Текст книги "Криптонит (СИ)"
Автор книги: Лебрин С.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– По-моему, звонок сейчас прозвенит, а если хотите пообжиматься – то не в стенах школы, пожалуйста.
Я вздрогнула, услышав его низкий голос. Он посмотрел на меня всего раз – опять же, мимоходом, будто я сливаюсь со стеной. Будто ему неприятно смотреть на эту стену.
– Мы сами решим, где нам обжиматься, Алесандрильич, – оскалился Дементьев, пока я стояла ни жива ни мертва. Как он может так с ним разговаривать? Ему не… страшно? У него нет гудящей в рёбрах паники?
Александр Ильич легко встаёт с места, подходит к нам. Он возвышается над Дементьевым на полторы головы, а я и вовсе смотрю на его тёмную футболку. Он легко оттаскивает его за шкирку, откидывая как щенка. Так непринуждённо – а я с таким безумством в шокированных, будто под анестезией, замороженных зрачках ловлю его движения.
Я не успеваю проконтролировать свой мозг, который вычленяет запах его туалетной воды и которому он кажется вкусным. Ненормальный.
– Гуляй-ка ты, Дементьев.
Моё сердце ещё долго не может прийти в норму, пока я прижимаю руки к груди, будто уговаривая его успокоиться. Держа в клетке как преступника в тюрьме.
Как мало ему надо было, оказывается, чтобы сойти с ума.
*
В тот день мы как обычно шатались с Верой по коридорам, как я увидела это объявление на доске, и оно моментально приковало к себе моё внимание. Там было что-то про научные конференции – а это словосочетание действовало на меня как на кота валерьянка. Я ещё была полна надежд поразить деда и добиться хоть чего-то без его помощи (а о своей помощи он постоянно припоминал). Заслужить кость и лёгкое поглаживание по загривку.
Записаться можно было у завуча, в кабинет которой я сразу же и побежала.
– Юлечка, ты молодец, конечно, что решаешь заниматься внеклассной деятельностью, – заюлила сразу женщина, а я улыбнулась. – Проект по физике, я так понимаю? – переспросила она, занося мою фамилию в список. – Александр Ильич, вероятно, будет гордиться тобой. Он и будет твоим начруком. Зайди к нему после уроков, сообщи. Он не откажет в помощи.
Улыбка моя тут же стёрлась с лица.
С этого всё и началось.
========== О Насвае, помаде и доброте ==========
– Пипец. Прям так и сказал? – спросила Вера, однако даже в её взгляде на тарелку с супом был больший интерес, чем в голосе. Я привыкла. Да и всё ещё отходила после похода в знаменитый кабинет физики – меня потряхивало, как кролика, который избежал ножа, сделавшего бы из него обед. Ошалевшие глаза в тарелку.
Я тогда думала, что он долбоёб. Шучу. На самом деле, это я сейчас думаю, что я долбоёбка, а тогда я просто хотела исчезнуть. Она была так наивна…
– Да, Вер, так и сказал! – ну давай же, скажи это. Одно простое «блять». Но нет, я лишь со злостью уставилась на Веру, просто отодвинувшуюся от меня. Она всегда так делала, когда был риск конфликта – просто делала вид, что её не существует. Очень взрослый подход. – Сказал, что у него нет времени, чтобы учить меня считать до десяти. До конференции мы дойдём только лет через пять, когда я выучу, что такое дроби. Если у меня получится, конечно же, – злобно передразнила его я.
Он был очень… прямолинеен. И если ему не хотелось возиться с чем-то, если он в этом просто не видел смысла, он делал всё, чтобы освободить себя от этой ноши. Но он ещё не знал, с кем связался – с девчонкой, которая не могла сказать слово «блять». Но кое в чём с ней никто не мог посоревноваться. В упрямстве.
– Вот додик, – послышался вдруг расслабленный голос откуда-то сбоку, и я, будучи на иголках, резко повернулась на этот голос. Чтобы пронзить его обладательницу презрительным взглядом. Это была та самая одноклассница с вечно сонными глазами и палёными волосами, крашеными в жёлтый блонд. Её называли Насваем. Встретить её можно было за школой с личностями, не помнящими своего имени и в каком классе они учились. Мы с Верой над такими смеялись, но без особого интереса, как и над Насваем. Как бы сейчас сказали – она для нас была «кринжом». Но были персонажи и покринжовее. – Это вы про Ильича же?
