Текст книги "Криптонит (СИ)"
Автор книги: Лебрин С.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Победа была моей. Так что я привычно накрасила губы агрессивной красной помадой, сделала пучок, выпустив две завитые прядки, надела каблуки и уверенно вышла из номера.
Я ждала его взгляда. Это стало привычной игрой, от которой я искрилась в предвкушении. Я не знала, что я её переняла; он тоже, я уверена, не догадывался, в какой ад мы катимся – тогда это действительно казалось просто игрой. Но с каждым разом мы заходили всё дальше.
С каждым моим взглядом, полным вызова. И с каждым его – пристальным, нарочито безразличным. Но он его не отводил. Он скользил. Касался им тех мест, которые загорались. Может ли кусок льда подпалить?
Мне казалось это невозможным. Но оно случалось, и с этим нужно было просто смириться.
Я не подозревала, в какой лихорадке я рядом с ним, пока он не отходил на безопасное расстояние, чтобы этот отвратительный вирус не распространялся на меня.
– Там, конечно, будут камеры, но совсем необязательно одеваться как на фотосессию для взрослых.
Я знала, что он это скажет. Это не было грубо. Это уже было почти игриво. Уже дальше, чем нужно. Невесомо, едва-едва на грани субординации, но это ощущение ни с чем не спутаешь: это чувство, едва различимое в полутоне, полувздохе, полуфразе, полувзгляде, но женщины всегда его видят. Предвкушение. Ещё не – но зарождение. Интуитивное, накожное понимание, что скоро придётся упасть в толщу океана, что-то на уровне инстинктов. Но всё же ты не успеваешь закрыть рот и нос, потому что уже слишком поздно.
И почему-то инстинкты обманывают: они заставляют тебя думать, что путешествие под океаном будет волшебным. Так ежедневно утопают тысячи глупых женщин.
Самое время закрыть рот и нос, самое время, Юля, самое время…
– Для вас юбку и блузку носят только на фотосессию для взрослых?
Нет. Поздравляю, ты утонула. Отбила мячик, но утонула.
Я не была глупой и умела плавать, но мне было семнадцать и до того момента я ни разу не видела океана.
Другие учителя были одеты официально, он же себе не изменял – те же тёмные джинсы, тёмная кожанка с серой футболкой под ней. Так что мы друг друга стоили.
Подростки держались вместе. Они шли по улице к университету кучкой, смеющиеся и обсуждающие конференцию. Мы с Александром Ильичом держались вместе позади. Я ожидаемо злилась, даже не понимая, почему. Дурацкие лужи в трещинах асфальта. Дурацкий Новосибирск с его воздухом, ядовитым от выхлопных газов и промышленных предприятий.
– Считаешь, что они тебе конкуренты и поэтому с ними не стоит даже разговаривать, а сразу перестрелять?
В точку.
– С чего вы взяли? – огрызнулась я и вдруг. Вдруг произошло мгновение, в которое никто не успел ничего понять.
Но я оказалась прижата к нему, резко притянутая за предплечье одним сильным движением его руки.
Мимо меня, прямо по пешеходу проехала машина. На зелёный свет, предназначенный для нас.
Я подняла на него испуганный взгляд. Он был выше на голову, даже когда я была на каблуках. Его лицо, опущенное ко мне, ощущалось так непривычно. Так испуганно-беспомощно-пьяняще. Растерянно.
На его лоб упали несколько тёмных прядей – непослушных, завитых от влаги. Я почему-то запомнила это очень отчётливо. Как и то, что вблизи его глаза казались темнее.
– Машина. Осторожнее, – кратко бросил он и пошёл дальше, как ни в чём не бывало. Я же долю секунды, показавшейся мне вечностью, лишь смотрела ему вслед.
Это было наше первое прикосновение, и пусть оно было через одежду, я была оглушена им словно ядерным взрывом.
НГУ показался мне симпатичным местом – высокие белые потолки, стены с подсветкой, современный интерьер. И пусть я хотела учиться в Москве или заграницей, мне университет понравился. Но я всё равно ни на секунду не расслаблялась. В конференц-зале, полном стульев со спинками песчаного цвета, у меня снова прихватил живот.
