Текст книги "Reet-K (СИ)"
Автор книги: Хх Миро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
– А где она тогда была?
– Со мной была, возил её в Голубой Залив на выходные. О тебе судили-рядили, на путь истинный её наставлял. Она мне тоже говорила, что ты ей нравишься. Она даже не так говорила, не что нравишься, а что она тебя любит.
– А про машину она тебе говорила? Мы машину купить хотим.
– Про машину говорила. Я – за. И с тобой ей будет гораздо проще и безопасней. И что ты юрист, очень хорошо, и что соображаешь. И главное усвой, Тань, не она старшая или главная, а ты. Ты её защищаешь, а не она тебя. От нас защищаешь, от людей. Киборг только кажется умным и сильным, а на самом деле он перед человеком беззащитен.
Не стали мы с Верой заходить ни в какую филармонию. Не было у меня настроения. Сразу поехали домой.
Машину нашу нам отдали в марте. Синяя Субару Импреза с левым рулём, как мы и хотели. С обогревом сидений, чтобы попа не мёрзла. Права я получила в апреле, считай, на Верин день рождения, хотя когда её настоящий день рождения, неизвестно.
Не похвастаться такой обновой я не могла и поэтому в университет на занятия поехала на самурайке, как мы её прозвали. Правда, куда там было ехать – триста метров от дома и один светофор на перекрёстке.
В перерыве между лекциями я потащила Витю на улицу.
– Пойдём, сходим на парковку, – тянула я его за руку. – Я тебе кое-что покажу.
– Что покажешь? – притворно упирался он, пока я толкала его в спину, чтобы он быстрее переставлял ноги. – Раритетную тачку, на которой ездил академик Лаврентьев?
– Ну, давай-давай, шевели пимами.
Я подвела его к самурайке, смотрящей на нас своими удивлёнными глазами, томно прижалась бедром к её сверкающему новизной крылу и, позвякивая брелоком с ключами, спросила:
– Молодой человек, не хотите ли прокатиться с девушкой за беляшами?
Я пикнула пультом и дверные замки мягко щёлкнули.
– Ух ты! – восхитился Виктор. – Твоя, что ли?
– Наша с Верой, – я распахнула дверцу и жестом пригласила Виктора на пассажирскую сторону. – Пр-р-рошу!
Мы уселись в кресла.
– Танюшища! Шикарная тачка! – Виктор обвёл глазами салон и погладил руками панель. – Так вот зачем ты сдавала на права!
Я завела двигатель.
– Может, сам хочешь прокатиться? – великодушно спросила я.
– Хочу, Танюха, но нет! – он отрицательно помотал головой. – Я же потом на своей не смогу. У меня руки к рулю не поднимутся. Так что давай, ломай меня полностью, газуй! Девушки за рулём всегда меня возбуждали.
– Ах ты, гад! – я ударила его кулаком по плечу.
Тогда он облапил меня и мы стали целоваться. После нескольких поцелуев он отстранил меня и строго сказал:
– Не отвлекайся, следи за дорогой. И не забудь с ручника снять, прежде чем трогаться, а то прав лишу.
Я отключила стояночный тормоз, включила передачу и осторожно поехала.
С того первого чаепития Витя у нас больше не бывал и с Верой не виделся. Мы каждый день встречались на занятиях, и я к нему привыкла и привязалась. Спокойный, симпатичный, не глупый, не жадный, с юмором, он очень хорошо ко мне относился и нравился мне. Несколько раз я оставалась у него на Зелёной горке.
– Как там поживает твоя строгая сестра? Не наказывает тебя лишением сладкого за то, что ты не ночуешь дома?
– Я ей сказала, что всю ночь переписывала процессуальный кодекс в библиотеке, так как книжка нарасхват.
– А если серьёзно?
– А если серьёзно, то я уже большая девочка.