– Про него, – процедила я сквозь сжатые зубы. Мой взгляд на Веру якобы кричал о помощи – ведь для всех нас, нормальных «некринжовых» людей, Насвай воняла. На самом деле, нет, но одевалась она… странно. Формой там и не пахло – какие-то странные серые шаровары, фенечки и футболки с Хеллоу Китти. И что ещё более странно, про форму ей никто ничего не говорил, когда она появлялась в школе раз в год и получала свои заслуженные двойки. Мне казалась непозволительной такая любовь от Вселенной.
– Ну он пиздец, – Насвай громко втянула макаронину. Я точно не помню, как я себя ощущала, глядя на это, но, наверное, была на грани обморока. – Он мне по ошибке пять поставил, а потом заставил переписывать работу. Несколько раз. Чтоб точно на пять была. Почти орал – я думала, помрёт там от злости, – равнодушно говорила она, пока я смотрела на Веру так, будто у меня на глазах отобрали телефон и опорочили мою честную фамилию деда. Это можно вообще так, это как? В глазах у Веры, которыми она окидывала по очереди и меня, и её, были смешинки.
Чтобы Александр Ильич «почти орал» – это что-то новенькое. Он никогда не повышал голос.
Как и то, чтобы он сделал что-то по ошибке. Видимо, магия любви Вселенной Насвая подействовала и на него.
– Смотри, не блевани в тарелку, – только и сказала я, фыркнув и отворачиваясь. Все мы знали, что своё прозвище она получила не просто так.
– Ладно, спасибо за заботу, – бархатным голосом протянула она, хмыкнув так, будто совсем не обиделась. Это меня так возмутило, что я закатила глаза.
– Но да, он просто кошмар, – пробурчала я.
– А может, все так взбудоражены им, потому что он симпатичный? – голос Веры так и сочился сарказмом. Она даже отложила вилку и с любопытствующей усмешкой глянула на меня. Я запомнила эту усмешку, потому что она резанула меня, выпуская кишки и показывая их всему миру.
Я думаю, меня можно было пытать этой фразой – такой ужас я испытала. Чисто физический ужас, чисто физическую тошноту и шум в ушах. И никого не смущала такая странная реакция, да, Юль?
Не смущала. Я затыкала рот той части себя, которая откликалась на эти слова, пробуждалась. И конечно же, мой взгляд на Веру был наступлением, агрессией. «Как ты посмела такое предположить, ты вообще тупая?». Хотя ощущала я себя забитым животным, испуганным существом, которого вот-вот застукают за чем-то страшным и непонятным. Неправильным.
Та Юля не умела поступать неправильно.
– Ты думаешь, я схожу с ума из-за его смазливой физиономии? Думаешь, гормоны вытеснили последние крупицы здравого смысла? – сладкий яд из моего заносчивого тона можно было сцеживать литрами – он бы отравил змею.
Там должно быть надменное добавление: «Это у меня-то гормоны?»
Ну вообще-то, да.
Но Вера предпочла не пытаться привести меня в чувство, хотя, конечно, всё понимала. Она прочитала столько любовных романов, пусть и плюясь, смеясь, но она их прочитала. А я читала только научные журналы, потому что дед называл всю художественную литературу, помимо классики, бульварщиной. Это объясняло мой абсолютно нулевой эмоциональный интеллект.
Но даже если бы она попыталась, вряд ли у неё бы вышло. Был бы хоть на крупицу её тон поучительным, я бы её придушила голыми руками.
Так что Вера просто имела хороший инстинкт самосохранения. Она чувствовала меня и подстраивалась под мои вечные штормы.
– Ну и забей ты на эту конференцию. Больше нервных клеток сохранишь. А то ходишь вся дёрганая с этой физикой, на людей нормальных срываешься…
– Я не срываюсь, это бред! Ты проецируешь! – воскликнула я. Вера не поменялась в лице. Я хмуро сложила руки в замок, чёрт с ней. Задумчиво произнесла в пустоту: – Может, пойти на конфу по астрономии? Тоже неплохо. Да и Алевтина Иванна нормальная вроде бы… не будет постоянно пытаться обвинить меня в умственной отсталости.