Ведущая – какая-то профессорша – говорила в микрофон, как она рада нас видеть, как она надеется, что нам тут понравится и мы решим поступить сюда, как они хотят поощрить подающую надежды молодёжь, а я внутри сосредоточенно повторяла слова и оценивала комиссию, состоящую из пяти профессоров. Они выглядели спокойно и дружелюбно – обычные дяденьки и тётеньки средних лет. С ними проблем не должно было возникнуть.
Я должна была выступать шестой и слушала выступления других школьников с долей скепсиса. Электротехника, теплопроводность, мальчик с каким-то механическим спутником, – все они казались мне нормальными, но всё равно недостаточно хорошими. Обычные опыты из школьных занятий – или, может быть, первого курса университета. По крайней мере, дед посчитал бы это простым. Но одно выступление, с заявленной темой из квантового раздела, вполне могло занять второе место – сразу после меня, разумеется. Оно должно было быть в конце, и я не собиралась его смотреть.
– Юдина Юлия, одиннадцатый класс, пятнадцатая школа, Черёмухино!
Я обтёрла спотевшие ладони о юбку и, улыбнувшись, встала. Краем глаза я заметила, как Александр Ильич похлопал мне – впервые за весь этот вечер.
У меня был ядерный раздел. И заметила, как комиссия заинтересовалась сразу после объявления темы – по крайней мере, они слушали очень внимательно и не отвлекались на свои пометки.
В презентации я осветила одну из наиболее мне интересных тем – ядерных реакторов. Как из обычных реакторов на АЭС можно получить топливо для ядерных бомб.
Это действительно был взрыв. Комиссия кивала и, улыбаясь, хлопала со всеми.
В тот момент я была уверена в своей победе.
*
Результаты должны были объявить через два часа, а пока для нас подготовили банкет в другом зале, со сдвинутыми партами и дурацкой музыкой из колонок. Для учителей там, конечно же, был подготовлен алкоголь. Для детей – сок. Я напряжённо пила свой. Все оживлённо поздравляли друг друга, ко мне тоже пару раз подошли и сказали, что им очень понравилось моё исследование. Похвалили Александра Ильича – он лишь лениво покивал, с его обыкновенной слегка презрительной маской.
Я неосознанно подражала ему. Действительно хорошая ученица.
– Я несколько раз запнулась. Это был позор, – глядя вдаль, процедила я, сидя вся как на иголках. Александр Ильич хмыкнул.
– Определённо. Они должны были выгнать тебя после первого же твоего слова.
– А ещё на видео было плохое качество. Думаю, им это не понравилось.
– Они были в ужасе, – вторил он мне.
– Мы готовы объявить результаты! – вошла та ведущая и тут же замахала руками. – Сидите, сидите, мы сделаем это здесь же, а призы раздадим завтра. Итак. 3 место – Илья Сидоров. Великолепное выступление, – это был тот мальчик с квантами. Я скрестила пальцы, забывая дышать. – 2 место – Юдина Юлия.
Я замерла.
Неужели я ослышалась?
Второе место? Только второе? Второе, чёрт подери?
Мне показалось, мир вокруг меня разлетелся на осколки после взрывной волны.
– Наверное, из-за плохого качества видео, – буркнул Александр Ильич. Я даже не обратила внимания. В глазах у меня помутилось.
– Это было очень актуальное, очень интересное, несомненно, великолепно проработанное исследование. Комиссия вас отметила, Юлия, у вас большое будущее. Мы опубликуем вашу статью.
Большое будущее? Какого чёрта они несут?
– И наконец, первое место – Валентин Юсупов!
Мальчик со спутником подпрыгнул.
Серьёзно, механика? Механика против ядерной физики?
Я ещё не в полной мере осознала, но уже чувствовала, что для меня всё разрушено. Этого варианта событий даже не предполагалось в моей голове – я его вообще не рассматривала.
В рёбрах сдавило.
– А теперь танцуйте и веселитесь! Комиссия к вам присоединится через несколько минут.
Включилась музыка, под которую нужно было танцевать, но даже она показалась мне погребальным маршем. Я не слышала её и всё ещё сидела, оглушённая.