Теперь, когда я знала, что Вера никакая не детдомовка, то могла её спрашивать о чём угодно, и могла не относить особенности её поведения, речи, манеры себя вести к особенностям детдомовского воспитания, и могла делать замечания, корректировать поведение, объясняя, почему так не надо, а надо эдак. Я сама стала обращать внимание на многое из того, о чём раньше не задумывалась и просто проходила мимо, ведь оно было само-собой разумеющимся. Я поняла, как много в нас нелепого, необъяснимого, нерационального, противоречивого и даже бессмысленного и как это всё непонятно, если попытаться хоть что-то объяснить. Мы смотрели фильмы и Вера часто спрашивала, что это, почему он или она сделал, сказала или поступили так. К военным фильмам и боевикам она вскоре утратила интерес, сказав, что в реальности бой идёт по-другому, а в фильме лишь антураж. А вот с какой-нибудь «Неоконченной пьесой для механического пианино» или «Обыкновенным чудом» мы застревали надолго и безнадёжно. Порой это было забавно, порой обескураживало меня и ставило в тупик. Одна только непринуждённость движений чего стоила!
– Вера, вот так переплети пальцы, – показывала я. – Теперь положи ногу на ногу. Теперь обхвати вот так колено. Откинься. А теперь обхвати затылок. Пониже, ближе к шее. Запрокинь голову. Спину выгни.
Вера повторяла все мои движения.
– И что это означает? – спрашивала она.
– Да ничего, особо, не означает, – смеялась я. – Это поза расслабления. Если человек так делает, это значит, он отдыхает, чувствует себя хорошо.
– В безопасности себя чувствует, – комментировала Вера на свой лад.
– Ну да, в безопасности, расслаблено, в непринуждённой обстановке, среди своих, дома. В обществе так не делают.
– Почему?
– Ну, не принято. В обществе не культурно так делать.
– Люди постоянно двигаются, – заметила Вера.
– Ну, да, – подтвердила я. – Руки, ноги постоянно меняют положение. Никто не стоит, не сидит и даже не лежит неподвижно, если не спит. Всё время вертит головой, двигает руками, ногами, меняет позу, наклоняется, выпрямляется, поворачивается. При разговоре жестикулирует с разной степенью интенсивности. Выражение лица, мимика всё время меняются. Брови, губы искривляются. Человек касается подбородка, носа, щеки, волос, складывает руки, разводит, сжимает-разжимает пальцы.
– Вот так?
Я хохотала.
– Нет, конечно! Не делай так! Это неестественно. У тебя, в общем-то, неплохо получается, но надо вольнее, и в сочетании одного с другим, а то ты как бы скована всё время, что ли, слишком сдержана, позы слишком статичные, строгие. Более разнообразные они должны быть и меняй их почаще, но не так, как показывала сейчас. Когда начинаешь что-то говорить, подаёшь свою реплику, то чуточку меняй позу, не говори, оставаясь неподвижной. Качнись, наклонись, повернись немножко, руку подними или, наоборот, опусти, коснись лица, колена, пальцы растопырь или сожми. Поняла?
– Да, кажется, поняла.
– Как вас зовут?
– Так мы же уже с вами знакомы.
– Вам нравится Том Хенкс?
– А кто это?
– А спросите меня что-нибудь?
– Как вам сегодняшняя погода?
– Ну вот, очень даже неплохо. Малость театральщинкой отдаёт, но тебе даже идёт. Но ещё обязательно надо научиться пошмыгивать носом и прищуривать глаза.
– Так?
Вера шмыгнула. Я опять рассмеялась:
– Это ты меня передразниваешь?
– Ну, ты так делаешь иногда.
– Правда? Какой ужас! Я и не замечала.
Мы наперебой зашмыгали носами.
– Можно ещё вот так пальцами по кончику, – показала я.
Она повторила, прямо как живая!
– А подмигнуть можешь? Да нет! Не так! Никогда не моргай одним глазом. Люди так не умеют. Я, по крайней мере, не встречала. Смотри. Тут видишь, не только глаз, тут щека и бровь и даже рот, губы с этой же стороны. Вот, ага. Но выглядит не очень!
– У меня на лице меньше мышц, чем у тебя.
– Тогда не подмигивай. Без этого можно обойтись.
Так мы и учились. Я учила её вставлять в речь разные словечки, междометия, слова-паразиты, звукоподражания, просторечия, сленг, менять порядок слов, упрощать или коверкать произношение. А вот матом она владела неплохо – тут уже мне было чему поучиться.
– Ты русская? – спросила я.
– У нас нет национальностей, – сказала она. – Но я поняла, о чём ты. В этом смысле я русская, да. Мой основной язык русский.
– А другие языки знаешь?
– Знаю, ты же спрашивала.
– Ну, тогда ты про программирование говорила, но ты ведь не программист.
