Текст книги "Шедевр (СИ)"

Автор книги: Iriri

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Для меня это все, увы, всего лишь слова. Не могу я припомнить хоть один случай, когда бы меня по-настоящему предавали. Разглашение «страшных тайн», коими обычно полно детство, я в расчет не беру. Считать предательством детские обиды попросту глупо.

– А почему порознь? – спрашиваю я. – Ведь если подумать, то они оба могут олицетворять предательство, разве нет?

Оскар так внушительно молчит какое-то время, что я даже начинаю подумывать, не слишком ли бестактным вышел мой вопрос.

– Я думал об этом. – Его голос звучит как обычно, без малейших признаков недовольства или возмущения. – Но в результате все же пришел к выводу, что в таком случае композиция не будет нести должного смысла. Парная композиция больше подходит для олицетворения любви.

– Да, действительно, – тяну я.

Хорошо, что моя тетрадь со мной – рука уже сама худо-бедно, но переносит увиденное на бумагу. Более того, сама не знаю, зачем, но я еще и зарисовываю механика на отдельной странице. И ведь вроде бы ничего особо примечательного, что бы выделяло его среди остальных жертв, нет. Но уж пусть будет то, что есть.

С головой уйдя в писанину – между прочим, делать это стоя, не имея никакой горизонтальной поверхности, ужасно неудобно, но когда меня останавливали подобные глупости? – я практически полностью выпадаю из мира. Возвращаюсь в него, только когда что-то словно касается моих волос. Будь я на улице, не обратила бы внимания вовсе, но сейчас я как-никак в помещении. Круто развернувшись, я чуть не выпускаю из рук тетрадь. Но за моей спиной никого нет. Никаких признаков того, что здесь кто-то был.

Смех, донесшийся не из динамика под потолком, а откуда-то с улицы, заставляет меня пулей выскочить туда. Но я только и успеваю заметить закрывающиеся вдали двери того самого лифта, на котором я спустилась во двор. Понимая, что это совершенно бессмысленно, я все равно бегу к дверям и в сердцах пинаю несчастные створки со всей дури. Большой палец ноги тут же отзывается жуткой болью, словно я, как минимум, раздробила его в лепешку, и я вынужденно начинаю прыгать на левой ноге, даря миру целую кучу отборных крепких словечек, поминая собственную недалекость и слепоту, Оскара с его идиотскими играми, а заодно всю его родню до десятого колена.

– Надо же, – приходит одобрительный смешок из динамика, и я посылаю ему яростный взгляд. – Парочку выражений я, пожалуй, запомню. Подумать не мог, что девушка вроде тебя может выдать столько эпитетов подряд, ни разу не повторившись. Сразу видно творческую натуру.

Он откровенно издевается, а я сгораю от желания сказать что-нибудь ядовитое, но все готовые сорваться с языка слова будто застрявают в горле, и вместо этого я без конца открываю и закрываю рот, словно выброшенный на берег окунь.

– Потрясающая концентрация, – говорит тем временем он. – Без наушников, без посторонних звуков настолько сосредоточиться на работе, что перестать замечать происходящее вокруг. Я почти пять минут стоял у тебя за спиной, ожидая, когда ты обратишь на меня внимание. Но ты не обратила. Какая жалость. Боюсь, этот раунд тоже остается за мной.

Ответить что-то на этот выпад мне не дают двери лифта, призывно распахнувшиеся передо мной. Остается только разочарованно вздохнуть и проследовать внутрь, признавая свое поражение и тот факт, что сегодня я, пожалуй, не в лучшей форме.

========== Глава 8. Родственные связи ==========

– Нет, Эмеральда, это по-прежнему никуда не годится, – Оскар обращается ко мне, словно к несмышленой первоклашке, которая никак не может сосчитать, сколько будет два плюс два.

