Текст книги "В книжной лавке, у которой нет названия (СИ)"

Автор книги: GrantaireandHisBottle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Эммануэль зажмурился, силясь проснуться. Он не хотел видеть, что будет дальше, не смог бы наблюдать за тем, как Анжольраса положили на доску, закрепив, но когда глухой звук разлетелся над площадью, Грантер дернулся всем телом и открыл глаза. Голова с окровавленными золотыми кудрями упала в корзину поверх других отрубленных. Толпа помолчала мгновение, а потом кто-то тихо произнес «смерть тирану». Фразу опять начали подхватывать остальные, и вскоре площадь опять начала ликовать.

Грантер медленно пробрался к корзине и упал на колени. Он подался вперед и на секунду коснулся своими губами губ Анжольраса, а потом рывком встал и, не вытирая крови с лица, зашагал прочь с площади. В ушах барабанами стучало «смерть тирану».

Эммануэль проснулся так внезапно, что чуть не рухнул со стула. Сердце колотилось где-то в горле. Он испуганно начал вытирать рукавом худи себе губы, пока не осознал, что это был просто ночной кошмар.

Анжольрас уже успел уйти, оставив на столе записку «Ты не прав». Грантер посмотрел на неё несколько секунд, а потом скомкал и швырнул куда подальше.

Комментарий к Тирания короля Анжольраса

Сон Грантера – был такой пост на Тамблере. Как найду, кину сюда. А, и еще, Грантер рисует иллюстрации к сказке “По ту сторону Изгороди”, на самом деле это мультсериал годный.

========== Вы, на баррикадах, слушайте! ==========

Эпонина Тенардье завязывала узел галстука, который болтался на шее у Грантера. Сам же парень монотонно, закрыв глаза, повторял вслух речь. Речь на презентации книги, иллюстратором которой он был. Когда Эпонина поправила галстук, Грантер устало зашипел.

– Всё, мама, я рассказал, можно мне теперь пойти спать? – с многострадальным лицом в тысячный раз повторил Эммануэль. – Я же не к Оскару готовлюсь, какая кому разница, что второсортный художник скажет в оправдание своих картинок к психоделической сказке ненормального писателя, который, наверняка, был под кайфом, придумывая это?

Девушка закатила глаза:

– Нет, нельзя. Пока не покажешь, что ты завтра будешь лучше всех. На тебя рассчитывают, не подведи хотя бы мсье Хертберта, который помог тебе найти эту работу.

Грантер уныло посмотрел на неё и опять начал рассказывать почти заученный текст сначала. Ему было неинтересно, ведь какой смысл готовиться, всё равно будет экспромтом говорить.

– Ну да, ты же у нас комик, стендап устроишь, – поморщилась Тенардье, но потом махнула рукой на Эммануэля.

– Ладно, делай что хочешь – тебе позориться, а не мне. Я все равно иду на презентацию ради бесплатного шампанского, и ты это знаешь, придурок, – ворчала она. Грантер тихо рассмеялся и обнял девушку одной рукой.

На самом деле Грантер не переживал, своей работой был доволен, да и история, к которой он готовил иллюстрации, была интересная. Для детей, конечно, тема сложноватая, но когда это было, чтобы сказки писались без подтекста или не задумывались многослойными? Никогда, так что Грантер сам с интересом прочитал сказку, потом налил себе вина в большую кружку и с головой ушёл в разработку стиля и концепта иллюстраций. Ему даже понравилось.

А потом появился Филипп Комбеферр и попросил нарисовать карикатуры к статье Люсьена Анжольраса, и это Грантеру далось через силу. Он сидел над графическим планшетом несколько часов, не решаясь нарисовать золотоволосого лидера якобинцев. Он не хотел изображать его в шутливо-язвительной форме, почему-то было такое ощущение, что сделай он так, это было бы равносильно вандализму над античной статуей. Разочаровано вздохнув, Эммануэль отложил планшет и взял скетчбук и острый карандаш. Через пару минут он во всю рисовал, царапая бумагу, но Анжольраса так и не изобразил.

