Текст книги "Колыбельная для Джона (СИ)"
Автор книги: Ifodifo
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Сколько же есть на свете людей, подумала я,
которые мучаются от того, что они не в силах
выбраться из-под опутавшей их паутины робкой
сдержанности, и в своей безрассудной слепоте
возводят перед собой огромную стену, которая
заслоняет правду. То самое, что делала я.
Я рисовала в уме ложные картины и созерцала их.
Ни разу не набралась мужества потребовать правды.
Дафна Дюморье «Ребекка»
Первый раз Джон видит его в клубе, куда их с Майком Стемфордом вытаскивает Жанин, девушка Майка, невесть откуда доставшая пригласительные, а с ней приходит ее подруга Мэри. Мэри вот уже некоторое время оказывается в компании Майка и Джона, и Майк намекает, что ей нравится Джон. Джон чувствует себя польщенным, но до конца не уверен, нужны ли ему отношения с Мэри. Она, можно сказать, милая, у них явно много общего, но, тем не менее, Джон старательно избегает Мэри, когда это возможно. Джон перевелся в Лондон из Эдинбурга не так давно, и до сих пор удивлен, что в него не тычут пальцем с криком «скотиш», и уж тем более удивлен, что может кому-то нравиться: у него самая обычная внешность, невысокий рост и лопоухие вечно смущающиеся уши. Клуб довольно дорогой, на входе действует фейс-контрол, и Джон нервничает из-за потертых джинсов, кроссовок и тонкой курточки поверх черной футболки. Он вообще не любитель тусоваться в подобных заведениях и удивляется, почему пошел на поводу у Майка и согласился на это безумие, вместо того чтобы заняться зубрежкой фармакологии. Но их пропускают, провожая липким оценивающим взглядом, и Жанин хихикает, проталкиваясь к столику, поближе к барной стойке. Они устраиваются на мягких удобных диванчиках и заказывают пиво. Жанин кривит губы, но не возмущается, чуть притопывая каблуками в такт какому-то кислотному ритму гудящих в динамике басов. Мэри не сводит с Джона испытующего взгляда. Ее лицо в искусственном освещении неона кажется мертвецки бледным, а большие темные глаза пугают глубиной и мрачностью. Джон, стараясь не встречаться с ней взглядом, разглядывает движущуюся вокруг толпу, топчущихся у барной стойки любителей выпивки, танцующие фигуры на танцполе. Среди прочих выделяется парень в черной рубашке, такой узкой, что кажется, от излишне резкого движения она может просто расползтись по швам. Он весь какой-то обуженный, изящный и грациозный, с подчеркнутой талией и длинной белой шеей в расстегнутом вороте. Острый подбородок и еще более острые скулы, изумительной формы рот и смоляные кудри бьют наотмашь нездешней совершенностью. Джон вздрагивает от этой почти болезненной красоты и беспомощно оглядывается на безмятежного Майка.
– Что, запал? – интересуется тот, прослеживая восхищенный взгляд Джона, и кривится недовольно: – Все западают, даже самые гетеросексуальные, – уши Джона краснеют, и он надеется, что при этом освещении их вызывающий цвет не так бросается в глаза. – Это Шерлок Холмс, наша примадонна. Тебе простительно не знать, ты же у нас недавно. Он на химика учится, говорят, гений.
– Сучка, – встревает Мэри, морщась.
– Красавчик, – улыбается накрашенными губами Жанин. – Я бы с ним замутила, но он не для таких, как мы…
Джон продолжает наблюдать за парнем в черном, поражаясь той грации и легкости, с которой он движется на танцполе. Этот Шерлок Холмс отличается от остальных, словно лебедь от прочих гусей и уток, и Джон зависает, не в силах отвести взгляд.
– Смотри, не запади, – предупреждает Мэри, – он не нашего полета.
– Он рушит репутации, – соглашается Жанин, – по щелчку пальцев. Не дай бог попасть ему на язык…
– Он разбивает сердца, – кивает Майк, – сколько их уже было, безнадежно влюбленных, использованных и брошенных…
– Сучка, – с удовольствием подводит итог Мэри.