Я только вздыхаю, но ничего не говорю в ответ, вместо этого вновь беря первые аккорды злосчастной “Лунной” сонаты авторства Бетховена. Хотя терпение мое уже на пределе. И если до этого я думала, что данное музыкальное произведение вызывает у меня положительные эмоции, то сейчас, черт побери, считаю совершенно иначе! Я его уже ненавижу, и меня тошнит от треклятых черно-белых клавиш рояля и от собственного длинного языка. Вот надо было мне проговориться, что когда-то я училась играть. Оскар, изрядно воодушевившись, проводил меня в музыкальную комнату, что расположена недалеко от зала с Икаром, и не выпускает отсюда уже почти четыре часа. Сказал, что, дескать, я не поймала его уже два раза, соответственно, проштрафилась таким образом, а посему задолжала ему одно желание. Мои замечания о том, что такого уговора изначально не было, он просто проигнорировал. Не остановило его и то, что последний урок игры на фортепиано я посещала лет этак шестнадцать назад и уже основательно все забыла.

«О чем ты говоришь? Играть на рояле – это все равно, что кататься на велосипеде. Если научилась, то уже никогда не разучишься, а навык – дело наживное…»

Я бы с этим утверждением поспорила, если бы от этого был хоть какой-то толк. Но вместо этого я с гордостью приняла вызов. На свою голову… а Оскар сейчас сидит в своем таинственном убежище и контролирует меня, останавливая, едва я беру не ту ноту. Пока что меня хватает от силы на минуту безошибочной игры. И это за несколько часов. Уже голова пухнет от музыки, и вообще хочется сесть за тетрадь или, на худой конец, пройтись по дому в те комнаты, где я еще не была.

Но так как писать пока что не о чем, да и тетради со мной нет, приходится страдать ерундой, исполняя мимолетный каприз хозяина дома.

Еще через час музыкального ада я уже начинаю не без интереса коситься на окно, мысленно прикидывая, не сбежать ли через него. Останавливает меня разве что мысль, что я вполне могу расшибиться, рухнув со второго этажа.

В конце концов, мое терпение благополучно лопается, и на очередное замечание Оскара о фальши в сыгранной мелодии, я просто вскакиваю из-за рояля и от души запускаю в камеру, что висит под потолком, нотной тетрадью.

– Ну надо же, как ты долго продержалась, – откровенно смеется надо мной Оскар. – Честно говоря, я удивлен, что ты не ушла отсюда раньше, я ведь открыл дверь уже через полчаса.

Нет, я его точно прибью при следующей встрече! На глаза попадается черный бильярдный шар с изображением восьмерки, и я взвешиваю его на ладони, думая, каков мой шанс попасть им издали в этого приколиста-маньяка-садиста. Шанс невелик, так что я не без сожаления кладу шар туда, откуда взяла.

Хех, в любой другой момент я бы с удовольствием провела в этой комнате больше времени, потому что подобный антураж всегда неплохо стимулировал мое вдохновение. Обычно я люблю находиться в помещениях, принадлежащих творческим людям, будь то кабинет писателя, студия художника или вот такая музыкальная комната с множеством инструментов. Но сейчас я больше всего на свете хочу отсюда сбежать. Мда… надо отдать Оскару должное, у него хорошо получается выводить меня из себя, и никакие равнодушие и спокойствие, с которыми я обычно смотрю на этот мир, мне не помогают.

По выходу из музыкального зала меня поджидает сюрприз. На двери комнаты, расположенной напротив и оборудованной, как гримерная, висит лист бумаги. Аккуратно сдернув его, я пробегаюсь глазами по предложениям, написанным аккуратным, практически каллиграфическим почерком.

«Вчера я вышел из семидневного заточения в чулане. Мой отец преподал мне урок, суть которого заключалась в том, что я должен понять, как легко потерять свободу.

Ненавижу его. Однажды он пожалеет обо всем, что сделал».

Бумага довольно старая, ее края затерлись почти до дыр, да и сама надпись выглядит выцветшей от времени. Это что же, Оскар мне подкидывает страницы из своего дневника, который вел, будучи ребенком? Интересно, очень интересно. Сама я никогда в жизни не вела дневник, но по опыту знаю, что из них можно почерпнуть немало информации о его хозяине.

