Текст книги "Сорочьи перья (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Но смерти Светозара не боялась. Напротив, иногда мелькала у нее мысль, что погибать стоит молодой и прекрасной, чтобы гусляры потом славили тебя в веках и рассказывали всем красивые легенды про отважную княжну.

Воспитывала ее Дарина, поленица, которую отец приютил – когда-то они сражались вместе, – так что Светозара с детства слышала рассказы о воинской доблести и умела держать меч.

Когда война началась, Светозара первой вбежала к батюшке, хоть это и не пристало девице. Но в тот день все спуталось, люди бегали и кричали, рассказывали про приближающуюся к Галичу Орду, так что вольность молодой княжны никто не заметил.

– Отец, позволь сражаться за наше княжество! – схватилась за ноги Светозара, павшая на колени перед родителем. Знала она: отцу нравится, когда его умоляют. А если бы она не вцепилась в штанину, князь Ратомир уже ушел бы прочь.

– Что ты несешь, девчонка, – пробормотал он, пытаясь от нее отвязаться. – Твое дело дома сидеть, сарафаны вышивать, молиться за победу нашу… Тьфу, надо было замуж тебя выдавать. Это все мать твоя, ведьма…

– Я умею держать меч! – воскликнула Светозара, дерзко поднимая на него глаза. – Сарафан мой – кольчуга, а вместо фаты надену ратный шлем! Сведай у Дарины, как я умею сечься, коли не веришь!

Она, уж конечно, завралась, потому что не была такой уж умелой воительницей, как хотела представить. Отец потемнел лицом: вынести не мог, когда ему бросали вызов, так что теперь шумно выдохнул, выхватил свой меч, а на другой, висевший на стене, снятый когда-то с одного из его врагов, указал Светозаре… Она метнулась к клинку, охваченная ужасом и ярым желанием доказать, что чего-то стоит. Едва не споткнулась о подол своего платья и услышала едкий смешок отца – и тот словно ударил Светозару наотмашь.

Вынув меч, она бросилась на отца. Не ожидавший такого напора, он вынужденно отступал, пока не напоролся на большой стол, за которым недавно заседал с дружинниками и боярами. Светозара взвыла, как голодная колдунья, быстро взмахнула мечом. Сталь ударилась о сталь. Стража у дверей спокойно наблюдала, должно быть, ожидая, когда князь осадит нахалку, но Светозара держалась упрямо. Предугадывала удары отца, который с возрастом стал медлительнее. И вот – взмахнула мечом! Лезвие прорезало рубаху на плече, пустило кровь.

Продолжи князь Ратомир схватку, неопытная Светозара не устояла бы. Но он вдруг опустил клинок, вынуждая и ее сделать то же, поскольку она не могла драться против беспомощного, честь ей не позволяла. Испуганная Светозара подумала, что сейчас ее ударят и выбранят за то, что посмела ранить своего отца и князя, но Ратомир медленно покачал головой, погладил бороду.

– Что ж, если так хочешь, поедешь с нами, – сказал он и ушел прежде, чем Светозара смогла поверить, что добилась своего…

Когда вернулась в женский терем и рассказала матери, та схватилась за сердце, заохала, а потом из глаз ее полились слезы. Княгиня оплакивала Светозару, как мертвую, и та вдруг почувствовала жгучую обиду, что мать в нее не верит – и ее клинком никак не переубедить. Она не стала даже пытаться, выбежала во двор.

А вот Дарина поначалу обрадовалась, что воспитанница ее смогла постоять за себя и князя ошарашить. Поленица гулко рассмеялась, похлопала ее по плечу жестом очень мужским, но, несомненно, приятным, и Светозара широко улыбнулась в ответ. Прижала к груди врученный наставницей меч, что казался ей еще тяжелым и огромным.

– Только запомни, дитя, если решишься ступить на этот путь, знай, что не ведать тебе женского счастья, – предупредила Дарина. – Вся красота, смех, женихи – это для тех, кто в тереме живет, для прекрасных и святых, а не для тех, кто все время в походах проводит. Да и жизнь наша короткая, я одна из немногих, кто до седин дожил, да и то – только потому что сражаться больше не могла.

