Текст книги "Шедевр (СИ)"

Автор книги: Iriri

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

***

И снова мы кружимся в вальсе, думая каждый о своем. И на этот раз только больнее. Какая-то часть меня радуется, что это происходит вновь, что я снова здесь, в его объятьях, в то время как другая плачет в предчувствии, что этот танец окажется последним. Что в любой момент настанет конец.

Но что это будет за конец? Меня найдут, а Оскара предадут справедливому суду? Все начнут жалеть меня, говорить, какая я бедная и несчастная, сколько ужасов перенесла, находясь в плену у серийного убийцы. И никто даже и не подумает послушать, что я скажу. Никому не будет дело до правды. Всем будет все равно, что никаких ужасов со мной не происходило, что я в кои-то веки была по-настоящему счастлива. Нет. Пресса будет рада раздуть из этого дела “бомбу”, обрезав все до формата сказки, которую с готовностью проглотят все. И родители ни в коем случае больше не позволят нам увидеться.

И что делать? Как предотвратить это? Бежать? Собрать вещи и рвать когти в страну, с которой не заключен договор об экстрадиции? Ничего не выйдет. Оскар ни за что не бросит свой дом. Он говорил правду: этот дом – его жизнь. Здесь всё. Оставить все это все равно что безвозвратно потерять часть себя. И я тоже не могу уйти. Оказавшись вдали отсюда, я просто зачахну. Окончательно и бесповоротно.

Так что ничего не поделаешь. Что будет, то будет.

– Ай!

И все-таки в танце вслепую есть и минусы… Вроде бы движения отточены и выверены, и тело выполняет их уже на автомате, но от ошибок все равно никто не застрахован. Вот и сейчас я, неудачно переступив, запинаюсь о собственную ногу. Но в парном танце вслепую есть и несомненные плюсы, потому что Оскар благополучно удерживает меня от позорного растягивания по полу.

– Ну, и о чем же ты задумалась на этот раз?

– Обо всем понемногу, – пожимаю плечами я, вовсе не собираюсь в красках пересказывать тот букет сумбурных мыслей, что получился у меня в голове. Вместо этого я следую недавнему примеру Оскара и тоже меняю тему. Вот только тема выплывает… – Например, о том, как я восхищаюсь твоей тактичностью. Волею случаев ты уже столько раз видел меня голой, но так и не позволил себе лишнего. Или, как девушка, я не кажусь тебе привлекательной?

Нашла, о чем спрашивать! Из всех возможных тем вытащить самую идиотскую – это, я вам скажу, уметь надо!

Хотя через несколько секунд появляется мысль, что вопрос позвучал достаточно провокационно. Не только ему ставить меня в неловкое положение. А значит, тема, возможно, не так и плоха.

По крайней мере, я чувствую, что Оскар изрядно озадачен моим вопросом, так что мне даже самой становится интересен его ответ.

– Я никогда не позволял себе ни к кому привязываться, – наконец, отвечает он. Вальс все еще играет, видимо, поставленный на бесконечный повтор. И наш разговор наверное выглядит, как сцена из какого-нибудь фильма. Мысль об этом смешит меня безмерно. – Ни к кому. Даже к Еве.

Надо полагать, Ева – это та девушка из оранжереи, которую он описывал, как свою возлюбленную. Похоже, ситуация начинает проясняться.

– Она чувствовала это. Мы жили в разных мирах. Я не мог дать ей ничего. Она лелеяла насчет меня напрасные надежды, а когда поняла, что им не суждено сбыться… Мы оба знаем, к чему это привело.

– Выходит, в ее измене есть и твоя вина, – констатирую я, про себя отмечая, что до обсуждения чьих-то походов налево мы еще не опускались и вот, наконец, свершилось. – Люди не изменяют без причины. Ни мужчины, ни женщины. И безразличие по отношению к себе – это то немногое, что ощущается всегда.

– Это не оправдание, – качает головой Оскар.