Еще раз перечитав эти простые четыре предложения, я задумчиво хмыкаю. Стало быть, детство у Оскара было не слишком веселым, если уж родной отец поступал с ним подобным образом. В голову внезапно лезет совершенно неуместная мысль о Гарри Поттере, который тоже жил в чулане, и я аж фыркаю от ее абсурдности. Нашла, о чем вспоминать!

Однако ситуация… Я почти не сомневаюсь, что Оскар с детства жил в этом доме, значит, его родители были весьма состоятельными людьми, раз уж могли позволить себе такое роскошное имение. Но при этом такое отношение к собственному сыну… Нет, правду говорят, что чужая душа – потемки… А может, сын не собственный, а приемный? Но даже это ни в коей мере не является оправданием подобных действий со стороны родителей. А спрашивать об этом напрямую у Оскара как-то бестактно.

– Вижу, мой небольшой подарок пришелся тебе по вкусу, – замечает он, нарушая почти звенящее молчание. Я на автомате поворачиваю голову в сторону камеры. – Можешь считать его благодарностью за твою игру на рояле.

– Не напоминай, – уверена, он нарочно наступает на мои больные мозоли, и уже в который раз даю себе зарок не реагировать на его провокации. Эх, если бы это только было так легко…

– Неужели я вижу на твоем лице замешательство? – интересуется Оскар. – Ты и сама знаешь, что правда порой звучит невероятно абсурдно. Порой в нее очень сложно поверить. Ее надо просто принимать.

– Да, наверное, – как-то рассеяно отвечаю я, двигаясь в спальню, где оставила тетрадь.

– Я смотрю, тебя мучают какие-то вопросы, – не удовлетворившись моим вялым ответом, он сам поднимает тему, заговорить на которую самостоятельно я не решалась. – Можешь не стесняться. Старая добрая Соната, как ничто другое, располагает к задушевным беседам, ты так не считаешь?

– За что? – пожалуй, именно этот вопрос волнует меня больше всего. В конце концов, просто так не наказывают, всему должна быть причина. Или же его отец был психически нездоров?

– А, так тебя удивляет отношение моего отца ко мне? – а чего, интересно, он ожидал? – Никаких загадок, все куда проще, чем ты можешь себе представить. Все дело в моей матери.

И замолчал, словно дал самый исчерпывающий ответ, какой только можно. Что, мы теперь снова играем в игру «Догадайся, мол, сама»?

– А конкретнее? – уточняю я. – Ты был у нее любимчиком? Она тебя баловала, все прощала, а ему это не нравилось? – Версия, конечно, так себе, но вполне могла иметь место.

– Нет, совсем нет, – я так и вижу, как он укоризненно качает головой, недоумевая, как я не могу сообразить, в чем корень проблемы. – Думаю, если бы все на самом деле было так, он бы и слова не сказал. Пожалуй, мама была единственным человеком, которого он когда-либо любил.

Наконец, до меня доходит мысль, которую он старательно пытается до меня донести. Куда, черт побери, подевались мои следственные навыки, что я не могу составить простейшую логическую цепочку?

– А твоя мама, она… – я обрываю себя на полуслове.

Уверена, что он понял, что я хотела сказать.

– Она умерла при родах, – заканчивает мою мысль Оскар.

По его голосу я бы в жизни не взялась понять, какие чувства он испытывает в связи с этим – настолько отстраненно прозвучали эти слова. Можно подумать, что ему вообще все равно на дела дней минувших. Но не может же такого быть, чтобы мысли о смерти мамы, самого родного человека, не вызывали никаких эмоций!

– Отец винил меня в ее смерти, – продолжает он.

Фантазия у меня богатая, поэтому перед глазами тут же проносятся картины бесконечных побоев, издевательств и унижений, среди которых заточение в чулане на несколько дней было просто прогулкой по парку. Но Оскар, словно прочитав мои мысли, в пух и прах развеивает мои предположения.

