Текст книги "Анри де Грамон (СИ)"

Автор книги: ЛИНА-LINA

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

========== Глава 1. Дуэли и последствия ==========

Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.

(О. Уайльд. «Портрет Дориана Грея»).

Мы называли себя гедонистами. Жили, как дышали – легко, бездумно, беззаботно. Развлекались, тонули в наслаждении, не упуская ни минуты из отмеренного времени, потому что хоть и не обсуждали вслух, но знали – это ненадолго.

Мы были героями, пронесшими стяг по главной площади столицы. Мы, вернувшиеся с победой, на самом деле были просто смертниками, чье время еще не пришло, и огромные позолоченные часы на башне парламента с идеальной точностью отсчитывали то, что нам осталось.

Нас называли потерянным поколением. Мальчишками с искалеченной Первой войной психикой, рано и слишком близко видевшими смерть. Несшими смерть.

Иногда, когда не пьян и не с друзьями, я задаюсь вопросом, почему тогда умирать было не страшно. Потому что все вокруг делали вид, что готовы умереть? Или потому, что ад ТАМ представлялся куда меньшим злом, нежели ад на поле брани? Так или иначе, мы бились как львы, не щадя ни противника, ни себя. Идиоты, мы были уверены, что победа принесет в страну благоденствие и процветание, что сохраненная независимость даст нам куда больше, нежели рабство под чужаками.

А его величество просто набивал себе цену… и ждал.

***

Тот памятный вечер мы проводили у Стефана.

Видели бы благочестивые аристократки, претендующие на звание наших жен, как проходят вечера у блестящих офицеров-героев, поклонниц у нас стало бы меньше. Среди благочестивых, разумеется. Вино рекой, шлюхи обоих полов в разнообразии, карты, громкий смех.

Стефан привел в нашу теплую компанию новичка. Мальчишка казался совсем юным, сразу видно, что о войне только читал.

– Северин де Лабрюйер, прошу любить и жаловать, – представил он гостя. Фамилия показалась смутно знакомой, но я не придал значения, ведь кто только не был в этой гостиной за три послевоенных месяца. Юнец, преодолевая робость, прищурился и вскинул голову, демонстрируя квадратный и пока еще абсолютно гладкий подбородок.

– Любить… – я обвел жарким взглядом стройную фигуру, – это мы всегда готовы.

Кто-то пьяно засмеялся, юноша нахмурился.

– Ты, mon ami, всегда готов, – хмыкнул Стефан и стащил с дивана пьяную шлюху. Юбки той вызывающе задрались, обнажая стройные бедра, обтянутые шелковыми чулками, но девица даже не очнулась. Стефан похлопал по обивке, убирая несуществующую грязь, выровнял подушки и, приобняв за плечи новичка, сел сам и усадил того рядом.

– Я-то друг, – внезапно и отчего-то зло сказал я. – А это, – махнул в сторону де Лабрюйера – L’ Amant qui rétrécit? Этот малыш – твой новый любовник? Не замечал за тобой раньше любви к детям.

Движение «маленького любовника» было внезапным и неуловимым. Только я лежал на диване, задрав ноги на подлокотник, и вот уже на полу, жестком и холодном.

– Какого черта? – вскричал, подскакивая. Качнулся, сел обратно. Голова кружилась, вино сегодня оказалось крепче обычного.

– На рассвете, – сквозь зубы процедил мгновенно осмелевший новичок. – Стефан, будьте моим секундантом?

Я переводил недоуменный взгляд с Северина на Стефана, со Стефана на Северина. И решительно ничего не понимал.

– Стеф, о чем он?

– Ты обидел моего гостя.

– Я? И в мыслях не было.

– Так вы, оказывается, еще и трус? – скривившись презрительно, прошипел гость. Этого я, конечно, простить уже не мог.

– На рассвете. Д’Эвре, прошу вас быть моим секундантом.

Д’Эвре нетвердым шагом приблизился к дивану.

– Для вас, мой друг, все, что угодно.

– Пистолеты, – хищно улыбаясь, сказал де Лабрюйер.

Я кивнул.

– До первой крови. В голову, грудь и живот не стрелять! – прокричал Стефан. – И так если поймают…

– Не поймают, – улыбнулся я. – Если никто не расскажет, конечно.

