смог помочь… – тихо текли по дряблым щекам жгучие слёзы сожаления и раскаяния, и губы Анастасии дрогнули.

– Не печалься, мой брат, – с ласковостью матери отозвалась младшая дочь Грифонов. Чуть подалась вперёд, ледяными пальцами вытирая горячие влажные дорожки. – Никто из нас никогда не держал на тебя за это зла. Наши дороги определило предательство, и каждый из нас вынужден был сам взять в свои руки свою судьбу. Мне хочется верить, что все мы достойно справились с этой задачей… Как и подобает истинным Грифонам.

Анастасия улыбается слабо, с пониманием и принятием глядя на то, как просветлело лицо её брата. Немощный старик на смертном одре – лишь одно сожаление больше всего терзало его.

– Я бы так хотел когда-нибудь снова увидеть вас всех… – с мечтательностью ребёнка протянул он, выдыхая так, словно с его груди свалился огромный камень. – Чтобы как в детстве… В нашем саду пели бы птицы, Ирина о чём-то спорила с Кириллом, мы с Сандором упражнялись на деревянных мечах под чутким руководством отца… А ты плела бы вместе с мамой венки, а после вплетала в волосы Ирины цветы… Ты помнишь?.. Она всегда так смешно возмущалась, но с особым трепетом берегла заплетённую мамиными руками косу… Ты помнишь те дни, Анастасия? Те дни, когда мы были одной семьёй…

– Конечно, я их помню, – печаль подступающими слезами отражается на вечно молодом лице немёртвой жрицы, когда она смотрит в чужое безмятежное лицо.

Антон улыбается отстранённо, и взгляд его ослепших глаз устремляется куда-то лишь в ему одному видимую и известную даль.

– Хотел бы я когда-нибудь снова вас всех увидеть… – голос его слабеет с каждым словом всё сильнее и сильнее, пока не замолкает, на этот раз навсегда.

– Ты увидишь, – жгучие слёзы тихо катятся по холодным щекам Анастасии, когда она подаётся вперёд, отпуская ослабевшую руку. Протягивает свою ладонь, прикрывая остекленевшие глаза, и опускается обратно, глядя на спокойное лицо улыбающегося брата. – И мы опять соберёмся в нашем саду, и я опять буду плести венки, а Ирина будет спорить с Кириллом, а ты – упражняться с Сандором на деревянных мечах. И в нашем саду опять будут петь птицы, и будет светить солнце, и будет ветер мягко колыхать траву…

Анастасия глотает слёзы, такие живые и по-человечески жгучие слёзы, падая на колени, сжимая безжизненную руку брата. Прячет свою боль и печаль на его смертном одре – спокойно и смиренно принять и осознать уход родного человека оказывается не под силу умудрённой годами повелительнице смерти.

– Это будет твой самый лучший и счастливый сон, мой брат, – она выдыхает судорожно, всё-таки беря эмоции под контроль.

Усмиряя боль в давно не бьющемся, пробитом сердце, она смотрит с горькой печалью на умиротворённое лицо принца и улыбается, провожая его в последнюю дорогу.

– Спи спокойно, Антон из рода Грифона…

========== Хроника одиннадцатая. Отверженные ==========

Он всегда был одиночкой. Среди собственных собратьев он всегда был белой вороной. Они поглядывали на него косо и старались держаться подальше, за глаза и не только клеймя странным.

Не то чтобы Белкета это действительно смущало или напрягало.

Он уже давно привыкает к своему одиночеству. Не считает его чем-то дурным и необычным – скучная серая обыденность, такая же, как у любого другого народа необъятной Империи. В конце концов это даже превращается в определённый стиль жизни, который во многом делает из Белкета… Белкета.

Пока в один прекрасный момент в устоявшуюся систему не врывается, словно свежий весенний ветер, одна золотая вспышка.