Светозара невольно посмотрела на хромую ногу своей наставницы.

Ни богатых платьев, ни вышитых сарафанов, ни внимания статных юношей, ни плясок с дворовыми девками в дни праздников и в именины… Где-то рядом зазвенели колокола на Белобоговой церкви, и Светозара подумала невольно, что никогда ее не будут венчать в том же храме, что и ее мать, и бабку, и знаменитую ведьму-прабабку, мудро правившую их землями… И все же Светозара готова была от всего отказаться, выкрикнув в запале отцу, так отчего сейчас засомневалась?..

– Мне всегда интересно было, отчего у тебя в лице такая тоска, – сказала Светозара, склонив голову перед Дариной. – Не оттого же, что для тебя не нашлось пригожего жениха?

– Нет, конечно, – хрипловато рассмеялась поленица. – От того, что я видела много смертей, глядела, как погибают мои сестры, как складывают головы мои друзья. Вот чего я тебе не желаю, а все то, чего я лишилась, не став ничьей женой и матерью, я уж и позабыла…

– Если я буду достаточно сильной, – попробовала Светозара, – быть может, никто не погибнет?

Она еще не знала этих людей, друзей у нее не было, кроме все той же Дарины, но Светозара чувствовала, что они ждут ее дальше на пути. Если она переживет первую битву, конечно, поскольку Дарина говорила, что чаще всего неопытные воины погибают в ней.

– Ох, дитя, – снова посмеялась над ней Дарина. – Я тоже так думала – и скольких я смогла уберечь?

– Уж точно – моего отца! – смело поспорила тут Светозара, вспомнив один из ее рассказов. – И благодаря тому я здесь стою. И я тоже буду достойной этого меча! – пообещала она, подняв оружие. Это оказалось легче, чем ей казалось поначалу.

Дарина устало кивнула. И хотя не хотела отпускать ее, пожелала удачи в бою.

Ночью Светозара собрала все свои богатства, украшения и гребни, несколько самоцветов, доставшихся ей в наследство от бабки, и сложила все в ларец, который, как она надеялась, отдадут ее дальним родственницам. Расставаться с ними было не жалко.

Схватившись за меч, Светозара обрезала свою косу, небрежно отбросив хвост ее в сторону. И стало как-то легче голове, как будто что-то ее тяготило до того. С обрезанными волосами отражение ее больше не казалось таким уж красивым – больше походило на какого-то хмурого тощего мальчишку. Светозара улыбнулась ему.

Возможно, отец думал, что она откажется, спрячется, но ранним утром Светозара вышла к нему в латных доспехах и при мече, с гордо поднятой головой подошла к князю.

И с тех пор поленица Светозара сарафан никогда не носила. Ее и хоронили потом, через несколько десятков лет, в блестящей кольчуге. Она, как и желала, не успела постареть.

========== 14. погост ==========

Ночью на кладбище приходить – безумие. Это Рогнеда уж сама поняла, да только кинулась она хоть куда-нибудь, чтоб спастись от увязавшихся за ней мужиков, которые шли явно с недобрым намерением; она слышала пьяный смех и будто бы шелест ножа, выскользнувшего из чехла. Это был верный миг, чтобы броситься опрометью, и Рогнеда побежала, задыхаясь.

Она оказалась за оградой, потому что нужно было где-то схорониться. Бросилась между крестов, пытаясь затеряться, но даже тонкий стан девушки не могли заслонить эти старые памятники… Она рухнула наземь у какого-то лохматого куста, истово надеясь, что темной ночью ее никто не заметит; луна сияла наверху тоненьким серпом, а звезды казались страшно далекими.

– Ах, какая испуганная пташка! – протянул кто-то у нее над ухом, и Рогнеда замерла. Она поверить не могла, что разбойники оказались рядом так быстро, но усилием воли не отважилась закричать.

Уж если они ее схватят, она не доставит им удовольствия и не станет вопить, как до ужаса напуганная скотинка, которую ведут на убой. Однако что-то не ладилось… Рогнеда поняла, что человек над ней стоит всего один, в то время как преследователей было трое – хмурых, неказистых мужиков, один кривой. Вскинув голову, Рогнеда увидела бледного в лунном свете парня, который ждал, терпеливо улыбаясь. И коль он захотел бы учинить над ней насилие, едва ли дал бы ей столько времени.