– Вполне себе программист, – улыбнулась она. – И неплохо зарабатываю.
– Кстати, а как ты карточки банковские себе оформляла?
– Я не оформляла. Формально, это Димины карточки. Он на себя их открывал.
– Так ты и его кормишь, – пошутила я.
– Не думаю, что он пользуется деньгами с этих карточек. Хотя, я не проверяла. – Вера, видимо, не поняла шутки или, может, я не особо и пошутила.
С шутками и вообще с юмором всё было очень непонятно. Своими словами ни себе, ни Вере я не могла объяснить, что такое "смешно". Определения, которыми изобиловал интернет, с одной стороны определяли всё, а с другой не определяли ничего.
– Шутка не всегда определяется лишь смыслом сказанного, его противоречивостью, или абсурдностью, или многосмысленностью. Часто, она определяется местом, временем, обстоятельствами произнесения, манерой, тоном. Контекст, в общем, играет важную, а порой главную, роль.
– Так может мне не пытаться шутить? – спросила Вера.
– Не шутить самой, это половина дела и не самая главная. Гораздо важней, понимать шутки, то есть, понимать, когда сказанное кем-то является шуткой, а когда нет. Человека, который этого не понимает, а такие есть, чаще всего считают тупым, ограниченным. Исключения бывают, но редко. Вер, я не знаю, как этому научить.
– То есть, ты сама не понимаешь, как понимаешь, что является шуткой, а что нет?
– Именно!
– Значит, я буду твоей тупой сестрой, у которой отсутствует чувство юмора.
– Вот ты сейчас пошутила? – спросила я.
– Нет, – сказала Вера. – А почему ты спросила? Ты восприняла мной сказанное, как шутку?
– Так, – рассмеялась я. – Возможно, тут тебя учить, только портить.
– С шутками и юмором мы можем поступать, как с едой, – сказала Вера. – Ты мне просто говори, когда сказанное шутка, когда нет, и объясняй, почему, а я буду пополнять свою базу шуток, как и раньше.
– Попробуем, – согласилась я. – Другого варианта у нас пока и нет.
Так же, по мере возможности, я Веру изучала физически.
– А ты как дышишь? У тебя настоящие лёгкие?
– Нет. Просто ёмкости для воздуха, куда я вдыхаю и выдыхаю. Из моих лёгких кислород никуда не поступает, а воздух просто используется для говорения.
– Получается, задушить или утопить тебя нельзя?
– Получается, что нельзя.
– А мозг, та его часть, которая не электронная, как снабжается кислородом?
– Ему кислород тоже не нужен. Только электричество.
– А сердце тогда зачем?
– Чтобы стучало.
– Это звучит как шутка, – сразу уведомила я. – Смысл такой, что будто бы сердце у человека существует лишь для того, чтобы стучать.
– Запомню, – улыбнулась Вера. – У нас оно тоже качает кровь в мозг и в мышечную ткань, туда, где она есть, но наша кровь совсем не такая по составу, как у вас, и кислород при этом тоже не используется.
– А можно, я послушаю твоё сердце?
Вера кивнула, села прямо и опустила руки. Я подошла, наклонилась и прижала ухо к её груди. Стучит. Точно как настоящее – тук-тук, тук-тук – на два такта.
– И пульс есть?
– Здесь и здесь, – Вера показала на шею и на сгиб локтя. – Больше нигде.
– А кровь красная?
– Красная. Светлее, чем твоя венозная, но темнее, чем артериальная. Одинаковая всегда.
– Можно, я тебя потрогаю?
Она с готовностью кивнула. Я провела рукой по её коже, по предплечью. Обычная на ощупь кожа, тёплая, не гладкая, а покрытая маленьким, почти незаметным пушком. Я подняла её руку. Широкий рукав халата сполз вниз, обнажив руку почти до плеча. Я быстро наклонилась и понюхала Верину подмышку, гладкую, словно только что выбритую, и сухую – она ничем не пахла, никакого пота. Вера даже не шелохнулась. Я бы обязательно отдёрнула и опустила руку, а то и взвизгнула бы.
– А родинки у тебя есть?
– Есть. Но они не настоящие. Просто маленькие участки кожи, окрашенные в другой цвет. Случайным образом, исключительно для естественности. Вот тут за ухом, на руке вот, на животе две, – она показала. – На спине есть, на попе, на ногах.