Мелисса – дитя третьего поколения детей Эльрата. Она – ровесница Уриэля и Сары, что вместе с ними постигала тайны Света во служении ему. Она младше Белкета на несколько веков, что кажутся ему целой пропастью, когда он заглядывает в небесно-голубые глаза напротив.

Мелисса – не то чтобы тоже была неправильным ангелом. Но она была слишком легкомысленна и жизнерадостна по меркам своих величественных собратьев. Она постигала мир вокруг себя с почти детским любопытством и разглядывала его широко распахнутыми глазами, не желая пропустить никого и ничего. Её любознательность и ветреность вызывали осуждение даже у её ровесников – старшее же поколение и вовсе порицало её.

«Такое поведение характерно смертным детям Илата, а не хранителям Истины и Света, Мелисса»

«Больше усердия и меньше вопросов, Мелисса. Эльрат не потерпит халатность и сомнения»

«Свету не характерны любопытство и непоседливость, Мелисса! Это верные спутники Тьмы, рождающей в душах семена сомнений!»

Чужое осуждение, впрочем, едва ли действительно может погасить юношеский жгучий пыл, и на все придирки в свой адрес Мелисса отвечает легкомысленной ветреностью. Уж если её обвиняют в этом – почему бы такой и не стать?

Другие ангелы, их собственные собратья, погрязшие в догматах и жёстких рамках, всегда любое отклонение от общего шаблона воспринимают резко. Так, словно это и вправду происки Тьмы и, упаси Асха, Хаоса, и тут же стремятся заклеймить, откреститься, сделать изгоем того, кого они презирают.

В своё время эта участь настигает Белкета. Теперь она настигает ещё и Мелиссу, хотя Белкет знает и видит, что более самоотверженную и любящую их общего отца дочь даже среди его фанатиков-братьев ещё поискать надо.

Мелисса верна Эльрату. Она всегда была ему верна. И её показное легкомыслие моментально сменялось жёсткостью и льдами в небесно-голубых глазах, когда кто-либо пытался поставить её веру под сомнение. Она была Послушницей Света, исцеляла раненых и утешала отчаявшихся, но это вовсе не значило, что в её нежных, прохладных руках не было силы.

Магия Света танцует в изящных пальцах, а облегчённый, но оттого не менее смертоносный клинок Ангельского Пера служит будто продолжением женской руки. Мелисса быстрый и смертоносный боец, и возможно это единственная причина, почему остальные со снисхождением терпят её чудаковатость.

Ведь каждый воин в ангельском сонме ценится на вес золота.

Отчасти это даже ожидаемо и закономерно, что их дороги в конце концов сходятся. Мелисса с интересом рассматривает Белкета, который с удивительным терпением выдерживает на себе чужой взгляд. Она улыбается широко и смеётся чему-то, что известно и понятно лишь ей одной.

Она врывается в его одиночество и покой бесцеремонно и неожиданно. Врывается – и не собирается уходить. С упрямой настойчивостью снова и снова приходит в места его уединения, это самое уединение нарушая. Библиотека, пустынные сады, случайные встречи на улицах – кажется, будто собой Мелисса заполняет всю жизнь Белкета. А он…

Странным образом он вовсе не противится подобному посягательству, а наоборот сдаётся ему на милость, и когда Мелисса в очередной раз настигает его, лишь вздыхает, прямо глядя в небесно-голубые любопытные глаза.

– Правда, что ты участвовал в Войнах Созидания? – она всегда заваливает его кучей вопросов так, словно они – давние друзья, прошедшие друг с другом и горе, и радости. – Расскажи о них, – она всегда смотрит с мольбой и, кажется, единственная, кому действительно интересно его слушать.

И он странным образом всегда поддаётся. Всегда рассказывает и отвечает на вопросы. Не чувствует ни отторжения, ни раздражения, а лишь покой и странное тепло в груди.