– Конечно, нет, – улыбаюсь я. – Ведь для подобных случаев и существует такое понятие, как “расстаться”. – А потом беру серьезный тон. – Я тоже держала всех на расстоянии. Никто не знал, что на самом деле происходит в моей голове. Я никому не рассказывала того, что рассказала тебе. Возможно, встреться мы при других обстоятельствах…

Он не дает мне закончить, просто приложив палец к моим губам.

– Тогда это были бы уже не мы.

И я уже в который раз не нахожу, что возразить.

========== Глава 19. Вот и все… ==========

Ожидание смерти хуже самой смерти. Не знаю, кто автор этих слов, никогда не задавалась таким вопросом. Более того, раньше я довольно скептически относилась к этому утверждению. Правду говорят, познавать что бы то ни было надо на собственном опыте, ибо он лучший учитель. Впрочем, эти слова актуальны не только для смерти, но и для многих других вещей, не столь бескомпромиссных. Это же можно сказать по поводу наказания, которое обязательно наступит рано или поздно, о разоблачении, о неприятных разговорах, список можно продолжать бесконечно…

К чему я веду эти философские разговоры, спросите вы? Просто это нехитрое выражение как нельзя более точно описывает текущее положение дел и мое душевное состояние, если уж на то пошло. Потому что, даже не смотря на то, что я жуть как не хочу покидать этот дом, я знаю, что со мной в любом случае ничего не случится. Мне ничего не грозит, ни со стороны Оскара, ни со стороны полиции. А все равно тошно. И страшно. Да какое там страшно! У меня поджилки трясутся, стоит только подумать, что вся наша идиллия может закончиться в любой миг. Кусок не лезет в горло и я почти потеряла сон. Сплю урывками, по два-три часа, не больше.

Последнюю неделю мы с Оскаром почти не расстаемся. Я, позабыв, что в доме есть другие комнаты, практически днюю и ночую в его лаборатории, где мы отчаянно соревнуемся за право умоститься на диване и хоть немного вздремнуть.

Похоже, ожидание конца проняло даже Оскара. Несмотря на то, что внешне он ничем себя не выдает, я буквально физически ощущаю его напряжение. Оно словно по волшебству передается мне и наоборот. Но, в отличие от меня, от него ни капли не веет страхом, скорее чувствуется какое-то предвкушение и холодный азарт. Что он задумал? Сколько бы я ни спрашивала, от прямого ответа он уходит. Не нравится мне это… Как бы полиция не повторила участь тех несчастных воришек, что на свою беду залезли в дом.

Дни тянутся один за другим, и с каждой пройденной секундой я все глубже и глубже опускаюсь в пучину беспросветного безумия. Тяжело сохранять хладнокровие, когда у тебя внутри отчаянно борются смирение с неизбежным и отчаянное желание драться до последней капли крови.

***

Сегодня меня снова будит какая-то странная возня, доносящаяся из динамика. Вот как чувствовала, что не стоило уходить в спальню! Разумеется, все самое интересное происходит без меня, а Оскар в своей привычной манере уходит от ответа, советуя мне не обращать внимания на всякие глупости.

Я располагаюсь на балконе и пью утренний чай, окидывая долгим задумчивым взглядом двор: планетарий, бассейн, фонтан с Русалкой, часовую башню. Волна тоски и печали накрывает меня с головой, а в горле встает неприятный ком, с губ вместо обычного тяжелого вздоха срывается какой-то хриплый всхлип. Так, не время распускать нюни! Еще ничего не произошло! И вообще не факт, что произойдет. Возможно, это мы оба себя до такой степени накрутили, что живем каждый день с мыслью о конце.

Оскар чем-то занят в своей лаборатории, а мне уже тошно сидеть в закрытом помещении, да еще и подвальном. И несмотря на то, что заняться мне в принципе нечем, я изо всех сил стараюсь делать вид, что все в порядке. Снова гуляю по поместью, навещая всех жертв Оскара, пытаясь взглянуть на них по-новому, свежим взглядом, с учетом того, что он рассказал мне о себе. Кое-что проясняется, что-то наоборот запутывается еще сильнее. Я же по-прежнему не испытываю к этим людям никаких эмоций, даже жалости. И не потому, что они заслужили такую участь, просто первое впечатление – “как живые” – так до конца и не прошло.

