Текст книги "Зарубежная литература XX века: практические занятия"

Автор книги: Коллектив авторов

● Какие художественные особенности «Приключений Гекльберри Финна» дали Э. Хемингуэю основания заявить, что вся национальная литература США вышла из этой книги?

● В чем заключалось новаторство Марка Твена как создателя этого романа (особенности языка, стиля, композиции)?

● Какие художественные возможности открыла избранная Марком Твеном форма повествования от первого лица?

● Найдите в тексте примеры образчиков устного народного творчества (приметы, поверья, рассказы-анекдоты) и эпизоды, имеющие фольклорную основу («проделки» героев, «розыгрыши» – см., например, главу 15 – «Бедного Джима дурачат»). Какова их роль в романе? Каков смысл широкого обращения Марка Твена к фольклору американского Юго-Запада?

● Прочтите любое из описаний Миссисипи. Чем оно отличается от традиционной в литературе XIX века пейзажной зарисовки? Какими художественными средствами создается здесь образ великой реки? Определите его значение в романе.

Зверев AM. Мир Марка Твена. М., 1985.

Ромм А.С. Марк Твен. М., 1977.

Зверев А. Твен // Писатели США. М.: Радуга, 1990. С. 441-447.

Эмили Элизабет Дикинсон
Emily Elizabeth Dickinson
1830 – 1886
ЛИРИКА
POEMS
1890

Русский перевод В. Марковой (1981)

Эмили Дикинсон – одна из загадочных фигур в истории мировой литературы как в человеческом, так и в творческом отношении. Ее творческая судьба необычайна: даже ближайшие соседи не догадывались, что всю жизнь она пишет стихи. Долгое время об этом не знали и родственники, живущие с ней в одном доме, – мать, отец, брат Остин, сестра Лавиния. При жизни Дикинсон в печати появилось лишь восемь ее стихотворений, все без подписи. Первый сборник, вышедший посмертно в 1890 году, почти не привлек внимания.

Слава началась в XX столетии. В 1955 году появилось полное собрание стихов Э. Дикинсон, которое состояло из трех томов и включало более 1700 стихотворений, а годом позже – трехтомное собрание писем – своеобразная «проза поэта».

Вот ее образчик:

Вы спрашиваете – кто мои друзья – Холмы – сэр – и Солнечный закат – и коричневый пес – с меня ростом – которого мой отец купил мне – Они лучше – чем Существа человеческие – потому что знают – но не говорят – а плеск Озера в Полдень прекрасней звуков моего фортепьяно. У меня Брат и Сестра – наша Мать равнодушна к Мысли – Отец слишком погружен в судебные отчеты – чтобы замечать – чем мы живем – Он покупает мне много книг – но просит не читать их – побаивается – что они смутят мой Разум. Все в моей семье религиозны – кроме меня – и каждое утро молятся Затмению – именуя его своим «Отцом». Но боюсь, вам наскучит моя повесть – я хотела бы учиться – Можете ли вы сказать мне – как растут в вышину – или это нечто не передаваемое словами – как Мелодия или Волшебство?

Литература о Дикинсон насчитывает теперь десятки монографий, и тем не менее споры продолжаются. С Эмили Дикинсон случилось то, что порой случается с поэтами – она опередила свое время. В XIX веке ее лирика, слишком оригинальная и индивидуальная, очевидно не могла быть понята. Ее стихи выглядели иначе, чем приличествовало выглядеть стихам, – ни запятых, ни двоеточий, ни привычной организации поэтической речи. Современники поэтессы свято полагали, что хорошие стихи должны быть непременно рифмованными, плавными и гладкими.

Э. Дикинсон, так же как и ее соотечественник, поэт-новатор Уолт Уитмен, с творчеством которого она, впрочем, не была знакома, предпочитает «неправильный» стих, приблизительную рифму, шокирующе смелые образы, необычное сочетание слов и столкновение смыслов. Ее лирика, как признали позднее, проложила дорогу имажизму 1920-х, Э. Дикинсон была объявлена идейной вдохновительницей молодых поэтов, пришедших в литературу после Первой мировой войны. Однако подлинное время Эмили Дикинсон настало лишь в 50 – 70-е годы XX века, когда одним из важнейших направлений в американской поэзии стала философская лирика, наполненная сложными духовными и моральными коллизиями, и когда новаторский и свободный стиль автора перестал шокировать уже приученный к диссонансам слух соотечественников. Именно тогда американцы признали, что она вдохновенный поэт, глубже, чем кто-либо до нее, проникший в сферы духа.