Быть может, все эти годы одиночество не было для него таким уж и желанным?.. Быть может, где-то в глубине души, на дне своего сердца, он всё же лелеял надежду быть нужным и ценным для собственных собратьев?..

А быть может, он просто был очарован одной такой же неправильной женщиной как сам?..

Белкет не хочет искать ответ на этот вопрос. Но Мелисса настолько прочно врастает в его жизнь и будничность, что ему кажется, что без неё дни вмиг потеряют свои краски и хоть какой-то смысл. Мелисса становится неотъемлемой частью, и Белкет с опозданием ловит себя на мысли, что просто банально влюбился.

Вернее не так: влюблённость никогда не была характерна ангелам, но чувство, которое испытывал он, было глубокой привязанностью и чистейшей любовью, на которую, как ему казалось, он никогда не был особенно способен.

– Глупости всё это, – Мелисса фыркает забавно, крепко сжимая его руку. – Наши братья много клеймят еретиками, но это не значит, что все они ими являются. А ты – ты один стоишь многих ангелов и как никто из них заслуживаешь любви. И можешь действительно любить в ответ.

– Ты молода и категорична, – Белкет качает головой, со странной тоской глядя на неё. Правильно ли он вообще поступает?.. – Союз со мной принесёт тебе лишь проблемы…

– Проблемы мне принесёт отказ от этого союза, – она снова фыркает, на этот раз категорично, как и сказал Белкет. – Я согласна разделить с тобой любую судьбу. И пойти за тобой хоть в лапы Ургаша.

Мелисса решительна и непоколебима в своих убеждениях. Истинный ангел – и Белкет тяжело вздыхает. На что обрекает себя девочка перед ним, и всё же, правильно ли поступает он сам? Он, отверженный и презираемый собственными собратьями, ещё и, в общем-то, годящийся своей невесте в отцы?..

– Ты слишком много думаешь, – Мелисса усмехается лукаво, смотрит с беззлобной насмешкой. Держит прохладными тонкими ладонями его лицо и смотрит прямо в глаза. – Всё, на что я обрекаю себя в браке с тобой, – взаимная любовь и уважение. Ну и, я надеюсь, конечно, любимые дети, – и прежде чем Белкет успевает ей что-то возразить, упрямая несносная девчонка целует его.

Мелисса смеётся счастливо. Она словно с самого начала знает, что этим всё и завершится. И играючи, она добивается своей цели, сражая неприступную крепость. Белкет лишь молча усмехается, качая головой, глядя на свою молодую супругу, и даже тяготы и сомнения в правильности поступка покидают его голову.

Им и по отдельности уже давно смотрели в спины с непониманием и осуждением. Теперь же, по крайней мере, они могли вдвоём сносить чужое пренебрежение.

Их дом располагается на отшибе, у самых крепостных врат. Редко кто добровольно заходит в этот квартал, а потому супруги наслаждаются тихой и спокойной жизнью в уединении. Какая им разница до того, что думают другие и какие слухи бродят по городу? Ведь самое главное, что они сами есть друг друга.

А после, Мелисса, счастливо улыбаясь и заглядывая Белкету в глаза, признаётся, что ждёт ребёнка.

Пожалуй, если признаться честно, он никогда не думал о том, что у него будут дети. Он никогда не думал о том, что появится женщина, что будет готова подарить их ему. Ведь все братья и сёстры смотрят на Белкета с немым укором и осуждением и добровольно обрекают на одинокое затворничество. Но Мелисса…

Он скользит широкой ладонью по её округлившемуся животу. Дитя в утробе матери приветственно толкается в ответ на прикосновения отца. Хрупкая, словно цветок, нежность и тепло заполняют Белкета до краёв, и любовь, для описания которой ему просто не найти слов, растекается по венам. Мелисса тихо смеётся, умиротворённо улыбаясь, и ласково перебирает мягкие волосы супруга.

Они оба с нетерпением ждут появления этого ребёнка и хранят своё счастье в тихой радости их дома.