Джон поспешно отводит взгляд, утыкаясь в пиво. Ему не требуется повторять дважды – чувство самосохранения развито преотлично. Некоторое время удается не смотреть в сторону танцпола и даже поддерживать ничего не значащий разговор о предстоящей сессии, но через некоторое время Джон ловит себя на том, что опять пялится на фигуру в черном, танцующую свой идеальный танец в одиночестве, окруженный жаждущей толпой. Девушка в черном льнет к нему, и на некоторое время они складываются в совершенный тандем, но затем парень едва заметно отстраняется, вновь погружаясь в свой собственный танец с самим собой. Шерлок Холмс. Красивое имя. Джон опять отводит взгляд, сосредотачиваясь на разговоре. Жанин целуется с Майком, а Мэри что-то бормочет о духоте.
– Принесу еще пива, – решает Джон, ему не очень удобно оставаться один на один с Мэри, словно тот факт, что Майк и Жанин рядом целуются, должен подвигнуть и Джона к желанию поцеловать Мэри.
Джон слишком хорошо воспитан и выпил еще недостаточно, чтобы целоваться с ней. Он подходит к барной стойке, и в ожидании, когда бармен обратит внимание, нервно барабанит подушечками пальцев по столешнице.
– Брамс. Соната для кларнета и фортепиано номер один фа-минор, – низкий голос рядом заставляет Джона вздрогнуть.
– Что? – он удивленно поднимает глаза и видит справа от себя давешнего парня с танцпола.
Шерлок Холмс. Он помнит его имя.
– Ваши пальцы двигаются так, словно играют сонату для кларнета и фортепиано Брамса, – повторяет парень, и Джон зависает, любуясь тем, как шевелятся чувственные совершенной формы губы. – Музыкальная школа по классу кларнета, ведь так? – интересуется парень, и Джон отмирает, удивленно кивая.
– Но как вы догадались?
Глаза у Шерлока Холмса удивительные, чуть раскосые прозрачно-серого оттенка нешлифованного горного хрусталя.
– Элементарно, – парень небрежно пожимает плечами и парой фраз объясняет, каким образом пришел к такому выводу. – Всего лишь наблюдение.
– Потрясающе, – не может сдержать Джон своего восхищения, и взгляд парня задерживается на нем испытующе, перемещаясь затем на подошедшего бармена.
Бармен готов принять заказ, но парень кивает в сторону Джона, и тот с трудом вспоминает, зачем подошел. Пока бармен наливает пиво в бокалы, Джон косится в сторону незнакомца, стараясь не пялиться на его губы. Кажется, что тот забыл о существовании Джона, и это расстраивает, хоть он и помнит предупреждение друзей. Парень поворачивается к нему, будто чувствует взгляд Джона, и Джон уже готов, вопреки здравому смыслу, протянуть руку, назвав свое имя, но именно в этот момент та самая девушка в черном плавным движением обнимает красавчика со спины, зарываясь пальцами с длинными красными ногтями в черные кудри на затылке. Джон поспешно отворачивается, закусывая губу, забирает принесенное барменом пиво и ретируется к друзьям. Мэри мрачно молчит, Жанин смеется рассказанному Майком анекдоту. Джон расставляет пиво и старается не выглядеть смущенным. В какой-то момент ему удается расслабиться, и он даже забывает о Шерлоке Холмсе с его безупречной спутницей. Мэри перестает дуться и включается в общую беседу, которая крутится вокруг учебы, преподавателей и студентов. Джон улыбается, чувствуя себя комфортно в знакомой и приятной компании, а когда случайно бросает взгляд в сторону барной стойки, забывает как дышать. Тот самый парень, Шерлок Холмс, прямо сейчас потягивается, выгнув спину, словно пантера. Его белая шея, трогательно беззащитная, выставлена на показ, а на миг мелькнувшая в разошедшейся рубашке полоска кожи живота заставляет сердце Джона испугано трепыхнуться и забиться в суматошном ритме. Извинившись перед друзьями, Джон сбегает в туалет, где долго умывается холодной водой, приводя себя и мысли в голове в порядок. Джон не гей, чтобы заглядываться на безумно красивых парней. Или все-таки гей? Опять это погружение в прошлое, и оно пугает накатившей эмоциональностью. Когда они с Майком возвращаются в свою комнату в общежитии, проводив девушек, и Майк почти мгновенно засыпает, едва коснувшись головой подушки, Джон долго лежит без сна, вспоминая Эдинбург.