Отсканированные иллюстрации Эр выслал Комбеферру, дальнейшей судьбой статьи он не интересовался. Анжольрас не появлялся в Лавке недели две, чему художник был только рад, и он разобрался с книгой.

Но все же новости от группки революционных якобинцев долетали до пыльного спокойствия книжного магазина, потому что Курфейрак часто приходил в гости к Жеану, который разводил фиалки в кружках и уставал, работая в журнале. Он терпеливо слушал Антуана, но улыбался вечерами немного вымученно. Грантер ожидал этого, хотя и не хотел, чтобы у этих двоих что-то случилось, просто слишком разные Прувер и Курфейрак. Жеан ценил свободу превыше всего: он мог вечерами полностью погружаться в молчание и уходить в себя. Одиночество было нужно ему так же сильно, как и общение, а ещё он работал, потому что нужны были деньги. Да, журнал был интересным местом, где Прувер свободно мог писать статьи на всякие пустяково-важные темы, но всё же это работа, с дедлайнами для сдачи, а когда вдохновение резко пропадало, никто поблажки не давал. Прувер медленно плёлся домой под вечер и устало падал на диван, обняв свои коленки – Понина укрывала его пледом и приносила горячие бутерброды на тарелке. Антуан Курфейрак иногда не понимал, что такое рабочий день, потому что его обеспечивали родственники, и потому что он был младше. Не намного, но есть разница между ним, живущим, словно довольный домашний котёнок на сметане, и Прувером, сбежавшим когда-то из своего дома. Грантер ждал, когда его любимый поэт просто попросит дать ему время на отдых, но Курфейрак продолжал приходить, создавать какой-то уютный шум своей болтовнёй.

Они до сих пор не спали вместе, лишь обнимались, целуя края души в губы. Прувер как-то заметил, что сам первый шаг не сделает, потому что постоянно чувствует себя так, словно развращает ребенка. Эпонина, сидя на стуле в жутко растянутом свитере, хрипло рассмеялась и покачала головой.

– Курфейрак взрослый мальчик, не верю я, что он девственник. Так что, Жеан, моё тебе благословение.

Грантер фыркнул, зажав губами сигарету. Их троица всегда делила всё между собой. Себя в первую очередь, если их накрывало волной удовольствия, то сразу троих. Они так часто занимались любовью втроём, что давно воспринимали это как должное.

– Если кто и девственник из их компании унылых задротов, – Эпонина потянулась и встала за чаем, – так это Анжольрас.

– Думаешь, Филипп нет? – спросил Жеан, беззаботно заплетая себе косичку.

– Нет, думаю, он – нет, – задумчиво ответила Тенардье.

– Тоже так думаю, – согласился Грантер, натянул на голову капюшон и тяжело вздохнул.

Мысленно он вернулся к размышлениям о предстоящей презентации. Там будет много людей, а также его знакомый Джулиано Хертберт – он специально приедет в Париж из Венеции, куда отправился ставить Дель-Арте несколько месяцев назад. Грантер завидовал ему, хотя и вслух не признавал, но в то же время Эммануэль боялся бывшую республику, она словно таила угрозу в своей вечной погибающей красоте. Карнавал и традиции манили к себе очень многих, слишком уж большое количество людей необдуманно отдали свое сердце в руки красавицы-Венеции. А ей всё равно, она видела так много историй, что попросту не ценит души, для неё они – обычная разменная монета. Одно неаккуратное движение, и сломанная судьба стремительно летит на дно лагуны. Нет, Эммануэль Грантер до жути боялся республику, а вот мсье Хертберт сидел на балконе одного из дворцов, которые теперь сдавали туристам в качестве отелей, читал “Смерть в Венеции” и посмеивался над меланхоличной атмосферой острова, делая вид, что не чувствует липкой хватки на сердце.