Пока в один прекрасный момент не приходит война.

Срок Мелиссы слишком велик, а потому бесполезно призывать её в лавы воинов. Но Белкет, следуя долгу, уходит, хоть и претит ему сама мысль об этом бесполезном побоище, в которое ангелов втянула слепая гордыня и ненависть.

– Береги себя, – Мелисса выдыхает своё наставление ему в губы, прикрывая глаза и упираясь лбом в его лоб. – Мы будем ждать тебя, – она улыбается легко уголками губ, накрывая одной рукой живот, и с молчаливым подбадриванием смотрит в глаза супруга.

На их дне таится печаль, и странное тянущее чувство сдавливает сердце Белкета невидимыми тисками.

Почему-то ему кажется, что это последний раз, когда он видит свою беременную супругу живой.

Он гонит прочь тяжёлые мысли и раз за разом идёт в ненавистный бой. Сражается с неистовством и с каждой новой битвой всё больше и больше погружается в пучину отчаяния и разочарования. Эта война абсолютно бессмысленна и всё, что она несёт, – лишь горечь, боль, кровь и разрушения.

Белкет стремительной стрелой срывается с места. Весть о том, что очередное сражение проходит где-то совсем рядом с их одиноким домом, стоящим на отшибе, заставляет его сердце раз за разом пропускать удар. Мелисса, его милая Мелисса, носящая под сердцем их дитя, может случайно попасть под раздачу – никто, ни безликие, ни тем более собственные собратья не будут осторожничать и беспокоиться о том, что могут навредить ей, супруге самого ненавистного и отверженного из них.

Тем более сейчас, когда Белкет собственными глазами видит, как безжалостен и слеп их Свет, уничтожающий всё на своём пути. Убивающий тысячи невинных, что становятся случайными жертвами этой бессмысленной войны.

Когда Белкет прибывает на место недавнего сражения, всё затихает. Нет ни лязга мечей, ни стонов умирающих. Есть лишь тишина и бескрайняя равнина там, где ещё недавно возвышались крепостные стены.

Холод сковывает основания крыльев, когда он двигается вперёд, желая и не желая увидеть то, что осталось от его дома. Вопль, отчаянный, преисполненный боли, словно вой дикого раненного зверя, вырывается из его могучей груди, когда на обломках он видит разбитое распростёртое тело – ему хватает меньше мгновения, чтобы узнать его.

Белкет тотчас подлетает ближе и падает на колени, не чувствуя, как острые камни врезаются в кожу. Дрожащими руками он проводит по остывающей щеке своей возлюбленной, отбрасывая в сторону упавшие на неё золотистые локоны. Дрожащими руками он приподнимает отныне бездыханное тело, и воздух застревает в его груди, в то время как слёзы выедают глаза.

На груди Мелиссы, растекаясь уродливым пятном, алеет смертельная кровавая рана. Она лежит в луже собственной крови, разбитая, изломанная под неестественным углом – она пыталась уйти, пыталась спастись, чтобы защитить себя и дитя в своей утробе, но…

Тонкая бледная ладонь покоится на вершине круглого живота – Мелиссе не хватило буквально месяца, чтобы разрешиться от бремени, – а взгляд чистых, небесно-голубых глаз, навсегда остекленев, устремлён ввысь, туда, где глухой к мольбам своих детей отец-Эльрат. Белкет давится всхлипом, скрипя зубами, что грозятся стереться в мелкую крошку, и дрожащими руками прижимает возлюбленную к своей груди. Скользит одной рукой по её животу и не чувствует более под прикосновением биение новой жизни.

Он опоздал. Он пришёл слишком поздно.

Он не смог защитить свою семью.

Крик, неистовый, яростный, преисполненный боли, эхом отбивается от безжизненных руин. Белкет плачет, плачет впервые в жизни, плачет как ребёнок, спрятав лицо на груди Мелиссы. Он плачет, не в силах успокоиться, и горе затапливает его с головой. Бессмысленная война, начатая его гордецами-братьями, несёт лишь несчастья и разрушения, и Белкет теперь сам ощущает на себе её безжалостное дыхание.