– Если подумать, он ни разу не поднимал на меня руку, но при этом старательно делал все, чтобы убить меня, как личность. Я всегда был творцом, просто в детстве никак не мог определиться с направлением моего творчества. Литература, музыка, рисование… Я мог заниматься чем угодно…

– А что в результате стало с твоим отцом? – вопрос довольно щекотливый. Ведь каким-то же образом Оскар вступил в права владения этим домом и прилегающими к нему территориями. Значит, вряд ли тот умер неестественной смертью. Хотя, зная Оскара…

– Он всегда жил отшельником, не пуская к себе никого из гостей, – отвечает он. – В результате скончался от язвы желудка, так и не вызвав службу спасения. Нелепо, правда?

– Ты был счастлив? – спрашиваю я, привычно по-турецки усаживаясь на кровать и открывая тетрадь на том месте, где остановилась в прошлый раз.

– Счастлив? О, да! – судя по голосу, Оскар улыбается. – Если руководствоваться твоей терминологией, тогда закончилась самая неприятная глава моей жизни. Но следует признать, что в одном он был прав. Свобода – это один из главных компонентов человеческого счастья. Когда ограничивают свободу твоих действий, сбивают твою жизнь с привычного ритма, не дают тебе заниматься тем, чем ты хочешь, ты не будешь счастлив. Можно обманывать себя сколько угодно, говоря что тебе все равно и всё это не имеет значения.

Я ничего не отвечаю по той простой причине, что наконец-то дорываюсь до своей писанины, и после нескольких часов откровенного мазохизма с роялем это словно глоток ледяной воды в жаркий день. Пишу все, что приходит мне на ум, не обращая внимания, насколько мои мысли относятся к теме произведения. Все равно это лишь самый начальный черновой вариант, коих еще будет штук этак десять. А мысли лишними не бывают. По крайней мере, так будет легче вспомнить сегодняшний день до мельчайших деталей.

– А что насчет тебя? – задает вопрос Оскар, когда я отрываюсь от тетради, потому что закончились чернила в ручке.

В первый момент я даже вздрагиваю, потому что за время работы успела позабыть не только о его существовании, но и о том, где я, собственно, нахожусь. С горем пополам я соображаю, о чем он меня спрашивает, но так и не прихожу к единому мнению. Так и хочется прочитать ему лекцию о важности конкретики…

– А что насчет меня? – эхом отзываюсь я. Как спросил, так и ответила.

– Твои родители, – уточняет он. – Какие они? Судя по тому, как ты реагировала на мою ситуацию, отношения в твоей семье далеки от подобного.

Я пожимаю плечами. До такого у нас действительно не доходило, хотя случалось всякое. В общем-то, у нас самая обычная семья. Таких миллионы.

– Они убежденные идеалисты, – говорю я, обдумывая свои же слова. Врать я не собираюсь, а сказать можно многое. Но краткость – сестра таланта, вот и приходится думать, как объяснить ситуацию в двух словах, при этом не растеряв смысл. – Но в их работе по-другому нельзя. Мой папа – прокурор, мама – судья. Они очень хотели, чтобы я пошла по их стопам. Ну, я не имела ничего против, и тоже пошла на юридический. Вот только когда бросила работу и с головой ушла в творчество, они не захотели этого понять. Но к тому времени я уже успела заработать достаточно, чтобы не зависеть от них. Они ненавидят мое творчество, считая его аморальным. Ну, ты понимаешь… Они ведь оба работают в системе правосудия, а главные герои моих книг – это те, с кем они борются.

– А что ты чувствуешь по отношению к ним?

– Ну, они, в конце концов, мои родители, – отвечаю я. – Я уважаю их позицию, вот и все. Если же дело доходит до конфронтации, я предпочитаю не участвовать в споре. Да, у нас больше нет былой семейной близости, но это совсем не значит, что я испытываю по отношению к ним какие бы то ни было отрицательные эмоции. Просто у них своя жизнь, а у меня своя. Если тебе интересно, то когда мы долго не видимся, я по ним почти не скучаю. Но, разумеется, если они попадут в сложную ситуацию, я сделаю все, чтобы помочь.

