Текст книги "Зарубежная литература XX века: практические занятия"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

О произведении

Роман «Приключения Гекльберри Финна» примыкает к написанным девятью годами ранее «Приключениям Тома Сойера» (1876), где автор поразительно правдиво раскрыл психологию подростка. Мальчишеское бунтарство Тома Сойера противопоставлено в романе реалистически выписанному, исполненному «местного колорита» фону – тихой сонной жизни провинциального городка Санкт-Петербург (читай: Ганнибал) и всему миру взрослых обывателей с его сковывающими, неестественными нормами поведения, религиозным ханжеством и чрезмерным пиететом к материальному преуспеянию, которое мыслится как единственный критерий ценности человеческой личности.

На общепринятые нормы и законы взрослого мира Твен сумел взглянуть незамутненным еще восприятием героя-подростка, развенчав тем самым ложные авторитеты. Это твеновское открытие стало затем традицией литературы США, которую развивают многие писатели XX века.

В «Приключениях Гекльберри Финна» то же время, а частично и место действия, те же герои: «Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под названием "Приключения Тома Сойера", но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не так уж наврал. Это ничего. Я еще не видал таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тети Полли и вдовы, да разве еще Мери. Про тетю Полли – это Тому Сойеру она тетя, – про Мери и вдову Дуглас рассказывается в этой самой книжке, и там почти все правда, только кое-где приврано, – я уже про это говорил».

Том и Гек – американские мальчишки из городка предвоенных времен на берегу реки. Они типичны и вместе с тем каждый из них неповторимо своеобразен. В Томе в большей степени чувствуется маленький американец. Ребяческая мечтательность сочетается в нем с практицизмом, чувство товарищества – с честолюбием. Но при этом главное в его натуре – искренность и непосредственность.

Характер Гека сложнее. Тяжелая жизненная школа научила его скептицизму, воспитала здравый смысл и цепкое чувство реальности. В то же время в нем есть черты, идущие вразрез с американским прагматизмом и американской действительностью того времени в целом, – презрение к материальному преуспеянию и независимость:

...мы с Томом нашли деньги, зарытые грабителями в пещере, и разбогатели. ... Ну, судья Тэчер все это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибыли, и так круглый год – не знаю, кто может такую уйму истратить! Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспитывать, только мне у нее в доме жилось неважно: уж очень она донимала всякими порядками и приличиями – просто невозможно было терпеть. В конце концов я взял и смылся. Надел опять свои старые лохмотья, залез в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью.

Именно эти качества делают Гека изгоем в глазах обывателей, ибо свидетельствуют о его изначальном неприятии общепризнанных канонов. В Геке выразилась бунтарская сторона самого М. Твена. Несмотря на всю конкретность этих образов, они имеют и универсальный, вневременной аспект. Критики не случайно усматривают в мечтателе Томе и здравомыслящем Геке одно из воплощений «вечной пары» Сервантеса – Дон Кихота и Санчо Пансу.

По сравнению с первой частью дилогии («Приключения Тома Сойера») роман «Приключения Гекльберри Финна» обнаруживает более зрелую позицию автора, охватывает все стороны человеческого опыта и имеет более глубокий обобщающий смысл. Чисто художественная эволюция писателя столь же очевидна. Стиль Твена, уже вполне сформировавшийся в «Приключениях Тома Сойера» как один из лучших в американской словесности, легкий, острый и чуткий к диалектным нюансам, теперь перешел в новое качество.

Писатель вернулся здесь к своей излюбленной и многократно апробированной форме повествования от первого лица и сделал героем-рассказчиком не Тома, мальчика из буржуазной семьи, а Гека – бездомного бродяжку, дитя народа. Это имело двойной эффект. Во-первых, мастерски воспроизведенный, крепкий и колоритный, истинно народный язык, которым написана книга, придает картине американской жизни особую пластическую выразительность, создает впечатление разговора «без посредника» – как будто собственным голосом заговорила о себе сама Америка. Во-вторых же, это позволило полнее и глубже раскрыть характер героя, лишь бегло очерченный в «Приключениях Тома Сойера», показать становление его личности.