Я потрогала пальцем маленькую родинку под распахнутым халатом, потом откинула полу халата пошире и обнажила левую грудь. Совершенно естественный сосок, небольшой околососковый круг, ни одного волоска на нём. Я положила на грудь ладонь и пару раз сжала, щупая. Упруго, мягко, естественно.
– А если сосок сильно сжать, из него что-то выделится? – спросила я.
– Сожми, – предложила Вера.
– Нет, ты сама скажи, – я убрала руку.
– Нет, ничего не будет, – сказала Вера, запахивая халат. – Моя грудь не предназначена для кормления и имеет чисто декоративное назначение.
– Ну и ладненько, – я вернулась в своё кресло. – Свои сиськи я тебе показывать не буду, ты их неоднократно видела и не сомневаюсь, что анатомию человека знаешь.
– Да, знаю, – улыбнулась Вера. – И очень хорошо.
Мне можно предъявить претензии, что я зачастую не замечала очевидного, глупо себя вела, неверно её учила, не то говорила и делала или, наоборот, не делала того, что необходимо было делать, но товарищи дорогие, мне, провинциальной девочке, было девятнадцать лет. Вспомните себя в девятнадцать лет и представьте в аналогичной ситуации. Что-то я сомневаюсь, что вы смогли бы при подобном раскладе сделать что-то страшно умное, эффективное и рациональное. А вот наделать каких-нибудь глупостей, мгновенно приведших к потере Ритки и разрушению своей жизни – на это способен любой девятнадцатилетний супермен и любая девятнадцатилетняя принцесса.
И можете сказать мне спасибо, что я не мучаю вас многостраничными описаниями красивых закатов, шума дождя или автомобилей, зарослей рододендронов или укутанных снегом пихт, ровными рядами стоящих вдоль оранжевых от фонарного света аллей. Я вас не мучаю перечислением блюд, которые мы ели, описанием одежды, в которую одевались, не рассказываю о цвете и выражении глаз, о причёсках, какие кто носил в момент того или иного эпизода, не разбавляю фактаж ремарками "он подумал", "ей показалось", "они почувствовали". Я не вкрапляю тут и там псевдомудрые философские сентенции и не делюсь глубокомысленными выводами, высосанными из пальца или взятыми с потолка. Мне кажется, вы сами со всем этим прекрасно справитесь, если вам совсем уж нечем заняться, а что касается моей манеры изложения, то поверьте, "манер" у меня много и стихи, новеллы, протоколы или заявления на отпуск я, как и подобает, пишу в разных стилистических манерах, а для рассказа о Ритке выбрала такую. Она вполне отвечает натуре самой Ритки – если станете читать дальше, то сами в этом убедитесь.
С этого момента я буду считать, что ввела вас в курс дела и описала обстоятельства, с которых началось моё знакомство с Риткой. Конечно, к этому описанию можно добавлять и добавлять подробности, уточнения и расширения, но ничего значимого и важного это не прибавит. Суть ясна: девятнадцатилетняя девушка вдруг оказалась в постоянном контакте с киборгом. Что такое киборг, я представляла весьма туманно. Книги, в которых так или иначе упоминались различные электронные существа, фильмы, где они губили или спасали человечество – это и был тот багаж знаний, на который я могла опереться. В садик я с ними не ходила, в песочнице не играла, в школе не училась. Замени слово "киборг" на слово "баба-яга" или на слово "фея" – моего понимания в тот момент это бы не изменило. Твёрдо я знала лишь одно – я имею дело с кем-то, кто не человек. Вот это никаких сомнений у меня не вызывало. Так же я не сомневалась в том, что это не сон, не бред, не наваждение, а самая что ни на есть реальность и я через секунду не проснусь, не очнусь, не обрету вменяемость, и фантом не растворится. Никакого фантома нет. Есть киборг Ритка, вот она, рядом со мной, на стуле перед своим ноутбуком, в кресле или на диване перед телевизором, за кухонным столом перед чашкой кофе, за рулём самурайки перед мигающим светофором. Когда я иду с ней по улице, еду в маршрутке, захожу в магазин, никто, глядя на нас, даже не подозревает, насколько мы разные. Наоборот, на нас смотрят, и, наверняка, думаю: нет, это не подруги, не знакомые, не коллеги или однокурсницы, это две сестры – вон как друг на друга похожи.