Дочь адвоката, Эмили Дикинсон родилась в Амхерсте, маленьком провинциальном городке штата Массачусетс, и здесь же, не считая кратких поездок в Бостон, Филадельфию и Вашингтон в юности, провела всю свою жизнь. В последние двадцать пять лет она вообще не выходила из дома и к вящему негодованию родных перестала посещать даже церковные собрания. При этом Эмили Дикинсон не была неверующим человеком. «Когда семья уходила в церковь, – поясняла она, – я никогда не оставалась в одиночестве. Бог сидел рядом со мной и глядел прямо мне в душу». Но веровала она тоже по-своему.

Э. Дикинсон добровольно обрекла себя на все возраставшее одиночество. Это была не единственная ее странность: она всегда – в любое время года ходила в белом, никогда не подписывала своих писем, так и осталась старой девой, хотя предложения руки и сердца (пусть немногочисленные) ей в свое время делались. Все это порождало домыслы и рассказы. В Амхерсте она стала чем-то вроде местной чудачки. Какой она была на самом деле? «Маленькой, словно птичка-крапивник, с глазами цвета вишен, которые гости оставляют на дне бокалов», – так она описывала себя сама. «Женщиной с легкой походкой, тихим детским голосом и быстрым умом», – так воспринимали ее современники. «У нее был капризный интеллект и широчайшие духовные запросы», – замечают критики XX века.

Дикинсон не была ни монахиней, ни мистиком, ни просто эксцентричной особой. Всем ее «странностям» были причины и в личной, интимной жизни, и в той кризисной ситуации, которую переживали Америка, Новая Англия после Гражданской войны. Собственно, все причины сводились к одной, название которой – духовная независимость. У Э. Дикинсон она была протестом против бездуховности и низменности окружавшего ее бытия, со всеми его войнами, борьбой за положение в обществе, за влияние и литературное признание.

Протестом был и ее отказ печататься. Она не хотела грязнить чистое знамя поэзии отношениями с книгопродавцами, не хотела в угоду тогдашним литературным вкусам «приглаживать» свои стихи, чтобы их публиковать: «Пусть останутся мои стихи босоногими», – говорила она. Э. Дикинсон была бунтаркой по природе, хотя бунт ее имел особое свойство и проявлялся в стоическом неприятии того, что она считала для себя чуждым.

Жизнь поэтессы предстает исключительно бедной внешними событиями, даже в плане сугубо личном. Вот как она об этом писала: «У меня был друг детства – который научил меня искать – Бессмертия. Но сам он – не вернулся из этих Поисков. Затем я нашла еще одного Друга – но я не удовлетворила его как ученица – и он покинул – Страну».

За лаконичными фразами Э. Дикинсон встают, хотя и немногочисленные, но достаточно драматичные обстоятельства ее судьбы: безвременная смерть юношеской привязанности – Бенджамина Ньютона, а затем любовь всей ее жизни – к преподобному Чарльзу Вордсворту, зрелому, женатому человеку, любовь, состоящая из сплошной разлуки, взаимная и абсолютно безнадежная, потому что оба были людьми с высокими нравственными принципами. Этому чувству американская лирика обязана, по меньшей мере, несколькими шедеврами:

 
Так и будем встречаться – врозь —
Ты там – я здесь.
В щелку Дверную глядеть:
Море – Молитва – Молчанье —
И эта белая Снедь —
Отчаянье.

Два раза Жизнь моя кончалась,
И вот теперь я жду в Волненье,
Захочет ли сыграть Бессмертье
Еще и третье Представленье —
Огромное, как дважды прежде,
Непредставимое для взгляда.
Разлука – все, чем славно Небо,
И все, что нужно нам от ада.
 

Когда Чарльз Вордсворт в 1861 году переехал в другой штат, для Эмили Дикинсон началась пора ее «белого избранничества» (она облачилась в белое и до конца жизни замкнула себя в стенах своего дома). Биографы гадают, что же это значило – цвет «королевского траура» (как известно, траур королей белый) или «невестин белый цвет» ожидания (новая встреча действительно состоялась, но только через двадцать лет)? Вероятнее всего, что отъезд Вордсворта явился лишь толчком. Затворничество, в котором Эмили Дикинсон лелеяла свою неосуществимую любовь, было попыткой построить некую альтернативную вселенную в этом будничном, приземленном и ординарном мире. Не случайна обмолвка поэтессы о «Стране», которую «покинул Друг». Надо сказать, что ей удалось построить свой, самодостаточный мир: это ее поэзия.