Вечер перестал быть интересным. Я встал, чуть качаясь, махнул всем рукой и пошел на выход. Слуга встретил меня у дома, помог выбраться из фиакра, проводил в спальню, раздел и уложил. Наказав разбудить меня за час до рассвета, я мгновенно уснул. Спать оставалось три часа.

Думал ли я о смерти? Думал ли о том, что де Лабрюйер может нарочно выстрелить в голову? Нет, не думал. Пистолеты – это, конечно, плохо, хотя и честно, на шпагах у мальчишки не было бы ни малейшего шанса. Беспокоило ли меня, что, соглашаясь на дуэль, я нарушаю закон? Нет. Закон представлялся мне условностью, необходимой в качестве сдерживающей силы для народа. Но не для меня.

Хотел бы я сказать, что на рассвете был свеж и бодр, но это было не так. Тяжелая после ночных возлияний голова, чуть дрожащие руки, мутный взгляд.

Я прибыл на место последним. Стефан ходил туда-сюда, не отводя взгляда от часов, д’Эвре пинал носком сапога мелкие камушки, де Лабрюйер стоял, устремив взгляд вдаль. Сейчас он уже не казался таким юным, наоборот, я бы не удивился, окажись он старше меня.

– Доброе утро, господа, – крикнул громко. Спрыгнул с лошади, привязал ее к дереву.

– Явились, – вновь скривившись, протянул де Лабрюйер. – Мы уж и не ждали.

Я не ответил.

Стефан открыл ящик с пистолетами.

– Тридцать шагов.

Мы разошлись. Я вскинул пистолет, прицелился, закрыв левый глаз. Де Лабрюйер держал оружие вполне уверенно. На короткий миг стало страшно. Вдруг в голову? Пройти всю войну и так глупо кончить! Рука дрогнула. Я вздохнул и прицелился снова. Де Лабрюйер медлил. Секунды текли. Я выстрелил. Он упал. Стефан кинулся к нему, присел рядом на корточки, похлопал по щекам.

– Жив? – крикнул я.

– Да. Плечо.

Выдохнул с облегчением. Как оказалось, рано.

– Столичная жандармерия. Не двигаться!

Тюрьма была старой и холодной. Легендарное здание, сгубившее не одно поколение неугодных, гордо возвышалось на холме чуть в стороне от центра столицы. Говорят, из спальни Его Величества открывается панорамный вид на шпили и башни, видны решетки на окнах, меж прутьев которых торчат бледные руки заключенных,

мечтающих потрогать свободу. До этого дня мне не приходилось здесь бывать. И я надеялся, что и не придется.

С потолка мерно капало, в левом углу валялся полусгнивший матрац, в правом – ведро. Под потолком маленькое зарешеченное оконце, сквозь которое еле-еле пробивался робкий солнечный свет.

Светало. Я брезгливо потрогал ногой матрац, о том, чтобы присесть, даже не думал. Прислонился к стене и прикрыл глаза.

Глупо, как же это было глупо. В голове крутился всего один вопрос: кто?

Кто знал о дуэли? Я, д’Эвре, Стефан и де Лабрюйер. В себе и д’Эвре я был уверен. Я все проспал, а д’Эвре сам дуэлянт. Стефан? Неужели все еще обижен? Но чужими руками? Тайком? Нет, не верил я в его вину. Мы же не барышни, в вечной любви не клялись.

Оставался юный Северин. Я задумался, стал ходить по камере от одной стены к другой. Стражник посмотрел настороженно, но, убедившись, что я не буяню, опять перестал обращать внимание. Де Лабрюйер – семья в столице известная. Всю нашу внешнюю политику определяют де Лабрюйеры. Тогда тем более непонятно, зачем ему меня подставлять.

Я прислонился к стене и съехал на корточки, уткнулся головой в колени.

– Эй, милорд!

Я вскинулся. Неужели задремал?

– К вам пришли.

Медленно поднялся, попрыгал на месте, восстанавливая кровообращение в ногах. Тяжелая дверь с пронзительным скрипом распахнулась.

– Мишель! – подбежал к решетке, тронул руку любимого брата.

– Анри, – Мишель покачал головой. – Как же так?

Он смотрел без осуждения, добрые карие глаза его лучились пониманием.

– Попался на провокацию, – ответил тихо. – Что теперь?

Мишель поправил манжет сутаны и посмотрел мне в глаза. Я замер.