Спешить мне некуда, и я неспешно хожу от коридора к коридору, от объекта к объекту, замирая перед каждой колбой, вспоминая наши разговоры о каждом из них, пытаясь читать между строк и разглядеть в беседах двойное и тройное дно. Не факт, правда, что оно там вообще было. Скорее всего, большую часть я надумала сама.

Интересно, какой же все-таки облик придал бы мне Оскар, если бы я действительно заняла место в его коллекции? Что он там говорил? Вдохновение или свобода? Слишком абстрактно… Я не художник, поэтому даже отдаленно не могу представить, как можно изобразить что-то подобное. К тому же, я заранее знаю, что так же изысканно и неповторимо, как у Оскара, у меня все равно не получится. А значит, и пытаться не стоит.

– Не знаешь, чем заняться, Эмеральда? – интересуется Оскар, когда, вернувшись обратно в дом после прогулки по двору, я обессилено падаю на стул и кладу голову на руки, вытянутые на столе.

– Вроде того, – честно говорю я.

Нет, правда, а что мне делать? Книгу я писать не буду, это я твердо решила, и ничто не переубедит меня нарушить данное себе слово. Оскару моя помощь определенно не нужна. Он, как и я, в работе одиночка и привык обходиться только собственными силами. Снова тут прибраться? Так за это время еще не успело скопиться достаточно пыли или мусора, чтобы это стало заметным. А прибираться в месте, которое выглядит чистым? Увольте, я не чистоплюйка. Вот и остается только мотаться без дела или читать книги в библиотеке. Но для последнего у меня несколько не то настроение. Меня опять поглотила апатия, и вряд ли я смогу сосредоточиться на тексте книги, какой бы интересной она ни была.

– Иди поиграй на рояле, – говорит он. – Это поможет. Поверь мне. Я знаю.

Так как делать все равно нечего, я только пожимаю плечами. Можно и поиграть, хуже все равно уже не будет.

Икар по-прежнему взирает на меня с потолка, когда я иду в музыкальную комнату, и я невольно замираю прямо под ним. Мечта. Именно это символизирует для Оскара этот красивый юноша. А какая у меня мечта? Я не хочу, чтобы все это закончилось? Да, пожалуй, именно это. Я никогда ничего не желала сильнее, чем этого. Почему не может произойти чуда? Ведь Икар летит к своей мечте, и солнце не может помешать ему ее достигнуть.

– А! – я только машу рукой, в очередной раз делая себе втык, что убиваться по поводу того, что все равно произойдет, заранее бесполезно. Менее неизбежным оно от этого не станет, хоть ты об стенку убейся.

Вместо того, чтобы продолжить путь в музыкальную комнату, я захожу в комнату-казино. Она ни капли не изменилась с моего прошлого визита, но это и неудивительно – с чего бы ей меняться, если кроме нас здесь никого нет.

Проведя пальцами по поверхности игрового автомата, я флегматично дергаю за рычаг. Динь-динь-динь! Как и всегда, три семерки. Сколько времени прошло с того момента, когда я так же сидела и игралась? Я дано уже потеряла счет времени. Не знаю, сколько я уже здесь нахожусь. Недели, месяцы… тут ведь нет ни радио, ни телевизора, ни даже календаря.

Я сажусь за стол, за которым тогда – как будто лет сто назад! – пыталась писать книгу, заранее обреченную на провал. Он, да и вообще вся комната выглядит так, словно здесь еще недавно кто-то был. И несмотря на то, что, за исключением меня, тут никого не было уже очень долгое время, помещение не выглядит заброшенным. Даже бренди разлит по бокалам. Как будто сидевшая здесь компания солидных людей вышла на несколько минут и вот-вот вернется.