Как и в стихах прямых предшественников Дикинсон – пуританских поэтов Новой Англии XVII – XVIII веков, исключительное место в лирике Э. Дикинсон занимает Библия. Исследователи, взявшиеся выделить «библейские» стихотворения поэтессы, обнаружили, что это практически весь корпус ее творчества; даже тексты, в которых не упоминаются события и персонажи из Библии, так или иначе с ней соприкасаются.

Огромное количество стихов Э. Дикинсон непосредственно базируется на Писании. Она постоянно ведет в них разговор с Богом: обсуждает отдельные эпизоды истории народа Израиля, характеры героев, царей и пророков, демонстрируя при этом вовсе не пуританскую независимость суждений. Так, например, ей «кажется несправедливым, как поступили с Моисеем», которому дали увидеть Обетованную Землю, но не дали туда войти. Бог для нее Отец любящий, но иногда излишне строгий, она же – не всегда покорная дочь, стремящаяся во всем разобраться самостоятельно и дойти до самой сути.

Темы других, не столь многочисленных, как «библейские», стихотворений Эмили Дикинсон – это извечные темы поэзии: природа, любовь, жизнь, смерть, бессмертие. Отличительные черты ее лирики – своеобразие трактовки, которое заключается в органическом взаимодействии обыденного и философского планов; главенствующее место, которое занимает вопрос бессмертия; а также непривычная в литературе XIX века форма выражения. Вот очень характерные для Э. Дикинсон стихотворения:

 
Умирали такие Люди —
Что Смерть мы спокойно встретим.
Жили такие Люди —
Что мост перекинут к Бессмертью.
Не шла я к Смерти – и она
Сама ко мне пришла.
В коляску сели мы вдвоем —
Но Вечность там была.
... ... ... ... ... ... ... ... ...
С тех пор Века прошли – но все
Они короче дня —
Когда я поняла – везут
В Бессмертие меня.
 

Бессмертие у Дикинсон – это не посмертная слава, которую обычно имеют в виду поэты и на которую она, даже не публиковавшая своих стихов, явно не рассчитывала, так же как смерть для нее не конец всего и полная безнадежность, ибо вера в Спасителя обеспечивает «жизнь вечную». Своеобразно и ее понимание любви: это не чисто духовный союз, как в поэзии большинства романтиков, но и не просто плотская связь, а и то и другое, и еще нечто третье – небесное откровение. Собственно, это глубоко христианская трактовка любви, включающей в себя различные оттенки, всеобъемлющей и самодостаточной, подобной любви к Богу.

Все коренные поэтические понятия обретают у Эмили Дикинсон свой первозданный, религиозно-философский смысл. Вместе с тем эти понятия для нее не абстракция, а что-то вполне действительное и конкретное. В ее стихотворениях, как правило, очень коротких, посвященных повседневным жизненным явлениям (утро, цветок клевера, колодец в саду), обязательно присутствует второй, философский план. Поэтому любая мелкая подробность обихода приобретает под пером автора особое звучание, особый вес:

 
Колодец полон Тайны!
Вода – в его глуши —
Соседка из других Миров —
Запрятана – в Кувшин.
 

В творчестве Эмили Дикинсон выразился тип сознания, сложившийся под воздействием пуританской духовной культуры. К этому источнику и восходят отмеченные особенности ее лирики. Долговременное и мощное воздействие Библии на несколько поколений предков Э. Дикинсон как бы впечатало библейские образность, стиль и слог в генетический код поэтессы. Атмосфера еще недавно пуританской Новой Англии, Массачусетса, Амхерста и отчего дома довершили формирование ее духовного мира.

К Ветхому Завету – Песне Песней, книге пророка Исайи и Екклесиасту, к Апокалипсису – восходят ее тяга к гиперболам, сложные метафоры, вокруг которых строятся целые стихотворения, ее катастрофические образы и накал чувств – экстатическое упоение либо «кипящая печаль», как она это называла. Многие стихи Э. Дикинсон внешне напоминают верлибр, однако в их основе лежит традиционная метрика пуританских церковных песнопений, с их произвольным чередованием строк, содержащих шесть либо восемь слогов (что не всегда можно отразить в переводе):

 
Нарастать до отказа как Гром
И по-царски рухнуть с высот —
Чтоб дрожала Земная тварь —
Вот Поэзия в полную мощь
И Любовь —
С обеими накоротке —
Ни одну не знаем в лицо.
Испытай любую – сгоришь!
Узревший Бога – умрет.
 