Сама не знаю, почему меня пробило на всю эту откровенность, но сказанного не воротишь. Да и не сказала я ничего толком. И уж тем более я здорово сомневаюсь, что Оскару понадобится что-то от моих родителей. Ага, так и вижу, как он требует у них выкуп за меня…

– А твой отец? – интересуюсь я. – Есть ли у меня шанс увидеть его? Что-то подсказывает мне, что он вполне может быть где-нибудь здесь.

«В большой колбе с бальзамом», – про себя добавляю я.

– Как знать, как знать, – загадочно усмехается Оскар.

========== Глава 9. Время ==========

Нет, я все больше начинаю склоняться к мысли, что у этого невозможного человека, чье всевидящее око зрит за всем происходящим в этом доме, есть брат-близнец, а то и не один. А иначе как еще он может наблюдать и общаться со мной и одновременно с этим разбрасывать для меня по дому маленькие подарочки, каждый из которых приводит меня во все большее смятение.

Первый шок от попадания сюда у меня уже давно сошел на нет, я вообще быстро привыкаю к новому, но такого я не ожидала. Через какую-то неделю нахождения здесь мне уже упорно начинает казаться, что я жила в этом доме всю свою сознательную жизнь. И мне ни капельки не хочется покидать это место. Хочется быть здесь всегда, до самой смерти.

Так, стоп! Я изо всех сил мотаю головой, что окружающий меня мир начинает крутиться перед глазами. О чем я вообще думаю?! Неужели Оскар все-таки задурил мне голову своими сладкими речами? Но ведь мы, черт возьми, не разговаривали ни о чем из ряда вон выходящем. О семье, о творчестве, о жизни… Тогда откуда такие мысли? Нееет! Надо сосредоточиться на деле, книга и только книга, а уж потом гори оно все синим пламенем!

Мест, которые я в этом доме еще не осмотрела, с каждым днем становилось все меньше и меньше. Хотя последние два дня я предпочитала сидеть на балконе и писать. Уж не знаю, откуда у меня появился этот ненормальный комплекс отличника, но факт его наличия был неопровержим. Перечитав в очередной раз написанное, я внезапно воспылала к тексту такой лютой неприязнью, таким немыслимым, никуда не годным привкусом ахинеи отдавало каждое слово, что я там же за столом изорвала тетрадь в клочья, которые тут же сожгла в пепельнице. После чего села писать заново.

Тем же вечером и обнаружилось, что, помимо нас с Оскаром в этом доме есть еще одно живое существо, о существовании которого я до этого даже не подозревала. Вот что делает обычный человек, видя рядом с собой змею? Правильно, старается делать все, от него зависящее, чтобы поскорее оказаться от нее как можно дальше.

Я же, по привычке с головой уйдя в творчество, заползшую на стол королевскую кобру даже поначалу не заметила. Впрочем, змея, за исключением своего присутствия, ничем к себе внимания не привлекала, свернувшись кольцами под теплыми солнечными лучами. Я обнаружила ее только тогда, когда решила сделать перерыв и глотнуть чаю.

– Оскар, а ты в курсе, что по твоему дому ползают змеи? – нарочито вежливо поинтересовалась я, посмотрев в камеру и указав пальцем на незваную гостью.

– Почему змеи? – незамедлительно последовал смешок из динамика. – Насколько мне известно, она всего одна. Правда ведь, она прелесть?

С этим, пожалуй, действительно поспорить было сложно. Мне вообще всегда нравились змеи, только вот шанса познакомиться с ними поближе у меня не было, и вот, кажется, дождалась. Правда, несмотря на полное отсутствие паники и беспокойства, мне все же хватило ума не совать к ней руки. Как ни крути, яд кобры считается одним из самых опасных у змей. И даже если у Оскара и есть противоядие, не факт, что он пустит его в дело. А если и пустит, но не факт, что успеет.