– А сам ты как думаешь?

Признаться, я не думал. Ни минуты я не думал о том, чем грозит мне эта дуэльная выходка. Забыл о законе, запрещающем любые дуэли, забыл об ответственности за нарушение.

– Так что, казнь? – сердце бухало где-то в горле. В одно мгновение накатили доселе тщательно сдерживаемые эмоции. Смерть слишком часто ходила рядом, но я так и не научился ее не бояться.

Мишель сжал мои пальцы.

– Думаю, Его Величество тебя помилует. Вторая война – дело решенное, сам знаешь. Уверен, на тебя у него другие планы, – я хмыкнул, не сдержавшись. Действительно, зачем казнить того, кто может отдать жизнь с большим толком? – Но он недоволен, очень недоволен. Отец и Филип сейчас у него.

Я закрыл лицо руками. Моя глупость, мой юношеский пыл и неуместная гордость заставили униженно просить за меня отца и старшего брата.

– Все образуется, – Мишель погладил меня по плечу. – Я помолюсь за тебя.

Ах, если бы этого было достаточно!

– Простите меня, – прошептал я.

– Господь простит.

Мишель повернулся к стражнику. Тот поклонился.

– Готовы, святой отец? – кивок в ответ.

Стражник с почтением проводил брата, и я снова опустился на корточки, спиной прислонившись к стене.

Ощущал себя паршивой овцой в благородном семействе. Препротивное чувство.

– Виконт? – кто там еще?

– Де Лабрюйер?

– Как вы? – он приблизился к решетке, я встал.

– Лучше не бывает. Как плечо?

Он не ответил, только поморщился, тронув бинты. Стояли друг против друга, разделенные тюремной решеткой. И молчали. Я, наконец, получил возможность разглядеть Северина как следует. Нет, он не был младше меня, тонкая фигура и гладкое лицо ввели меня в заблуждение. Передо мной стоял не мальчик – мужчина: пронзительные серые глаза испытующе смотрели на меня, изящно изогнутая верхняя губа накрыла пухлую нижнюю.

– Нравлюсь? – спросил я. От напряжения сдавали нервы.

Де Лабрюйер хмыкнул.

– Нет.

Я сглотнул.

– Признайтесь, вы нарочно меня провоцировали?

– Не признаюсь, – он играл со мной, как кот с мышью. И я вынужден был отметить, что его положение было значительно более выигрышно: находясь по другую сторону решетки, он волен был уйти в любой момент. В отличие от меня.

Он постоял еще несколько мгновений, потом повернулся спиной и, не говоря ни слова, покинул камеру, оставив меня недоумевать.

Трижды меня кормили похлебкой с хлебом, единожды опустошили ведро. Преодолев брезгливость, я присел на угол матраца. Темнело. Казалось, до рассвета меня не выпустят точно. Может, его величество все-таки решил сделать меня примером того, как поступать нельзя и казнить в назидание?

Нет ничего хуже неизвестности. Скажи мне, что казнят, я бы и то страдал меньше, точно зная, чего ожидать от грядущего дня. Но участь моя оставалась мне неизвестна. Стоит ли говорить, что до рассвета глаз я так и не сомкнул?

Ближе к обеду снова пришел Мишель.

– Брат мой, у меня хорошие новости, – с улыбкой сказал он с порога. – Его величество помиловал тебя.

Я вздохнул, без сил ткнулся лбом в решетку.

Дома меня ждали. Филип кричал, упрекал в безответственности, обычно невозмутимая матушка промокала платком влажные глаза, отец был холоден и настроен решительно. Мишелю – единственному, кто мог бы за меня заступиться – обстоятельства не позволили быть в этот момент со мной.

– Анри, поведение ваше не умещается ни в какие рамки. Дальнейшая судьба ваша решена.

Я покорно склонил голову, ожидая отцовского повеления. Смешны наши традиции: можно быть сколь угодно бравым офицером, но пока вы младший графский сын и не живете своим домом, вы беззащитны пред отцовской волей, словно младенец. Мне несказанно повезло, ведь традиции предписывали мне карьеру церковника, к коей душа моя не лежала совсем, и только Мишель, которому военные сражения не более милы, чем мне – ряса, избавил меня от уготованной доли к нашему обоюдному удовлетворению.