Ум Гека свободен от романтических клише, а характер сформирован реальностью. У него нет никаких внешних показных добродетелей, зато он обладает всеми существенными достоинствами. Природа дала ему твердое верное сердце, открытое всем униженным и отвергающее наглую силу, в чем бы она ни выражалась. Он бежит от свирепого отца-пьяницы, который насильно увел Гека от вдовы:

И вот как-то весной он выследил меня, поймал и увез в лодке мили за три вверх по реке, а там переправился на ту сторону в таком месте, где берег был лесистый и жилья совсем не было, кроме старой бревенчатой хибарки в самой чаще леса, так что и найти ее было невозможно, если не знать, где она стоит. Он меня не отпускал ни на минуту, и удрать не было никакой возможности. Жили мы в этой старой хибарке, и он всегда запирал на ночь дверь, а ключ клал себе под голову.... Но мало-помалу старик повадился драться палкой; вот этого я уж не стерпел. Я был весь в рубцах. И дома ему больше не сиделось: уедет, бывало, а меня запрет. Один раз он запер меня, а сам уехал и не возвращался три дня. Такая была тоска!.. Мне что-то стало страшно, и я решил, что как-никак, а надо удирать.

Чтобы отец не искал его, Гек надумал инсценировать собственную смерть:

Я взял топор и взломал дверь, причем постарался изрубить ее посильнее; принес поросенка, подтащил его поближе к столу, разрубил ему горло и положил его на землю, чтобы вытекала кровь.... Ну, потом я взял старый мешок, наложил в него больших камней, сколько мог снести, и поволок его от убитого поросенка к дверям, а потом по лесу к реке и бросил в воду; он пошел ко дну и скрылся из виду. Сразу было видно, что здесь что-то тащили по земле.

Поросенка Гек тоже выбрасывает в реку, но ниже по течению.

Напоследок я вырвал у себя клок волос, хорошенько намочил топор в крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. ... Я сказал себе: они пойдут по следу мешка с камнями до берега, потом начнут искать мое тело в реке.... Скоро им это надоест, и они перестанут обо мне думать. Вот и хорошо, а я буду жить там, где мне захочется. Остров Джексона мне вполне подходит, я этот остров хорошо знаю, и там никогда никого не бывает. А по ночам можно будет переправляться в город: пошатаюсь там и подтибрю, что мне нужно. Остров Джексона – самое для меня подходящее место.

Гек обладает чувством внутренней независимости, заставляющим его бежать и от довольства и комфорта вдовы Дуглас, к которой он мог бы вернуться, в широкий грозный мир. Его свободолюбие – это неприятие ханжества, мещанского благополучия и узаконенной лжи. Гек вспоминает:

...она одела меня во все новое, так что я только и знал, что потел и целый день ходил как связанный. ... К ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать – непременно приходи вовремя. А сядешь за стол – никак йельзя сразу приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не поворчит немножко над едой, хотя еда была, в общем, неплохая...

В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства – до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно – плевать я хотел на покойников. Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не позволила; ... носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня – да и вообще кому он нужен, если давным-давно помер, сами понимаете, – а меня ругает за то, что я курю, а ведь в этом хоть какой-нибудь смысл есть. А сама небось нюхает табак – это ничего, ей-то можно. Ее сестра, мисс Уотсон ... стала проповедовать насчет преисподней, а я возьми да и скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто взбеленилась, а я ничего плохого и не думал, лишь бы удрать куда-нибудь – до того мне у них надоело, а куда – все равно.... Всего тяжелей было приучиться жить в доме и спать на кровати; до наступления холодов я все-таки иной раз удирал на волю и спал в лесу и это было вроде отдыха. Старое житье мне было больше по вкусу...

