Текст книги "Сорочьи перья (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Рядом с ним стояли юнцы, нескладные и нелепые, с бледными лицами и трясущимися губами. И на краткий миг в голову к Руславу закралась мысль, что он сам выглядит точно так же.

Они пересекли поле бегом, и ближе к крепости в груди заломило. Высокая жесткая трава немилосердно стегала по ногам, словно и земля была на вражеской стороне. Руслав запоздало вспомнил про оберег, но не разобрал в памяти ни одной молитвы, ни старой, ни новой, да и не сумел бы вытащить безыскусную деревяшку из-под нагрудника, чтобы сжать в ладони. Он оказался под стеной, в которой темнел пролом – чуть позади стоял большой камнемет. Отряду Руслава повезло подойти, когда тот уже швырнул огромный булыжник, потому как зашибло им и своих, и чужих…

Руслав замер как вкопанный, увидев расплескавшуюся кровь, осоловело моргнул. Виски сдавило, голова заныла, и он отчаянно почувствовал, как ему становится дурно… Но перед боем он не проглотил ни кусочка, так что Руслав просто стоял с мечом в руках. Перед ним лежали тела – переломанные, иссеченные, с вонзенными стрелами. Какой-то воин стонал, прижимая руки к вспоротому животу, из которого вываливалась сизая требуха. Торчал обломками частокол…

Дядька подтолкнул его в спину, заставляя шагнуть в кошмарную битву в крепости.

***

Дыхание вырывалось с хрипом, во рту было влажно. Бок жгло, и Руслав слабо поскуливал от ужаса, трогая пылающую рану на боку. Его пырнул какой-то юнец, отражение его в мутной воде… И он ничего не смог сделать, неловкий и непривычный к мечу. И теперь он умирал, истекая кровью. Беспомощно смотрел на то, как войско его князя оттесняют, а его товарищи падают в землю. В размытую грязь.

К нему склонился тот мальчишка с луком, что пришел в этот ужас вместе с Руславом. Говорил что-то, пытался поднять и оттащить, куда отступали другие, но сил не хватило. Что-то кричал… Рыжие волосы растрепались, глаза поблескивали, и все это рассыпалось в голове Руслава отдельными всполохами. Он вдруг понял, что перед ним девчонка, хлюпающая носом.

Она удивительно напоминала его сестру. Но это был, конечно, предсмертный бред.

– Как тебя… – прохрипел он.

– Сольвейг, – чудом расслышалось.

С большим трудом, чувствуя, как из глубокой раны плеснуло кровью, Руслав вытащил амулет. Оборвал шнурок. Сольвейг еще что-то бормотала, уговаривая его подняться, но Руслав отдал ей амулет, даже если это стоило ему последних сил. Если его оберег не спас, то, может, поможет этой отчаянной лохматой девчонке?

– Уходи, – велел он, ненадолго вновь чувствуя себя героем из легенд.

И Сольвейг побежала, а Руслав сидел, привалившись к стене в чужой крепости, и чувствовал, как угасает жизнь.

Не стоило ему уходить из дома.

========== 23. гниль ==========

– Гнилью несет, – пожаловался Ратмир и бросил короткий взгляд на воеводу. Мальчишка переступал с ноги на ноги и почти громыхал всем железом, что было на него надето, – и казался на редкость нелепым рядом со стойким Мстиславом.

– Испугался – так и скажи, – фыркнул другой юнец, покачав головой. – Трус ты, вот что…

Мальчишки наверняка сцепились бы, как оно обычно и бывало, но Мстислав сурово пресек:

– Прав он, Белогор, а ты зря товарища задираешь. То, что у него чутье хорошее, это хорошо, оно может спасти вас обоих однажды.

Впрочем, уже понятно было, что в доме купца творилось что-то неладное. Сначала соседи услышали шум, но притихли – мало ли, муж жену поучает, нечего в это дело лезть. Но потом из дома Мирославских послышался какой-то жуткий рев, от которого, как говорили женщины, крестясь, кровь стыла в жилах, и тогда народ кликнул дружину.