– Твоё горе велико, брат, – за его спиной раздаётся сильный голос Эриона, в котором Белкет отчётливо слышит притворное участие. – Мы все его разделяем и уважаем. Твой гнев праведен и справедлив – так направь же его против наших врагов-безликих, что лишили тебя твоей семьи! – он патетично повышает голос, вздымая вверх окровавленный клинок, и Белкету отчётливо видится в этой крови кровь его мёртвой жены.

– Они убили её? – хриплым голосом он обращается к Эриону, отстраняясь от бездыханного тела, но не отпуская его. Ангелы не умеют лгать, а Белкету как никогда нужно услышать правду.

– Её настиг предательский удар, – ангел отвечаёт твёрдо, но почему-то уходит от прямого ответа. Разумеется он считает вопрос идиотским и глупым, ведь кто, кроме безликих, мог убить ангельскую женщину, носящую дитя? – Безликие коварно и вероломно напали на это место. Они – истинный враг и зло во плоти. Теперь даже ты сам убедился в этом, Белкет, – Эрион резким движением рассекает клинком воздух, отчего капли крови пятнают раскрошенный камень. – Я видел своими глазами, как их клинки рассекали плоть наших братьев и сестёр…

Он говорит прописными догматами, что, кажется, с кровью въедаются под кожу каждому из их рода. Но не говорит ничего конкретного по этой ситуации. Считает, что всё и без того слишком очевидно? Верит в то, что горе и гнев затопили Белкета до краёв, лишая твёрдого разума? Или…

Мрачная, жуткая истина молнией бьёт в спину, отзываясь болью в основании крыльев. Ангелы всегда отличались невероятным терпением, но ещё более – жгучей ненавистью ко всему, что не вписывалось в их догматы и понимание святости и Света. Они всегда косо и с презрением смотрели на тех, кого считали неправильными, и Белкет с Мелиссой были первыми, кого они ненавидели в собственных рядах. А ещё…

Ангелы совершенно не могут лгать, и потому все ответы Эриона туманны и расплывчаты.

Он говорит, что безликие вероломно напали на беззащитную беременную женщину. Но Мелисса никогда не была беззащитной, а коварство безликих странным образом никогда не опускалось до подобной низости. Он говорит, что своими глазами видел, как клинок из чистейшей тьмы пронзил её грудь, но рана на ней была совершенно иного толку. Страшное осознание заставляет внутренности Белкета похолодеть, когда истинная правда настигает его.

Его собственные братья убили его беременную супругу.

Они использовали шумиху и прикрылись войной, спихивая все грехи на безликих, но сами… Ненависть их была настолько сильна, а иной удачный момент мог более и вовсе не подвернуться. А потому ангельский клинок без сожалений пронзает женскую грудь той, кто никогда и помыслить не могла о вероломстве и предательстве собственного народа, и глаза ангела смотрят на погибающее тело без сочувствия. Лишь с холодом и праведным гневом – расплата настигнет любого.

И Белкет не мог предъявить ни одному из них дерзкое обвинение. И вовсе не потому, что боялся обвинений в клевете, а потому, что знал, что сделано это было с молчаливого одобрения каждого – их воля, на самом деле, и они бы с радостью вонзили свои клинки и в его спину. Но первой жертвой их мнимого правосудия становится всё же не он, а женщина, которую он поклялся защищать.

Белкет смеётся глухо и горько, прикрывая глаза. Боль заполняет его изнутри – не только боль утраты, но и боль осознания. Он с последним отчаянием крепче прижимает к своей груди холодное тело возлюбленной и в печальной усталости закрывает её остекленевшие глаза. Смерть и предательство отбирают у него последний смысл двигаться дальше, но Белкет знает, что он должен делать это.