– Анри, вы завтра же выезжаете в имение де Брази. Через месяц юная Сабрина достигнет брачного возраста, и я желаю видеть вас, сын, женатым человеком.

Я тяжко вздохнул и прикрыл глаза. Жениться в мои планы не входило еще лет пять, как минимум.

– Отец… – осекся под тяжелым взглядом.

– Не обсуждается. Хватит! Надеюсь, семейная жизнь хоть немного умерит ваш пыл.

Признаться, я в этом очень сомневался. Но мнение свое держал при себе.

Так, на следующий день я отправился в имение невесты в тридцати лье от столицы с тем, чтобы не далее чем через месяц сочетаться браком. Настроение было безрадостным, сельские пейзажи никогда не были мною любимы, а о скупости графа де Брази ходили легенды. Юная же Сабрина не вызывала во мне иных чувств, кроме смущения – последний раз я видел ее еще в коротком платьице, передвигавшуюся ползком. Самому мне было тогда едва ли шесть.

Пожалуй, недели, которые мне довелось провести в имении невесты, стали одними из счастливейших в моей жизни. И знай я, что ждет меня дальше, не растратил бы их так бездарно.

========== Глава 2. Сельские пейзажи ==========

В радости, как и во всяком наслаждении, почти всегда есть нечто жестокое.

(О. Уайльд. «Портрет Дориана Грея»).

Меня ждали к ужину. Миленькая, хоть уже и не первой свежести, служаночка проводила меня до отведенных покоев.

– Прошу вашу милость, – проворковала, опуская глаза с хитрым прищуром. Я взял на заметку прищур и шагнул в комнату. Освежился с дороги, переоделся в чистое и решительно спустился в столовую.

Столовая в поместье де Брази разительно отличалась от нашей городской. Большое помещение с деревянным потолком, пересеченным балками, обшитые деревянными же панелями стены, нарочито грубый пол.

На входе я едва не столкнулся с той, кого совсем скоро должен был назвать своей женой.

– Удивлены? – с улыбкой спросила она. – Прихоть батюшки.

Я не смог не улыбнуться в ответ, чувствуя себя почему-то заговорщиком.

Сабрина де Брази, конечно, изменилась. Я с интересом, стараясь особенно не наглеть, разглядывал ее. Невысокий рост, хрупкое сложение, большие карие глаза – она была прелестна в своей юности и невинности.

– Рад вновь видеть вас, – проговорил, поднося к губам тонкие пальчики.

Возможно, прелесть невесты должна была заставить меня смириться с участью, вот только желание связать себя узами брака так и не появилось. Я был покорным сыном и глубоко несчастным человеком. В самом по себе браке как будто не было ничего плохого, но пример старшего брата внушал мне форменное отвращение. Филип женился рано, невесту, разумеется, выбирал отец. Да что там, Филип, как наследник, был обречен жениться и продолжить род. Жена его оказалась склонной к меланхолии робкой женщиной, во всем согласной с мужем. Она безропотно вынашивала его детей, чудесно ладила с матерью и ужасно раздражала меня своей покорностью судьбе. И Филип был ей под стать: темперамент его был таков, что уже семь лет он имел одну и ту же любовницу, которой изменял лишь с женой. Раз в год, я полагаю. А это тоже о чем-то да говорит. Я не представлял себе такую жизнь, я отрицал ее. Но был бессилен что-то изменить.

За столом меня посадили между графом и невестой. Напротив восседала графиня, левее – незнакомый молодой человек лет девятнадцати.

– Этьен Реньяр, – отрекомендовали мне его.

Тот кивнул, глядя неожиданно зло.

– Господин Реньяр – наш учитель музыки, – сказала мне невеста. Голос ее дрожал.

Реньяр всю трапезу пожирал Сабрину глазами, да столь откровенно, что даже кто-то менее проницательный непременно догадался бы о страстных чувствах, питаемых

сим юношей к графской дочери.

Спокойно поесть мне не дали. Графине непременно сегодня необходимо было узнать все столичные сплетни, коих я хоть и не собирал нарочно, знал немало.

– А будет ли опять война? – удовлетворившись описанием фасонов платьев дам, спросила графиня. – Даже до нашей глуши доходят тревожные слухи.

Я тщательно пережевал кусочек свиной вырезки и ответил:

– Война будет.