– Откуда ж тут нечисть, в черте города, – не сдался неусидчивый Белогор. – Может, это купец спьяну балагурит. А мы тут – при оружии, с крестами… Еще огней не хватает, чтобы всех перепугать.

Мстислав вздохнул. Сам виноват, распустил мальчишек, позволяя им говорить все, что вздумается, потому как должен воевода прислушиваться к своим людям, вдруг что дельное посоветуют. Вот только сначала надо было обучить этих детей думать.

– У них вчера отец помер, старший Милославский, – важно сказал Мстислав, поглаживая усы. Вокруг дома уже собиралась огромная шумная толпа, и ночь освещалась десятками огней. Мелькали испуганные и любопытные лица. – А потому я думаю, что восстал он упырем, да и кинулся на своих родственников. Многие говорили, что он при жизни сделку заключил с нечистой силой, но разве же то докажешь?

– А может, он просто сына с невесткой не любил, – вставил ехидный Белогор, но под строгим взглядом наставником сник как-то, поумерил пыл.

Они пошли не слишком быстро, не растрачивая силы. Мстислав, уже многие годы справлявшийся с нечистью, знал, что спешить в таком деле нельзя. Двери, задвинутые какими-то ящиками, чтобы из дома ничего не выбралось, для них тут же распахнули мужики, а сами порскнули прочь, как мыши. Мстислав их не винил: мало кто отважится заглянуть в лицо нечисти.

Но из темного проема ничего не кинулось. Позади кто-то заголосил дурным женским голосом. Перекрестившись и вознеся короткую молитву Белому богу, Мстислав выхватил меч и решительно ступил в притихший дом. Ученики следовали за ним, держась почтительно на несколько шагов позади, чтобы прикрывать спину. Пока что было не от кого, но они все равно были напряжены до предела.

В сенях было тихо, как будто дружинники вломились в чей-то дом, пока хозяева спят. Пройдя дальше, Мстислав заметил, что лавки в проходе перевернуты, словно кто-то с огромной силищей их разметал. Должно быть, где-то тут лежал покойник, которого завтра должны были хоронить. Оглядевшись в тусклом свете из окна – благо, ночь выдалась лунная, – Мстислав нехотя приказал своим ученикам разделиться, чтобы обшарить все снизу – и только потом, если придется, подниматься наверх. Хотелось оставить пути к отступлению.

Он оказался с краю дома, в комнатах для прислуги. На полу лежала девушка с разорванным горлом; еще одна, пытаясь спастись, забилась в угол, но и там ее настигли. Вздохнув жалостливо, Мстислав перекрестил обеих.

И тогда упырь напал. Тварь сиганула с потолка, где висела в углу, но Мстислав успел вскинуть меч, встречая нечисть чистым клинком. Почувствовав молитвенные слова силы, с которыми ковался меч, упырь взвизгнул, отлетел в сторону. Он едва напоминал почтенного отца семейства – исхудалый, в истерзанной одежде, рот перемазан в крови, а глаза горят неземным пламенем. Гнилью пахло еще больше.

Когда упырь, жаждущий добраться до горла, прыгнул, Мстислав ловко поднырнул под него, вонзил меч прямо в тощую грудь. Взвыв, нечисть задергалась и издохла. Брезгливо стряхнув его с клинка, Мстислав остановился, чтобы отдышаться – все же годы были не те…

Тогда-то в доме и грянул крик. Голосили испуганным мальчишечьим голосом, и Мстислав сразу узнал своих учеников. Опрометью он бросился к ним, хотя дыхание вырывалось с хрипом. Ученики его попали в хозяйскую спальню, и здесь царила полная разруха. Сразу же в неверном лунном свете Мстислав увидел Ратмира, лежащего на полу с огромной рваной раной на шее, затронувшей и бледное лицо, и Белогора, который растерянно глядел на товарища и выглядел так, будто вот-вот лишится чувств.

Второе окровавленное тело лежало на постели – в нем Мстислав с легкостью узнал Милославского-младшего, еще недавно гордого и смелого, блиставшего при княжеском дворе – нынче владыка благоволил тем, кто «сам себя сделал»… Но вот он, всеобщий любимец, лежит мертвым. А его молодая жена… Мстислав перевел взгляд, увидел женщину. Ее рот, весь перепачканный в крови, кривился в предсмертной зловещей усмешке. Упырица. Иногда они восстают быстро – значит, убитая покойником, она сама вскоре вернулась проклятой нечистью.