Не совсем понимая, что я делаю, беру один из бокалов и буквально опрокидываю в себя. Напиток оказывается довольно крепким и резким на вкус, так что я, как человек, до этого не пивший ничего крепче компота, позорно закашливаюсь. Боже, какая гадость! И как люди добровольно пьют такое литрами?! В такие моменты я перестаю понимать род человеческий…

Надо думать, Оскар уже сам не рад, что посоветовал мне пойти и поиграть на рояле. Нет, если бы я не зашла в проклятое казино, ничего бы не случилось. Кто ж знал, что от трех бокалов бренди меня так развезет… Понятия не имею, чем я руководствовалась, когда решила выпить оставшиеся два бокала, учитывая, что вкус первого был для меня далек от совершенства, но точно не здравым смыслом. Так что сейчас я издеваюсь над несчастным роялем, скрипкой, трубой и саксофоном, которые нашлись в музыкальной. И если меня издаваемые несчастными инструментами звуки откровенно веселят, и я хохочу, как укуренная, то Оскар от этого концерта явно не восторге, но пока не сказал ни слова.

В финале мне вспоминаются какие-то дурацкие диснеевские мультики, и я пробую, как мультяшка, руками играть на одном инструменте, а ногами, скажем, на рояле. Какофония в результате получается знатная, звучит, как какая-то мелодия из преисподней. Даже проскальзывает мысль, что “как живые” шедевры Оскара вполне могут проснуться от подобного, но обходится. Да это и не требуется. У меня богатое воображение, с ним никаких наркотиков не надо. А если подкрепить его алкоголем, результат выходит тот еще.

– В следующий раз, Эмеральда, я, пожалуй, провожу тебя сам, – наконец произносит Оскар, когда мой пыл сходит на нет, я устаю мучить инструменты и начинаю засыпать прямо там, растянувшись на ковре. Мои губы сами собой растягиваются в улыбке от его слов.

***

Самовнушение – великая вещь. До этого я и не задумывалась, как легко настроить или даже запрограммировать себя на что-то. Надо только захотеть. Что я и сделала, поэтому моя вынужденная слепота при общении с Оскаром стала настолько привычной, что я даже перестала о ней задумываться. Мои глаза сами закрываются, когда он со мной в одном помещении. А если они все же открыты, я смотрю куда угодно, только не на него. Мне это ничуть не мешает. Я уже научилась ориентировать вслепую. Наверное, я все же слишком много времени провела в этом доме…

Даже мое любопытство давно пошло на попятную. Если он не хочет, чтобы я видела его лицо, пусть так и будет, я это точно переживу. Еще ни один человек не умер от любопытства, и вряд ли я стану первой.

Черт… Ну вот почему?.. Почему, стоит только что-то для себя твердо решить, и я тут же поступаю иначе? Очередное доказательство того, что лучше ничего вообще не решать. А сожалеть о произошедшем вследствие нарушения решения еще глупее.

– Откуда у тебя шрам?

Означенный след от травмы, явно от ожога, идущий от правой части шеи до груди, выглядит просто ужасно. Даже боюсь представить, что могло его оставить. Вообще, у Оскара оказалось предостаточно шрамов, словно его в детстве регулярно избивали, хотя сам он это отрицает, списывая все на опасные хобби.

– Неудачный эксперимент с серной кислотой, – отвечает он.

Да уж, и правда неудачный. Ожог, судя по всему, был весьма серьезным, впрочем, у меня не так много опыта, чтобы определять серьезность травм на ощупь.

Я не знаю, как так вышло, что мы оказались здесь, в моей спальне. Это произошло само по себе, и ни у кого из нас не было ни сил, ни желания останавливать это безумие. А я уже успела начисто забыть, каково это, полностью отдаться чувствам, перестать рационально смотреть на мир и поступать так, как хочется. Поэтому я позволила Оскару делать все, что ему угодно, не думая о последствиях, полностью окунувшись в здесь и сейчас. И послав к черту все сомнения, беззастенчиво наслаждалась прикосновениями его рук, скользивших по разгоряченной коже, его губ, ласкавших мою грудь, и голова шла кругом от удовольствия и ощущения его близости. И сама я, словно обезумев, прижимала его к себе, сторицей возвращая каждый поцелуй, каждое прикосновение. А потом он вновь перенимал инициативу, и все начиналось сначала.