– Не переживай, – судя по голосу, он с предвкушением ожидал дальнейшего развития событий. – Бэлль не нападает на моих гостей, если только те не вынуждают ее.

И после этих слов мою серьезность как ветром сдуло, потому что меня нестерпимо пробивало на ха-ха от имени змеи. Это что, типа «Красавица и Чудовище» в их с Оскаром исполнении?

– Между прочим, ты совершенно напрасно смеешься, – заметил Оскар. – По характеру она именно такая, как в сказке. Сколько себя помню, она всегда была рядом со мной, с самого детства, хотя я никогда не делал ничего, чтобы удержать ее здесь. Отец ни за что не позволил бы мне держать змею, и она это понимала, ни разу не попавшись ему на глаза.

– Странно, а мне казалось, что королевские кобры наоборот очень агрессивны и не поддаются приручению, – удивилась я, осторожно поднимаясь из-за стола, стараясь не делать резких движений.

– Во всех правилах, какими бы абсолютными они ни казались, всегда найдутся свои исключения, – резонно возразил он. – Уверен, вы обязательно подружитесь.

И вот с того самого дня Бэлль ползает за мной повсеместно, куда бы я ни пошла. Даже в ванной от нее нет спасения. Как оказалось, змея тоже любит принимать водные процедуры. Это я узнала, когда она заняла мое место в ванне, когда я закончила с мытьем. После того, как я набрала в ванну теплой воды, она с удовольствием и невероятной скоростью начала наматывать круги по поверхности.

Если сначала это казалось даже забавным и интересным, то со временем общество чрезмерно навязчивой кобры начало меня утомлять. Вот уж в жизни бы не подумала, что животное, которое, не шевелясь, просто лежит напротив меня, может запросто свести на нет мой заряд вдохновения, но факт оставался фактом. Стоило Бэлль оказаться со мной в одном помещении, и я не могла толком связать и двух слов, постоянно отвлекаясь на нее. И ведь змее не объяснишь, что она мешает, по той простой причине, что ушей у нее нет, а простое сотрясание воздуха не даст нужного эффекта.

Так началась новая игра… Теперь я всеми силами стараюсь найти укромное местечко, где Бэлль меня не найдет. Иногда мне это удается, иногда нет. Промотавшись пару дней по поместью, я, наконец, обосновалась на самой вершине часовой башни, подняв за собой лестницу. По голой стене змея заползти не сможет, в этом я убедилась сразу же.

В этой же комнате, которую я избрала своим новым кабинетом для творчества, обнаружился очередной шедевр Оскара. Постепенно я привыкла к ним, поэтому прежней бури эмоций нахождение еще одного бедняги у меня уже не вызвало. Интерес – да, может, немного восхищения, насколько вообще можно восхищаться видом мертвого человеческого тела, но вот прежнего всплеска удивления пополам с неверием и очарованием уже не было.

Жертвой опять-таки был молодой темноволосый юноша, вот только композиция здорово отличалась от большинства, в оригинальности составляя конкуренцию даже Икару. Круглый и плоский сосуд, расположенный прямо за часами так, что сквозь него были видны массивные стрелки. Сам же юноша здорово напоминал известный рисунок Леонардо да Винчи.

– «Витрувианский человек», – хмыкаю я, подходя поближе, чтобы рассмотреть композицию вблизи. Ведь действительно этот полуобнаженный парень в одной лишь набедренной повязке и с раскинутыми в стороны руками и ногами был практически копией изображения, что я видела очень много раз.

– О, ты знаешь да Винчи? – голос Оскара звучит так, словно он одновременно и удивлен, и обрадован этому факту.

– Да, я знаю да Винчи, – улыбаюсь я. – Еще бы я его не знала. Помнится, в школе меня называли его правнучкой за мою манеру иногда писать конспекты справа налево, постоянно сокращая слова, да еще и непонятным почерком.

– А для чего ты это делала, ты знаешь?

– Будешь смеяться, но просто для прикола, – окунувшись в воспоминания о тех днях, я невольно начинаю хихикать. – Если бы ты видел лица моих одноклассников в тот момент, когда они пытались расшифровать мои «письмена», ты бы меня понял.