– И что же, вы, виконт, вернетесь на фронт? – впервые за время ужина подал голос Реньяр. – Или предпочтете тяготам войны прелести семейного очага?

«О, – подумал я, – а юноша-то ревнует. Интересно».

– Я буду там, – ответил спокойно, – где меня предпочтет видеть его величество.

– Очень похвально, – ядовито процедил юнец.

– Этьен… – прошептала Сабрина. – Я прошу вас, не нужно…

– С вашего позволения, – он отодвинул стул и встал. Отрывисто кивнул графу, поцеловал руку графине и, не глядя ни на меня, ни на Сабрину, выскочил из столовой.

Пауза затягивалась.

– Есть что-то, что я должен знать? – спросил я.

Граф откашлялся.

– Реньяр просил руки Сабрины. И получил отказ.

– Что же, это все объясняет. Ангел мой, – обратился к невесте, – я бы с удовольствием погулял по вашему прекрасному саду. Окажите мне честь, – протянул руку.

Сабрина промокнула рот салфеткой и грациозно поднялась.

– Конечно, милорд.

– Анри, вы можете звать меня Анри, – сказал, едва мы остались одни.

– Да, милорд.

– Этот… Реньяр, – начал решительно. – Вы любите его?

Сабрина де Брази остановилась посреди дорожки и прошептала:

– Я буду вам верной женой, милорд. Но я не обязана отчитываться вам в своих чувствах.

Признаться, я был удивлен.

– Позвольте, миледи, разве не имеет права супруг претендовать на любовь своей жены?

– Ах… зачем все так? – она картинно приложила платок к глазам. Так обычно делала моя матушка, когда не желала отвечать на отцовские вопросы.

– Вы хотели за него замуж?

– Какая разница, что я хотела, если все равно ничего не изменить…

Я взял ее под руку и довел до первой скамейки.

Почему отец выбрал мне в жены де Брази, я понятия не имел, да и не интересовался. Однако то, что девица не горела желанием вступать со мной в брак, открыло неожиданные перспективы. И вовсе не о ее счастье я думал, говоря:

– Разница как раз есть. Возможно, нам совместными усилиями удастся помочь вашему горю.

– Ах, Анри, – она подняла на меня ясные, полные слез глаза. – Я была бы вашей рабой навечно, – эмоции переполняли ее и, как всякая чувствительная душа, она под влиянием момента давала обещания, которые не собиралась выполнять.

К женским слезам я был равнодушен с детства. Но ее слова запомнил.

Пожал горячую руку.

– Все образуется, ангел мой.

И я уже примерно знал, как.

Реньяр смотрел волком, старался всячески избегать. Среднего роста, стройный до худобы, с пышной светлой шевелюрой и серыми глазами, он неуловимо напоминал де Лабрюйера. И вызывал вполне определенные чувства и желания. Его обтянутый бриджами зад день и ночь будоражил мое сознание. Его чувственные губы прекрасно смотрелись бы зацелованными, а серые глаза – затуманенными страстью.

– Мсье, считаю, нам необходимо поговорить.

– О чем, милорд? – искренне удивился он.

– Я не желаю мешать вашему с миледи счастью, – низко склонившись, прошептал в ухо.

– Я получил отказ, – уже не так злобно и решительно сказал Реньяр.

– Я знаю. И знаю, как его можно обойти, – он вскинул голову, ясные глаза его светились надеждой.

– Я буду целовать ваши руки, милорд, – теряя всю браваду, прошептал он, едва не задыхаясь от эмоций.

«И не только руки», – про себя усмехнулся я.

– Жду вас у себя в полночь.

Не было сомнений, что он придет.

***

Я ждал, надеялся, горел. Принял ванну, надел чистую сорочку, несколько раз брался читать Вольтера, откладывал, понимая, что читаю то же по пятому кругу. Я был взволнован – новый партнер всегда действовал на меня будоражаще. И так же быстро приедался.

Да, я был развратен во всех смыслах этого слова. И в том, поверьте, не было прямой моей вины. Когда ты юн и красив, как девушка, стоит ли удивляться, что тебя хотят? Даже если не хочешь ты. Когда мой военачальник взял меня впервые, я хотел убить его и покончить с собой, чтобы оборвать тот позор, что упал на меня. Я сказал ему об этом. Но в ответ услышал лишь раскатистый смех.