– О, конференция по астрономии? – оживилась вдруг Насвай. – Если честно, я не думаю, что это научно, но… я тоже пойду, пожалуй. Че ещё делать? Буду защищать честь рыб.
Боже, она что, перепутала астрономию и астрологию?
Я это поняла уже спустя время, и каждый раз это доводит меня до истерики – даже сейчас пишу это и смеюсь. Но тогда мне настолько её слова показались бредом, что я сидела буквально с кружочком загрузки на лбу. Вера начала ржать в локоть.
Ох, Насвай, ты сама из космоса…
– Ты хоть одну документалку смотрела? Хоть какие-то фильмы о космосе?
– Ну да, «Космос между нами».
Тут Вера просто умерла. Расщепилась на атомы.
Мне казалось неприличным смеяться – поэтому я просто презрительно дёрнула губой.
Скоро должен был прозвенеть звонок, так что мы с Верой уже начали собираться. Но как только я поднялась с места, схватившись за тарелку, чтобы отнести её, как моё плечо пригвоздили к месту. Сначала сердце подскочило, но потом я увидела довольную рожу Дементьева, который что-то кричал своим таким же дегроидным друзьям с другого стола, и вместо испуга моё лицо отразило злость.
Я не могла простить ему ту выходку. И не могла простить себе, что испугалась настолько, что ему пришлось спасать меня.
И он не имел права прикасаться ко мне, но постоянно делал это и ржал с моей реакции. А я была не той, на кого такие игрища могли подействовать.
– Дементьев, я повторять два раза не буду, – голос буквально звенел от напряжения, а костяшки пальцев, вцепившиеся в тарелку, побелели. – Ещё раз твои руки окажутся рядом с моим телом, я…
– Чё ты сделаешь? – его наглая ухмылка заставляла мою кровь кипеть. – Я жду с нетерпением, бля, – он похлопал рукой по ширинке, заливаясь смехом. Я проследила это движение холодным взглядом, внутренне же скривилась. И вся сжалась. – Пойдёшь всё-таки со мной на хату? Ванёк тоже приглашает.
– Я уже сказала, нет, – от коллективного смеха их компании меня замутило. Я не хотела даже рядом стоять с такими людьми.
– Да забей, чё ты, будет прикольно…
Если бы я разок ударила его, а не играла в бэд бич, при этом боясь его как огня, ничего из того, что было дальше, не случилось бы. И не пришлось бы упоминать его. Не пришлось бы вообще это всё рассказывать и вспоминать.
Но Дементьев, его глаза, горящие неподдельным интересом, его загребущие руки – важный двигатель этой истории.
– Знаешь, что? – вспылила я, поджимая губы. – Если ты не понимаешь простого слова «нет», я повторю на доступном тебе языке, – неприятная усмешка коснулась моих губ. – Во-первых, от тебя пахнет дезодорантом из «Фикспрайса», во-вторых, на тебе одежда из «Садовода», которая выглядит так, будто ты её выблевал, а потом надел на себя, но самое главное, Петя, – на моменте, где он прищуривается от гнева, я чувствую одновременно и скачок радости, потому что это слышат его дружки и тут же начинают ржать, и страх, – самое главное, что тебе место в пятом классе по уровню айкью. С собаками говорить интереснее. И ты думаешь, что мне интересно провести с тобой время? Если я ещё раз услышу твоё «чё», я повешусь, серьёзно.
– Блять, ты охуела? – он разозлился, но при этом как будто засмущался – постоянно кидал косые взгляды на своих смеющихся друзей.
– Что, мы уже не такие альфачи, да? – огрызнулась я, пытаясь вырвать руку, но он больно пригвоздил запястье к столу. Я снова чувствовала это. Страх. Вера и Насвай, замявшись, просто смотрели на это, не вмешиваясь. И я бы не вынесла, если бы они вмешались.
Страх и злость – лучшее топливо.
– Да я, блять, твою мать в десять лет ебал, – он приблизился, надеясь, меня запугать. И меня действительно пугал его агрессивный тон. Но я, сцепив зубы, заставляла себя смотреть в его лицо.