А сейчас я могу только горько усмехаться и уже в который раз понимать, что грош цена моим решениям. Говорила же себе, что до такого не дойдет, что не перейду черту. Какой бред…

Нет, я не жалуюсь, просто эйфория отступает, а вместо нее приходит мой обычный рационализм, безжалостно отмечающий, что сейчас расставаться будет гораздо, гораздо больнее.

Но это того стоило.

– Знаешь, Оскар, – слова сами срываются с губ, – ты лучшее, что было у меня в жизни.

Никакого пафоса и ненужного сентиментализма или торжественности. Только правда.

– Я знаю.

Никакого самодовольства или превосходства. Только констатация факта.

– Я уеду, – шепотом говорю я. – Я уеду отсюда. Вернусь домой, и тебя никто не побеспокоит. Никто не будет искать меня.

– Ты не уедешь, – отвечает Оскар. – Сама ведь просила тебя не отпускать.

***

Утром я резко вскакиваю на кровати, и все мое тело сковывает немой ужас. Нет, мне не приснился кошмар. Кошмар перешел в реальность, и с улицы доносится сирена. Я всегда ненавидела этот звук, даже когда работала в полиции, а сейчас ненавижу еще больше. И сердце колет из-за того, что моя самая главная надежда только что накрылась весьма неприличным словом.

Не помня себя, я за считанные секунду облачаюсь в разбросанные по комнате вещи и буквально подлетаю к окну. Только чтобы убедиться, что все еще хуже, чем я думала. Кажется, сюда решили согнать всех полицейских страны! У меня в глазах рябить начинает от красно-синих проблесковых маячков, а треклятая сиренная какофония звучит, как похоронный марш.

– Оскар, полиция! – меня охватывает самая настоящая паника. Как ни крути, за всеми этими разговорами о неизбежности конца нашей и без того затянувшейся игры мы так ни разу всерьез и не говорили о том, что будем делать, когда сюда действительно наведаются люди в форме.

– Разве это повод для беспокойства, Эмеральда? – доносится из динамика его спокойный голос.

– Только не говори мне, что ты собрался сдаться им. – Я ушам своим отказываюсь верить. Кто угодно, только не Оскар! Он не примет поражение! Ни в каком виде! Уж такие-то вещи я умею видеть и чувствовать.

– Нет, – все так же безмятежно отвечает он. – По крайней мере, не так, как ты думаешь.

А-а-а, я отказываюсь понимать, как он может оставаться таким невозмутимым в подобной ситуации! Сама я в шаге от того, чтобы начать в панике метаться по дому, не зная, что предпринять.

– А как тогда? – уточняю я. Беседа здорово помогает мне оставаться в своем уме и держать внезапно пробудившиеся эмоции под каким-никаким, а все же контролем. – И где ты вообще? Тебе надо как можно скорее сматываться отсюда!

– Где я? Интересный вопрос, – по голосу слышу, как Оскар улыбается. – Найди меня и сразу все поймешь.

– По-твоему, сейчас подходящее время для игры в прятки?! – моему возмущению его легкомыслием нет предела.

– Всяко лучше, чем смиренно ждать, пока за тобой придут твои спасители, – и столько иронии в его голосе, словно ситуация его забавляет неописуемо.

Интуиция твердит, что он не в своей лаборатории точно, иначе какие это прятки? Решив не гадать, я пулей вылетаю из комнаты и сломя голову несусь к ближайшему наблюдательному пункту. Оттуда все комнаты как на ладони, и если Оскар в одной из них, я его увижу, но надо торопиться. Счет идет на минуты. Зная осторожность полиции при штурме подобных мест, можно с уверенностью сказать, что они не будут заходить в следующую комнату, пока не убедятся в ее безопасности на сто процентов.

Словно ожидав, что я пойду именно сюда, Оскар устраивает мне сюрприз. Он и не думает скрываться, нет. Наоборот, все до единого мониторы показывают одно и то же. Изображение сосредоточено на очередном цилиндрическом сосуде, но слишком приближено, чтобы понять, в какой комнате это происходит.

– Ты… ты что?.. – слова застревают в горле, когда я понимаю, что происходит на экране.

Оскар стоит внутри этой самой колбы, и она медленно заполняется желто-зеленой бальзамирующей жидкостью.