По сравнению с «Приключениями Тома Сойера» в характере Гека появляется новое, весьма значительное свойство – гражданское мужество. С первых же глав Твен делает Гека активным участником социального конфликта. Он защитник и укрыватель беглого раба. Причем, спасая Джима от работорговцев, он рискует потерять собственную свободу. Но Твен подчеркивает, что потребность борьбы за свободу Джима так же органично присуща Геку, как и ненависть ко всему, что стесняет его самого. «Обещал – не выдам. Честное индейское, не выдам! Пускай меня все назовут подлым аболиционистом, пускай презирают за это – наплевать! Я никому не скажу...» – клянется Гек негру Джиму. Пусть не вполне осознанная борьба героя за общественную справедливость придает его бунтарству гораздо более глубокий, чем в «Приключениях Тома Сойера», социальный смысл.

Характер Гека дан в развитии, и это развитие убедительно мотивированно. Гек вырос на Юге, где рабовладение накладывает свою печать на мышление любого белого:

Джим говорил, что его бросает то в жар, то в холод оттого, что он и в самом деле скоро будет свободен, а кто в этом виноват? Я, конечно. Совесть у меня была нечиста, и я никак не мог ее успокоить. Я так замучился, что не находил себе покоя, не мог даже усидеть на месте. До сих пор я не понимал, что я такое делаю. А теперь вот понял и не мог ни на минуту забыть – меня жгло как огнем. Я старался себе внушить, что не виноват: ведь не я увел Джима от его законной хозяйки. Только это не помогало, совесть все твердила и твердила мне: «Ведь ты знал, что он беглый: мог бы добраться в лодке до берега и сказать кому-нибудь». Это было правильно, и отвертеться я никак не мог. Вот в чем была загвоздка! Совесть шептала мне: «Что тебе сделала бедная мисс Уотсон? Ведь ты видел, как удирает ее негр, и никому не сказал ни слова. Что тебе сделала бедная старуха, за что ты ее так обидел? Она тебя учила грамоте, учила, как надо себя вести, была к тебе добра, как умела. Плохого она тебе ничего не сделала». Мне стало так не по себе и так стыдно, хоть помирай. Я бегал взад и вперед по плоту и ругал себя...

Гек долго и с превеликим трудом продирается сквозь чащу рабовладельческих предрассудков в собственном сознании, пока человек не побеждает в нем южанина, пока он окончательно не решает остаться верным Джиму. Твен ни на минуту не отрывает героя от среды, взрастившей его, и в то же время показывает его в состоянии непрестанной борьбы с предрассудками этой среды. Это противоречие образа делает мальчика особенно живым и динамичным, придает ему психологическую достоверность.

От Твена-художника потребовались большая отвага и смелость, чтобы ради жизненной правды так вызывающе нарушить общепринятые нормы литературного языка. О том, насколько новаторским было это произведение, свидетельствует бурная полемика, развернувшаяся вокруг романа по выходе его в свет. Ревнители изящной словесности, требовавшие безупречно гладкого слога, безупречно добродетельного героя и непременно «хороших манер», клеймили книгу как «непристойную, вульгарную и грубую». Писатели-реалисты же восприняли роман как произведение новаторское и высокохудожественное. Джоэль Ч. Гаррис определил сущность книги М. Твена кратко и многозначительно: «Это – жизнь».

В «Приключениях Гекльберри Финна» был преодолен, а точнее, «обойден» главный недостаток твеновской техники – композиционная непродуманность, оставшаяся у Твена с его репортерских времен. Практически все книги писателя отличаются свободной композицией, близкой к ассоциативному мышлению. В «Приключениях Гекльберри Финна» этот недостаток обернулся ярким достоинством. Он оказался исключительно органичным авторскому замыслу: свободная композиция романа удивительно соответствует очень важному здесь образу великой реки, на фоне которой разворачиваются колоритные картины жизни, окрашенные юмором, выдумкой, мелодрамой, подлинным трагизмом.

Образ полноводной Миссисипи не только объединяет действие, но и по контрасту оттеняет мелочность и бессмысленность человеческих страстей и амбиций: картинки сменяют одна другую, а река продолжает медленно катить свои воды по необозримым просторам Америки:

Так хорошо было плыть по широкой тихой реке и, лежа на спине, глядеть на звезды! Не хотелось даже громко разговаривать, да и смеялись мы очень редко, и то потихоньку.... Каждую ночь мы проплывали мимо городов; некоторые из них стояли высоко на темном берегу, только и видна была блестящая грядка огней – ни одного дома, ничего больше. На пятую ночь мы миновали Сен-Луи; над ним стояло целое зарево....