В 2067-ом году, откуда Ритка, мне стукнет 65 лет и к тому времени у меня, возможно, будут и искусственные хрусталики, и пластиковые зубы, и синтетическое сердце, и полимерные суставы, и нейро-компьютерный интерфейс с окружающим сетевым пространством, но киборгом я не буду. И даже сигомом не буду. А вот вокруг меня и вокруг таких же, как я, уже будут и сигомы, и киборги, и даже какие-нибудь трансгены и биоморфы, судя по рассказам Ритки, и все мы будем разными, но все мы будем "хомо". Каких из нас на улице в какой-то конкретный момент будет больше, чем остальных, я не знаю. Роботы, наверняка, тоже будут, но они совсем-совсем не мы.
Наверное, тогда любой из нас легко сможет отличить по внешнему виду сигома от киборга, а киборга от человека, замечая знакомые "незаметности" и нюансы, но сегодня никто не может опознать в Ритке киборга, если не станет приглядываться как следует, как это довелось мне.
4
Апрель – мой самый нелюбимый месяц. Вернее, не весь апрель целиком, а его первая половина. Он такой депрессивный, серый, пасмурный, грязный, жутко неуютный. Даже ноябрь, с его первыми холодами, ветром, дождём и снегом так удручающе на меня не действует. Наверное, в других местах, в другой климатической зоне, и апрель совершенно другой, но я-то всю жизнь прожила в Алтайском крае, в Рубцовске или поблизости – в Новосибирске, вот – и глазоньки бы мои не видели этого апреля, такой он непрезентабельный. И ладно бы, только грязь, слякоть и вечно серое небо с низкими клочковатыми тучами, из которых, того и гляди, посыплется снег прямо на твоё унылое настроение, так ещё и обязательно что-нибудь гадостное должно случиться.
Оно и случилось.
Зашла в торговый центр на Ильича, чтобы выбрать фрукты себе на вечер и вдруг чувствую, кто-то на меня смотрит. Знаете же, как это бывает?
Подняла голову, огляделась и сразу его узнала – мужик, которого в январе Вера ударом в шею свалила в сугроб, когда мы возвращались из ресторана. Видимо, запомнил он меня или, скорее всего, Веру. И я его тоже запомнила. Того, которого Вера вырубила первым, не запомнила, а этого запомнила – нос у него кривой, боксёрский. По нему сразу и узнала. И он меня узнал. Глазами встретились – он у кассы, уже рассчитался, а я у овощей и фруктов набирала пакет.
Я быстро развернулась и пошла в проход между рядами к другому выходу – там тоже кассы. Пакет бросила в какую-то тележку, мимо касс прошла, разведя руки, мол, не взяла ничего, на улицу выскочила и скорым шагом по раскисшему снегу к машине. Села и, даже ремня не пристегнув, завела, назад сдала и поехала в сторону Морского, то есть, в противоположную от дома. В зеркало заднего вида несколько раз посмотрела, но ничего такого не увидела. Свернула на Морской, потом на Лаврентьева, потом к себе на Коптюга и – на домовую парковку. Домой залетела и сразу к Вере.
– Какая-то ты взбудораженная, что-то случилось? – спросила Вера, увидев меня в дверях своей комнаты.
– Случилось! Мужика встретила, который к нам приставал, помнишь? Он меня узнал.
– Который из них? – спросила Вера, не переставая что-то набирать на ноутбуке.
– Второй.
– Торопов Евгений Валентинович, – сказала Вера. – 1989-го года рождения, владелец той машины. Где встретила?
– В ТЦ. Яблок купить хотела.
– А он?
– Не знаю. Тоже что-то покупал. Встретились взглядами, узнали друг друга. Я быстро смылась через другой выход, в самурайку и домой. Пакет с покупками бросила там.
– Узнал, говоришь?
– Да точно узнал. На незнакомых так не смотрят. А ты его откуда знаешь?
– Я номер машины тогда запомнила и пробила потом по базам. Этот?
На экране Вериного ноутбука я увидела фото мужика и кивнула:
– Этот. И кто он такой?
– Да никто. В прошлом мелкий бандюган, сейчас мелкий бизнесмен, судимость за хулиганку, уроженец села Криводановка, образование среднее, занимался единоборствами, холост, прописан в городе Бердске.