– Могу себе представить, – усмехается в ответ Оскар. – Значит, в школе ты больше всего любила мировую художественную культуру?

– Нет, совсем нет, – качаю головой я. – Искусство мне, конечно, нравится, но не более того. Я куда большее предпочтение отдавала точным наукам, в частности, химии, периодически доводя преподавателя едва ли не до инфаркта. Просто я всегда любила получать новый опыт, неважно, окажется ли он удачным или нет. Когда меня захватывало прочитанное, я всегда пыталась воплотить его в жизнь. Любыми способами. Последней каплей терпения учителя стало то, что, оставшись после уроков в школьной лаборатории, я получила миллилитров этак триста синильной кислоты… Короче говоря, в результате мне запретили пользоваться лабораторией без присмотра.

– Вот как, химия значит… – что-то уж слишком довольным кажется мне он. Не к добру это. – Значит, будет излишним с моей стороны рассказывать, как я добился такого эффекта в своих произведениях. Сама разберешься.

– Может, и разберусь, – не отрицаю я, а потом снова возвращаюсь к юноше в сосуде. – Значит, время. Он символизирует время, верно?

– Нетрудно было догадаться, да? – хмыкает Оскар. – Как я уже говорил ранее, я ненавижу время. Его неумолимое течение изо дня в день разрушает этот мир, уничтожая красоту.

– Но ты не в силах изменить законы природы, – говорю я. – У всего есть свой срок. Люди умирают, животные умирают, растения умирают. Даже скалы, возраст которых насчитывает миллионы лет, рано или поздно разрушатся. Ничто не может существовать вечно. Даже они, – киваю я на юношу. – Да, они могут просуществовать десятилетия, а может даже несколько сотен лет. Но и они со временем утратят свою красоту и рассыплются в прах.

– Это так, – признает мою правоту Оскар, хотя и неохотно. – Но когда у тебя есть выбор, прожить один день или два, вряд ли ты согласишься на первый вариант. Я знаю, что мои шедевры не дают этим людям абсолютного бессмертия, тем не менее, это их шанс сохранить себя такими намного дольше, чем было уготовано природой. По сути, пусть и не навечно, но я все равно нашел способ обмануть время.

– Поделиться секретом? – я пристально смотрю в объектив камеры, уверенная, что Оскар не сводит с меня взгляда и замечает каждую мелочь. – У меня тоже есть свой способ обмануть время. Как ты думаешь, сколько мне лет? Думаешь, дело идет к тридцати? А вот и нет. Восемнадцать. Не больше и не меньше, и так уже много лет. И неважно, что написано в паспорте, пока я сама считаю так. Пока я думаю, что мне восемнадцать, мне и будет восемнадцать. А уж если придет момент, когда мое тело начнет вызывать у меня отвращение, что ж… Сейчас есть масса способов исправить положение, начиная от пластической хирургии и заканчивая стволовыми клетками. И в этом моя сила. У меня нет зависимости от того, как я выгляжу. Я просто принимаю себя такой, какая есть, со всеми моими недостатками.

– Похоже, в этот раз нам не договориться, – констатирует Оскар.

– Может, подеремся? – как бы между прочим, предлагаю я, не рассчитывая, что он воспримет эту детскую провокацию всерьез.

Впрочем, он и не воспринимает, смеясь в ответ. Стало быть, разговор окончен. Я усаживаюсь на пол, привалившись к стене, и открываю тетрадь. Вдохновение бьет ключом, и я не собираюсь зевать этот шанс.

И только дописываю первое предложение, как раздается тихое шипение Бэлль, выползающей из узкой щели в дальнем углу.