Они с Биллом сошлись легко и быстро, потому что оба были уступчивыми и неконфликтными. Важно ладить с соседом по комнате, тем более, если с ним предстоит жить еще лет пять, как минимум – житейская мудрость от Джона Ватсона. Они и ладили: оба собирались заняться хирургией (Джон кардиохирургией, а Билл пластической), вместе ходили на занятия и в столовую, вместе устроились на подработку в университетскую библиотеку, разделив между собой вечерние смены, вместе иногда выпивали в пабе и цепляли девчонок на студенческих вечеринках. Это случилось в день всех святых. В университете устроили костюмированный праздник, с выпивкой и какой-то самодеятельной рок-группой. Они оба нарядились докторами: Джон – доктором Франкенштейном, а Билл – доктором Кто, и обоим это казалось забавным. Они как-то быстро набрались, девушка Билла, с которой он начал не так давно встречаться, не пришла, а у Джона не было постоянной девушки. В общем, вечеринка наполнилась дешевым вишневым пуншем в компании друг друга и пьяными разговорами ни о чем. Они вернулись в общежитие под утро. В голове приятно гудело, а в глазах слегка двоилось. Джон чувствовал некоторую заторможенность и дезориентацию, разглагольствуя о качестве выпитого спиртного. Ему хотелось поскорее снять с себя одежду, пропахшую пивом и сигаретами, и он, повернувшись к Биллу спиной и не переставая говорить, стянул с себя рубашку и джинсы, оставшись в одних боксерах и носках.
– Лучше бы мы пиво пили, – закончил он свою речь и повернулся к Биллу, безмолвно сидевшему на своей кровати.
Билл не ответил, уткнувшись взглядом куда-то ниже пояса Джона, и Джон не сразу понял, на что тот смотрит. Опустив взгляд, он увидел собственный обтянутый синим хлопком полувставший член и растерянно опять посмотрел на Билла. Воцарилась неловкая тишина, Джон гулко сглотнул, не зная, что сказать. Не то чтобы раньше он не ходил при Билле в таком виде, но и Билл так странно не реагировал на него. Билл шумно выдохнул и сполз с кровати, опустившись на колени, так и не подняв глаз на Джона. Его рот оказался на уровне ширинки Джона. Джон хотел отодвинуться, но пространство комнаты само по себе крохотное, было сейчас ограниченно еще и двумя кроватями, стоявшими друг против друга.
– Что ты… – начал Джон, но Билл его перебил.
– Позволь мне коснуться тебя, – пробормотал он каким-то чужим хриплым голосом, и, не дожидаясь разрешения, приник губами к мягкому застиранному хлопку боксеров Джона.
Джон вздрогнул от этого прикосновения, член тут же напрягся, а в груди разлилось непонятное сладкое томление. Джон хотел оттолкнуть Билла, хотел закричать, что он не гей, просто сбежать в ванную, в конце концов, но почему-то остался стоять перед коленопреклоненным Биллом. Билл благодарно выдохнул и дрожащими руками стянул боксеры Джона к коленям, а потом взял вставшую плоть Джона в рот. Джону никто и никогда не делал ЭТОГО. Весь сексуальный опыт его свелся к тисканью на заднем сидении отцовского шевроле Мэнди Улисс на выпускном, и парочке торопливых перепихонов в женском общежитии с Люси Джонсон и Самантой Грин. После обоих неловких сексуальных контактов, Джон сбегал, когда его партнерши засыпали. И ни разу он не испытывал того, что испытывал сейчас, когда его сосед по комнате и друг, Билл Мюррей, сосал его член. Боже, Джону было стыдно и сладко – какое-то ужасно неправильное сочетание, гарантировавшее тяжесть в желудке и тошноту, если бы Джон был трезв. Но Джон был пьян, и ему нравилось то, что творил с его членом Билл. В какой-то момент он даже стал подаваться навстречу этому горячему и жадному рту, а потом не заметил, как собственные руки предательски вцепились в волосы Билла и в ритме толчков бедер, тянули того на себя. Джон кончил бурно, с восторгом изливаясь в принимающий рот Билла, а потом отступил на шаг, натягивая боксеры и растерянно глядя на пунцовые губы друга.