– Расстроилась? – поинтересовался Александр Ильич. Я не ответила, глядя в одну точку. – А не стоит. Юсупов – сын одного из членов комиссии. Я навёл справки.
– Что? – я ожила в один момент и перевела на него замутнённый слезами взгляд. Всхлипнула. – Что? Это правда?
Это многое объясняло. В конце концов, мне ли не знать?
Во мне нарастал гнев как снежная лавина. Я была как медленно закипающий вулкан, который вот-вот взорвётся.
Не успев ничего обдумать, я подскочила с места. Комиссия уже оказалась в прицеле моих глаз, внутри я уже заряжала ружьё.
– Куда ты? – обронил Александр Ильич, но я не ответила. У меня настолько сильно билось сердце и настолько громко шумела кровь в ушах, что я его почти не слышала. Я видела только довольные, раскрасневшиеся лица членов комиссии. Как у свиней. Скоро я сделаю из них шашлык.
Вдруг непредвиденное прикосновение. Снова. Только на этот раз кожа к коже.
Он поймал мою руку, и я – сама не знаю, как, видимо, подчиняясь его неуловимой грации – оказалась прижата к нему, будто в танце. Он двинулся в такт музыке и склонился к моему уху:
– Успокойся. У тебя отберут и твоё второе место.
– Мне уже плевать, мне плевать, как вы не понимаете! – вскрикнула я, но из-за музыки это не прозвучало громко. Я подняла на него заплаканный взгляд. – Деду будет плевать, каким образом и почему я… я не первая. Я сделала всё! Но ему будет плевать! Я едва ли не ядерную бомбу создала, что им ещё надо?
– Во-первых, не создала, – хмыкнул он, и по его губам пролетела усмешка. Он пристально следил за моими эмоциями, впитывал их, изучал, будто видел что-то настолько интересное впервые. – Во-вторых, в таком мире мы живём. Думаешь, почему я в этом не участвовал?
Сердце пропустило толчок. Он впервые что-то рассказывает о себе. Я прислушалась.
– Вы никогда не участвовали в конференциях? – я чувствовала, как успокаиваюсь. Чувствовала, как дыхание возвращается в норму. Он вёл меня в танце легко и непринуждённо, и это выглядело так ненормально со стороны. Так неподобающе. Но впервые мне было на это плевать. Как и ему. Всегда. Мы изначально тут не были самыми нормальными.
– Участвовал. Когда мне что-то нужно было. Например, выиграть грант.
Как всегда – кратко и конкретно. Так похоже на него. Так и работал его мозг – словно прямая линия. Вижу цель, не вижу препятствий.
– И вы выигрывали?
По его губам пролетела мимолётная усмешка, когда он, до этого глядевший куда-то поверх, снова опустил взгляд на меня. Тёмные глаза. Вблизи казалось, что в них нет лезвий, словно что-то менялось, сам воздух вокруг нас. Снова эти упавшие на лоб прядки, которые не давали мне покоя. Мой мозг неосознанно, непонятно почему заострял на них внимание, и я думала, думала, думала. Как это было бы – прикоснуться к ним.
Он был другим вблизи. И я пыталась разгадать это ощущение, но оно было таким смутным, что мне надо было смотреть, смотреть – и одновременно я не могла.
Я чувствовала себя рассыпающимся хрусталём в его руках. И он смотрел так, будто хотел, чтобы я рассыпалась. Ждал этого.
Впервые его глаза были такими вгрызающимися – может быть, это от приглушённого света?
– Да, – только лишь и сказал он.
Я вообще не дышала, и так мне было нормально.
– В следующий раз я создам бомбу, которая уничтожит всю планету разом, – с уже почти угаснувшей злостью, но никогда не угасающим упрямством, процедила я.
Он не переставал улыбаться. Так невесомо. Но это для него это было уже слишком.
В тот момент, чувствуя, как он сжимает мои пальцы – еле-еле, как мои пальцы подрагивают, как он смотрит на меня, а я постоянно отвожу взгляд, панически убегая, я и поняла, насколько для меня всё было плохо. Ужасно, катастрофически плохо.
Я осознала всё в полной мере и едва не остановилась от этого осознания, которое было словно удар по голове.
Так чувствуется, когда тебе сообщают о смерти родственника?