Он научил меня любить боль, научил получать удовольствие, унижаясь и унижая, показал такие грани удовольствия, о которых без него я не узнал бы никогда. Он развратил меня, юного невинного лейтенанта, и я ненавидел его за это со всем пылом, на какой был способен. И рыдал, как дитя, когда его не стало.

Война не щадит никого.

***

Стук в дверь раздался ровно в полночь.

– Войдите, – крикнул я хрипло.

– Милорд, вы хотели говорить со мной, – Реньяр прошел в комнату, с удивлением посмотрел на меня, полулежащего в постели. Покраснел. О, эта прелесть невинности!

– Хотел. Раздевайтесь и ложитесь рядом.

– Милорд? – краснея еще гуще, прошептал мой ночной гость.

– Вы хотите Сабрину? – он кивнул. – А я хочу вас.

Он мялся, смущенный.

– Не медлите же, не убудет от вас.

Дрожащие его пальцы медленно и неловко расстегивали пуговицы жилета, а я, забыв как дышать, любовался красивым стройным телом, ярким румянцем на щеках, тонкими пальцами.

– Все снимать? – шепотом спросил Реньяр.

Я кивнул, не доверяя более своему голосу. Он стянул бриджи, бросил их в кресло возле камина, следом туда же отправились чулки.

– Ложиться?

Заскрипела кровать, я подвинулся, давая ему чуть больше места.

– Целовать, надеюсь, не будете? – Реньяра трясло, улыбка его была вымученной.

– Почему не буду? – я повернулся на бок, провел пальцами по гладкой щеке. – Вы красивы, Этьен.

– И предпочел бы находиться подальше от вашей спальни.

– Увы, – улыбнулся я, ничуть не жалея. Коснулся губами его губ, тронул языком, отстранился. – Как вам больше хочется? Нежно, грубо? У меня нет намерения сделать вам плохо, только хорошо.

Реньяр вздохнул.

– Лучше быстро.

Я откинул одеяло, повалил гостя на подушки и поцеловал. Глубоко, пылко, горячо, вынуждая ответить. Перевернул его на живот, достал заранее приготовленное масло, налил Реньяру между ягодиц, растер.

– Я презираю вас, – прошептал он, когда я стал входить. Пальцы на ногах свело от острого наслаждения. – Ненавижу.

– Ох, – только и ответил я. И стал двигаться.

– Вы гадкий, – толчок, – мерзкий, – еще толчок, – я вызову вас на дуэль и…

– Молчите уже, – прохрипел я, держась из последних сил.

– Бог накажет вас…

– Да заткнитесь уже, – я сильно дернул его за волосы, заставив запрокинуть голову. – Не хочу оконфузиться.

– Развратник, – прошипел Реньяр, ввергая меня в пучину наслаждения. Я сжал его бедра, не заботясь о том, что на сливочно-белой нежной коже останутся «говорящие» следы моих пальцев.

– Ненавижу…

– Повторяетесь, – со смешком сказал я.

Он пошевелился, попытался встать, но скривился и лег обратно.

– Мы на сегодня еще не закончили, – прошептал я, наслаждаясь данной мне властью. Ах, как же сладка она была!

– Я убью вас, – с твердостью в голосе сказал мой визави.

– Не убьете, – столь же уверенно ответил я. – Во-первых, тогда вместо счастья с любимой вас ждет гильотина, а во-вторых, без меня у вас тем более нет шансов.

Он вздохнул.

========== Глава 3. В ожидании письма ==========

От наслаждения неотделима боль.

(Пьер де Ронсар).

Ничто никогда не возбуждало меня более, чем власть над другим человеком. Когда один взгляд, одно движение бровей способно опустить на колени, заставить молить о внимании, о ласке, о боли.

Реньяр был дикарем. Не знавшим любви дикарем. Я видел, как сладки ему мои ласки, слышал его сбившееся хриплое дыхание, тихие стоны, чувствовал, как покрывается испариной его стройное тело, как выгибается спина, приподнимается зад. Он хотел меня и ненавидел за это. За то, что я показал ему любовь плотскую, отличную от той, что он питал к моей любезной невесте. За то, что волновал его.

Я заставил его приходить ко мне каждую ночь. И еженощно со стоном изливался в него под сладкое «ненавижу».