– А тот второй? Вернее, первый?
– Про него ничего не знаю.
– И что делать? – спросила я. – Он может нас найти, этот Торопов?
– Думаю, может, если засёк номер самурайки, – сказала Вера. – С номером легко. Если номер не засёк, тоже может, ведь теперь он знает, что мы почти наверняка обитаем где-то в этом районе. Если задаться целью и понаблюдать в окрестностях за объектами массового посещения, куда люди часто ходят – магазины, университет, поликлиника, – то можно и найти.
– Может, Дмитрию позвонить?
– А Дмитрий чем нам поможет? Мы лучше сделаем так. Ни по каким магазинам и кафе ты больше пока не ходи, на учёбу и с учёбы я тебя буду отвозить и забирать, из универа носа не высовывай, от поездок к Вите воздержись и дай мне три-четыре дня, чтобы разобраться, угрожает нам что-то или нет. Как тебе мой план?
– План хороший, только я очень не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
– Со мной всё будет в порядке, ведь я тоже не хочу, чтобы с нами что-нибудь случилось. Я возьму твои паспорт и права, ладно? Мне нужна машина, и это должна быть не самурайка – она слишком приметная. Я не буду делать ничего противозаконного. Я просто хочу убедиться, что нам ничто не угрожает.
Следующим утром Вера отвезла меня к первой паре в университет.
– Таня, не озирайся ты так по сторонам. Бояться, скорее всего, нечего. Ты у нас трусиха, что ли? – спросила Вера, когда мы пришли на парковку.
Пока самурайка грелась, Вера очищала лопаткой и сметала щёткой намёрзшую за ночь наледь на лобовом стекле.
– Трусиха, не трусиха, а неприятно, – уныло пробурчала я. – Вдруг он задумал отомстить.
– Скорее всего, нет, – сказала Вера, сев за руль, сняв перчатки и сунув их в карман на двери. – Ты же юрист. – Она включила дворники и несколько раз обрызгала стекло из омывателя. – Это они совершили противоправные действия, а не мы, это раз. – Она взялась за руль, включила передачу, огляделась по сторонам и тронулась. – Они получили быстрый и неожиданный отпор, скажем так, несколько умаляющий мужское самолюбие, но не более, это два. – Мы выехали со двора и поехали в университет. – И было это давно и по пьяне, это три. Так что, не волнуйся. Даже если он переполнен чувством мести, в чём я совсем не уверенна, не станет же он прилюдно на тебя нападать и расстреливать из пулемёта. Максимум, обругает и пообещает страшные кары.
– Ага, или в морду даст. Что-то мне не хочется, чтобы он выбил мне глаз или зубы.
– Таня, в университете с тобой ничего не случится. Никуда оттуда не уходи и всё, ладно? До скольких у тебя сегодня занятия?
– К четырём за мной заезжай, хорошо? Если что сдвинется, я перезвоню.
Вера высадила меня у университета. Я видела, что включив аварийку, она не уезжала, дожидаясь, пока я не войду в здание.
Время от времени в течение дня от неё приходили краткие сообщения, получение которых я подтверждала смайликом – так у нас было заведено.
"Взяла машину на прокат"
"Приехала в Бердск"
"Спустило колесо"
"Сижу в шиномонтажке"
"Еду за тобой"
"Жду на парковке"
– Ну, что? – нетерпеливо спросила я, усаживаясь в самурайку и отряхивая обувь от налипшего снега.
– Нет, сначала в "Добрянку", купим утерянные вчера фрукты и прочие вкусности, а дома я тебе всё расскажу.
Вера водила гораздо лучше меня, что и не удивительно – вождение всего, чего только можно, входит в её базовую специализацию. Соревноваться с ней я и не пыталась, но и сесть за руль меня упрашивать не надо, так что с "Добрянки" до дома за рулём была уже я.
Дома, когда мы на кухне готовили омлет и жареный кабачок, Вера рассказывала:
– Я взяла на прокат машину и поехала в Бердск по адресу, где у нашего мстителя своя автомойка и шиномонтаж. Нашла и проехалась мимо. Там увидела его припаркованный крузер, на котором они и были в январе. Это значило, что он в этот момент был на мойке, а не караулил тебя где-нибудь в Академгородке.
– Не смейся, пожалуйста, – попросила я, взбивая яйца с молоком. – Я весь день переживала.