– Хочешь прославиться как Роберт Оппенгеймер?
Он улыбался, видя во мне нечто забавное. Наверное, в его глазах я действительно была смешной.
А во мне гудели сирены, как в домах города, который бомбила другая страна. Я не изобрела бомбу – я от неё пострадала сама.
Вокруг нас гудела музыка, танец ещё не закончился, а я выдернула руку.
И убежала.
*
Я раньше не задумывалась о любви. А это было зря – так я хотя бы примерно могла представить, что мне делать в этой ситуации. А когда я не знала, что делать, я всегда выбирала неправильный путь. Самый болезненный.
Наверное, в таких ситуациях мало кто понимает, что делать.
Но я не была той, кто бежит от пуль. Я всегда встречала их лицом и грудью. Если и бежать – то только вперёд, навстречу войскам.
Я решила всë в одну секунду и тут же зажмурилась, чтобы не видеть последствий. Потому что впервые мне было страшно.
Но всë равно прыгнула в эту пропасть, потому что спасения уже не было.
Я постучалась в дверь его номера.
Наверное, я должна была стушеваться, встретив его лицом к лицу.
– Юдина, входи, – он пропустил меня к себе, в свой тёмный номер, даже не спрашивая, что мне нужно. А я не особо понимала, что к чему. Я перестала это понимать. – Что-то хотела?
– Я вас люблю.
Вот так это и случилось. На одном дыхании. Удар, произнесëнный умирающим голосом. Застывшие зрачки.
Подозреваю, как я выглядела со стороны: сосредоточенное лицо, сжатые челюсти, поднятый подбородок, глаза, как всегда, готовые встретить любой выстрел, будто на мне был бронежилет. Но это был блеф, даже для самой себя. На мне его не было, и я не представляла, насколько мне это будет больно – встречать пули голым телом.
Молчание. Его застывшая поза и склонённая голова. Внимательный взгляд, будто он не удивлялся, но оценивал возможности. Как всегда.
– Вот как?
– Да, вот так.
Дурацкий диалог. Я запомнила каждую его реплику, которые звучали особенно странно в полной тишине. В ней слышалось лишь моё загнанное дыхание, удары града по стеклу и шум проезжающих машин.
– Тот танец ты истолковала как-то неправильно?
Я пару раз моргнула. Такого я не ожидала. Я не знала, чего ожидала, когда понесла это сразу ему, как только осознала сама. И тут же лопнула как шарик после его лёгких невозмутимых слов. Он даже не старался меня ранить. Не старался меня не ранить. Ничего не старался.
Я осыпалась сразу же, после первого полу-удара. Маленького толчка, даже не настоящего хука справа.
Во мне этого было так много, и я совсем не знала, что делать с этой кричащей галактикой внутри. Внутри него же была чёрная дыра, и я впервые поняла, как это ощущается – когда ты кричишь, а эта чёрная дыра поглощает твой крик.
– Я… – я была в полной растерянности. Наверное, у меня были глаза загнанного животного. – Я ничего не толковала. Я сказала вам, как есть.
Я уже не могла скрывать нарастающее отчаяние в голосе. Никогда не могла.
– Надеюсь, ты понимаешь, что ничего не будет. Тебе нужно выбросить это из головы.
Тот же пристальный, внимательный взгляд, который я в тот момент не могла выдерживать ни секунды дольше.
Так что спустя секунду я просто ушла.
В своём номере я просто уставилась на руки. В голове была пустота. Впервые я не разрывалась от эмоций – их поглотила чёрная дыра. Там остался только глухой звон и слепая темнота.
Я посмотрела в окно – в свете фонаря на землю падал мой первый в этой осени снег.
Так я и перешагнула осень в зиму.
Комментарий к О погрешностях, первых влюблённостях и поражениях
https://t.me/lebriin – у меня появился телеграм, где я много пощу о криптоните, а так же веду писательский дневник и много всего интересного!!
https://vk.com/heilveegh?w=wall-171124079_1787 – а это факты о криптоните!!