Грантер не любил выступать перед публикой, для него это всегда выглядело слишком искусственным и наигранным, но его попросили, и деваться было некуда. Тот факт, что на шею придется надеть петлю и виде галстука его страшно удручал.

Филипп Комбеферр прислал ему сообщение, что завтра на площади Революции, наконец-то, состоится их митинг, который они так давно планировали. Он не звал Эммануэля с ними, не агитировал, просто сказал дату. Грантер задумчиво посмотрел на болтающих между собой Эпонину и Прувера, и подумал, что не хочет говорить им о протесте. Хотя, скорее всего, Жеан знал. В любом случае, не стоит им туда соваться – там опасно, незачем еще и им себя подвергать неприятностям ради призрачных идей, им не к чему. Они же реалисты.

Следующее утро было до безобразия солнечным, и, наверняка, холодным. Грантер посмотрел в окно, туда, где по улице торопились прохожие, и время от времени мелькали велосипеды. Где-то там сейчас Анжольрас сотрясает воздух своими пламенными речами. Если его и слушают, то очень сомнительно, что из-за смысловой нагрузки в его словах. На его счастье или погибель природа щедро постаралась, сотворив ему сильную внешность, притягивающую взгляд – он словно играл на флейте, зазывая с собой детей. А те и не сопротивлялись и спокойно шли, обрекая себя на верную смерть. Так неправильно! Эммануэль рывком встал, застегнул худи по самое горло и вышел из Лавки, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Он шел на протест только ради того, чтобы вовремя предупредить Курфейрака и Филиппа Комбеферра. Ведь, случись что с ними, пострадают Понина и Прувер, а этого допустить Грантер не мог. Им двигало чувство ответственности перед друзьями, на якобинцев ему было плевать – так успокаивал сам себя художник. Он ведь не чувствовал ответственности за этих детей, которые вдруг решили поиграть в Революцию. Ему всё равно на них. Всё равно ли?

Площадь Согласия, в прошлом – Революции – избранница Анжольраса, решившего провести протест там. Забавно, ведь именно на этой площади обезглавили кучу народу, начав с короля и закончив Робеспьером. Грантер усмехнулся этой мысли, но потом вспомнил собственный сон. Люсьена Анжольраса гильотинировали там же, под звуки ликующей толпы. Толпа – она всегда как в той истории про дядьку, решившего взять вину за пропащее население на себя. Сначала они приветствуют тебя пальмовыми ветвями, а потом кидают в ноги терновый венок. Грантер всей душой ненавидел скопление безумной толпы – она несла лишь разрушение. Глупец тот, кто возомнил, что способен управлять ею.

Эммануэль вышел из метро и сощурился от яркого солнца, несмотря на то, что он был в темных очках. Народу уже собралось достаточно, обступив открытое пространство, с которого была видна церковь Сен-Мадлен. Грантер осмотрел разношерстных людей и покачал головой. Потом же его взгляд уперся в полицию. Она пока что стояла без действия, только и ожидая момента, когда одно неосторожное слово Анжольраса подожжет энтузиазм толпы.

Грантер медленно пошел вперед, держась ближе к жандармам, чем к протестующим. Он специально не слушал Анжольраса, неважно, что мальчишка там проповедует, ничего нового эта площадь не услышит, она повидала слишком многое.

Во главе отряда полиции стоял офицер, хмуро рассматривающий толпу. Его взгляд то и дело останавливался на девушке со светлыми волосами – Грантер узнал в ней Козетту Фошлеван.

Эммануэль остановился недалеко от офицера и наконец-то взглянул на Анжольраса. Тот был в темном пальто и ярко красном шарфе, намотанным на шею. Грантер вдруг вспомнил, как после террора в революционной Франции, аристократы начали ходить с обнаженной шеей, на которой была повязана лента – это символизировало тот факт, что они пережили репрессии, и их головы остались на плечах, хотя смерть от гильотины была близка им.