Вера намазывала обжаренные дольки кабачка давленым чесноком, как я ей показала.
– Остановившись недалеко от мойки, я проколола у своей машины заднее колесо.
– Как проколола? Зачем?
– Отвёрткой проколола, найденной в багажнике. Нужна же была какая-то причина, чтобы заехать в этот шиномонтаж.
Она помыла руки и стала готовить свой обычный напиток – вода из кулера с добавлением сока лайма.
– На спущенной шине заехала на шиномонтажку и пошла внутрь.
– А если бы он тебя увидел?
– Мне и надо было, чтобы он меня увидел. Только так и можно было понять, узнал он тебя вчера или просто пялился на девчонку, пялившуюся на него.
– Опять смеёшься? – я поставила на плиту сковородку для омлета.
– Нисколечко не смеюсь. А перчить надо?
– Самую малость, только для запаха.
– Захожу, а он там. Тоже работает. Стенд они какой-то монтировали. Я смотрю на него, делаю круглые глаза, как ты показывала, и восклицаю: "Ой! Это же вас я вчера в магазине видела!?"
– А он?
– Он тоже удивлён и, даже, как-то смущён. "Меня!" – говорит. – Вы так на меня посмотрели!" И сразу стало понятно, что тебя вчера он видел первый раз и просто пялился, поди, на твою попу. У тебя сковородка перекалится.
Я убавила конфорку и сдвинула сковородку, чтобы чуточку остыла.
– Он работу сразу бросил, руки вытер, работягам своим кивнул, мол, без меня продолжайте, и ко мне: "Слушаю вас. Какие-то проблемы?" Колесо, говорю, спустило. Не поможете? Пошли за ворота, показала ему пальцем на колесо. Он сказал, что сейчас всё сам сделает, а меня пригласил пройти в офис и там за чашкой кофе подождать.
Я вылила взбитые с молоком и мукой яйца в сковороду и накрыла стеклянной крышкой.
– По-моему, мы ему сильно понравились, – сказала Вера, красиво выкладывая кабачки на тарелку и украшая их четвертинками помидоров черри, укропом и петрушкой.
– Почему ты так решила?
– А он с меня за ремонт колеса ничего не взял, хоть и видел, что машина арендованная – на ней логотип с обеих сторон на боках. Визитку вручил, спросил имя и попросил обязательно ему позвонить. Обязательно, обязательно – он будет очень ждать.
– Он тебе что, тоже понравился?
– Вежливый, – Вера отпила из стакана глоток воды. – Голос приятный, мускулатура хорошая, развитая, работой не гнушается. Кофе, правда, у них дишманский там, – улыбнулась Вера. – Хочу с ним пообщаться, выяснить про его тогдашнего спутника, кто он и что, чтобы точно впредь сюрпризов у нас не было.
Я выключила конфорку, сдвинула сковородку и накрыла полотенцем – пусть чуточку потомиться.
– У меня всё готово.
– У меня тоже.
Мне показалось, или я её приревновала к этому Торопову Евгению Валентиновичу? Апрельские прелести, они такие.
На следующий день Вера опять поехала в Бердск.
– Понаблюдаю за нашей жертвой пару денёчков, – сказала она, обувая в прихожей свои ботинки-вездеходы. – Может, и на его приятеля выйду. А ты чем решила заняться?
А я решила на занятия сегодня не ходить.
– Реферат буду писать по теории государства и права. Накачала всякой байды, надо прочитать и скомпилировать к послезавтра.
– Дерзай! Что-нибудь привезти надо?
– Сама приезжай, а то я буду скучать!
Мы чмокнулись и я закрыла за Верой дверь. Потом пошла к кухонному окну и смотрела, как Вера вышла из подъезда и, огибая покрытые льдом лужицы, направилась к парковке за самурайкой.
Заниматься рефератом конечно же не хотелось, поэтому я отправилась в спальню и завалилась на неубранную кровать. Отправила сообщение Вите в телеграмме, что сегодня меня не будет, поболтала с ним с чмоками и сердечками, полистала несколько каналов на предмет новых мемчиков и задремала. Разбудил меня грохот с потолка – у нашего соседа-профессора что-то упало. А может, сам профессор? Я помнила, как Вера рассказывала, что поддерживает с ним отношения, но сама я соседа никогда не видела и знакома с ним не была. Имя и фамилию – Сергей Игоревич Тарасов – помнила. Это у меня фишка такая – нужно привыкать запоминать имена, даты, названия и прочую подобную инфу, если ты юрист.