Парень подал ей руку, помог подняться. В его движениях было что-то странное, однако Рогнеда никак не могла понять, что именно.

– Они не смогли тебя увидеть, – пояснил он, успокоив девушку, которая принялась испуганно оглядываться, ища преследователей где-нибудь рядом. – Я смог отвести им глаза, это было несложно.

– Ты… чародей? – нахмурилась Рогнеда, оглядывая его. Ей внезапно показалось странным, что этот парень, открыто улыбавшийся ей, одет легко, совсем не для прохладной осенней ночи.

– Вроде того, – сказал ее спаситель. – Покойник я.

Рогнеда ахнула и шарахнулась в сторону. Ей хотелось тут же броситься прочь, однако приступ испуга притушил неожиданно трезвый рассудок: там ее ждали разбойники, а покойник пока не спешил бросаться на нее с желанием растерзать и съесть. Прижавшись спиной к кресту, Рогнеда торопливо забормотала молитву к Белобогу, однако парень не пропал, не рассеялся темным духом, а лишь спокойно наблюдал за ней. Рогнеда зажмурилась. Потом выдохнула и раскрыла глаза.

– Что за девушка ходит этой дорогой по ночам? – спросил мертвец.

Она вспыхнула; уж укоры от покойника ей выслушивать было как-то странно.

– Я от тетки возвращалась, – вздохнула Рогнеда, – она работу дает, платит исправно. А мне брата с сестренками кормить.

Невольно заговорила тем скромным жалостливым тоном, как и с теткой, чтобы вымолить у нее лишнюю полушку. Однако ясноглазый покойник лишь покачал головой:

– Ты им живой нужна, уж поверь, я лучше знаю.

Рогнеда все пыталась к нему приглядываться, угадать, может, она когда-то знала этого человека еще живым, но никак не могла нашарить в памяти. В этом городке все друг друга знали, однако она лишь подумала, что у их священника похожие глаза – быть может, они были родственниками. Покойник глядел на нее снисходительно, почти ласково, и Рогнеда спросила неловко:

– Для чего ты спас меня? Теперь я тебе должна?

– Что ты, – легко рассмеялся он. – Помог – потому что могу. Веришь или нет, но когда-то я был честным хорошим человеком и истово верил в Белого бога. А меняться после смерти – последнее дело.

Рогнеда едва ли часто видела людей, которые могли великодушно помочь кому-то просто из своего желания. Неужели не было в этом никакого расчета? Ей показалось, что покойник может прочитать ее спутанные мысли, потому как он улыбнулся и неожиданно сказал ей:

– Только тебе придется до утра тут со мной остаться. Если выйдешь за ограду, я ничем помочь не смогу… А с утра пойдут люди в церковь, – он кивнул куда-то вправо, – так что тебя при них обижать не отважатся.

Несмело кивнув, Рогнеда устроилась рядом; села на землю, подобрав юбку. Старалась не думать, что они, очевидно, стоят на могиле ее славного спасителя. Но заметила, что он не отбрасывает тени – даже в неровном лунном свете за Рогнедой тянулось темное пятно, а вот за покойником ничего не было. Да и движения его были медленными, размеренными, но не как у пьяного. Как будто он был под водой и преодолевал поток.

Он правда казался добрым. Рогнеда не чувствовала, что ее принуждают остаться, покойник наверняка отпустил бы ее на все четыре стороны, но ей не хотелось оказаться в лапах насильников, которые, вполне возможно, рыщут где-то рядом. И кто бы подумал, что ее последним спасением стал жуткий погост…

Но в то же время мертвец выглядел радостным – от того, что может поговорить с человеком. Рогнеда попыталась представить, каково ему тут проводить тоскливые глухие ночи в одиночестве и почувствовала, как по спине пробежал холодок. Никому такой судьбы она бы не пожелала.

– Коль ты хороший человек, почему не нашел себе приют у Белобога? – спросила Рогнеда пытливо.