– Вы не умеете радоваться жизни, Этьен, – я гладил его обнаженное бедро, теребил волоски в паху. – Не цените мгновения. Живете мечтами о светлом будущем, не замечая, насколько прекрасно настоящее.

– Оно вовсе не прекрасно, мсье, – ворчливо отзывался он. Несмотря на разрешение в спальне звать меня по имени, он словно нарочно называл меня исключительно «мсье». – Я ненавижу вас. Если бы от вас не зависело счастье моей любимой, я убил бы вас.

Его ответы меня ужасно забавляли.

– На дуэли? Боюсь, не вышло бы, любезный. Или вы подкрались бы ко мне, как вор в ночи, – я кончиками пальцев коснулся его груди, приласкал шею. – И закололи ножичком для льда?

Реньяр часто дышал. Пожалуй, пора было переходить к следующему этапу развлечения.

– Мне кажется, вы просто дразните меня, – прошептал ему в ухо. – Дразните и возбуждаете. Знаете, что бывает с теми, кто смеет дразнить офицера королевской армии? – он закусил губу и покачал головой. – Их наказывают. И я накажу вас, Этьен.

Он перевел на меня затуманенные глаза и прохрипел:

– Как, мсье?

– О, вам понравится. Ложитесь на живот.

Он посмотрел недоверчиво, но повернулся, представив моему взгляду удивительной красоты ягодицы.

Я помню, как был выпорот впервые. Как держался из последних сил, стараясь не кричать, как кусал губы, как хотел орать о своей ненависти, на деле же лишь хрипло постанывал каждый раз, когда огромная ручища моего командира, графа де Блуа, опускалась на многострадальный зад.

«Нет ничего лучше хорошей порки, – говаривал он. – После нее мальчик обычно расслаблен и послушен».

Со мной вся его стройная, годами проверенная теория дала сбой. Я не был расслаблен, не стал послушен. Едва он спихнул меня с колен, чтобы поставить на четвереньки, как я вскочил и опрометью, на ходу натягивая штаны, вылетел из его походного шатра. В глазах стояли злые слезы, зад горел. Казалось, в ту ночь меня можно было выпускать на врага без оружия. Откуда мне было знать, что своей непокорностью я лишь провоцировал его? Возможно, прими я его внимание как должное, он очень скоро остыл бы, выбрав себе другого. Но я сопротивлялся, тем самым сделавшись его наваждением.

Он ломал меня, унижал, понимая, что измываясь надо мной, унижает в первую очередь себя. А я, к своему стыду, стал получать удовольствие. От нашего общего унижения, нашей общей боли.

– Что вы собираетесь делать? – хрипло спросил Реньяр. Я оглаживал подушечками пальцев нежную, словно шелк, кожу, предвкушая, как скоро на ней появятся ярко-красные отметины от моей ладони.

– Выдыхайте, – шепнул. И в первый раз опустил ладонь.

– Ох, – Реньяр вздрогнул. Попытался подняться.

– Лежать! Я вас не отпускал.

– Вы сумасшедший.

– О, нет. Думаю, десяти сегодня будет достаточно. Расслабьтесь. Зажимаясь, вы причиняете себе ненужную боль.

Я ударил снова. Реньяр дернулся, но смолчал, лишь пальцы сжались в кулаки, комкая подушку. И снова, и снова.

– Десять, – погладил нежно отметины – красиво получилось!

– Ненавижу, – он уткнулся лбом в подушку. – Как я вас ненавижу.

– Это хорошо, – прошептал я, наклоняясь, чтобы коснуться горящей кожи губами. – Нет ничего хуже равнодушия, Этьен. Равнодушие в зародыше способно убить любые чувства.

– У меня нет к вам чувств, – в голосе его, приглушенном подушкой, все еще слышались слезы. Бедный мальчик.

– О, у вас есть, – я целовал его ягодицы, гладил поджавшиеся яички. – Встаньте на четвереньки, – потянул за бедра, понуждая.

Порка и слезы опустошили его, он стал словно воск в моих руках. И я терялся в ощущениях, наслаждался в полной мере, умирал и воскресал, и умирал вновь.