– Ты что творишь?!

Это нелогично, бессмысленно, невозможно! Я отказываюсь верить в то, что вижу! Оскар, ты что?! Ты с самого начала планировал сделать это?! Решил покончить с собой? Превратить самого себя в свой последний шедевр?!

– А на что это похоже, Эмеральда?

Я затравленно перевожу взгляд с одного экрана на другой, пытаясь увидеть хоть какой-то намек на место, куда мне нужно бежать. Бежать и останавливать это! Останавливать, пока еще не поздно! Черта с два я дам тебе умереть!

– Брось эти шуточки… – голос предательски дрожит от страшного осознания, что гипотетическая разлука, к которой я все это время пыталась себя подготовить и которой, надеялась, вообще не будет, вот-вот наступит. По-настоящему. И я ничего не смогу сделать. На глаза наворачиваются слезы от ощущения собственной беспомощности. – Слышишь, Оскар? Прекрати… Это не смешно…

– А почему ты так удивлена? – спокойно спрашивает Оскар, словно это не он с минуты на минуту захлебнется в бальзамирующей жидкости. В его голосе нет даже намека на страх или смирение, одна только невозмутимость и немного иронии. – Мне казалось, это очевидно. Живым я им не дамся, а так я сам, пусть и ненадолго обрету бессмертие. Это можно назвать полным погружением в искусство, тебе не кажется? – теперь он откровенно смеется.

Да, вот оно! Я наконец-то понимаю, где он решил установить себя самого, и чуть локти не кусаю от того, что придется бежать в самую дальнюю часть поместья. В склеп. Тот самый, где навеки упокоился его ненавистный отец.

Снаружи доносятся дежурные полицейские реплики вроде “Оцепите периметр”. Поражаюсь, как это никто в рупор не орет коронную фразу “Здание окружено! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками!” Мельком выглянув в окно, я быстро оцениваю ситуацию, соображая, как пробежать мимо незамеченной.

– Ты – тоже мой шедевр, Эмеральда. Вдохновение и свобода. Тебя нельзя неволить. Ты должна оставаться такой, как ты есть, и не иначе.

Утекают драгоценные секунды, и я, так и не придумав плана, бегу просто напролом. По оранжерее, мимо девушки-цветка, в комнату с Икаром, оттуда к другому наблюдательному пункту. Там мониторы тоже показывают Оскара. Он все также невозмутим, хотя жидкость дошла ему уже до подбородка. Дергаю рычаг и влетаю в открывшийся зев черного хода.

Только бы успеть… Только бы успеть! Черт, Оскар, не смей умирать! Не смей!

Я ног под собой не чую. Кажется, даже земли не касаюсь ими, а просто лечу. У меня за спиной раздаются голоса, кто-то выкрикивает мое имя. Видимо, полисмены меня все-таки заметили. Но мне плевать!

Черт, ну почему это место такое огромное?! Время словно замедлилось, и мне кажется, что проходит полчаса прежде чем я наконец-то достигаю фонтана.

Я не слышу ничего, только стук крови в ушах. Сердце вот-вот выскочит из груди, но я не обращаю на это внимания. Это не остановит меня! Только не сейчас!

Вот павильон с бассейном. Вода там спущена, и я чуть ли не кубарем слетаю вниз. За мной топот. Полицейские преследуют меня. Если они меня остановят… Нет! Я не могу это допустить! Не могу и ускоряюсь пуще прежнего, хотя бежать, находясь почти по колено в воде, очень сложно. Но я смогу! Смогу! Мне же всего лишь надо расколотить эту чертову колбу чем-нибудь тяжелым.

– Нет!

Я врываюсь в склеп и на миг замираю от ужаса и неверия. Нет! Не может быть! Хватаю первый попавшийся на глаза увесистый камень и со всей дури обрушиваю его на стекло. И ничего, даже царапины нет.

– Ну же! Давай! Ну же!