– Люблю я этот мир, – бесхитростно отвечал тот. – Да брось, я и сам знаю, что все не так просто… Отец мой священником был, и брат в попы пошел, сейчас вам служит. И делает это исправно, я уж слежу по мере сил… Было у меня неоконченное дело – убийцу моего не нашли, да и вряд ли найдут теперь. Столько лет прошло, его уж могила забрала наверняка. А я все остаюсь…

– За что же тебя убили? – спросила Рогнеда.

– Пьяный он был, денег хотел. А у меня их не было, да только тот мужик уверен был, что у поповского сына всегда золото найдется… Ложь все это, клевета. Он с досады меня и зарезал! – Мертвец запросто оттянул ворот рубахи, показывая темный шрам. – Не знаю, кто это был. Пришлый. Имени его уж точно не допытался…

– И не жалко тебе тут оставаться? – сочувственно вздохнула она.

– А и не жалко! – заупрямился покойник. – Видишь, тебе помог, чтоб тебя не обидели… и не зарезали, как меня когда-то. Значит, для чего-то я тут сторожу погост!

Он аж светился от гордости, и Рогнеда невольно кивнула. Весь ее страх постепенно улетучивался, потому что выглядел этот мертвец как простецкий парень, какие свистели ей вслед да тянули танцевать на праздники. И хотя разило от него потусторонним холодом, Рогнеда с интересом слушала его рассказы и прибаутки. Про людей, которых она не знала или знала уже стариками – как древнего священника из стоявшей рядом церквушки. Времена раньше были такими, что чародейства в них случалось куда больше, чем теперь, когда ворожить можно было только служителям Белобога, а мертвец с охотой рассказывал Рогнеде, как они веселились на языческие праздники, как гадали, пытаясь узнать судьбу…

– Заглядывай еще ко мне, как захочешь, – предложил мертвец, когда начало алеть небо. – Всегда будешь гостьей желанной… Пожалуйста! Уж не подумай, что я тебе смерти желаю, нет, вовсе нет! – испуганно добавил он, замотав головой.

Рогнеда, улыбнувшись, пообещала.

Он пропал с первым лучом солнца, и остался только тихий мрачный погост.

========== 15. похороны кукушки ==========

Глафиру хоронили.

Пели, вздыхали, слезы лили настоящие, не кукушкины. Сгибались, будто кланялись и распрямлялись гибко, как молодые деревца под сильным ветром. Когда зарывали, все причитали, будто и правда грехи отмаливали, и Глафира тоже шептала, как и прочие девушки, закапывавшие под могучей старой яблоней свои маленькие травяные куклы. Она думала о том, как однажды ее будут хоронить, насыпая сверху землю, и что-то в груди в испуге дрожало, а в глазах темнело.

Потом они кумились. Целовались под согнутой коромыслом березкой, подарки отдавали. Глафира всунула в руки подруге, Иришке, расшитый ей платок, улыбнулась робко, понадеявшись, что та не обидится на кое-где неровные стежки – хозяйка из Глафиры была не лучшая. В ответ ей отдали скромные бусы из древесных шариков, гладких, красивых, ловко перекатывающихся между пальцами. Жалко потом будет возвращать…

От поцелуев и объятий кружилась голова, и Глафира потом отошла в сторонку. Праздники она любила, любила тесный круг подруг, в котором спрятаться можно от тоскливых дней. А дни и правда стали тревожные: войну объявила людям нечисть, пошла на их деревни и города, и вел их царь Кощей, и так странно Глафире было проводить старые обряды, когда на них надвигалось что-то жуткое.

Даже татар она так не боялась – те, уж конечно, чудовищные безбожники, однако все же люди. Без клыков и когтей, с одними только мечами, как дядька Ратиша ковал, пусть и изогнутыми чуть иначе – у отца дома хранилось с прошлой войны с монголами. А вот нечисть… уволочет, растерзает, заживо съест. Глафира содрогнулась. Может, и могилы никакой не будет, потому что ни косточки целой от нее не оставят, все обглодают.

– Ай, красавица, что сидишь тут у воды, пригорюнилась, – позвал ее молодецкий радостный голос. Глафира вскинула голову от водного отражения и посмотрела на какого-то парня.