========== Глава 10. Искушение ==========

Вот ума не приложу, откуда, при моей патологической лени, во мне появилось нестерпимое желание навести в этом доме полный порядок, но в какой-то момент я поймала себя на мысли, что кружащаяся в воздухе пыль меня раздражает. Это было и неудивительно, учитывая, что Оскар вряд ли хоть раз обременял себя приборкой, будучи полностью погруженным в свое творчество. И что-то я сомневаюсь, что в его лаборатории, обнаружить которую мне так до сих пор и не удалось, есть хоть одна пылинка. То ли дело в остальных комнатах…

Так что уже второй день я, вместо того, чтобы сидеть и писать, занимаюсь грязной уборкой, мокрой тряпкой стирая пыль со всех доступных мне поверхностей, метлой убирая свисающие с потолка тенета и постепенно, комната за комнатой, делаю дом похожим именно на дом, а не на заброшенный столетие назад замок с привидениями. Конечно, на то, чтобы заделать трещины в стене и залатать дыры на обоях, моих навыков не хватает, но это я еще готова стерпеть. В конце концов, подобные мелочи даже придают этому дому свое особое очарование, не позволяя ему окончательно превратиться в музей.

Оскар, глядя на мои мытарства, иногда позволяет себе ехидно прокомментировать происходящее, заметив, что такими темпами ему придется в корне изменить свой замысел относительно меня. И придется мне символизировать не вдохновение или свободу, а чистоту. Я в ответ только кидаю в камеру мыльной губкой, но этим мое возмущение и ограничивается. Я и сама не заметила, как вошла во вкус, и сейчас процесс приборки уже не кажется мне таким утомительным, скорей уж наоборот. Таким образом я заглядываю во все уголки помещений, скрытые от глаз цветочными горшками, вазами, стульями и прочими предметами интерьера.

Бэлль неустанно ползает за мной всюду, куда бы я ни пошла, удивительно хорошо понимая, если не человеческую речь, то мое настроение точно. И если оно по какой-то причине падает ниже плинтуса, она старается не показываться мне на глаза.

Во время приборки я наткнулась еще на две композиции Оскара, но, так как в тот момент я была не в том настроении, чтобы вести глубокомысленные философские беседы о жизни и творчестве, мы решили перенести беседы о них на потом. Хотя выглядели они, как и всегда, довольно интригующе. Молодой человек в стандартном облачении дворецкого, стоящий в столовой с подносом в руке. Честно говоря, я, как ни пыталась, так и не смогла понять, что же может означать для Оскара он, хотя до этого смысл читался просто на ура. Второй жертвой была девушка, и вот тут долго думать не пришлось. Пышное платье нежно-голубого цвета, красивая серебристая корона на голове, царственная осанка, гордо поднятая голова, да и место, где я ее нашла – морозильная камера – все это говорило само за себя. Снежная королева. Холодность и неприступность в одном флаконе. Видимо, еще одна девушка, разбившая сердце Оскару… Что-то совсем ему в любви не везет, как я посмотрю…

Но долго находиться в этом холодильнике я не могла, и поспешила покинуть его, когда почувствовала, что мой нос превратился в ледышку.

Постепенно я действительно привела в порядок все помещения, до которых смогла добраться, решив раньше времени не выламывать заколоченные, а то и вовсе заложенные кирпичами дверные проемы. Если уж Оскар так хотел отгородить их от меня, ладно, не больно-то и хотелось.

И, видимо, в благодарность за генеральную уборку, он решил меня немного поощрить. Своим привычным образом, оставив на кровати в спальне очередную записку.

«Отец всегда любил охоту и всегда пытался приучить меня к ней, но я не любил убивать животных или добивать их. Я говорил ему, что мне не нравится это, но он все равно заставлял. Я боялся, что он скоро начнет заставлять меня убивать животных в имении, кошек, собак… Поэтому я вывез всех животных из имения, кого-то отдал в приюты, кого-то в частные дома. Но одного питомца не отдал – мою змею, я ее надежно спрятал, отец не найдет…»

– Если ты так любишь животных, то почему не заведешь еще кого-нибудь, помимо змеи? – интересуюсь я, закончив читать. – Животные не худшие вдохновители, можешь мне поверить. А кошки, в придачу, еще и помогают снимать стресс.