В груди у нее был меч Белогора – повезло ему, ударил он в испуге, но от упырицы он отбился.

– Ты в сердце бил? – каркнул Мстислав. – Как я учил?

– Я… Ратмира убили, – пробормотал Белогор. Он все никак отойти от тела не мог. – Как это… может быть? Он же лучше меня рубился. Да я его с детства знаю!

Мстислав схватил его за плечо, потряс.

– Убивают тех, кому не везет, парень. Успокойся, возьми себя в руки.

Но мальчишка все мотал головой, шептал, как безумный. Первые потери всегда их разбивали – и Мстислав таким же был, хотя уже и вспомнить не мог, кем были те, по кому он так убивался. Так что Мстислав подождал, пока несчастный мальчишка кое-как справится со своим горем, и потащил его прочь.

– Что… что мы будем делать? – вздохнул Белогор. – Что если еще кто-то… превратился? Из слуг или… Или Ратмир? Что если даже он скоро?..

Он остановился, как столб, но Мстислав поволок Белогора дальше. Темнота сгущалась в углах, разносились какие-то шорохи. Не к добру…

– Сжечь весь этот дом придется, – сказал Мстислав отрывисто. – До основания. Все равно никто тут жить не станет. После упырей-то.

Они выбрались наружу, так и не попав в лапы к жуткой нечисти. Может, и не было ее больше, но Мстислав предпочитал перестраховаться. Живых там тоже не было, иначе бы откликнулись на их крики и топот, а потом совесть Мстислава ничто не отягощало. Горел дом долго, но ночь была тихая, безветренная, да и собравшиеся не позволяли огню перекинуться на соседние строения. Наутро священник бродил по серому пепелищу, и повсюду разносились его заунывные песнопения.

Белогор потом жаловался, что гнилостный запах так и не отошел от него, несмотря на баню, на стирку. Но Мстислав знал, что парень справится. Как справился когда-то и он.

========== 24. домовой ==========

Домовой Иван Васильич всегда считал себя очень приличным и полезным духом. Он смутно помнил свою прошлую жизнь, улавливая лишь тусклые отзвуки самых важных моментов: смерть родителей, женитьба, рождение сына… Подробности потерялись в веках, но сама память надежно приковала его к дому и к семье, его потомкам.

Семья у него хорошая, заботливая, часто угощала его, хотя были они не то чтобы богаты. Но молочка плеснуть в миску – это завсегда, так еще и изредка, по большим праздникам, медом сластили. Домовой довольно мурлыкал, оборачиваясь пушистым черным котом, спускался к миске и вылакивал все до дна, обязательно облизывая усы. В ответ на такую заботу Иван Васильич никогда не бедокурил, не гремел посудой и не ломал вещи – напротив, подговаривал своим нехитрым колдовством, чтобы пыль сама рассеивалась, чтобы пауки не гнездились по углам, а еда у хозяюшки всегда получалась вкусной и сытной.

Иногда к ним приходил священник, старый и сердитый, скандальный очень. Он явно подозревал, что хозяева подкармливают домашнего духа, а его церковь этого не одобряла – Иван Васильич за это жрецов Белобога и не любил. Нет чтобы жить всем в мире… Но они хотели всего – только себе. Однако священник понимал, что у него не получится сделать из одного домового страшное чудовище, которое нужно срочно изгнать, поэтому он просто заходил и поглядывал по углам.

Иван Васильич показывался редко – почти никогда. Только детишкам, особенно самым маленьким, которые и не запомнят потом ничего. Когда все спали, выскальзывал из-за печки, оборачивался котом и забирался в люльку, сворачиваясь уютным клубком. Долгими суровыми зимами грел детей своего рода, а в другое время мог и поиграться с ними, размахивая мягкими лапами над счастливыми сморщенными личиками.

Днем он по большей части спал, потому что хозяев не было дома, работали они, трудились. А вот ночь была его временем, временем нечисти.