Однако новоанглийское пуританство преображено здесь романтическим мироощущением, доминировавшим в американской поэзии на протяжении всего XIX века. Свет, легкость, ирония окрашивают даже самые глубокие стихи-размышления Э. Дикинсон, поэтому они – не философские трактаты и не проповеди, а почти всегда немножко игра:

 
Для того чтобы сделать Прерию —
Нужна лишь Пчела да цветок Клевера.
Пчелка и Клевер – их Красота —
Да еще Мечта.
А если мало пчел и редки цветы —
То довольно одной Мечты.
 

За этой игрой, однако, весьма часто открываются философское и трагическое измерения мировидения:

 
Такой – крошечный – крошечный – Челнок
В тихой заводи семенил.
Такой – вкрадчивый – вкрадчивый – Океан
Посулом его заманил.
Такой – жадный – жадный – Бурун
Сглотнул его целиком —
И не заметил царственный флот —
Челнок мой на дне морском.
 

Метафора человеческой жизни как мореходства (частая у Э. Дикинсон) весьма характерна для пуританских поэтов-метафизиков Новой Англии XVII столетия; здесь же она обнаруживает хрупкость, уязвимость, одиночество и обреченность человека, которые трагически заостряются игрой масштабами. Дикинсон – поэт внезапностей, ей свойственны резкие перепады от экстатического упоения жизнью – в бездну отчаяния, «кипящей печали»:

 
Надежды рухнули.
Внутри —
Отчаянье и Тишь.
О, подлый Крах —
Ты промолчал
И все от всех таишь.
Закрылась Крышка – что была
Открыта – для Светил.
И добрый Плотник гвоздь в нее
Навеки – вколотил.
 

Такова лирика Эмили Дикинсон, явление одновременно и противоречивое, и по-своему цельное. Показательно, что при всей широте духовных интересов характер проблематики, волновавшей поэтессу, практически не меняется. В ее случае не приходится говорить об эволюции творчества: это все большее углубление мотивов, наметившихся в самых первых текстах, свидетельство углублявшейся жизни духа.

Ее поэтическая техника – это только техника Эмили Дикинсон. В чем же заключается ее специфика? Прежде всего в лаконизме, который диктует пропуск союзов, усеченные рифмы, усеченные предложения. Своеобразие сказывается и в изобретенной поэтессой системе пунктуации – в широком использовании тире, подчеркивающих ритм, и заглавных букв, выделяющих ключевые слова и усиливающих смысл:

 
Отвори затворы – Смерть
Дай войти усталым – Стадам.
Свет их Странствий – померк
Смолкло блеянье – Навсегда.
У тебя – тишайшая – Ночь
У тебя – Сновиденья – забывчивы.
Звать тебя – ты слишком близка
Все отдать – слишком отзывчива.
 

Такая форма порождена не неумением писать гладко (у Дикинсон есть и вполне традиционные стихи) и не стремлением выделиться (она писала исключительно для себя и для Бога), а стремлением выделить самое зерно мысли – без шелухи, без блестящей оболочки. Это тоже своеобразный бунт против модных тогда словесных «завитушек».

Новаторский и оригинальный стих Эмили Дикинсон казался ее современникам то «слишком неуловимым», то вообще «бесформенным». Издатель восьми опубликованных при жизни стихотворений поэтессы, Хиггинсон, писал, что они «напоминают овощи, сию минуту вырытые из огорода, и на них ясно видны и дождь, и роса, и налипшие кусочки земли». Данное определение представляется совершенно верным, особенно если под словом «земля» подразумевать не грязь, а почву как первооснову всего сущего и существенного. Лирика Э. Дикинсон действительно лишена благозвучия и гладкости, так ценившихся читателями ее времени. Это поэзия диссонансов, автор которой не испытала отшлифовки и стандартизации со стороны какого-либо «кружка» или «школы» и потому сохранила своеобразие стиля, четкость, отточенность и остроту мысли.