Красивый, сильный, у его пояса клинок висел, а улыбался так нагло и пронзительно, что Глафире захотелось взгляд отвести, словно это неприлично было. Проглядывалось в его чертах что-то такое северное, как будто его лицо вытесали суровые ветры, но поблескивающий янтарный взгляд все смягчал. Он поглядывал на Глафиру ехидно.

– Откуда ты здесь? – оторопев, спросила она.

На похороны кукушки только девушки ходили, и иногда парни прокрадывались подглядывать, хотя таинства были совсем не такие любопытные, но все равно их влекли. Однако этот не был из их деревни, чужой, пришлый.

– Странник я, – сказал он. – Вольгой меня зовут. Хотел с вашим старостой поговорить, а тут смотрю – такие красавицы ворожат, колдуют.

– Мы не ворожим! – испугалась Глафира. – Не ведьмы мы!

Она вдруг подумала, что этот парень из чужой земли что-то не так поймет, не прознает простого безвредного ритуала и как-нибудь пожалуется на них священникам из ближайшего города. Теперь, когда война с нечистью шла, святые отцы становились суровее и даже такие девичьи дела могли счесть жуткой ересью.

– Да разве я говорю, что ведьмы! – улыбнулся Вольга. – Нет, конечно! Так что, проводишь меня к старосте? Совсем дорогу не знаю…

По тому, как он ее рассматривал, Глафира догадалась, что Вольга и сам бы прекрасно путь нашел, да только захотелось ему прогуляться с красивой девушкой. Это ей льстило, конечно, и она согласилась, недолго думая. Сбегала попрощаться с подружками – те издалека Вольгу разглядели, вздохнули завистливо…

– А все же отчего ты такая грустная? – спросил он по дороге в деревню.

Глафира прикусила губу. Вольга казался удивительным – совсем не как их парни, которые уже начали бы к ней приставать да пытаться в кусты утащить… да и не знала она, была б она против, реши статный красивый Вольга что-то такое вытворить. Но тот чинно шагал рядом да осматривал ее любопытно.

– Снится мне дурное, – зачем-то призналась Глафира. Кому-то из знакомых вряд ли сказала бы, но Вольга был лишь путником, завтра его, глядишь, тут не будет, так что говорить было немного проще: – Как будто на нас нечисть нападет скоро, утащит, – сказала она. – Ты не смейся! Знаю, что сказки детские…

– Да я и не смеюсь, – сказал Вольга, кивнув.

– А еще снится мне, что я умираю, – прошептала Глафира. – Страшно это.

Он покачал головой – показалось, печально. У него наверняка в жизни опасностей было куда больше, чем у деревенской девушки, потому что меч на его поясе выглядел старым, побывавшем в бою – быть может, доставшимся Вольге от отца. Ей стыдно было жаловаться на свои переживания, такие странные для молодой девушки, которой бы веселиться – пока не выдадут замуж.

Со старостой Вольга и правда пошел говорить – за закрытыми дверями. Невольно Глафира обиду почувствовала, однако понимала: женщинам там делать нечего, наверно, они что-то серьезное обсуждают. У странников нередко бывали послания – даже от княжеского двора. Подстерегать Вольгу было бы как-то глупо, но тут Глафиру кликнул отец… Больше она чужака не видела.

Наутро она узнала, что ближайший город выжгли дотла, что добралась до него нечисть. Обычно война оставляла пепелище, но за армией нечисти тянулся долгий след из крови. Все плакали и молились, понимая, что рядом прошла незаметно беда небывалая, и люди позабыли обо всем… Было уже не до радостей и старых ритуалов, и даже куколки девушек не пускали выкапывать под старую яблоню, боясь, что рядом еще бродят темные силы.

Вскоре приехала княжеская дружина – допрашивали, искали нечисть. Глафира вместе со всеми была там, в центре деревни, у дома старосты, когда вперед выступил суровый воин, побряцывающий доспехами. И уж пришлось обо всем рассказать – и об ясноглазом хитром Вольге, что долго со старостой разговаривал. По толпе пробежал шепот, и у Глафиры нехорошо заныло в груди.