Я долблю стекло до тех пор, пока камень не выскальзывает из мокрых пальцев и не обрушивается на мое плечо. Рука тут же безжизненно повисает, но я не чувствую боли. Физической боли, потому что сердце мое целиком превратилось в одну сплошную кровавую рану. И катящиеся по щекам слезы отчаяния, вопреки обычаю, не приносят облегчения.

Проведя здоровой рукой по разделяющему нас стеклу, я обессилено валюсь на колени. Реальность, отличная от моих радужных фантазий, беспощадно обрушивается на мои плечи, и я не вижу ничего вокруг себя. Словно весь мой мир сводится к одному-единственному человеку.

Вокруг кто-то копошится, но я не могу заставить себя отвести взгляд от Оскара.

Вот и все… Это конец, да? Так ты все решил? Только в смерти ты видел спасение? Но почему, Оскар? Почему? Почему ты не взял меня с собой?..

========== Глава 20. Истина ==========

Какая похожая ситуация и какая разная реакция. Удивляться тут, конечно, нечему, но все же… Как ни крути, а все снова повторяется. И то, что тогда меня выкопали из-под земли, а сейчас нашли в доме серийного убийцы в окружении десятка мертвецов, – всего лишь мелкие детали.

Я сижу в открытой машине скорой помощи, закутанная в мягкий коричневый плед и флегматично наблюдаю за происходящим вокруг меня хаосом. Люди в форме бегают, что-то кричат, возмущаются, опять бегают. Все это больше всего похоже на растревоженный улей.

А я просто сижу, сжимая в руках кружку с горячим чаем, и чувствую что-то, что нельзя выразить словами. Это слишком противоречиво и идет вразрез с моими убеждениями, но… Тогда, в прошлый раз, их приход был для меня подарком судьбы, долгожданным спасением от ужасной смерти, к которой я уже успела приготовиться. Словно сами ангелы спустились ко мне с небес, чтобы спасти мою ничтожную жизнь. Я была обязана им всем, но так толком и не поблагодарила. Прошло время, и эти люди вновь спасают меня. И сейчас я ненавижу их больше всех на свете. Ненавижу за то, что они сделали. Ненавижу за то, что пришли сюда и отняли мое счастье. Ненавижу за то, что никогда не поймут того, что сделали. Ненавижу. И не могу сказать им этого.

Через какое-то время, когда приезжают труповозки и люди в невзрачной черной форме начинают свою мрачную работенку, меня увозят отсюда. Женщина-врач суетится надо мной, словно не слыша моих возражений о том, что со мной все в порядке. Ну, за исключением травмированной руки. Но нет, мне за каким-то чертом ставят капельницу и насильно укладывают на каталку, словно тяжелораненую.

А мне уже все равно. Поняв и смирившись с тем, что теперь все будут относиться ко мне, как к жертве, серьезно пострадавшей и физически, и психически, я пускаю все на самотек, отключаюсь от происходящего. Пусть делают, что хотят.

В больнице вся эта волокита только усиливается. Когда меня везут на каталке по коридору, дорогу врачам то и дело норовят преградить корреспонденты и репортеры. Щелкают вспышки фотоаппаратов, слышатся крики и ругань, но это доходит до меня, словно из потустороннего мира. Меня это не касается. Никак. Пусть они сами разгребаются с этим дерьмом, раз решили в него ввязаться.

Бесконечные обследования, анализы, перевязки, сетования врачей то на одно, то на другое утомляют меня безумно, даже несмотря на попытку отключиться и от этого. Им не к чему придраться. Меня никто не бил, не насиловал и вообще не подвергал каким бы то ни было мукам. Кроме руки, которую я сама себе повредила тем камнем, физически я полностью здорова. Но, разумеется, никто не поверит мне наслово…

Когда же, наконец, со всем этим покончено, меня привозят в палату и оставляют одну, и мне даже начинает казаться, что все страшное позади, кошмар возобновляется.

– Эми!

Крик моей мамы мертвого разбудит, что уж говорить обо мне… Повернув голову в их с папой сторону, я ничего не говорю, только отмечаю, что выглядят они оба, в принципе, как обычно, если не считать некоторой осунутости. Не говоря больше ни слова, мама садится на кровать и порывисто обнимает меня. Она плачет, без конца говорит, как они за меня беспокоились, как рады меня видеть, а я слова из себя выдавить не могу. Меня не трогают слезы. И своих нет.