Де Блуа, мой командир, не был мне другом. Однако занимал в моей душе места гораздо больше, чем мне бы хотелось. В нем сосредоточилось все то, что я ненавидел. И что любил. Моя растущая зависимость пугала меня. В те ночи, что он не звал меня, я страдал. Казалось бы, должен был рыдать от облегчения, но нет, наоборот. И ревновал, когда думал, что он на кого-то меня променял. Ему нравилось меня дразнить, показывать, что я – его собственность, что не могу без него. Я смеялся ему в лицо, проклинал, а он все видел, все знал.

– Мой милый Анри, – говорил он после акта любви. – Вы так юны и неопытны. Вы еще будете благодарить меня.

– Никогда, – горячо шептал я в ответ, прижимаясь крепче.

– Глупый, глупый мальчик. Вас ждет блестящее будущее, но для него вы должны быть гибким не только физически.

В моменты, когда он выставлял себя моим благодетелем, я особенно остро ощущал сжигавшую меня ненависть.

– Гордыня – грех, мой мальчик. Но я заставлю вас забыть о ней.

И он заставлял.

Когда я лизал его ноги, его пенис, его зад, то думал о том, что когда-нибудь убью его. И представлял тысячу и один способ осуществления мести. Представлял, как он будет ползать передо мной на коленях, умоляя взять его или хотя бы выпороть, а я попользую его и отдам на потеху солдатне. Удовольствие мое в такие моменты было особенно острым.

Не знаю, к счастью ли, но не мне суждено было оборвать нить его жизни.

У де Брази продолжалось без изменений. Я все так же ночами имел Реньяра, днем же изображал перед графом и графиней идеального жениха для их дочери, вгоняя ту в краску смущения.

– Когда же? – только и спрашивала она, едва мы оставались одни.

– Скоро, – отвечал я. – Скоро.

Я ждал письма. Слухи о скорой войне не были более слухами, и я со дня на день ожидал вызова в полк, собираясь прикрыть им исчезновение Сабрины с Реньяром.

Реньяр мне уже в некоторой степени наскучил, его деланное сопротивление, норовившее рухнуть после первого же поцелуя, его томные взгляды, пугавшие меня своей откровенностью вне спальни – все говорило о том, что фарс пора кончать. Сдавшийся, принявший меня над собой, он более не был мне интересен. Но сначала я должен был довести задуманное до конца.

Мы с Сабриной гуляли по саду. Я взял в руку ее маленькую ладонь, поцеловал нежно.

– Сердце мое, совсем скоро мы расстанемся навсегда…

Она смущенно опустила голову, но руку вырвать не пыталась.

– Вы свяжете свою жизнь с мсье Реньяром.

– Я мечтаю об этом дне, – тихо ответила Сабрина.

– Я тоже. Ведь ваше счастье – все для меня.

– Вы – святой, Анри.

Я промолчал.

– Не знаю, как благодарить вас.

– Пустое. Но сначала, душа моя, я хотел бы убедиться, что ваш избранник достоин вас. Хочу быть уверен, что вверяю вашу добродетель в сильные мужские руки. Готовы ли вы помочь мне организовать нашему дорогому другу небольшую проверку?

Разумеется, Сабрина согласилась. Я ведь не объяснил, в чем она будет заключаться.

Ровно в час пополуночи, когда мы с Реньяром обессиленные лежали в постели, раздался стук в дверь.

– Боже, – вскрикнул он, вскакивая. – Кто это может быть?

– Сабрина, – не двигаясь, ответил я.

– Как? Зачем? О, я пропал! – он раненым зверем заметался по спальне, собирая свою одежду.

– Откройте ей, Этьен. Негоже заставлять мадемуазель ждать за дверью.

Он кое-как натянул бриджи, накинул сорочку и, нервно кусая губы, распахнул дверь.

– Счастье мое? Ты, здесь, в столь поздний час? – счастье огромными от страха глазами смотрело на растрепанного любимого, а я коварно улыбался, предвкушая.

– Почему вы в таком виде, Этьен?

– Мадам, – крикнул я с постели. – Проходите, мы не обидим вас.

Она колебалась, стоя на пороге. На какой-то миг мне показалось, что она развернется и убежит. Но нет, вошла.

– Реньяр, заприте дверь. Мадам, присядьте в кресло.

– Зачем вы позвали меня? – дрожа всем телом, спросила моя невеста.

– Чтобы увериться в том, что ваш любимый достоин вас, чтобы показать вам, как прекрасна любовь. Чтобы направить вас, научить.

Сабрина очаровательно покраснела, Реньяр тоже.