Воины княжеские переглянулись мрачно – будто бы узнали Вольгу по сбивчивому описанию старосты.

– Зачем же он приходил, человече? – грозно вопросил воевода.

– Дорогу спрашивал, – всхлипнул староста.

Его секли долго, едва оставили в живых. Воины прикрикивали на деревенских, не разрешали им уходить, но Глафира словно окаменела, не способная двигаться с места. Она уже и не думала о том, что будет с ней, коли кто скажет, что она проводила к старосте Вольгу…

Нет, Глафира вдруг поверила, что и впрямь могла умереть, что все они могли умереть, но армия нечисти почему-то обошла их деревню стороной.

Но потом она вспомнила, какой ценой, как темнели столбы дыма над Белгородом, и Глафире захотелось расплакаться, как маленькой девочке. Ее еще не хоронили – но сотни других девушек все равно положили в могилы, и их уже никто не спасет.

========== 16. перепутье ==========

Комментарий к 16. перепутье

ребята из “вороного” снова с нами!

– А-а, княжич, – протянула Сольвейг.

Она наблюдала, как пленного Драгомира сгружают перед ней на колени. Он не слишком-то сопротивлялся: приходится убрать княжескую гордость куда подальше, когда перед лицом маячит столько обнаженных клинков. Разбойники тревожно озирались, оглядывали округу, словно боялись, что за ближайшим кустом Драгомир припрятал небольшую армию. Двух его провожатых скрутили вместе с ним, однако именно он удостоился внимания главаря грабителей – потому что уверенно назвал ее по имени.

Сольвейг, судя по тому, как нахмурилась, его имя позабыла, однако лицо отдаленно помнила, и это удержало ее от расправы. То, что он пережил первую встречу с разбойницей, убедило Драгомира в том, что она была скорее милосердной – отнимала деньги и лошадей, но не жизни.

– Меня зовут Драгомир Московский, – сказал он. – А ты Сольвейг-Соловей, – Драгомир чуть склонил голову, но рыжая разбойница выглядела не слишком-то польщенной, скорее – настороженной и хищной, как изготовившаяся к высокому прыжку кошка. Ладонь лежала на рукояти меча, она подозрительно оглядывала Драгомира.

– Ты меня искал, – догадалась Сольвейг. – Из последнего ума выжил, княжич? Смерти захотелось? А может быть, мести? – усмехнулась она. – Тогда тебе стоило получше подготовиться.

Он медленно кивнул. Вспомнил, как прибрел в стольный Китеж-град, больше похожий на оборванца, чем на посланника молодого княжества. Драгомиру пришлось долго доказывать, кто он такой, прежде чем его допустили в терем – и то повезло, что при китежском князе оказался один вояка, давний приятель отца Драгомира, Всеволода, который за него поручился.

Но он не держал на Сольвейг зла. Напротив, даже иногда поминал ее в радениях Белому Богу, хотя едва ли успевал отмаливать новые грехи разбойницы. Она обошлась с ним и вполовину не так жестоко, как любой другой грабитель с большой дороги.

– Я ищу убийц князя Игоря, – сказал Драгомир, прищурившись. – Знаешь такого? Правил тут неподалеку, в Твери, почти десять лет, а потом кто-то на дороге перерезал ему горло. Тверские хотят отобрать наши земли, и это отличный повод…

– И ты решил, что это я убила князя? – гневно спросила Сольвейг, повысив голос. Она и правда выглядела оскорбленной. – Я не лезу в ваших глупые дрязги…

Драгомир хмыкнул. Он отчасти тоже так считал, презирал всю эту непрестанную вражду, резню. Она возобновилась снова, как только пал Китеж-град и власти над княжествами не стало. Теперь они с Тверью боролись за ближайшие земли, а дальше… настолько далеко в будущее Драгомир не отваживался загадывать, чтобы не спугнуть удачу, однако мечты его отца простирались едва ли не до осиротевшей земли китежской.

Но сначала, уж конечно, надо было уладить спор с соседями.