Река была необъятной ширины, громадина – местами прямо мили в полторы.... Нигде ни звука, полная тишина, весь мир точно уснул, редко-редко заквакает где-нибудь лягушка. Первое, что видишь, если смотреть вдаль над рекой, – это темная полоса – лес на другой стороне реки, а больше сначала ничего не разберешь; потом светлеет край неба, а там светлая полоска расплывается все шире и шире, и река, если смотреть вдаль, уже не черная, а серая; видишь, как далеко-далеко плывут по ней небольшие черные пятна – это шаланды и всякие другие суда, и длинные черные полосы – это плоты; иногда слышится скрип весел в уключине или неясный говор – когда так тихо, звук разносится по воде далеко; мало-помалу становится видна и рябь на воде, и по этой ряби узнаешь, что быстрое течение разбивается о корягу, оттого в этом месте и рябит; потом видишь, как клубится туман над водой, краснеет небо на востоке, краснеет река, и можно уже разглядеть далеко-далеко, на том берегу, бревенчатый домик на опушке леса...; потом поднимается мягкий ветерок и веет тебе в лицо прохладой и свежестью, и запахом леса и цветов, а иногда и кое-чем похуже, потому что на берегу валяется дохлая рыба и от нее здорово несет тухлятиной; а вот уже и светлый день, и всюду вокруг словно просияло улыбкой – солнце взошло, и певчие птицы заливаются вовсю!

Река определяет состояние души Гека – уносит его тревоги, дает чувство мудрого покоя:

Река казалась очень широкой, во много миль шириной. Луна светила так ярко, что можно было сосчитать все бревна, которые плыли очень далеко от берега, черные и словно неподвижные. Кругом стояла мертвая тишина, по всему было видать, что поздно, и пахло по-позднему. Вы понимаете, что я хочу сказать... не знаю, как это выразить словами.... Я лежал, отдыхая и покуривая трубочку и глядя в небо – ни облачка на нем. Небо кажется очень глубоким, когда лежишь на спине в лунную ночь; раньше я этого не знал. И как далеко слышно по воде в такую ночь! Я слышал, как люди разговаривают на пристани.

Образ великой реки воплощает свободу, к которой стремятся герои романа – спасающийся от изверга-отца Гек и беглый негр Джим – и придает их стремлению вечное, вневременное значение.

Внутренней пружиной романа, движущей сюжет, является бегство Джима и Гека из рабовладельческих штатов и их путешествие на плоту по реке в поисках свободы:

Мы плыли по ночам, а днем прятались и отдыхали.... Хорошо нам жилось на плоту! Бывало, все небо над нами усеяно звездами, а мы лежим на спине, глядим на них и спорим: что они – сотворены или сами собой народились? Джим думал, что сотворены, а я – что сами народились: уж очень много понадобилось бы времени, чтобы наделать столько звезд. Джим сказал – может, их луна мечет, как лягушка икру; что ж, это было похоже на правду, я спорить с ним не стал...

Один или два раза в ночь мы видели, как мимо в темноте проходил пароход, время от времени рассыпая из трубы тучи искр; они дождем падали в реку, и это было очень красиво; потом огни мигали еще раз и гасли – пароход скрывался за поворотом, шум замирал, и на реке опять становилось тихо; потом до нас докатывались и волны, долго спустя после того, как пройдет пароход, и покачивали плот, а потом бог знает сколько времени ничего не было слышно, кроме кваканья лягушек. После полуночи жители в домах на берегу укладывались спать, и часа на два, на три становилось совсем темно – в окнах домишек ни огонька. Эти огоньки служили нам вместо часов: как покажется первый огонек, значит, утро близко, и мы начинаем искать место, где бы спрятаться и привязать плот.