Анжольрас призывал к действиям, к тому, что народу пора проснуться и перестать быть аморфной массой, читая обработанные новости. Они были слишком великодушным, открыли границы для беженцев, проявили доброту и сами поплатились за это. Люди, слушавшие его, одобрительно гудели, и именно этого ждала полиция. Эр глубоко вздохнул и шагнул к офицеру.

А потом в толпе мелькнула рыжая макушка Жеана Прувера: Грантер выругался себе под нос и обратился к полицейскому.

– Мсье, – позвал он его.

Тот медленно повернул голову к Грантеру и окинул холодным взглядом лицо художника. Этот человек не выглядел толстолобым шаблонным служителем порядка – его серые глаза скорее были очень уставшими, но тем не менее живыми и немного грустными, словно он знал, что ему по долгу службы придется причинить боль таким прекрасным созданиям, как Люсьен Анжольрас.

Этим человеком был инспектор Жавер.

– Дайте ему закончить свою речь, он её долго готовил, – постарался беззаботно сказать Эр.

Жавер, не моргая, рассматривал его.

– Этот человек разжигает народное недовольство в целях расшатывания порядка и спокойствия города.

Грантер вздохнул.

– Он лишь говорит то, во что верит, разве это запрещено? Свобода слова…

Жавер отвернулся от него.

– Свобода слова – это одно, но разжигание общественной ненависти – это другое.

Эммануэль обернулся и взглянул на Анжольраса. Ветер трепал светлые волосы якобинца, а шарф трепыхался кроваво-красным пятном на бледной шее.

– Люсьен Анжольрас – анархист, – со вздохом добавил Жавер.

Грантер не хотел знать, откуда инспектор знает это имя.

– Нет, он Антуан Сен-Жюст, радикальный борец за свободу и равенство. Но, мсье, – Грантер следил за Жеаном в толпе и с грустью заметил Эпонину возле Комбеферра. Она не кричала лозунги, по всей видимости, на митинге она оказалась по той же причине, что и сам Грантер – защитить детей Революции, – не убивайте глашатая. Он всего лишь речи толкает, организатор не он.

Жавер вздрогнул и тут же обернулся лицом к Грантеру.

– Он. Я знаю всю его шайку…

Грантер горько рассмеялся, спрятав руки в карманы толстовки.

– Вы видели его? Слушали его речи? Люди попадают под его влияние, именно такие как он и должны доносить идеи народу, но это не значит, что он их автор – всего лишь марионетка. Все революции и восстания начинают поэты и одухотворенные романтики, они хотят перемен к лучшему, светлого будущего, – Грантер не мог сказать, зачем покрывает Люсьена, но это была его единственная надежда. Главное, чтобы бунт не наступил слишком рано. – В итоге, именно эти люди падут первыми, по их трупам пройдут новые политики и тираны. Не убивайте глашатая, он ни черта не знает, мсье.

Жавер нахмурился, а потом глубоко вздохнул, не обращая внимания на нарастающий шум в толпе.

– Всего лишь пешка в руках анархистов и политиков? Вы верите в это? Циничные речи, сказанные на фоне того, за что так самоотверженно борется мальчишка и его друзья! Неужели автор этих речей – нигилист?

Грантер хмыкнул и кивнул. Если надо будет, он накинется на этого человека. У Эпонины и Прувера хватит ума заставить детишек сбежать с площади и залечь на дно. Жавер отдал приказ отряду полиции, потому что толпа начала оглушительно реветь.

– Черт тебя дери, Анжольрас, – скривился Грантер.

– Не трогайте его. Я вам расскажу секретные планы по свержению правительства, хотите? – с нажимом произнес Грантер, положив руку на плечо офицеру.

– Мне жаль, мсье, но ваш друг доигрался. Вперед! – выкрикнул он отряду.

– Ну, я предупреждал, – вздохнул Эммануэль и со всей силы заехал кулаком в челюсть Жаверу.

В то время, пока Эр разговаривал с инспектором, Эпонина и Прувер протискивались сквозь толпу. Когда Тенардье неожиданно споткнулась и вдруг заметила Филиппа Комбеферра, она вздохнула с облегчением.