========== О гадании по числам и глупости ==========
Теперь куда бы я ни посмотрела – повсюду были парочки. Улыбки, полные нежности, сплетённые руки, сердечки на кофейной пенке, и мне казалось, я в каком-то плохом романтическом фильме – стою уныло посреди всего этого великолепия, осиротевшая половинка ванильного целого счастья. Рекламные щиты с белозубыми парнями и девушками, в фальшиво-слащавых обнимающихся позах. Девочки из моего модельного агентства, уезжающие на машинах своих парней. Цветы в историях одноклассниц и тупорылые сердечки рядом с отметками.
И я, одинокая и презирающая это даже больше, чем прежде. Полная ужаса, растерянности и ощущения, что я предательница. В голове у меня крутились фразы, которые я говорила Вере, смеясь над любовью. Смеясь над дурочками, безответно влюбляющимися во всяких мудаков. Я-то точно не такая. Я рациональная. Я самолюбивая.
Но в итоге я точно такая же полная дура. Я не могла представить себе такого. Я не могла себя за это простить.
Это как вдруг обнаружить орудие убийства в ящике своего стола. А ты до этого ни разу не держал пистолет в руках. Но провалы в твоей памяти и кровь на руках – они неспроста.
– … ваша одноклассница, Юдина Юлия.
Я очнулась от рассматривания заснеженной земли из окна, только когда ощутила толчок Веры. В ответ на мой апатичный взгляд она кивнула на стоящего у доски Сан Саныча. Но я не сразу обратила на него внимания.
Сначала меня притянул он – как магнитом, физические законы которого я знала слишком хорошо.
И в голове сразу что-то вспыхнуло, как вспыхивало до этого (и как я не понимала, что к чему?). В голове сразу возник пистолет. Мысленно я взвела курок.
На лице Сан Саныча – широкая улыбка. В руках – грамота.
– Что, замечталась победительница? Вставай, получай похвалы и благодарность!
Я презрительно скривила губы.
Для нашего места любой пук считался победой.
Едва ли на моём лице была написана радость, когда я поднималась с места, жала руку директору, фотографировалась с грамотой.
– От лица всей школы поздравляю тебя со вторым местом! Ты большая молодец, Юдина! – громко говорил Сан Саныч. А лично мне, шёпотом, наклоняясь: – Улыбнись хоть для фото.
Я злобно оскалилась.
У меня было чувство, что меня перед всеми унижали. Тыкали в ещё незажившую рану грязным перочинным ножиком, раздирая там всё к чертям. И эта рана пульсировала, наливаясь кровью, что вот-вот выльется через края. Она зудела. И от этой боли и гнева хотелось орать и рычать, но мне приходилось стискивать зубы.
Одна Вера смотрела на меня с пониманием. Она знала, что для меня значит проиграть.
Но она не знала, что ещё один мой проигрыш стоял рядом с доской. Точно так же фотографировался рядом с мной, точно так же выдавливая улыбку, едва ли прикасаясь ко мне.
Это был парад моего унижения. Надо мной будто смеялись, тыкая в лицо этими проигрышами. У меня алели щёки не от радости и смущения, а от стыда и тупой злости на себя – за то, что я была такой дурой.
Конец урока я просидела тупо пялясь в окно, избегая даже взгляда на него, будто он был огнём, и искры могут меня ослепить. Я тряслась так, будто уже была под этими искрами. А когда прозвенел звонок, спрыгнула с места и побежала так, будто меня здесь вот-вот расстреляют. А увидев Насвай в коридоре, стукнула себя по лбу и побежала обратно.
В кабинете уже никого не было. Я хотела сделать это быстро, даже не глядя на него, но уже на пороге меня остановил холодный взгляд. Будто ушат ледяной воды. Удивительно, как я возгоралась от льда.
И я застыла, впервые за сегодня встретившись с ним глазами. Впервые после того, как мы разошлись возле автобуса, вернувшись в Черёмухино. Тогда я ещё была в шоке.
И это не обожгло так, как сейчас. Не зря я боялась.
Что я делаю? Зачем я это сделала? Почему я такая дура? Почемупочемупочему?
Он сидел за своим столом, проверяя тетради, и я увидела это в его глазах – что он всё помнит. Никакого шанса притвориться, что ничего не было. Он будто ждёт от меня снова чего-то ненормального, сумасшедшего.