Форма романа-путешествия позволяет Твену раздвинуть рамки повествования, развернуть широкую картину американской действительности. Здесь раскрываются гораздо более темные стороны жизни, нежели случайные драмы в «Приключениях Тома Сойера»: равнодушие и садизм белых бедняков, трусость толпы, собирающейся устроить суд Линча, мошенничества торговцев, бессмысленная вражда богатых землевладельцев.

Два главных объекта твеновской критики в «Приключениях Гекльберри Финна» – традиционная религиозность и южный романтизм. Первая представлена лицемерными попытками вдовы Дуглас внушить Геку основы христианской веры, в то время как сама она – вразрез с христианской этикой – безраздельно владеет «чернокожей собственностью». Решение Гека дать Джиму волю является более христианским по сути, чем поведение вдовы и всего ее окружения. Бессмысленная кровавая вражда двух плантаторских семейств, повлекшая ненужные и нелепые смерти с обеих сторон, символизирует безрассудную приверженность Юга мифам прошлого, их преклонение перед декорумом, даже если это противоречит здравому смыслу.

Большой мир, изображенный в романе, опасен и грозен. Он питает суеверия впечатлительного подростка и темного человека, негра Джима. Воссоздавая эту сторону характеров героев, Твен широко опирается на подлинный фольклор американского Юго-Запада – народные поверья:

...не надо пересчитывать, сколько человек готовится к обеду, потому что это не к добру. То же самое, если вытряхивать скатерть после захода солнца. А еще если у человека есть пчелы и этот человек умрет, то пчелам непременно нужно об этом сказать на следующее утро... Джим знал много примет и сам говорил, что почти все знает. Выходило, что почти все приметы не к добру, и потому я спросил Джима, не бывает ли счастливых примет. Он сказал:

 – Совсем мало, и то от них нет никакой пользы.... Он говорил, что в сто раз лучше увидеть молодой месяц через левое плечо, чем дотронуться до змеиной кожи. Ну, я и сам теперь начал так думать, хотя раньше всегда считал, что нет ничего глупей и неосторожней, чем глядеть на молодой месяц через левое плечо.

Страх Гека и Джима вполне обоснован и реален: это страх перед бесконечной запутанной цепью грабежей, избиений, утоплений, убийств. За каждым поворотом дороги, за каждым изгибом реки открывается опасность насильственной смерти. Главные герои: бездомный мальчик-сирота и беглый негр Джим оказываются выброшенными в этот жестокий мир. Полагаясь единственно на верность друг друга, они стараются не попасть под чудовищный пресс превосходства белых и взрослых.

Дружба белого и цветного американцев, в силу их свободолюбия одинаково оказавшихся изгоями «приличного общества», – это открытие Дж. Фенимора Купера, новаторски разработанное Твеном. Разный возраст героев, первоначальная «вынужденность» союза, полная (пусть даже мнимая) зависимость одного от другого (старшего от младшего) делают Гека и Джима самостоятельным парным архетипом литературы США.

Рассказанная Твеном история о рабстве и свободе, о смерти и возрождении (инсценировка смерти, устроенная Геком) имеет не только конкретное, но и символическое значение. Речь в романе идет не только об узаконенном рабстве чернокожих американцев, но и о несвободе белого человека, закрепощенного социальными условностями и предрассудками среды, не только о «возрождении» героя после его мнимой смерти, но и о действительном рождении его личности, обретшей душевную широту. Стремление Гека и Джима к свободе – это и вечный порыв человека к духовному освобождению. Свобода связана с рекой (читай: состоянием духа), а не с Севером или Югом.

За перипетиями сюжета романа, иногда невероятно смешными, иногда трагическими, встает безнадежно недостижимый образ Америки как земного рая, Эдемского сада, населенного безгранично свободными «благородными дикарями». Эта изначальная «американская мечта» была извращена в ходе развития цивилизации и приобрела горькую окраску с наступлением машинного века. В большую литературу США эта тема вошла с «естественным человеком» Дж. Фенимора Купера – Натти Бампо. Получившая новое воплощение в твеновском Геке Финне, она была затем подхвачена Ф. Скоттом Фитцджеральдом (Джей Гэтсби в романе «Великий Гэтсби») и другими писателями XX века.