– Нет, госпожа, но я подумал, что ты можешь знать, кто убил князя Игоря, – попробовал Драгомир, хотя это было странно – так почтительно говорить с разбойницей. Он был на своей земле, и по-хорошему княжичу полагалось схватить и вздернуть наглую девчонку.

Видя, что он пришел не за дракой, Сольвейг приказала развязать Драгомира. И, хотя оружие по-прежнему держали наготове, он почувствовал себя свободнее. Даже смог улыбнуться – хотя бы бледной тенью улыбки.

– Я узнал, что неподалеку от границы стоит на перепутье какой-то загадочный камень с пророческими надписями и сразу вспомнил про тебя, – признался Драгомир.

Он следовал за Сольвейг, которая шла решительным шагом через разбойничий лагерь. Ее банда разрослась – или же в прошлый раз, несколько лет назад, Драгомир видел лишь горстку людей. Сейчас они миновали попросту построенные лесные шалаши – разбойников укрывала природа, высокие деревья, смыкающие кроны над головой. Пахло приятно – подлеском и какой-то нехитрой пищей, которая тут же напомнила Драгомиру о военных походах, в которых он бывал.

Разбойники были заняты своими делами: кашеварили, разбирали какое-то добро, снося все в общак, тут и там Драгомир замечал людей, занятых оружием: кто-то натачивал клинки, другие делали стрелы… Какой-то упрямый мальчишка натягивал лук, который был едва ли не с него размером. Однако в работе их чувствовалась странная слаженность, какую Драгомир не всегда видел даже в дружине.

Они дошли до шалаша, очевидно, принадлежавшего Сольвейг. Невольно Драгомир замер, когда девушка проскользнула внутрь, подумал, что это, должно быть, неприлично… Но тут же обратно высунулась голова сердитой Сольвейг и его втащили внутрь.

Сольвейг обычно спала на простой подстилке, тут же валялись какие-то сумки с вещами, ящики… Как раз в одной из сумок она стала рыться, пока не выдала Драгомиру потрепанный листок. С одной стороны виднелись какие-то подсчеты – очевидно, когда-то берестяную грамотку отобрали у купца. Сольвейг увидела его удивленное лицо, выругалась совсем не по-девичьи и вручила другое послание. Оно и написано было аккуратнее…

– Это Тверской княжич Андрей, их там… средний сын? – предположила Сольвейг. – Он хотел, чтобы я убила его отца, а потом подкинула тело на границе так, чтобы неясно было, кто его прикончил: разбойники или ты со своей дружиной, – она припечатала Драгомира тяжелым взглядом.

Тот кивнул, пораженный наглостью княжича Андрея. С другой стороны, тот и представить наверняка не мог, что эта записка когда-нибудь попадет в руки Москве – ведь и в страшном сне не выходило представить, чтобы у гордого сына князя Всеволода объявилась такая странная подруга.

– Как я и сказала, отказалась, – пояснила Сольвейг. – Мне не нужны неприятности…

– Странно слышать это от той, кто промышляет разбоем.

– Ну, вы не особо-то спешите меня ловить? – Сольвейг нагло ухмыльнулась и развела руками. – А вот если влезть в ваши княжеские свары – все, не жилец. У меня так отец погиб, он на старости лет в наемники подался, да вот… – Сольвейг сплюнула.

– И кто бы мог приняться за такое мерзкое задание? – спросил Драгомир, желая чем-то отвлечь ее. Ему показалось, что рассказ об отце Сольвейг сильно ранил – и с чего она решилась на такую откровенность…

– Знаю одного мужика, Тугарин, – сказала Сольвейг. – Узкоглазый и злой. Говорят, шаман – так у них называют наших ворожеев. Вот он достаточно безумен, чтобы в такое влезть. Да и видели его людей тут неподалеку.

– Что-то серьезное? – встревожился Драгомир.

Сольвейг скривилась.

– Не поделили земли мы с ними. Одного моего парня покалечили – да так, что на всю жизнь. Мы его, конечно, не бросим, а все равно… Следим, чтоб не повесился. Так что Тугарина я бы с радостью прирезала сама, – сурово докончила Сольвейг. – Но воюйте уж сами, мужчины, – презрительно уронила она. – Мое бабье дело – грабить неосторожных путников, и я с этим отлично справляюсь.