И предупреждает – если двинешься хоть на шаг, я сдам тебя в психушку.
Я почувствовала себя несчастной. Разорванными ошмётками себя.
– Юдина, – безэмоционально сказал он. Как он может быть… таким? – Если ты по поводу… внеурочному, то мы уже всё обсудили. Можешь быть свободна.
А вот это ударило меня хлыстом, и я вздрогнула.
Мне был знаком этот взгляд – намеренно жалящий, колюче-холодный, но на самом деле обороняющийся, как тогда, когда он нёс чушь, что я его соблазняю. Когда он не знал, чего от меня ждать, он сам выходил из строя, он начинал нести чушь и вести себя слегка иррационально. Это выбивалось из колеи его привычного поведения – абсолютной неколебимости, тотального безразличия ко всему.
Здесь же была растерянность. И выстраивание защиты.
Тогда я этого не понимала, это лишь жалило мою и без того уязвлённую гордость, и я вставала на дыбы.
На секунду я застыла. А потом меня снова обожгло.
Я издала едкий, злой смешок, делая шаг навстречу. Я была захвачена таким гневом, какой может чувствовать только отвергнутая женщина. Или правитель проигравшей в войне страны.
– Думаете, я пришла вас соблазнять? Или ставить вам ультиматумы? Типа: либо мы начинаем встречаться, либо я подаю на вас заявление? – меня несло. И я видела, как он тоже начинает злиться: он поджимает челюсти. Он слегка поднимается с места. Он не мигает. Его глаза впервые, впервые, загораются огнём. Ярким, искрящимся раздражением. Я раздражала его. И чувствовала от этого садистское удовольствие. Чувствуй, мудак. – А что, может, и так. Может, я сейчас на вас запрыгну!
Меня всё ещё трясло. Ему было не видно, что эти слова я произношу на последнем издыхании, заставляя себя держаться смело под огнём, когда на деле снова осыпалась. Но гнев и страх – это страшное топливо.
И уязвлённое эго.
Он, кажется, видел во мне что-то большее, чем я была на самом деле. Он ожидал, что я буду преследовать его, как любую другую свою цель – я видела это в его предупреждающем, держащем на расстоянии взгляде, но он не знал, что я в любви была как трёхлетний ребёнок. Я лучше сгрызу себя изнутри, чем буду добиваться того, кому я не нужна. Кто чётко дал это понять. Такие знаки я понимала, пусть и ничего не знала об отношениях.
Поэтому я не то что добиваться – я видеть его не могла.
Я подошла к своей парте и взяла забытый телефон. И потрясла им перед собой.
– Телефон, – выплюнула я, исподлобья глядя на него. Наверное, я была первой ученицей, кто признаётся в любви, а потом смотрит с ненавистью.
Из кабинета я вышла с гордо поднятой головой.
Но оказавшись в коридоре, я снова оказалась той, кем была на самом деле – трусливо трясущейся девчонкой с беспомощным взглядом и закушенной губой, чтобы не плакать.
Я не представляла, что мне делать. Я совершенно, чёрт возьми, не знала, что делать. И это для меня было впервые.
*
– Ну второе место – это круто же, почему она депрессует?
– Ты не понимаешь, Насвай, заткнись.
Мы сидели в туалете, и все звуки проходили мимо меня. Насвай и Вера пытались понять, что со мной, но они думали, что всё дело в конференции. Если бы только она.
Рана снова запульсировала.
Я ни разу в жизни не падала так больно. Я всегда получала, что хотела. Всегда. А то, что случилось сейчас, включило во мне какой-то деструктивный сценарий. Я была выбита из колеи. Мне хотелось орать и метаться. Мне хотелось сбежать. Мне хотелось получить это немедленно – я даже не знала, что. Но оно орало.
Чувство, что меня было недостаточно, разрывало меня изнутри. Что я должна была сделать? Что?
Я разблокировала телефон, чтобы посмотреть на время, и мысленно задала вопрос. Когда-то меня этому научила Вера. Если последняя цифра чётная – это значит «да». Если нечётная – «нет».
Я почувствовала себя ещё большей дурой, потому что последней цифрой была семь.