– Вы что не видите, сколько там полиции? – зло зашипела она. – Они же вас размажут по асфальту!

Комбеферр обернулся к ней с улыбкой на лице, абсолютно несвойственной ему – она была пропитана адреналином, а в глазах было столько уверенности в том, что они непобедимы. Эпонина с удивлением засмотрелась на него.

– Ферр, что за черт…

– Нас слушают, за нами пойдут, мы достучимся до их сознания, моя дорогая Эпонина, – радостно воскликнул он. Вид у Комбеферра был безумный, словно у солдата в разгар битвы – отсутствие страха, будто за спинами кучки активистов была целая армия, непобедимое войско.

Эпонине это не понравилось. Люди толкали её со всех сторон, что-то выкрикивали, и никто не обращал внимания на полицию, которая, подобно своре охотничьих псов, ждала приказа.

– Прувер, – она схватила Жеана за руку, – нужно уводить их отсюда…

Жеан неотрывно смотрел на Анжольраса, который взобрался на основание обелиска в центре площади. Он возвышался над головами толпы совсем чуть-чуть, но его слушали, его идеям внимали, словно он впервые открывал перед ними простые истины.

– Присоединяйтесь к борьбе, которая подарит вам права быть свободными, хватит ждать и деградировать в уютной рутине! – выкрикнул Анжольрас.

– Жеан! – Эпонина дернула его за руку – Полиция их сейчас всех повяжет, помоги мне!

Дальше Тенардье очень сильно толкнуло вперёд, Жавер отдал приказ, а Анжольрас выкрикнул «за свободу!», сотрясая ясное осеннее небо. Началась суматоха и жутко громкий шум со всех сторон. Понина задыхалась, потому что не знала, что делать, она дернулась влево, натыкаясь на Комбеферра.

– Филипп, – договорить она не успела. Комбеферр притянул её к себе и быстро прижался губами к губам Тенардье.

– Пусть живет Франция, – выдохнул он.

Комментарий к Вы, на баррикадах, слушайте!

Журнал Прувера после митинга http://cs621231.vk.me/v621231312/cb94/rEjhp8tBe-A.jpg

========== Пусть живет Франция, ублюдки ==========

Площадь Согласия довольно гудела: ей нравилось, что опять страну лихорадит, что десятки голосов выкрикивают лозунги и призывы, провоцируя агрессию. Площадь ликует – ей все равно, появится ли в её центре пост полиции, самосуд народа или торговцы круассанами, даже нашествие иммигрантов она вытерпит, подождет и отомстит, как всегда делала в любую эпоху; только кровью прощала она.

В пяти остановках метро от места сборища новых революционеров был лагерь беженцев из Сирии – среди них было много детей. Смуглых мальчиков и девочек, которые широко раскрытыми глазами смотрели на новую для них страну, спали на затёртых, просевших диванах в комнатах, где ночевало по пятнадцать человек. Детская одежда была слишком легкой для будущей Парижской зимы: грязные футболки, джинсы, кеды или туфельки. Черноволосые девчушки сидели, растеряно сжимая в руках не менее затёртого медвежонка или зайца; мальчишки, собравшись в стайки вокруг телевизора, что-то смотрели и бурно обсуждали, иногда смеясь.

Фейи знал, что Грантер бы не одобрил, узнай он, что его друг работает в лагере беженцев. Эммануэль их недолюбливал. Дело не только в том, что бюджет страны начнут доить ещё больше, расширяя его для социальных выплат по безработице или зарплат на уровне прожиточного минимума для беженцев – нет, всё это можно было покрыть из карманов налогоплательщиков. Хуже было то, что арабы навязывали свое мировоззрение; они не уважали страну, которая их приютила, и постоянно устраивали бунты, беспорядки, требуя всё внимание властей к себе, не пытаясь при этом найти для себя работу.