– Прости, – пробормотал Джон, – я должен был предупредить…
– Все нормально… – хихикнул Билл, – я сам хотел… – его руки потянулись к собственному стоящему члену.
Джон с жадным интересом наблюдал за тем, как Билл вжикнул молнией на ширинке, освобождая вставшую плоть, как обхватил рукой член, мастурбируя. Это было неправильно, также как было неправильно то, что случилось до этого, но Джон словно под гипнозом смотрел на Билла, а потом, неожиданно для самого себя опустился на колени и протянул руку к члену друга. Билл с готовностью позволил коснуться себя, блаженно застонал, когда Джон начал водить по стволу так, как делал себе, чуть жестко, поглаживая сочившуюся смазкой головку большим пальцем. Билл кончил быстро, несколькими толчками, выплескивая свое семя на руку Джону, а затем сел на пол, широко разведя ноги и откинувшись головой на кровать. Джон удивленно разглядывал заляпанную спермой Билла ладонь, не зная, что сказать. В конце концов, он просто поднялся и пошел в ванную, где вымыл руки с мылом, а потом и сам вымылся кусачей мочалкой и клубничным гелем. Когда он вышел из ванной комнаты, Билл спал на своей кровати, так и не раздевшись и не застегнув брюк, поверх покрывала, повернувшись лицом к стене. Джон забрался под одеяло и почти сразу заснул.
Утром он сделал вид, что не помнит о случившемся, а Билл, вероятно на самом деле ничего не помнил – они оба выпили довольно много. Джон старался изо всех сил не подать вида, что между ними случилось нечто из ряда вон, но все равно чувствовал некое витающее в воздухе напряжение. В конце концов, при первой же возможности Джон просто сбежал в библиотеку и проторчал там допоздна. Когда он вернулся в общежитие, Билл делал лабораторную. Джон устало бухнулся на кровать, наблюдая за другом, гадая, помнит тот или нет события прошедшей ночи.
– Блять, Джон, если хочешь съехать, так и скажи, – не вытерпел Билл, разворачиваясь и швыряя ручку на стол. – Не хочешь жить с педиком, можешь уходить… Ищи другого соседа!
– Так ты все помнишь, – прошептал Джон. – А я гадал…
– Забудешь тут, – вздохнул Билл, а потом робко посмотрел на друга: – Прости, что втянул тебя. Ты просто мне очень нравишься. Я был пьян. Так бы никогда. Мне жаль, Джон. Я не хотел бы терять нашей дружбы, прости…
Джон собирался сказать, что все нормально, он не сердится, что между ними все останется как было, что дружба важнее недопонимания и пьяных глупостей, но сказал совершенно другое:
– Я не против повторить, если ты не против… – уши Джона предательски покраснели, и он отвел взгляд от Билла. – Мне понравилось, – выдохнул едва слышно.