И временем разбойников. Иван Васильич почувствовал, как люди подходят к дому, издалека еще, как будто ударили его их злыми намерениями. В то время хозяин был на войне, пошел, потому как велели, и Иван Васильич пообещал себе беречь его жену да ребятишек. Развелось много жестоких людей. Кто-то шел на преступления от голода и отчаяния, и их домовому было даже жаль. А вот другие становились злодеями исключительно из-за жадности и грязи в душе.

Дверь они открыли, отомкнули, ступили осторожно, почти неслышно. Умелые. Все люди спали, но домовой тут же чутко приподнялся. Посуда отозвалась стуком на его беспокойство, в углу шевельнулась метла, но Иван Васильич сдержался. Он дождался, когда разбойники шагнут в сени, когда им некуда больше будет бежать, спасаясь.

Обернувшись своим любимым воплощением, черным котом, он ловко скакнул на первого же разбойника, но ничего в нем не осталось от ласкового мурлычащего котеньки, в какого он превращался для детей. Тяжелая когтистая лапа ударила по горлу, раскроила. В темноте ничего не видно было, поэтому остальные трое даже ничего не поняли. А домовой оттолкнулся от пола, вгрызся в шею другому. Кровь хлынула, разбойник забулькал – хотел заголосить. Оставшиеся испуганно заорали, думали, может, притаился тут хозяин с ножом, обороняет свой дом. Но дверь была надежно закрыта, как бы они в нее ни ломились.

Домовой растерзал их быстро, но без лишней жалости. Довольно мявкнув, скатился с последнего остывающего тела, отряхнулся, потянулся умыться – совсем как обычный кот. В доме завозились. Хозяйка прикрикнула на детей, чтобы оставались потише, а сама выступила в сени. Забился одинокий огонек…

Он не стал скрываться – чего уж сбегать, если показался. Хозяйка всхлипнула испуганно, но наткнулась взглядом на кота, немного успокоилась. Огляделась, замечая оружие, которое было у вторгшихся в ее дом. Дверь распахнулась, заливал холодный лунный свет. Хозяйка всегда была женщиной разумной, за это Иван Васильич ее любил, так что она не стала вопить, а поклонилась ему, внимательно глядя в кошачьи глаза.

– Спасибо, дедушка, – прошептала она.

Потом она закапывала разбойников за домом, потому что знала: если найдут тела в доме, где оставались одна хрупкая женщина и двое малолетних детей, станут говорить про черное колдовство. А ведьм сейчас – не как в старые благодатные времени – сжигали. Тот самый священник, которого так не любил Иван Васильич, первым бы потащил хозяйку на костер.

Он все вился рядом и мурлыкал, и был рядом, пока она после всего этого не забылась тревожным сном.

А через день его ждало поистине княжеское угощение: мед, молоко и сливки.

========== 25. мавка ==========

Богумил ее сразу заметил, стоило белой рубахе мелькнуть меж деревьев. Думал – показалась, чудится, но потом подол завлекательно показался с другой стороны, дальше, послышался девичий смех, и он помимо воли пошел за ней, потому что ноги сами вели его, словно почуяв, что девушка эта была его полноправной хозяйкой.

Разум пытался его остановить, сомневался: откуда бы в глухом лесу, куда он охотиться пошел, взяться девице? Ведь только в мамкиных сказках потерянных детей воспитывают волки, медведи или еще какие добрые звери. Нет, это нечисть, и притом нечисть сильная… Но рука никак не поднималась, чтобы осенить его крестным знамением. И в то же время Богумил принялся убеждать себя, что страшного ничего эта встреча не сулит. Может, эта девушка – мирный лесной дух, что благословит его на охоту?

Это были мысли опасные, топкие, как болото. За такие размышления отец Сергий, их священник, приказал бы сечь Богумила нещадно – вот бы точно показал ему, насколько милостивыми могут быть Белобог и его жрецы. Но священник ничего не понимал, не охотился никогда в суровых муромских лесах. Да и далеко они от Китеж-града, от его золотых церквей – живут себе помаленьку, никому не мешают. А священники часто глупости говорят – Богумил слышал, как отец на них ругался.