Меня бесило, что я боялась его – такого одноклеточного по сравнению со мной. И преодолевала себя.
– Что, прямо в её могиле? – спросила я, наблюдая за тем, как его лицо сменяют все цвета радуги по очереди.
Только тогда он меня отпустил, и я, покрасневшая, присоединилась к Вере. Почему-то с нами шла Насвай, но я была слишком нашпигована адреналином, чтобы прогнать её. Пусть идёт.
– И чего пристал… – бормотала Вера.
– Обиделся в тот раз, решил поохотиться, не знаю, что ему надо, – нервно, слишком громко хохотнула я. Мы шли по пустому коридору, и я даже отбежала на несколько шагов – настолько мне некуда было девать этот адреналин.
– Ну ты даёшь, подруга, – восхищённо присвистнула Насвай. – Ты такая злая.
– Спасибо, – фыркнула я, смутившись.
– Пойдём на физику? Я там уже не была лет пять, но в принципе, плевать, – дёрнула плечом Вера.
– Нет, – пробурчала я, тут же замкнувшись.
– А я вообще нигде не была. Надо пописать, что ли…
*
– У него ужасные татуировки. Разве в учителя пускают с такими? По-моему, какой-то бред, – бурчала я, водя пальцами по пластиковой поверхностности туалетного подоконника. – Он их даже не закрывает. Вот посмотрим, как он зимой в своих футболках ходить будет и мускулами светить.
– Мы можем о чём-то другом уже поговорить? – раздался замученный голос из туалетной кабинки. Вопросительный взгляд Веры был согласен с негодованием Насвай. Я вспыхнула.
– Тебя вообще никто не звал сюда, так что слушай, что есть, и не возникай!
– Как грубо, – заметила Вера. Мне было полностью плевать. Я чувствовала, как расстраиваются мои нервы, будто кто-то дёргает за струны, и они с каждым разом становятся всё фальшивее, пока полностью не порвутся. Фоново я постоянно жила с подступающей истерикой, становящейся всё ближе и ближе, как снежный ком. На всех фотках с тех времён у меня бешеные глаза.
– Скоро приедет бабушка, – вздохнула я.
– И почему это плохо?..
– Потому что она мама Иры. И как раз в это время приедет дед. Ира пыталась устроить всё так, чтобы они приехали в разное время, уговорить там, но куда ей, никто не хочет уступать, – хмыкнула я. – Начнётся битва титанов, и мне уже страшно.
– А моя бабушка называет меня именем племянницы, хоть имя меняй, – прыснула Насвай, выходя из кабинки и застёгивая штаны по пути. Я закрыла глаза рукой, хотя хотела пробить себе ею лоб.
– А как тебя зовут, кстати? – нахмурилась Вера. Мы действительно уже не помнили её имя. Учителя звали её по фамилии – Гречкина.
– Меня зовут…
– Короче, Вер, поехали со мной и дедом на конференцию в Сибирь? Это в декабре будет, – вдруг шибануло меня идеей, и я перевела искристый взгляд на Веру. – Будет классно. Только… – я снова нахмурилась. Достала красную помаду и начала красить губы, глядя на своё отражение в зеркале. – Только я хотела сказать ему, что я уже побывала на конфе по физике. А этот козлина мне всё… сломал.
Меня снова захлестнуло негодование. И, поддаваясь какому-то порыву, я вдруг написала помадой на зеркале: «Савельев А.И. – мудак без яиц, отсоси у Обамы».
– Ну прям девочка-пиздец, – покачала головой Насвай.
Я перевела весёлый взгляд на Веру и хихикнула.
Как хорошо нам тогда было.
*
Наступил следующий урок – литература. Насвай куда-то сбежала – к своим накуренным друзьям, и мне, честно признаться, даже грустно без неё стало. Но после того, как узналось, что химии не будет, а вместо неё физика, стало не до Насвая вообще.
У меня было чувство, что Вселенная схлопнулась вокруг меня, как капкан. И вокруг одна физика.
Мне нельзя было пропускать так много, поэтому я заставила себя пойти, но чувствовала себя ягнёнком, который идёт на заклание.