И они повторили. Этой ночью и следующей. А потом Билл поцеловал Джона (вот так вот у них все пошло не в том порядке). Оказалось, что целоваться с парнем совсем не то, что целоваться с девушкой. Запах сигарет, щетина и желание партнера доминировать потрясли Джона до самых основ. Даже ощущение под рукой крепких мускулов, а не мягкой груди казалось теперь правильным и таким нужным. Джон чувствовал, что ступает на опасную территорию, с которой не будет пути назад, но желание познать запретное разрывало сердце и разъедало мозг. Их обоих тянуло друг к другу так сильно, что в какой-то момент бдительность была утрачена. Они самозабвенно целовались в парке, когда появился приехавший навестить сына мистер Мюррей. Случилась безобразная сцена, когда отец Билла кричал, привлекая ненужное внимание студентов и преподавателей: «Убери свои лапы от моего сына, грязный педик!», отдирая вцепившегося в Джона Билла. Потом был скандал с паковкой чемоданов, грозными обещаниями нажаловаться руководству университета и лично устроить Джону Ватсону проблемы космических масштабов, слезы Билла, грохот захлопнувшейся двери и тишина после их ухода. На разборки к руководству, впрочем, Джона так и не вызвали, возможно Билл как-то повлиял на отца, и тот не стал воплощать в жизнь все те ужасы, которые наобещал, но в университет Билл больше не вернулся. Он ни разу не написал, хотя Джон долго еще ждал писем или хоть какой-то весточки от друга. После случившегося вокруг Джона образовался вакуум, слишком многие были свидетелями той истерики, которую устроил мистер Мюррей. В комнате он теперь жил один, никто не хотел подселяться к «грязному педику», и из библиотеки его поперли под каким-то надуманным предлогом. Теперь, как никогда раньше, он понимал причину пьянства Гарри, и смерть родителей была в данном случае лишь частью больших проблем сестры. Ее самоидентификация, обнаружившаяся слишком рано, раньше и принесла с собой то, что Джон ощутил только сейчас – неприятие обществом. Сцепив зубы, Джон доучился до конца года, выбивая себе высшие баллы, чтобы сохранить стипендию, а затем сделал запрос на переводы в несколько вузов страны. Как ни странно, его согласился принять лондонский университет, и Джон, не раздумывая, забрал документы, мечтая начать все сначала. Слишком глубоки были раны, чтобы решиться пережить что-то подобное вновь. Иногда Джон думал, а любил ли он Билла, и, прислушиваясь к своему сердцу, с радостью ощущал спокойное биение – страсть прошла, оставив шрамы, но не лишив душевного покоя. Джон твердо решил, что не позволит себе больше потерять голову из-за каких-то чувств. Не поставит себя в зависимость от другого человека. Не станет рисковать будущим ради минутной похоти. И вот опять непонятное томление в груди было связано с другим человеком, и это пугало Джона до невозможности. Он не хотел потерять столь желанный и с таким трудом обретенный покой, но уже сомневался, сможет ли устоять перед притягательной аурой Шерлока Холмса.
С утра Майк, до отвращения бодрый и благодушный, уходит в библиотеку, а Джон, так и не сомкнувший ночью глаз, остается один. Возвращение в недавнее прошлое дается тяжело. Чтобы продолжить жизнь в заданном темпе и тональности, нужно найти силы. Джон выбирается из постели и как есть, босиком и в пижаме, открывает шкаф. Там, на самом дне дешевой клеенчатой сумки лежит футляр, который он не открывал с ТОГО САМОГО ДНЯ. Выпускной концерт помнится отчетливо, до мельчайших подробностей, словно документальное кино, которое кто-то помимо его воли загрузил в мозг без права удаления. Джон старается забыть про это кино, он никогда не пересматривает его, но картинки сами по себе всплывают непроизвольной ассоциацией с самыми неожиданными вещами, причиняя боль. Зачем сейчас ворошить прошлое? Джон не знает, но достает потертый футляр, бережно проводя дрожащими пальцами по теплой шероховатой поверхности. Он помнит каждую трещинку и каждую царапину, сломанную застежку и облупившийся угол. Сердце заходится безумным перестуком, когда он открывает его и некоторое время глядит на сиротливо разобранный кларнет, напоминающий выброшенного на берег огромного кита, грациозного и