Но вот мужики, таясь от склочных жен, сказывали, что тут и впрямь водится чудесное, неизведенное… Богумилу, мальчишке еще, всегда говорили, что каждому мужчине стоит это увидеть.

И вот он видел. Увидел знакомую речушку, через которую перебирался много раз, а сейчас, зачарованный удивительной девушкой, вдруг забыл о ней. Тут сладкая догадка пришла на ум: эта девушка, верно, речной дух, вон она как увивается у воды, ничуть не поскальзываясь на мокрых камнях. Легкое платье льнуло к ногам – тонким, точеным, белым… Завороженный то ли хитрым колдовством, то ли попросту – девичьей красой, Богумил послушно следовал за ней, подходя все ближе к воде.

– Скажи, добрый молодец, а нет ли у тебя гребня – расчесаться? – нежно спросила девушка. По плечам рассыпались черные кудри, в которые так и хотелось запустить руку, почувствовать их гладкий дивный шелк.

Он замялся, замешкался. Откуда же у него гребень – на охоте? При себе у Богумила были только лук да колчан со стрелами, ну, еще и нож охотничий, отцовский, однако разочаровывать эту прекрасную девушку не хотелось…

Она разочарованно вздохнула, поняв все без слов.

– Если желаешь, я могу сбегать тебе за гребнем, – быстро сказал Богумил, чувствуя себя в силах сделать что угодно, лишь бы ей пригодиться.

Девушка лишь улыбнулась и погрозила ему пальчиком:

– И ты оставишь меня одну?

Смутившись, Богумил замолчал. Он всегда был охотник, с детства ходил с отцом на промысел; он совсем не умел говорить с девушками и лишь предполагал, что однажды у него, как и у всех, появится жена… Будто бы из ниоткуда. Но не может же быть так, чтобы ей стала эта несказанная красавица? На мгновение Богумил позволил себе помечтать, как он выходит из леса с девушкой, как все ахают и поражаются и какой умелой хозяйкой она оказывается – как иначе, ведь она будто вышла из сна…

Пока он думал, Богумил вдруг заметил, что девушка отступила немного назад и начала раздеваться. Он хотел вскрикнуть, остановить ее, но язык словно замерз. Ни одна девушка в их маленьком городке-крепости не повела бы себя так с незнакомцем – ведь она даже не спросила его имени! И он ее не знал. Даже у лесных духов должны быть имена – и вот, когда она предстала перед ним обнаженной, Богумил отважился…

– Красивая я? – словно не слыша его вопроса, улыбнулась девушка. – Нравлюсь тебе, добрый молодец?..

– Да, я…

Она закружилась в дивном танце.

И тогда-то сердце у Богумила застыло от ужаса. Потому что у девушки не было спины, потому что была она мертвячка. Словно с нее кожу содрали, как он сдирал шкурки с добытой дичи; все желтоватые старые ребра – наружу, наперечет, красное мясо с прожилками видно. Позвонки торчат жутким гребнем. Снятое все, оторванное… Вот только крови не было – все такое сухое, будто она давным-давно умерла…

Все это промелькнуло перед ним на кошмарное мгновение, а потом девушка обернулась к нему – и лицо ее хищно исказилось, за улыбкой оказались клыки, а пальчики заканчивались тесаками когтей. Чудом Богумил отпрыгнул в сторону, спасаясь от гибельного удара. Мертвячка разочарованно взвыла, не почуяв свежей крови, но Богумил уже развернулся и побежал так, как никогда не бегал.

Сердце вырывалось из груди, а ноги подламывались, болели, но Богумил все несся, не разбирая дороги, и только чудом он не залетел еще глубже в жуткую чащу, а выплутал к городу, к воротам. Ошалелый, почти обезумевший, он промчался к ним, а в спину ему будто бы все еще несся визгливый хохот мертвячки, в который превратился медовый девичий голосок… Богумилу хотелось кричать, громко и отчаянно.

У ворот с ним встретился отец Сергий. Он часто ходил в лес, травки собирал – лечить больную спину. Вот и сейчас брел с корзинкой, а как Богумила увидел, остановился, с интересом ему в лицо заглянул… И наверняка рассмотрел в его глазах поселившийся там ужас. Руки у Богумила тряслись, голос отказывал. Он едва стоял на ногах, готовый рухнуть в дорожную пыль, но священник поддержал его под локоть.