Форма стихов Дикинсон естественна для нее и определяется мыслью. Более того, ее неполные рифмы, неправильности стиля, судорожные перепады ритма, сама неровность ее поэзии воспринимается ныне как метафора окружающей жизни и становится все более актуальной.

● Какие черты поэтической техники дают основание считать Э. Дикинсон основоположником поэзии XX века?

● К какому источнику восходят смелая образность, метафоры и гиперболы в лирике Э. Дикинсон, а также сам принцип использования этих стилистических средств?

● В чем заключается специфика трактовки библейских тем и образов в лирике Э. Дикинсон?

● Каковы особенности ритмической организации, синтаксиса и поэтического словаря Э. Дикинсон? Чем, на ваш взгляд, определяется их своеобразие?

● Прочтите стихотворение «Отвори затворы – Смерть...», евангельская подоплека которого укрупняет образ «усталых Стад» до всечеловеческих масштабов. Объясните развитие этого образа. Прокомментируйте знаменательную подмену фигуры Пастыря (подразумеваемой контекстом) образом Смерти.

Глебовская А. Предисловие // Э. Дикинсон Стихотворения. СПб.: Симпозиум, 1997.

Левидова И. Дикинсон // Писатели США. М.: Радуга, 1990. С. 137 – 139.

Маркова В. Эмили Дикинсон // Иностранная литература. 1976. № 13. С. 89-97.

Оскар Уайльд
Oscar Wilde
1854 – 1900
ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ
THE PICTURE OF DORIAN GRAY
1890

Русский перевод A.P. Минцловой, M. Ричардс [М.Ф. Ликиардолуло] (1912), М. Абкиной (1960)

Причина немеркнущей популярности Оскара Уайльда заключается в том, что его биография и литературное творчество составляют нераздельное целое, т.е. ему удалось реально осуществить идеал дендизма – взаимопроникновение жизни и искусства, который преследовал дез Эссент из романа Гюисманса. Скандальный судебный процесс 1895 года по обвинению писателя в безнравственности и последующие два года заключения в Редингской тюрьме делят его жизнь надвое. Сначала он – кумир лондонского света, признанный денди, щеголяющий зеленой гвоздикой в петлице камзола, скопированного с портрета XVIII столетия, автор модных книг и комедий. Все, кто близко знал писателя, сходятся во мнении, что его тексты с их парадоксами и словесными играми были лишь бледным подобием частной жизни их создателя, сохранили лишь отблески того блестящего остроумия Уайльда, которым он одаривал узкий круг друзей. В письме к Андре Жиду Уайльд признается: «Я вложил свой гений в мою жизнь. В свою работу я вложил только свой талант». Все, что он говорил на знаменитых обедах в «Кафе Рояль», предназначалось только действительно дорогим Уайльду людям. Остроумие, экстравагантность и вызов общественным нормам для Уайльда были не самоцелью, но смыслом и стилем жизни. Общество не прощает такого счастливого пренебрежения его нормами, и последние годы жизни Уайльда, после выхода из тюрьмы, были тяжкой расплатой – существованием бесприютного нищего скитальца, от которого отвернулась семья и весь мир, «мученика декадентства в жизни», как о нем выразился Н. Бердяев.

«Портрет Дориана Грея» (1890) – единственный роман Уайльда. Здесь впервые воплотился авторский проект, реализации которого посвящено все зрелое творчество писателя и который охарактеризован биографом Уайльда Ричардом Эллманном как «попытка в высшей степени цивилизованно анатомировать современное ему общество и радикально переосмыслить его этику». Роман воспевает Красоту, лишенную морального измерения, Красоту как таковую, намеренно шокирует декадентской сексуальной атмосферой. Восторженный поклонник романа Андре Жид не зря назвал Уайльда «самым опасным продуктом современной цивилизации», а жена писателя Констанс сетовала в 1890 году: «С тех пор как Оскар написал "Дориана Грея", с нами никто не разговаривает».

Литературные корни романа – бальзаковская «Шагреневая кожа», откуда позаимствована идея волшебного талисмана, и «Наоборот» Гюисманса, откуда в роман пришла атмосфера пряной чувственности. Фантастическая история портрета, изображение на котором стареет, тогда как сам Дориан, совершающий разнообразные преступления, остается юным и прекрасным, разворачивается в современной автору Англии. Герои романа пользуются всеми благами цивилизации, размышляют над состоянием современного общества, но присутствие фантастики в самом сердце романа и составляет вызов позитивистскому мировоззрению.