– Я его люблю, – выпалила я. Снова – не в силах держать это в себе. Потому что секунда, и я взорвусь.
– Кого? – испуганно спросила Насвай. Секунда, секунда…
– Ильича, – задумчиво протянула Вера, внимательно глядя на меня. Она затянулась.
Секунда…
И я расплакалась. Впервые после того дня. И слова начали вылетать из меня неконтролируемым потоком вперемешку с рыданиями обезумевшего зверя. Девчонки просто молчали.
– Я призналась ему. А сегодня, когда… когда я пришла забрать телефон, он сказал, чтобы я уходила, потому что мы всё уже обсудили, – я задыхалась. – Он подумал, что я буду его преследовать! – закричала я.
Мне казалось это таким немыслимым.
Мне хотелось его ненавидеть. Мне хотелось злиться.
Но на самом деле мне было просто стыдно. И в тот момент я себя ненавидела.
– Это очень глупо. И неправильно, – всхлипнула я слабо после того, как выкричалась. – Я…
– Это не глупо. Это случается с миллионами, многие влюбляются в учителей. В этом нет ничего такого, это просто случается, – гладила меня по плечу Вера, а я постепенно затухала. Успокаивалась. У меня щипало глаза от потёкшей туши, и начинала болеть голова. И я чувствовала себя такой разбитой, как никогда.
– Но он повёл себя как мудак. Он мог мягко тебя отшить, а в итоге…
– Нормальный учитель бы так и сделал. Но не он, – я ядовито засмеялась сквозь слёзы. – Я его ненавижу. Он смотрит на меня как на врага народа! Как будто я его изнасилую сейчас!
Тогда я не понимала, что любая неадекватность – это совсем не признак равнодушия.
– Давай я с ним поговорю, с этим клоуном, а? У меня полно друзей! – распалилась вдруг Насвай. – Они с ним побазарят на доступном ему языке – языке боли. Косинус-синус-ебало-минус.
Я засмеялась. Это было непривычное чувство – когда тебя поддерживают. Но легче от этого не становилось.
– Я больше не хочу видеть его. Не хочу заниматься физикой. Я не хочу ничего, что с этим было бы связано, – говорила я, чувствуя, как оно ноет. Проигрыш. Второе место. Александр Ильич.
Миша был прав, когда говорил это. Что когда у меня что-то не получается, я топаю ножкой и убегаю, рыдая, как ребёнок. Я решила так и поступить.
– И не надо его видеть, – сказала Вера, и вдруг я увидела, что глаза у неё загорелись. – Мы сегодня напьёмся. Насвай, зови нас к себе в компанию. Мы должны так нажраться, чтобы ничего не помнить.
– Да, – вдруг сказала я. До этого момента я даже помыслить не могла об алкоголе и чём-то таком. Я думала, что это для отбросов. Но я теперь и сама почти отброс. Теперь мне было плевать. Мне казалось, что моя жизнь закончилась.
– Отлично! Они созрели! – воскликнула Насвай. – Я звоню Гришане, чтобы доставал самогон деда.
– Не, ну с самогоном ты поторопилась, давай пиво или шампанское… Насвай!
Комментарий к О гадании по числам и глупости
хей, это снова я со своими вопросами – да, авторке опять неймётся поболтать. если нетрудно, напишите: что вы чувствуете от этой работы (если что-то чувствуете, конечно)? чего вы от неё ждёте? что она для вас вообще такое? мне жуть как интересно, для сбора статистики так сказать
========== О девочках-манифестах, вишне на замëрзших губах и крыльях ==========
Ноябрьский холод, который больше был похож на зимние морозы, обжигал щёки и пальцы, на которые я горячо дышала, безуспешно пытаясь согреть. Всё оказалось покрыто снегом слишком быстро – буквально два дня назад ещё шли дожди, и я несчастно смотрела на серое небо.
Теперь я смотрела на то, как огромные хлопья снега падают на бетонные плиты и арматуру старой военной базы. Мы пришли сюда пить водку и пиво «Белый медведь».
Здесь пахло сыростью, бычками сигарет и почему-то кострами. Вдалеке, совсем на окраине Черёмухино, виднелись только заснеженные леса, и откуда-то из-за деревьев в белое небо поднимались чёрные клубы дыма.