Он прошёл мимо нас, стоящих возле закрытого кабинета, слегка задев меня взглядом. Выцепив сразу. А может, я фантазировала (крыша у меня знатно поехала), но в любом случае – он тут же отвёл взгляд и сосредоточился на том, чтобы открыть дверь.
Он был в обычных чёрных джинсах и чёрной футболке. Держал в руках журнал и стопку тетрадей и при этом ловко открывал замок. На руках выделялись мышцы – он точно занимался спортом.
– У меня что-то живот заболел, – прошептала я Вере, беспомощно вцепившись пальцами в воротник рубашки, точно пыталась дать себе больше воздуха, тщетно освободить сжатое спазмом горло.
– Снова здравствуйте, – не глядя на нас, вставших по струнке, бросил он тихим безразличным голосом – но в тишине он слышался очень отчётливо. А я не глядела на него, только в пол. – Продолжаем то, что начали на прошлом уроке. Но прежде мне нужно решить один вопрос, – у меня сжалось сердце, а потом упало к ногам. – Юдина, подойдите.
Ноги меня не слушались. Как же жалко я выглядела – наверняка очень жалко. Я нервно поправляла распущенные волосы, но когда удостоилась его взгляда, тут же опустила пальцы, будто ошпарившись. Я помню этот взгляд – он… бесцветный. Абсолютно равнодушный. Но при этом ты чувствуешь тупость всего, что делал в тот момент. Тупость твоего существования вообще.
Я подошла к его столу. Он без интереса окинул меня взглядом.
– В этот раз рубашка от Диор застёгнута? – хмыкнул он. Подколка, которая от обычных людей ощущалась бы лишь слегка, от него была острее. Впервые он посмотрел на меня прямо – и я почувствовала эту остроту из его глаз. Будто он хотел меня уязвить. У меня запылало лицо. Я что-то пролепетала – по-моему, что рубашка от Валентино. И резко заткнулась, когда его взгляд упал на мои губы. И тут он сказал то, что пришибло меня сразу: – Почему вы считаете, что у меня нет яиц?
Приподнял бровь, даже будто с интересом ожидая моего ответа.
Наверное, я впервые матернулась в душе. Пиздец. Но скорее всего, я настолько запаниковала, что мыслить в тот момент вообще разучилась.
– Я… что… о чём вы… – как жалко звучал мой дрожащий голос.
Он показал мне фотографию, положив на стол телефон передо мной. Фотографию моей надписи помадой в туалете. Наверное, технички сфотографировали. Или какой-нибудь ученик. Чёрт его знает, откуда это взялось.
В туалете мне казалось, я могу сказать это в лицо ему – даже прокричать. Но оказавшись перед его лицом, мне хотелось только вернуться в прошлое и стереть это.
– Я… это не… – я чувствовала, что к глазам уже подступают слёзы. Дура. Сейчас он отправит тебя к директору, и… что? Уже не такая смелая? Уже не такая самоуверенная?
Я не знаю, что в тот момент он чувствовал. Наверное, ему было смешно.
Вдруг в кабинет вошла Насвай, оправдываясь какими-то своими очередными бабушками на дороге. Александр Ильич даже головы не повернул – только смотрел на меня, ожидая ответа с поражающей серьёзностью. Я не замечала, что он еле сдерживал усмешку – мне казалось, он ненавидел меня и только и ждал того, чтобы отправить к директору. А мне нельзя к директору. Это всё, что я знала.
– Так что, Юдина, скажете в своё оправдание?
Насвай, тихо пробираясь к своей последней парте, не смогла сдержать любопытства и заглянула в телефон. И не знаю, чем она руководствовалась и как она поняла, что вообще происходит – я не понимаю её даже сейчас – но она вдруг фыркнула:
– Блин, Сан Ильич, это не Юлька, это я… – она сверкнула глазками, состроив жалобную мордочку. – Я это… ну пошутить хотела. Извините, ради Бога?
– Я атеист, Гречкина, – он пригвоздил её к месту тяжёлым взглядом. Я бы умерла под таким. Но я воскресала. А она шаркала берцем по линолеуму.