– А-а, мавку увидал? – проскрипел он, тихо засмеявшись. – Увидал, да? Утопленницу нашу. Голодает она там, в лесу, дичает. Ничему-то вас жизнь не учит…

– Почему… почему она такая? – спросил Богумил.

– Бросилась в речку от несчастной любви, – поцокал языком отец Сергий. – Сто лет уж как. Мне про нее учитель мой сказывал.

– И что же вы… не говорите никому? – потерянно пробормотал Богумил. Понемногу ужас отпускал его.

– Да разве ж мне поверят? Говорят, поп чудит, все сказки выдумывает! А она если кому и показывается, то юношам… – Священник улыбнулся напоследок и побрел к церквушке, маленький и согбенный.

Богумил стоял, смотрел ему вслед и думал, что к проклятой речке он больше никогда не пойдет – ну, разве что когда станет таким же старым, как отец Сергий, что чары на него не подействуют.

========== 26. изба ==========

– Мне это не нравится, – сразу сказал Кощей. – Не стану я там ночевать.

Вольга оскалился и заворчал, однако постарался утихомирить внутреннего зверя. Что-то в этом доме тревожило и его, но найти пристанище в древней ветхой избушке посреди леса было куда лучше, чем ютится без крыши над головой – тем более, день был смурной, небо на закате заволокло грозными тучами. Чародейскому чутью друга Вольга доверял, однако ему иногда хотелось простого человеческого не вымокнуть до нитки.

– Остаемся, – решил он. – Хочешь – будем по очереди стеречь, чтобы ничего дурного не вылезло.

Скривившись, Кощей согласился. Он не любил, когда выходило не так, как он хочет, но Вольга слишком устал за время сегодняшнего пути. Им нужно было пересечь лес как можно скорее, оказавшись в соседнем княжестве – разумеется, потому что им на пятки наступали дружинники…

В избе было холодно, как-то мерзло – дохнуло прямо в лицо. Вольга даже поежился, почти готовый согласиться с мрачно застывшим позади Кощеем. Тот спокойно позволил Вольге первому пошарахаться по углам, чтобы убедиться, что они не нарвутся на какое-нибудь подлое проклятие, но там оказалась только седая, пыльная паутина, которая неприятно липла к рукам.

– Я могу первым посторожить, – вызвался Кощей, когда Вольга с ликующей ухмылкой повернулся к нему. – Я почти не устал.

Вольга ухмыляется: как же, не устал он. Наверно, потому что Вольга на своей спине их сумки тащил последние полдня, когда пришлось оставить выбившихся из сил лошадей, а сменить их было негде. Вольга смог бы обернуться волком и утащить на себе тощего Кощея, однако пожитки, среди которых было и украденное княжеское золото, совсем не хотелось бросать.

Впрочем, спорить с ним Вольга не стал и радостно улегся первым, благословив Кощея на ночное дежурство. Сны пришли к нему быстро, в них мелькали какие-то яркие вспышки, Вольга видел погосты и мертвецов, тянущих к нему руки, и сквозь дрему огрызался, рычал по-волчьи, но никак не мог пробудиться. Неожиданно на плечо опустилась рука – холодная, вымораживающая, ледяная! Вольга вскочил, едва не закричал, но увидал точно напротив Кощея.

Тот ничего не сказал, прижав палец к губам, только кивнул наружу. Поднимаясь, стараясь не скрипеть старыми половицами, Вольга понял, что совсем продрог, пока спал, ничем не укрывшись. Да и бабье лето стояло, ночи должны быть не такие холодные… Он чуял что-то, в носу чесалось – это не к добру…

Снаружи всю поляну перед избушкой заливал лунный свет – и Вольга сразу заметил темную фигуру, бродившую между деревьев. Она двигалась, покачиваясь, как будто плыла над землей. Удалось рассмотреть то, что это была женщина – и немолодая. Глаза на бледном лице пылали болотной зеленью – и Вольге совсем не понравился взгляд, которым она его обожгла. Ведьма – да еще и мертвая. И они в ее доме.