Грохнуло довольно сильно, с сотрясением потолка, и тишина. Я лежала и прислушивалась. Вроде что-то шевелится, но непонятно. "Наверное, надо подняться, спросить, что там? Мало ли. Всё-таки, пожилой человек, 73 года..."
Я встала, скинула халат, натянула джинсы и футболку, обула тапочки, взяла ключи от квартиры и пошла на тринадцатый этаж. Подойдя к квартире профессора, постояла, прислушиваясь, и, ничего не услышав, нажала кнопку звонка – дзынь-дзы-ы-ынь. Я отпустила кнопку, лишь когда за дверью послышались шаги. Два раза щёлкнул замок и дверь открылась. Передо мной стоял высокий, сухопарый седой старик в распахнутой клетчатой рубашке, надетой поверх голубой майки. На лице седая щетина, глаза прищурены – плохо видит.
– Здравствуйте, Сергей Игоревич! У вас всё в порядке!
– А, Вера, здравствуй, проходи, – он, шаркая тапочками, надетыми на босу ногу, отступил в глубь квартиры. – Падение моей вавилонской башни услышала?
Я вошла и закрыла за собой дверь. Воздух в квартире был сильно прокурен.
– Да, громыхнуло как следует. Я даже напугалась.
– А вот, полюбуйся, – Сергей Игоревич остановился перед дверью комнаты, находящейся точно над моей. – Тапки-то не снимай, надень, сколько раз тебе говорить.
Я подошла и заглянула внутрь. Комната представляла собой библиотеку или кабинет. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами. Полки были сплошь ими уставлены, и поверх стоящих книг были натолканы ещё, и на стеллажах сверху книги тоже громоздились до самого потолка. Один из стеллажей лежал на полу плашмя, книги из него частью рассыпались по всей комнате, а частью так и лежали между полками. В стене, где стоял стеллаж, были видны две выщерблины из-под шурупов, поддерживающих стеллаж в вертикальном положении. Видимо, весом книг шурупы вырвало, потому стеллаж и упал.
– Ну, ничего себе! – воскликнула я, входя в комнату и оглядывая наваленную груду книг. – Так вас и убить могло!
– Давно пора, – ухмыльнулся Сергей Игоревич. – Без меня он упал, я на кухне был, курил как раз. Надо будет в кладовке посмотреть – была у меня, кажется, дрель где-то.
Я с сомнением посмотрела на места креплений. Высоко.
– Нет, Сергей Игоревич, – возразила я. – Оставьте эту вашу дрель в покое. Мы лучше мастера вызовем, со стремянкой, с перфоратором, с шурупами побольше. Книжки я сейчас уберу вон туда к стеночке, а потом опять по полкам всё расставим. – Не откладывая дела в долгий ящик, я стала собирать рассыпавшиеся книги и укладывать на пол стопками. – Надо будет, чтобы он все крепления проверил.
Сергей Игоревич, к моему облегчению, возражать не стал, лишь кивнул и сказал:
– Ну, и правильно. Спасибо, Вера. А я пойду нам чаю вскипячу. Кстати, тот шкалик, что ты позавчера принесла, я ещё даже не распочал.
Он ушёл на кухню.
"Так вот зачем Вера бегает для него в магазин, – подумала я, собирая книги. – Соцработницу за водкой в магазин посылать не будешь".
Закончив с книгами, я зашла в ванную, чтобы помыть руки. Такой душевой кабины, как у нас, у Сергея Игоревича не было. На её месте стояла видавшая виды стиральная машина. В ванне покоился глубокий синий пластмассовый таз, наполненный мыльной водой, в котором что-то замачивалось. "Не сам же он стирает? Значит, кто-то помогает." Я над раковиной помыла руки, вытерла об джинсы и пошла на кухню. Сергей Игоревич сидел на табурете и курил. На покрытом выцветшей клеёнкой столе стояли чайник, два чайных бокала с ложками в них, лежала коробка чая в пакетиках и коробка сахара-рафинада. На подоконнике красовались бутылка из-под водки, на две трети наполненная окурками, и стеклянная или хрустальная пепельница, тоже с окурками.