сильного когда-то, исторгающего красивые звуки при должном обращении. Кларнет понимал маленького Джона, как никто, сердился и злился вместе с ним, плакал и радовался, а Джон отказался от него. Зачем он взял его с собой, когда уехал в Лондон? Ведь решил же твердо забыть о кларнете, но вот он, здесь, в одной с Джоном комнате, глядит укоризненно в немом обидном недоумении – почему мы не вместе? Джон касается подушечками пальцев гладкой поверхности, металлических клавиш … Отчего он вдруг вспомнил о нем? Ведь пять лет не вспоминал. «Брамс. Соната для кларнета и фортепиано номер один фа-минор», – всплывает в голове низкий голос. Вот почему вспомнил – не он сам, ему напомнили. Напомнил. Шерлок Холмс. Джон слабо улыбается –это произведение он готовил для выпускного концерта. Тренировался как проклятый, именно тогда взялась эта дурная привычка пальцами обеих рук на гладкой поверхности отыгрывать Брамса. Даже сейчас, непроизвольно, в минуты волнения или ожидания, не отдавая отчета мозгу, пальцы сами отстукивают сложную мелодию. Джон мучительно долго заставляет себя закрыть футляр, так и не достав кларнет. Слишком все это больно. Прошлое должно остаться в прошлом. Джон щелкает сломанным замком, убирает подальше, на дно сумки футляр, а сумку задвигает в самый темный угол шкафа. Слава богу, обошлось без приступа паники. Главное – не вспоминать. Начинается новый день. Ему нужно привести себя в порядок и отправиться на учебу. Он должен добиться поставленной цели, он не имеет права подвести тех, кто в него верил. Никаких чувств, страстей и романов, даже дружбы он больше не хочет, вполне достаточно доброжелательного и слегка отстраненного Майка в качестве соседа по комнате, чтобы не было больно терять. И конечно же, никакого Шерлока Холмса, разбивающей сердца и рушащей репутации сучки. Джон морщится, ему неприятно это слово – даже про себя он не может позволить себе так назвать давешнего красавчика. Будильник в телефоне начинает пронзительно трезвонить, и Джон вздыхает – пора на занятия. Начинается новый день.
Решение забыть о Шерлоке Холмсе проваливается на следующий же день, когда Джон видит у расписания его высокую фигуру в черном костюме и экстравагантном пальто. На миг Джон зависает, разглядывая с жадным любопытством, удивляясь, почему раньше не замечал его. Ведь они учатся в одном университете, у них наверняка даже некоторые предметы общие. Разве возможно пройти мимо такой красоты и не заметить?
– О, нет, только не этот взгляд, – голос Майка выводит Джона из эстетического ступора.
– О чем ты? – защищается Джон, чувствуя, как уши опять предательски алеют.
– Этот влюбленный взгляд, – поясняет Майк, – я видел его неоднократно. Молли. Молли Хупер точно так же на него смотрела, а потом рыдала у меня на плече. Он разбивает сердца, помнишь?
– Я вовсе не влюблен, – бурчит Джон, – тебе показалось. А кто такая Молли?
Майк смотрит на него так, будто хочет сказать: «Я вижу тебя насквозь, меня не проведешь». Они идут на лекцию, и Майк вещает, как настоящий гуру, прокладывая им дорогу в человеческом море, словно ледокол среди льдов и айсбергов:
– Такие, как он, разбивают сердца. Конкретно он разбивает сердца. Молли Хупер – милая, добрая и безотказная Молли Хупер, выпустившаяся в прошлом году. Она сейчас работает в Бартсе помощником патологоанатома. Она была влюблена в Холмса до безумия. Точно так же смотрела, как ты только что. Делала для него все. Он вертел ею, помыкал, использовал, а потом она рыдала у меня на плече.
– Он ее бросил? – осторожно интересуется Джон.
– Скорее всего, – кивает Майк. – Но при этом продолжает таскаться к ней в морг, а она продолжает делать все, что он ей велит. Это зависимость. Знаешь, что зависимость – добровольное рабство? Что может быть хуже рабства?
Джон не знает, и соглашается с Майком. Ему искренне жалко бедную Молли Хупер.
– Себастьян Уилкс, – говорит Мэри в столовой. – Холмс выбросил его, как тряпку. Попользовался и выставил из своей жизни.
Они вчетвером сидят за столиком в студенческой столовой. Джон вяло ест картофель фри, Майк методично уничтожает уже второй сэндвич, Жанин ковыряется в салате, а Мэри тянет через соломинку холодный чай.