Кощей по-прежнему скорбно молчал, но его кислое лицо предвещало еще много разговоров о том, что он, видите ли, Вольгу предупреждал. Но они так устали, сбегая от князя, а избушка выглядела до того искусительно… Вольга стиснул зубы, покосился на ведьму. Бежать в лес? Понадеяться, что она сгинет сама собой, и пойти спать дальше?

– Не бойтесь, бабушка вас не тронет! – раздался тоненький голосок, и Вольга тут же обернулся.

За спиной у него стояла девица. Такая же бледная и неземная, как старуха, бродившая возле леса… Вольга оскалился в улыбке, глядя на нее исподлобья; девушка спокойно выдержала, гордо вздернула голову. Кощей боком придвинулся ближе к Вольге – на тот случай, если девушка-видение все же кинется на него. Но она стояла и улыбалась.

– Вы можете отдохнуть в доме, – тепло сказала она. – Наша избушка много кого притягивает, кому нужно убежище. Здесь вас ни за что не найдут те, кто за вами гонится… Но оставаться тут долго опасно, – сразу предупредила девушка. – А то можно обо всем позабыть, как бы заснуть!

Ее честность подкупила Вольгу – если бы девица хотела им навредить, уж точно не стала бы открывать все секреты и говорить о чарующей силе, поселившейся здесь. Он последовал за ней, когда девушка пригласила их обратно в избушку. Внутри не стало ничуть уютнее, и Вольга по-прежнему мечтал о теплой стеганой куртке. Они осторожно расселись кружком…

– Что с вами случилось? – медленно спросил Кощей, присматриваясь к их призрачной хозяйке. – Ведь ты… прости… мертва?

– Князь начал охоту на ведьм, – печально призналась она. – Мы жили с бабушкой в лесу, никого не трогали; помогали людям, которые к нам приходили. А потом явились к нам. Люди с оружием. Вытащили нас и сожгли…

Вольга насторожился, невольно потянулся рукой к ножу. Но девушка не превратилась в злобного мстительного духа, который попытался бы выцарапать им глаза, а только уныло опустила плечи и смахнула призрачную слезу… Как будто ее искренне расстраивало, что кто-то так жестоко обошелся с двумя одинокими ведьмами, которые ничем не прогневали князя и его ручных священников. И было в ее выражении что-то детское и невинное, что у Вольги заныло в груди.

– Бабушка не выдержала… она не слышит меня, – грустно поделилась девушка – и это славно объясняло то, почему она так искала их общества. – Простите, наверное, вы устали… Здесь вам ничего не угрожает.

– Давай-ка ты поспишь, – предложил Вольга, толкнув Кощея плечом. – А я посижу. Отдохнул уже.

Тот нехотя устроился, но сон сморил его быстро. Вольга же был в большей степени не человеком, потому оказался вот в таких побегах куда выносливее. Когда Кощей уже валился с ног, он еще мог сражаться, и это их нередко выручало.

– Не доверяете мне, – вздохнула девушка. Она сидела, чинно сложив руки, и любопытно глядела на Вольгу. – Обычно я редко показываюсь, люди очень пугаются.

– Может, я хочу поговорить, – предложил Вольга. – Не знаешь же, что сейчас в мире происходит?

– Люди воюют, умирают из-за своей глупости и гордыни, а жрецы Белого бога клеймят нас проклятыми, потому что мы можем оказаться сильнее? – спросила она, тая улыбку. – Мир никогда не меняется.

– И сколько времени ты здесь провела? Сколько путников увидела?

Она загадочно промолчала, и Вольге оставалось лишь догадываться, насколько она старше его, видевшего старые княжества и последних змеев. И он даже не подумал о том, чтобы лечь спать, несмотря на то, что не чувствовал опасности, как и раньше. Нет, Вольга остался поговорить – и это было так просто и легко, что он не почувствовал, как протекла ночь.

Наутро они с Кощеем быстро собрались. Оба призрака растворились с первыми лучами солнца… И Вольга на краткий миг почувствовал сожаление. Ведьма ему понравилась, разумная и вежливая, по-своему скромная, но не настолько, чтобы с ней было скучно.