Я не верила. Переводила поражённый взгляд с Насвая на физика. У меня лопнули все нейроны в мозгу, и я только и могла что кивать. Пришлось быстро подстроиться под ситуацию и сделать правдивое лицо.
Вот только когда он нас отпускал, он кинул на меня такой взгляд, снова мимолётно спустившись к губам, что мне стало понятно: ничерта он не поверил.
В голове у меня были только две мысли. Первая: «Пиздец».
А вторая…
Он запомнил цвет моей помады с утра.
Когда мы сели с Насваем за парты, я посмотрела на неё новыми глазами, даже повернувшись к убогому месту на последней парте всем корпусом. Она неуклюже мне подмигнула, когда я прошептала одними губами слова благодарности. Бывают события, после которых невозможно не стать друзьями… так говорилось в первой части Гарри Поттера?
В общем, после этого мы и стали подругами.
*
– Юдина, останьтесь.
Что, опять? Да какого хрена?
Во время урока я успокоилась и незаметно стёрла помаду, но его голос, настигший меня возле его проклятого стола, снова спровоцировал нервозность внутри.
Когда его глаза опустились к губам, там уже не было никакой помады. И вот тут мне показалось, что он слегка усмехнулся. Слегка. Настолько, что действительно могло показаться.
– Насчёт конференции… – начал он, но тут я выпрямила спину. Я больше не собиралась выслушивать никакие оскорбления.
– Я выбрала писать научную работу по астрономии, – тихо сказала я, стоя к нему боком, но не опуская подбородка.
– Вот как? Я думал, вы собираетесь умолять меня ещё полгода, – я не смогла сдержаться от того, чтобы не отправить ему злой взгляд искоса. Усмешка в его голосе была слышна всё больше, и я была полностью сбита с толку. – Вы хоть пару документальных фильмов смотрели? Хоть какой-нибудь фильм о космосе?
– Да, «Космос между нами», – это было похоже на оборону – то, как я воинственно бросила это ему в лицо.
Это был какой-то сюр. Просто мир полетел кувырком. Потому что тут он фыркнул. То есть. Впервые проявил какую-то… эмоцию?
Я не могла в это поверить. Он смотрел на меня так, будто я была забавной. Я сжала пальцы в кулаки, сдерживая горячий шар внутри от взрыва. Лёд на коже, которым я окутала себя, потрескался и разлетелся на осколки.
– Вы хоть видели список тем для докладов школьников на этой конференции? Вот, мне прислали сегодня, – и он протянул мне листок.
– Но…? – мой рот открылся сам собой.
Я не могла поверить – опять. Он… соглашался курировать меня? Ещё утром он убеждал меня, что у него нет времени возиться со мной в этом абсолютно бесполезном занятии.
Позже я узнала, что на него надавила завуч, угрожая моим великим дедом и талантом, который он закопает в землю, но тогда я была совершенно сбита с толку.
– Но что? Вы передумали? – снова холодное приподнятие брови. – С таким несерьёзным отношением к науке это обречено на провал. Если хотите покрасоваться перед кем бы то ни было своими оценками, то сразу нет. Это серьёзное мероприятие, и просто так за участие я пятерок ставить не собираюсь.
– Что? – растерялась я. Что-то будто ускользало из рук, и я тут же принялась убеждать его: – Нет, я собираюсь очень серьёзно к этому отнестись! Я… очень хочу изучать физику и дальше. Просто хочу… изучать физику, – совсем глупо пролепетала я, робко глядя ему в глаза.
Он долго смотрел на меня, проверяя на прочность. Будто не веря. Спускаясь взглядом к рубашке, молчаливо припоминая тот глупый случай. Сомневаясь. Почему с ним было столько нелепых ситуаций?
– Ладно. Выбирайте тему, а потом будем говорить. Рекомендую выбрать…
Я скрестила пальцы за спиной. Это была победа.
========== Об усталости, кактусах, музыкальных пальцах, аллергии на дождь и солнце ==========
Ноябрь был тёмным – как вечер перед самой холодной ночью. Ноябрь был обжигающей горло ледяной крошкой горького от дыма воздуха – я помню, в нашем городке тогда постоянно сжигали кучи листьев, они горели и горели… Ноябрь был ярко-багряным, но не для меня.