Анжольрас тоже боролся против этого, но его точка зрения была ближе к равенству всех граждан или политическому перемирию – европейцы бы его послушали, а арабы только вспыхнули бы праведным гневом, узнав, что их, гордых сынов Мухамеда, пытаются сравнять с порядками Старого Света.

Мирный протест Анжольрасa резко превратился в политическую стычку с привкусом ксенофобии: сущий бедлам на Площади Согласия, где французы с упоением били по морде полицию и беженцев из Сирии и прочих арабских стран.

Бартоломей Фейи не знал, что там происходит – он просто помогал готовить еду для детей. Грантер разрешил ему взять несколько детских книг, по которым можно было учить французский язык. Эммануэль не интересовался, зачем Фейи припекло взять эти книги, а может быть, он догадывался, но никак не реагировал: в конце концов, Грантер не считал нужным или правильным навязывать кому-то своё мнение на разные вопросы. В отличие от Анжольраса, который говорил всё, что думал, который писал так, словно мгновение – и у него не будет больше времени, будто завтра день, когда он умрёт, сгорит в собственном порыве.

К лагерю подъехал грузовик с едой, купленной на деньги волонтёров, и Фейи, закинув небольшое белое полотенце себе на плечо, поспешил ко входу, чтобы помочь занести все консервы и овощи, которые были закуплены. Когда водитель открыл дверцу в кузов машины, Фейи тяжело вздохнул: ящиков было много, и размеры они имели внушительные. Но, в действительности, еды хватит на неделю максимум. Он ухватился за ближайшую коробку и потянул её на себя – она оказалась жутко тяжелой, от чего

Фейи сдавлено зашипел, как вдруг сзади послышался голос:

– Хэй, чувак, тебе нужна помощь?

Бартоломей оглянулся и увидел подтянутого, крепкого вида молодого человека в кожаной куртке, светлых джинсах и с туннелями в ушах.

–Ну, если у тебя есть время, буду весьма благодарен.

Парень кивнул и подошел к Фейи.

– Этот донесешь? Или вместе?

– Нет, бери следующий, – Фейи кивнул на ящик с этикеткой «овощи». – Спасибо.

– Да нет проблем, – хлопнул по руке он, да так сильно, что Фейи чуть не уронил на ноги себе коробку. – Ой, брат, прости, я просто вчера вечером был на тренировке по боксу, привычка, знаешь…

Фейи рассмеялся, и они пошли внутрь, поднявшись по ступенькам.

– Мой друг тоже раньше занимался борьбой, но потом забросил это дело, засев в свое магазине с книгами, хотя, если его кто-то разозлит, то он начнет использовать все приемы грязного бокса, – хмыкнув, сказал Фейи.

Парень рядом с ним задумался:

– А как твоего друга зовут? Я просто знал одного товарища. Он, кстати, давненько не появлялся в зале, Бойцовским клубом ещё называл это место, потому что мы иногда устраивали любительские бои.

Фейи удивленно поднял брови и посмотрел через плечо на человека, шагавшего рядом с ним.

– Эммануэль Грантер, или просто Эр.

– Ох, срань Господня, ты знаешь Эра? – парень широко улыбнулся. – Этот зараза худощавый чуть зубы мне не повыбивал в нескольких боях, – он почему-то очень радостно рассмеялся, словно воспоминание принесло ему жуткое удовольствие. – Я Кристиан Баорель, кстати.

– Бартоломей Фейи. Я бы пожал тебе руку, но эта коробка до жути тяжелая, – виновато передернул плечами Фейи.

– Все путем, бро, – он опять хохотнул. – В последнее время у меня знакомые все с интересными фамилиями или именем. У тебя оно…

– Польское, – кивнул Фейи, который привык, что люди вечно расспрашивают, откуда он. – А что с другими не так?

– Да знаешь, есть у меня друг – шикарный чувак, шило в заднице такое, что я просто удивляюсь откуда у него столько энергии. Так вот, – Баорель пихнул ногой дверь, открывая её, чтобы они зашли на кухню, – у него фамилия Курфейрак. А у другого моего друга – Анжольрас, он как раз сегодня митинг там устраивает в центре, я шёл туда, собственно… Эй, мужик, ты чего, аккуратней!