«Юль, здесь в прошлый раз какую-то девочку зарезали… Юль, туда только эти наркоманы ходят! Из соседней школы, клей тут нюхают… Как говорит Ирина Васильевна, трудные ребята…»
«Это Насвай с ними шастает, мы-то че туда попрёмся, ты нормальная вообще, нет? Ну хочешь я тебе просто пива куплю, на лавочке выпьем?»
Голос Веры звучал в моей голове эхом рассудка. Сейчас глаза Веры были напротив меня, как всегда, строгие, внимательные, настороженные. А сама Вера была в окружении троих ребят-наркоманов из соседней школы, которые сейчас смеялись дебильным смехом, переговариваясь будто на каком-то другом языке, и разбивали о бетон бутылки.
И у меня было ноль рефлексии по этому поводу. Моя кровь гудела, ударяясь о стенки воспалённых сосудов, как волны шторма о корабль. Я сейчас не то что бы хотела слушать голос рассудка – мне сейчас на весь мир вообще было фиолетово.
– Ты чё, никогда не была здесь? – спросили прокуренным голосом, прижимая чересчур сильной рукой к боку. Подняв голову, я увидела только веснушки на побелевших щеках и оттопыренное из-за дурацкой оранжевой шапки ухо. Огромное, красное ухо.
А потом перевела несчастный взгляд на других ребят. А вот и остальные наркоманы. Щуплые мальчишки в штопаных чёрных куртках, слишком худые, чтобы соответствовать тем историям, которые ходили из уст в уста о ребятах из соседней школы. Якобы именно там избивают до потери сознания, вбивают циркули в пальцы на уроках, разбивают головы арматурами.
Но потом лучший друг Насвай Гриша повернул ко мне остальную часть своей головы, и вместо лукавых голубых взгляд и щербатой ухмылки я заметила странный обрубок на том месте, где должно быть второе ухо. И все слова застыли на моих губах.
Почему-то я думала, что именно эти ребята творят страшные вещи, а не страшные вещи творят с ними.
Они смеялись, кидая и кидая эти бутылки, чтобы потом собирать стекляшки… для чего?
Молчаливая в этом странном обществе Вера тоже недоумённо смотрела на то, как восторженная Насвай приносит нам в покрасневших ладошках кусочки блестящего стекла. На её круглом лице было слишком довольное выражение.
Я же была полна детского, заворожённого интереса к этой странной компании.
– И зачем тебе они? – полупрезрительно спросила Вера. Она стояла на кирпичах, возле голого дерева, выросшего прямо посреди этой базы, такая зажатая, бледная, чужая.
– Сделаю маме витраж, покрашу. Она их любит. А парни… да чёрт их знает. У них этих бутылок хоть жопой жуй.
– Зачем?
– Проблемы белых людей, – засмеялась Насвай, взглянув на Гришу рядом со мной, который тоже издал странный грудной смешок, дёрнувшись всем своим высоким худым телом. – Сдавать, зачем ещё? Гришань, когда самогон-то будет?
Меня удивляло, что она совсем их не боялась. Я видела даже нежность в её глазах – у неё, полной отрешённого равнодушия ко всему остальному миру, над которым она лишь смеялась, от которого была полностью оторвана. Они вместе были будто бездомные собаки.
И я вдруг почувствовала дикую любовь к этим бездомным собакам. В мире, в котором я жила, в школе, в модельном агентстве, на самом деле никто никому был не нужен, а между ними было какое-то щенячье братство, когда вы зализываете друг другу раны и приносите найденные на помойке объедки.
– Щас, только поговорю с вашей снежной королевой, – он кинул Насвай бешеный взгляд, а-ля «Не видишь, я тут занимаюсь пикапом?», а потом снова повернулся ко мне и лениво усмехнулся. Мне почти нравились искорки в его глазах. – Так была ты тут или нет? Расскажи о себе.
Насвай была тут не единственной девочкой. Ещё одна – Яна – сейчас затаилась на обломках поваленной плиты, тихая и маленькая, как кошка. Её злые зелёные глаза, которые почти светились в темноте, впились в меня и в руку Гриши на моём плече, которую я всё порывалась скинуть.