Для меня ноябрь был ветром, что заставлял меня кутаться по утрам в шарф. Беспомощно прятаться в пальто и дрожать. Поднимать лицо к хмурому небу (вокруг одна серость, одна промозглость). Чувствовать на лице первую каплю дождя, который обещал пролить весь день, и – боже, это последняя капля! – бессильно пытаться отправить слёзы обратно. Поэтому не опускать головы.
Для меня ноябрь был месяцем, когда я теряла себя, ускользала из собственных рук и ничего не могла с этим поделать. Эта пустота на месте чего-то важного чувствовалась так остро, что мне хотелось обнять себя.
Я безбожно опаздывала. Снова к тому, к кому нельзя опаздывать. Но у меня не было сил даже ускорить шаг, я уныло шаркала по пустым асфальтным дорожкам и засыпала на ходу.
– Опоздание, Юдина. На пятнадцать минут.
Вот и всё, что он небрежно мне бросил тогда. Даже не оторвавшись от своих бумажек. Как всегда – одинокий и равнодушный за столом. Да и как ему быть не одиноким, когда до первого урока ещё час? Мы договорились встретиться по поводу научной работы до уроков, потому что у Александра Ильича не было другого времени.
Он не кинул мне ни одного взгляда. А если бы он повернул голову с идеальным беспорядком тёмных волос, он бы не вынес тоски в моих глазах. А я (жаждала), чтобы он не вынес и сдох в муках, отравившись концентрированной кислотой.
Я не двигалась. Он – тоже. Это молчание между нами буквально кричало о том, как ему это не надо, как он не сделает ни одного лишнего шага в том, чтобы мне помочь, как ему всё равно, как я должна делать все эти шаги сама. Оно было загустевшим от поднимающегося градуса моей непонятно откуда взявшейся, глупой злости. Но даже этот лихорадочно горячий от электричества воздух не жалил его, совсем не жалил, разбиваясь на жалкие, беспомощные молекулы о его герметичную стеклянную броню.
Он и правда будто был покрыт стеклом – спокойные движения покрытых татуировками рук, изящные черты лица, нисколько не изменившиеся после того, как я демонстративно бросила сумку на пол. Лишь вопросительное поднятие брови в ответ на мой полный вызова взгляд.
– Пятнадцать минут – не так уж много, – огрызнулась я со всей злостью маленького ощетинившегося щенка. Но в этом было так много ярости маленькой девочки, в которую он меня превращал – я на полном серьёзе хотела топнуть ногой, закричать, разбить что-нибудь о его лицо. Чем больше было равнодушия – тем больше было во мне этого. Дурацкого «назло», наперекосяк, беспомощной дрожи перед первым всхлипом.
Я была настолько захвачена этим, что даже не пыталась понять, откуда оно взялось. Я просто ничего не понимала и барахталась в этом, как маленький котёнок в океане.
Капли дождя стучали по окну, в которое целилось как в мишень старая липа сморщенными чёрными крючьями. Его кабинет был таким непривычным, совершенно пустым и тихим в полумраке, и мне так хотелось испортить эту тишину своими криками. Я уже вторгалась в этот покой, его покой, своим загнанным дыханием. Уж его-то я точно не могла сдерживать.
Его лицо хоть и не менялось, но на дне глаз рождалась невидимая, но ощутимая досада, когда он осматривал меня с ног до головы. И что он мог увидеть? Недоразумение в расстёгнутом пальто и хаотично завёрнутом в оранжевый дурацкий шарф и дурацкую шапку, полностью промокшее, с прилипшими локонами бледному ненакрашенному лицу, блестящий режущий взгляд воспалённых глаз, дрожащие покрасневшие губы. Совсем не похоже на меня обычную, ту надменную чику, которой он считал меня. Поэтому и появилась эта досада, да, Александр Ильич?
Всё было не так. Всё было неправильно. И смотрел он слишком долго – и хотя он не делал ничего невпопад, ничего не изящно, не выверенно, в этом всё равно ощущалась нотка чего-то другого. Секунда ощущения несовпадения. Хоть он отвёл взгляд совершенно спокойно, я почувствовала, словно меня что-то царапнуло.
Его смятение.