Хотя бы для того, чтобы смерть его милой подруги не была совсем уж напрасной.

Комментарий к Хроника одиннадцатая. Отверженные

Уф, сумбурно и по-левому, да, знаю. Спонтанная и внезапная идея из серии “а почему бы и нет”. На самом деле, считаю это всё же больше ау, так как в моём “канонном” восприятии Белкет всё же и вправду был одинок. Возможно когда-нибудь я ещё что-нибудь напишу с этими двумя, но это не точно.

========== Хроника двенадцатая (часть первая). Освобождение ==========

Комментарий к Хроника двенадцатая (часть первая). Освобождение

Максимально спонтанное ау, основанное на таком же спонтанном хедканоне. Прочитала тут, значит, описание серафимов (искусные юниты людей из шестёрки) и понеслась. «Серафимы несколько меньше ростом и больше похожи на людей. Они стали появляться после создания империи Сокола. Никто не знает точно их происхождения» – из официального описания юнита, и на основе этого родился хедканон, что серафимы были первыми попытками эпичных экспериментов Сары и Уриэля. Это полуангелы, которые, в отличие от небесных воителей, создавались сначала естественным способом, то есть они рождались. Но по понятным (а если нет, то в дальнейших частях это тоже ещё будет) причинам этот эксперимент во многом оказался неудачным. На основе этого и родилось это ау, и нет, мне не стыдно. Я слишком люблю папу Белкета, и мне всё ещё не стыдно. И да, я глубоко уверена и глубоко хедканоню, что по крайней мере до падения Дома Этерна среди некромантов а) было много живых, так что Дом Этерна не был слишком оторван в плане повседневности от любого другого Дома; б) далеко не все некроманты были религиозными фанатиками, типичными труЪ некромантами по типу Зенды и Арантира (к Арантиру совершенно никаких претензий не имею, люблю этого персонажа); в) Белкет тоже был гораздо более «живым», чем казался. Так что да, рожаем аухи и радуемся жизни

Аль-Бетиль стоял на ушах: с недавних пор хрупкий покой и спокойствие столицы некромантов был нарушен и покинул стены чёрной крепости если не навсегда, то на многие десятилетия уж точно. Впрочем, не только Дом Этерна был потрясён – Священную Империю Сокола тоже всё ещё трясло от событий, к которым приложили руку ангелы.

Ложь Уриэля оказалась не просто изощрённой интригой по развязанию новых Войн Древних. Её масштабы заставляли волосы шевелиться на затылке, а корни проросли так глубоко, что понадобится не одно столетие, чтобы справиться со всеми последствиями чужих действий. Имперская знать вполне справедливо было возмущена тем, что её высшие круги растили как скотину на убой только ради тел и оболочек души для ангелов, павших полтысячелетия назад в войнах с безликими. Однако это была лишь верхушка айсберга.

Небесные воители были далеко не первым экспериментом ангелов и не единственным. Предтечей и параллельными разработками были серафимы – полуангелы, рождённые от людей. Больше похожие на детей Илата, менее совершенные, однако такие же потенциальные сосуды, в которые можно вселять души. Ведь достойных герцогов и баронов мало для создания небесных воителей, а погибших на полях сражений ангелов много…

Анастасия обличает ангелов в их интригах, в том числе и абсолютно безжалостных экспериментах. Из серафимов лишь единицы удовлетворяют детей Эльрата; лишь единицы оказываются жемчужинами, в то время как все остальные – уголь и прах. Разочарование. Вот только…

Серафимы – не небесные воители. Это не души, помещённые в тела взрослых умерших людей. Серафимы, прежде чем становятся таковыми, проходят полноценный цикл, рождаясь как любые дети и развиваясь аналогичным образом. Бедные, ни в чём не повинные дети, которых хладнокровно используют и именуют экспериментами. Браком, если быть точнее.