– Я знаю, что говорю. Тогда много слухов ходило. Они дружили со школы, их семьи дружили. Они попали в один институт и естественно стали соседями по комнате. Себастьян был влюблен в него, это же очевидно. Бегал за ним, в рот ему заглядывал. А тот вел себя как принцесса, это не хочу, то не хочу, сам не знаю, что хочу. А потом что-то между ними случилось, и Холмс просто выставил его за дверь. Себастьян даже не закончил курс. Я видела, как он уезжал – на него было жалко смотреть. Потерянный, разбитый… Это было настоящее бегство. Он восстановился потом на курс младше, но Холмса до сих пор обходит за километр. Они даже не здороваются. Родители сняли квартиру в Лондоне, лишь бы их дорогой Шерлок ни в чем не нуждался. Теперь эта примадонна появляется на занятиях изредка, доводит преподавателей до белого каления, умничает, унижает и опять пропадает надолго. Не понимаю, почему его терпят? – Мэри возмущенно трясет коротко стриженными осветленными волосами. – Почему до сих пор не отчислили?
– Он гений, – пожимает плечами Майк. – Гению все прощается. Кроме того, его родители состоятельные люди, много жертвуют на университет. Терять такого студента себе дороже.
– Ой, я вас умоляю, – подает голос Жанин, – можно подумать, все дело в деньгах. Вы знаете, кто его братец?
– Но ведь доподлинно не известно, что там у них произошло, – робко подает голос Джон. – Возможно, виноват как раз тот самый Уилкс, а вовсе не… – почему-то произнести вслух это имя трудно.
– Себастьян милый и дружелюбный, – возражает Мэри, – а Холмс – невыносимо заносчивый засранец. Кто из этих двоих может быть виноватым, по-моему, очевидно, – отрезает она довольно категорично, и Джон предпочитает не спорить.
В конце концов, ему не должно быть никакого дела до бессердечности Шерлока Холмса, он же решил – никаких чувств.
– Ирен Адлер, тоже изучает химию, – заявляет Жанин, когда они идут после занятий в общежитие. – У них был роман. Ты видел ее в клубе, такая интересная, в черном платье. Они танцевали вместе. Правда, красивая пара? – Джон кивает, вынужденно соглашаясь. – Они везде ходили вместе. Ему завидовала вся мужская половина нашего курса – еще бы, отхватил такую красотку.
– Почему роман был? – удивляется Джон. – Они же были вместе в клубе. Танцевали. Обнимались.
Жанин одаривает Джона презрительным взглядом:
– Потому что был. Я точно знаю. Мы с Ирен подруги, знаешь ли.
– У нее нет подруг, – возражает Майк, – она сама по себе.
– Мы общаемся иногда, – идет на компромисс Жанин. – Она мне рассказывала. С Холмсом просто невозможно ужиться. Он – тиран. Даже Ирен, настоящий ангел, не смогла выдержать его. Она познакомилась с Рональдом Адером, милым юношей из хорошей состоятельной семьи, и бросила Холмса. Конечно, он был в гневе. Ирен и Рональд собирались объявить о помолвке, когда Холмс заявился на закрытую вечеринку и устроил скандал. Он облил Ирен грязью перед ее женихом. Наговорил про нее всяких гадостей. И что она – лесбиянка, которая встречается с какой-то девицей, и что она – любительница БДСМ-игр, и что ее знают в каком-то вип-борделе как дорогую проститутку, в общем расстроил помолвку. Ирен была разбита.
– О, – Джон теряется, – это ужасный поступок. Какая мстительность! – в его голове образ Шерлока Холмса из клуба совершенно не вяжется с тем, который рисуют друзья.
– Безусловно он мстителен, – кивает Жанин. – Ирен много чего рассказывала, но вы понимаете, я не могу предать ее доверия и пойти болтать об этом на каждом шагу…
– Я видел, как он ее бил, – заявляет Майк. – Собственными глазами видел. Ирен, конечно, не ангел, дорогая, – он примиряюще улыбается Жанин, – но поднять руку на женщину – так может поступить только настоящий негодяй.
– Он ее бил? – Джон не может в такое поверить.