Все снова повторяется. Все, как в прошлый раз. Снова выгорели мои эмоции. Дотла. Без остатка. Излечившись от атараксии, я снова попала в ее спасительные объятья, не позволяющие мне сойти с ума окончательно.

Больше всего я хочу сейчас побыть одна. Я никого не хочу видеть, в том числе и родителей. Особенно их. Мне хочется кричать, кричать, кричать, что все это их вина. Что все было бы прекрасно, не вмешайся они. Что я видеть их не могу. Но, разумеется, я не кричу. Что бы я ни говорила, это не вернет мне Оскара. А если начну, меня точно не оставят.

– Где Бэлль? – это первое, что я спрашиваю, когда ко мне наконец-то возвращается способность говорить.

До этого я лежала, практически не реагируя на внешние раздражители. А сейчас уже глубокая ночь, и мой ступор сходит на нет. Мама все еще сидит в кресле возле кровати, папа уже ушел.

– Что? – уточняет она, пересаживаясь обратно на кровать и беря меня за руку.

Меня раздражает это. Не надо относиться ко мне, как к полумертвой! Но руку не отнимаю. Сейчас мне важнее узнать ответ на мой вопрос. Хотя это, наверное, неправильно, что первым, что я спросила, было не беспокойство ее состоянием, а беспокойство за змею.

– Где Бэлль? – повторяю я. – Где змея, которая жила в доме Оскара?

Мама смотрит на меня так, словно всерьез сомневается в моей вменяемости.

– Я не знаю ни о какой змее, Эми, – отвечает она негромко. – Никто из полицейских не сообщал ни о чем подобном.

– Вот как…

Интересно, где она? Или Оскар взял ее с собой, а я в той спешке просто не разглядела? А может, она почувствовала, что его больше нет, и уползла в какое-нибудь укромное место. Животным ведь свойственно уходить вслед за своими хозяевами.

– Тебе нужно отдохнуть.

Как же бесит! Так и хочется дождаться, пока мама уснет, и сбежать отсюда куда подальше. Хотя бы домой. Запереться там на все замки и…

Мысль обрывается, потому что я понимаю, что делать-то мне, в принципе, нечего. Все, как я и говорила. Часть меня все еще находится в том доме. Самая важная часть, превращающая меня из бессмысленной сомнамбулы обратно в человека. Я утратила ее. Навсегда. Тошно даже от одной только подобной мысли… И больно. Я совершенно разучилась жить самостоятельно. В одиночестве. Когда не с кем поговорить. Когда все видят только твою маску, которую сами же навоображали.

На кого ты меня оставил, Оскар?..

Но, как ни странно, я не чувствую, что без него моя жизнь вот-вот превратится в настоящий ад. Моя боль со мной, и с этим ничего не поделать. Наоборот, я даже рада, что она со мной, и не хочу, чтобы время лечило ее. Чтобы отобрала то единственное, что у меня осталось. Но в остальном… все было никак. Мне не хотелось выть от тоски. Суицидальных мыслей не возникало. Не было ничего. Полная апатия. И легкое презрение к тем людям, которые меня любят и за меня беспокоятся.

Как же я хочу снова остаться одна. Подальше от них. Подальше от этого суетного и беспокойного мира. В тихом уголке на краю реальности, где меня никто не побеспокоит. Как же я ненавижу все это…

***

– Вы что, с ума сошли?! – моя мама на повышенных тонах разговаривает с врачом, который только что пришел ко мне с одной щекотливой просьбой. Шанса ответить мне не дали. И когда она, наконец, поймет, что я уже не ребенок и вполне могу сама принимать решения? – После всего, что она натерпелась, вы снова хотите, чтобы она вернулась в этот кошмар?!

Мужчина в белом халате, вошедший ко мне в палату на следующий день, всего-навсего предложил мне сходить на опознание. Дескать, я – единственная, кто видел Оскара и остался в живых, следовательно, только я могу помочь им опознать его.