Но нужно было двигаться дальше – и все, на что Вольга мог надеяться, так это что избушка простоит в лесу еще долго и не сгинет из-за человеческой жестокости, уже однажды показанной этому месту.

========== 27. жатва ==========

Была только палящая жара, выжигавшая волосы и брови добела и греющая затылок настолько, что ты начинал путать настоящий мир и вымысел. Милан обреченно застонал, думая о прохладе лесного ручья и о том, как струится сквозь пальцы вода. Лето выдалось солнечное, душное, и к осени природа не успокоилась, не присмирела, а будто только ярче и яростнее стала. Вот и на жатве они погибали с концами.

Не хватало сил даже затягивать песню. Натруженные мышцы ныли от мерных взмахов, но в другое время эта боль показалась бы сладкой, приятной – только не сегодня. Потому, когда к полудню кликнули, чтобы люди собрались в деревню, Милан выдохнул и обреченно побрел к сложенным стогам – там можно было хотя бы попытаться спрятаться от палящего солнца.

Радим, младший брат, мелькнул где-то рядом, затерялся. Может, и к девушкам побежал, туда, где они работали, надеясь, что они тоже сняли рубахи, чтобы не погибнуть от жары, однако Милану хотелось только лечь и умереть, а совсем не думать о прекрасных девушках. Жара вытравляла из него все человеческие мысли…

Вдруг Радим вернулся и цапнул его за руку, потащил куда-то, Милан и не понял… Только братец оживленно обещал что-то показать, а ноги сами уже шли – усталая напеченная голова ими совсем не управляла. А брат будто бы обвинительно ткнул куда-то, где между колосьями сновала тонкая фигура…

Девушка – в закрытом платье, таком удивительном в жару. С распущенными волосами – лица не разглядеть. В одной руке она держала серп, который опускала вниз, коротко взмахивая, подсекая, но колосья не падали. Протерев глаза, Милан убедился, что исчезать она не собирается. Пахло свежескошенной травой – и еще чем-то сладковатым. Немного гнилым. От этого окутывающего запаха и от солнца, шпарящего в спину, стало вдруг дурно, и Милан пошатнулся назад, к людям, подальше от этого видения.

– Идем, – вдруг севшим голосом сказал Милан и перекрестился. – Идем, пока она нас не заметила.

Серп снова и снова опускался, злобно поблескивая.

Вернулись они быстро, но и Милан, и Радим потом долго молчали, не отваживаясь заговорить о привидевшейся им девушке. Но ведь не могли они двое разом сойти с ума от жары, а потому они многозначительно переглядывались, деля свой секрет. И только к вечеру, вернувшись домой, пошли к отцу – тот сидел, как и обычно, под высокой яблоней и починял свою рубаху, порвавшуюся во время жатвы.

Отец все знал. Особенно – про странное и непонятное. Поговаривали, он когда-то в княжеской дружине служил и повидал всякого – и пострашнее и опаснее даже ордынцев –тоже не вполне себе людей, – которые бежали от заговоров белобожьих священников, как от огня.

– Полуденница это была, – признал отец после их спутанного рассказа, во время которого братья перебивали и дополняли друг друга. На шум выглянула мать, но он отослал ее прочь суровым жестом. – Правильно сделали, что ушли, – кивнул отец. – Это демон, опасный демон… Он часто на людей нападает, особенно на женщин. Знаю я, что он в наших полях бродит.

– Так почему бы не изгнать его? – с воинственной горячностью воскликнул Радим. Брат всегда рвался в бой прежде, чем думал, потому в кулачных стычках ему часто доставалось.

– Нет у нас таких сильных воинов, чтобы ее победить, – отрезал отец. – Да и можно с ней жить бок о бок, если уважать полуденницу. Знаете же, что в солнечный полдень работать нельзя? Это ее время, время для нечисти, издавна так повелось. Так что жать в полдень нельзя, и косить тоже, а особливо – спать. Лучше всего домой вернуться, от греха подальше. А то ну как голову отрубит, обратно приделает – и будешь ты уже совсем другой человек! – припечатал отец, и это не напоминало те байки, которые он рассказывал, чтобы попугать их в детстве.