– Да, – подтверждает Майк, – он дал ей пощечину. Они разговаривали тихо, я проходил мимо и не слышал, о чем, а потом Холмс ни с того ни с сего дал ей пощечину. Развернулся и ушел. Даже не извинился. Мне кажется, он склонен к агрессии. В его поведении я иногда вижу некоторые психические отклонения… В маниакальной фазе он просто фурия…
Джон подавленно молчит, более не участвуя в разговоре. В общем, он должен бы радоваться, что человек, от которого благоразумно решил держаться подальше, оказался негодяем и подлецом, но почему-то радости нет. Только сожаление и легкий налет недоверия к словам друзей. Джон не столь легковерен, чтобы бездоказательно принимать обвинения такого серьезного характера. И Ирен могла приврать, и Жанин преувеличить. Вот только пощечина… По мнению Джона, это уже серьезно. И если у Шерлока Холмса не было весомого повода, хотя… Какой повод может быть весомым в столь щекотливом вопросе? В личном кодексе Джона Ватсона девушку бить нельзя ни при каких обстоятельствах. Как же все запутано с этим парнем.
Через день, на лекции по фармакологии, Жанин торжествующе взглянув на Джона, машет кому-то рукой. Джон с любопытством наблюдает за тем, как к ним подходит та самая Ирен Адлер, о которой шел разговор. Жанин явно неспроста позвала ее, сейчас будет показательное представление для одного единственного зрителя, Джона Ватсона, чтобы доказать ему, насколько она была права. Ирен садится рядом, чмокает Жанин в щеку, небрежно здоровается с Майком и Мэри, бросая на Джона вопросительный взгляд.
– Джон Ватсон, сосед Майка, перевелся к нам из Эдинбурга, – представляет его Жанин, и Джон готов увидеть на красивом лице презрительную гримасу, однако Ирен лишь мило улыбается.
– Скажи, ты опять с Холмсом? – интересуется Жанин. – Мы видели вас вместе в клубе. Отлично смотритесь, кстати.
Ирен загадочно улыбается:
– Все может быть.
– Господи, – искренне возмущается Жанин, – он же так тебя подставил. Неужели ты все забыла и простила?
Ирен усмехается:
– Я никогда и ничего не забываю. Просто мы с ним очень похожи. Ты же знаешь, я та еще стерва… – Джон прикипает взглядом к ее накрашенным красным лаком аккуратным острым ноготкам.
– Наговариваешь на себя, – неодобрительно качает головой Жанин.
– Не более чем всегда, – Ирен перестает улыбаться. – Я подготовлена к Холмсу, знаю его хорошо, мы действительно похожи. Плохая девочка для плохого мальчика, а вот хорошим девочкам и мальчикам, – тут Ирен выразительно смотрит на Джона, вгоняя его в краску, – стоит держаться от него подальше, – она совсем перестает улыбаться. – Он страшный человек, – произносит она, пристально глядя на Джона, и тому кажется, что его видят насквозь – неприятное ощущение, будто находиться под рентгеном.
Не желая продолжать разговор, Джон просто отворачивается, не в силах вынести этот пронизывающий взгляд. Ирен ему не нравится, и он не может понять отчего: оттого ли, что говорила плохо о Шерлоке Холмсе, либо это просто личная неприязнь. Джон считает себя интуитивом, чувство другого человека у него формируется где-то в подкорке, минуя мозг. Так вот, к Шерлоку Холмсу подсознание ничего плохого не чувствует, а Ирен Адлер очевидно не нравится. Но, возможно, это просто банальная ревность к девушке понравившегося парня. Джон не хочет разбираться в своих запутанных чувствах, потому что хочет эти чувства вытравить. Они явно нежеланные гости в голове и сердце. Джон почти забывает о сидящей где-то рядом Ирен, мило болтающей с Жанин, когда в лекционный зал входит Шерлок Холмс. Джон узнает его высокую фигуру в идеальном костюме и странном пальто нараспашку сразу и уже не может отвести глаз. Шерлок Холмс останавливается на авансцене, окидывая зал взглядом Наполеона перед Ватерлоо, оценивая слабые и сильные стороны противника и расстановку войск. Взгляд скользит по рядам, не задерживаясь ни на ком, а затем на лицо набегает гримаса недовольства, которая почти сразу пропадает. Он разворачивается резко, эффектно взметнув полами пальто, и занимает место в первом ряду.