Когда разъярённая Анастасия совершает налёт на приют, в нём находится чуть меньше двух десятков детей самого разного возраста. Двое самых старших уже и не дети, но глядя на немёртвую девушку, они склоняют перед ней головы и просят разрешения уйти вместе с ней. Пусть они выросли, но они по-прежнему остались разочарованием и неудачей, и в Империи для них не было места.

Собственно, именно так Аль-Бетиль пополнился своей головной болью (неважно, что у мёртвых голова не болит), а Белкет в одночасье стал многодетным отцом для пятнадцати детей самого широкого спектра возраста и двух, юноши и девушки, что хоть уже не были детьми, всё ещё были молоды и неопытны.

Белкет вздохнул, отгоняя мимолётную задумчивость прочь. Кончиками пальцев потёр веки, хмурясь под капюшоном и отстранённо вертя во второй руке перо. Он по себе знал, как ангелы бывают жестоки и безжалостны в своей требовательности, как и знал, насколько тяжело и больно ребёнку перенести подобное пренебрежение. Тем более… таким детям.

Ангелы экспериментировали, в своих экспериментах заходя слишком далеко. А ведь он когда-то предупреждал Уриэля, что игры со Смертью опасны и не доведут его ни до чего хорошего. Но кто он такой, падший и порочный, чтобы указывать любимцам сияющего отца? Белкет усмехнулся иронично и покачал головой.

Идея создания серафимов была предельно проста. Два ангела неизменно порождали ангела, существо совершенное и сильное, уже наделённое искрой Эльрата, а оттого не способное, даже в утробе матери, вместить в себе какую угодно душу, кроме собственной. Но человеческие гены несколько ослабляли ангельскую суть, делали её априори несовершенной. Да, телом, оболочкой, рождался ангел, но человеческая суть делала его податливым и подходящим для вмешательства. Идеальным сосудом, в который, при правильном подходе, можно было влить подходящую душу. Но при этом они напрочь игнорировали, что полукровки, как и ангелы, как и любые другие дети, получали дар Асхи вместе с телом, и когда дитя рождалось, в нём была и его собственная душа тоже.

Лишь в редких случаях чужая душа уничтожала собственную или находила с ней гармонию, сливаясь воедино. Таких серафимов, собственно, и именовали серафимами. Но они были огромной редкостью, и из десяти детей истинным серафимом становился лишь один. Другие погибали в младенчестве, а те, кому посчастливилось выжить, становились браком. Неудачей и разочарованием. И про них желали как можно скорее забыть, не беспокоясь о том, с какой болью эти дети остаются на всю оставшуюся бесконечность своей жизни.

И нет, дело не только в сердечной боли отвергнутых и брошенных детей, но и во вполне реальной и осязаемой, проявляющейся, например, в конфликте двух душ, запертых в одном теле.

Равелю десять, если брать по человеческим меркам, ибо ангельское восприятие и ощущение времени значительно отличается от совсем короткого человеческого, отчего взросление их и рост затягивается, опять же по человеческим меркам, очень надолго. Что, кстати, стало ещё одним неприятным сюрпризом и потенциальной почвой для экспериментов для ангелов. Ведь они были так нетерпеливы, и результаты им нужны были здесь и сейчас. Собственно, ещё один плюс в пользу разработки идеи небесных воителей: их создают из готовых взрослых тел и не нужно ждать десятилетия, пока они вырастут и окрепнут.

Так вот, Равелю десять по человеческим меркам. И все эти годы его душа ведёт жестокий кровавый внутренний бой за собственное тело и собственное существование. Как и другим детям, в его якобы пустой сосуд ещё в утробе матери, когда он достаточно сформировался, вселили душу одного из павших бойцов. Но по каким-то причинам родившийся мальчик не понравился наблюдавшим за ним ангелам, и они отсеяли его как брак, бросив на произвол судьбы. А Равель не захотел сдаваться так просто.