Она явно предугадала мысли Драгомира: люди Сольвейг были сильны, работали слаженно, готовы были драться за товарищей, и войско Москвы стало бы с ними гораздо крепче – особенно теперь, когда грозилась начаться война. Но Сольвейг была непреклонна, и Драгомир побоялся ее разозлить окончательно – и поплатиться головой.

Запросто Сольвейг отдала ему грамоту от княжича Андрея и выпроводила вон. Там же нашлись его люди – целые и невредимые, но оскорбленно провожавшие взглядами разбойников, скрывавшихся в кустах. Сольвейг задержалась, похлопала Драгомира по плечу твердым мужским жестом:

– Береги себя, княжич. Слабакам к Тугарину лучше не соваться, но я же не уговорю тебя отступиться…

– Как и я тебя – пойти с нами.

Сольвейг ухмыльнулась и кивнула. Из кустов раздался птичий свист – Драгомир чутко отличил в этом условный знак разбойников. Нетерпеливо махнув головой, Сольвейг поспешила к своим, тоже скрылась в зелени, словно лес поглотил ее и спрятал, дикое свое дитя. Драгомир устало вздохнул. Оглянулся на товарищей, на лошадей, которых им, к счастью, оставили…

Ему почему-то казалось, что еще придется не раз сюда вернуться.

========== 17. кумушки ==========

Вольге не нравилась эта часть. Никогда не нравилась.

Он закатил глаза и тихо зарычал. Грохочущий волчий звук смог бы напугать любого человека, который поостерегся бы связываться с кем-то, кто звучит как кровожадное чудище, которое может отгрызть кому-то голову. Впрочем, кумушки никогда не были теми, кого можно напугать. При желании они сами вселили бы в душу кого угодно холодный ужас.

Он слышал негромкие голоса, странные, шелестящие, совсем нелюдские. Вольга подступил поближе, неслышный, скользящими охотничьими шагами приближаясь к поляне, на которой торчало большое высокое дерево. Если бы Вольга был молнией, он бы врезался именно в такой огромный дуб, раскинувшийся, казалось, над всем лесом. Если бы Вольга был молнией, он бы в него не попал. Потому что дуб охраняла старая суровая магия, слишком древняя даже по сравнению с ним.

Голоса стали громче – его заметили. Зашуршали, захрустели, скрипучие и опасные, и Вольга скривился, чувствуя, как ржавым зазубренным клинком проезжается по его чутким ушам этот разговор. Разговор кипел вечно, никогда не останавливался, и выдернуть из него что-либо полезное обычно трудно, очень трудно… Все равно что грядку, годами зараставшую, выпалывать. Вольга даже пожалел, что не взял с собой Кощея, который был любопытен, как кошка – и так же проницателен. Однако он был еще неопытен, как самый юный ученик чародея, и его кумушки правда… заклюют. К такому нужно было приходить подготовленным.

Он подошел под дуб, запрокинул голову, пронзительно свистнул, желая привлечь их внимание, хотя это было бессмысленно, глупый ритуал. Вольга всегда был наглым и решительным – и ему казалось, что кумушкам это даже нравится, поскольку они могли потом сколько угодно перемывать ему косточки. Целыми днями. О, они были на это способны.

– Эй, кумушки дорогие, здравы будете! – крикнул Вольга, усмехнувшись.

Они зашуршали, стали перепархивать на мощные нижние ветви – такие же огромные, как все остальные деревья в лесу. Они выглядели как большие птицы, тяжелые, с поблескивающим оперением. Вместо обычных птичьих голов только у них были человеческие – лица прекрасных дев, пышные распущенные волосы разных расцветок, дивные украшения, каменья, золото…

У них были красивые молодые лица, но вот глаза – страшные, старушечьи. Очи мрачные, как провалы во тьму.

– А-а, милое смертное дитя, – зашумели голоса на разные лады. Вольге показалось, что на него обрушилось грохочущее море, и ему приходилось сосредотачиваться так, что чуть голова не заболела. – Мы узнаем тебя, Вольга Святославич, Вольга Змеевич, Змеев сын…