– Если у тебя в приоритете поспать подольше, советую лучше заняться этим, а не физикой, потому что из этого ничего не выйдет, – сказал он только, но это тут же заставило мои губы дрожать. И это была странная реакция. Обычно я злилась, но сейчас вдруг сдулась. У меня не было сил.
Он тут же уткнулся в свои тетрадки снова, чтобы не видеть меня лишний раз, видимо. Чтобы точно не видеть реакции. Но если бы он не отвернулся, он бы увидел блеснувшие слёзы.
И я снова подняла голову к потолку.
– Извините, – только и прошелестела я.
Ничего он не знает. Совсем ничего. Глупый Александр Ильич.
Если бы я могла выбрать физику, я бы её выбрала.
Я была близка к черте, где я рыдаю навзрыд, как маленькая, когда разбиваю коленки. Но тогда мама, которая ещё была жива, дула на кожу, щиплющую от зелёнки, улыбалась, и я верила, что всё это такая ерунда, которую она может убрать одним лёгким движением. Она смеялась надо мной. Помню одну её фразу, только одну. Чикчирик, воробушек, опять упала? Она не была обычной мамой, как Ира, которая сразу начинала суетиться. Сначала она долго ржала и только потом успокаивала меня.
Я почти убедила себя, что мамы не существует. Она стала лишь призраком в нашей семье.
Но это тоже пустота на месте чего-то важного – эту пустоту хочется прижать к себе, обнять и расплакаться. Я так жалела, что у меня остался от неё только чикчирик. Обнять бы чикчирик.
Я не знаю, какой она была. По словам деда и отца, невыносимой и своенравной. Но я уверена, что она никогда бы не поступила как Ира вчера.
– Я всё-таки уговорила Мишу провести фотосессию. И нет, не кричи, послушай меня. Если ты сейчас откажешься, я деда и на порог не пущу. И тебя на конференцию. Тебе показать документы на опекунство? Я имею право указывать тебе, не кричи! Я твой опекун! Быстро оделась, мы едем через полчаса!
И снова – фотосессия до ночи и всего пара часов на сон. Миша был как всегда недоволен, но во мне кипела такая злость, что я брызгала ядом на каждом шагу и на каждое слово, строила дурацкие позы, лишь бы он меня выгнал. В итоге сама себе подложила свинью – Миша не отпускает, пока не получаются более-менее нормальные снимки. Я проплакала всю ночь от бессильной ярости, не сказала Ире ни слова и отказалась от водителя утром. Мне хотелось вычеркнуть их всех из своей орбиты.
Но сейчас злость куда-то испарилась; осталось лишь ноющая где-то под кожей обида.
И вот я здесь, чтобы он говорил мне, какая я безалаберная. Это ощущалось, как если бы он резанул меня по живому.
– Долго будешь упрямиться? – он снова кинул на меня взгляд, стоящей на пороге. Указал глазами куда-то вглубь кабинета. – Бери стул, садись.
Я покорно взяла стул и еле несла его до учительского стола непослушными трясущимися руками, пока он нечитаемым взглядом следил за этим. В итоге цокнул языком, встал из-за своего стола и выхватил у меня из рук стул. Он ничего не сказал – лишь мазнул по мне взглядом, за насмешливой небрежностью которого я выцепила: «Какая ты бесполезная».
Мне тогда казалось, что всё наше взаимодействие строится на взглядах, которые слишком невесомы для слов. Оно в них не умещается, слишком лёгкое и огромное, как воздух.
Покорно села за стул перед учителем. Это ощущалось слишком непривычно и близко – как будто я приобщена к тайному ордену тамплиеров. Будто кислород между нами трансформировался во что-то тяжёлое и непонятное.
Детальки будто не сходились, что-то шло наперекосяк. Ни я, ни он не знали вдруг куда себя деть. Я неловко положила руки на стол, он же просто скользнул по мне взглядом, который не казался обычным почему-то в таких условиях. Слишком небрежным.
Его поза была расслабленной, как обычно, словно у ленивого кота. Словно он органично вливается в пространство. Я же выпадала из неё.
– Не снимешь пальто?
– Мне холодно, – пробурчала я.
Он фыркнул. Этот одинокий насмешливый фырк тоже прозвучал не к месту.