Фейи споткнулся о порожек, но даже не сильно обратил на это внимание, так как он уставился на Баореля.

– Анжольрас? Его митинг сегодня? А Эр мне ничерта не сказал, – с досадой добавил Фейи, быстро опустив на пол коробок с консервами. – Ну, вот что за детский сад, я же просил, там наверняка будет полно полиции…

Баорель резко скинул ящик рядом с коробкой Бартоломея:

– Я запутался. Ты знаешь Анжольраса? И с ним знаком Эр? Эр – Дерден? Тощий Ублюдок? Как это вообще произошло? Я знаю Люсьена Анжольраса довольно долгое время, он таких, как Эр, на дух не переносит.

Фейи развел руками с видом «как тесен мир».

– Вашу ж мать, – только и изрёк Кристиан. – Ну, в таком случае, я думаю, нам нужно поторапливаться, потому что, судя по новостям, которые я успел по дороге прочитать, заварушка там уже началась.

Бартоломей выругался себе под нос. Он искренне надеялся, что Грантер не пошел туда, но что-то подсказывало ему обратное. Эммануэль мог сколько угодно острить с Анжольрасом, препираться, порой игнорировать, но если тот оставался работать допоздна в Лавке, Эр всегда молча готовил ужин, даже если приходилось выходить из магазина и идти целый квартал в небольшой круглосуточный супермаркет. Грантер всегда укрывал Люсьена Анжольраса пледом, а иногда они они тихо беседовали и даже приглушенно смеялись. Анжольрас не признает никогда в жизни, что ему нравились такие моменты в Книжной Лавке, а Грантер лишь грустно улыбнется, если кто и спросит его о «лидере якобинцев».

Но Фейи мог поставить сто евро, которых сейчас у него не было за душой, что Эммануэль Грантер был именно на протесте Анжольраса. Что им двигало – это уже другой вопрос, но факт оставался фактом: художник был там.

Они заспешили к метро, перебегая дороги в недозволенных местах. Казалось, вся полиция города была стянута на площадь, оставляя всю остальную часть города без своего бдительного контроля. Когда Фейи и Кристиан почти дошли до входа в метро, Баорель наконец-то смог кому-то дозвониться.

– Кетта? Детка, привет! Черт, как же там все орут, – это он сказал Фейи, прижимая телефон к левому уху, – Кетта? Да, я уже иду, как вы там? – он нахмурился. – Понял. Я уже почти там. Наваляю засранцам. Окей, там где больше всего полиции, там вы, замётано. Бегу, малышка, – с этими словами он отключил телефон и порывисто пихнул в карман.

Фейи потянул его за рукав, обгоняя кучку туристов.

– Все плохо? – коротко спросил он, перекрикивая гул метро.

Баорель скривился:

– Ну, знаешь, много разбитых физиономий и побитых конечностей. Сущий бедлам.

Они обогнули медленно идущую бабушку и заспешили к вагону, заскочив в него в последний момент.

– То есть, ты революционные настрои Анжольраса не поддерживаешь? – спросил Бартоломей на ухо у Баореля, чтобы хоть как-то было слышно.

– Почему это? Если наша борьба приведет к тому, что надо будет платить меньше налогов, то почему бы и нет? Анжольрасу нужно в политику, он бы порядок в стране навёл.

“И установил бы диктатуру”, – мысленно добавил Фейи, но вслух не произнес ничего: излучать скептицизм в вопросах политики и убеждений – прерогатива Грантера.

Когда они приехали и почти бегом поднялись по эскалатору, Фейи поморщился. Неуправляемая толпа то тут, то там со всей силы налетала на полицию с пластиковыми щитами в руках. Где-то дальше, на другой стороне большой площади люди в масках кинули дымовую шашку, и теперь воздух противно вонял паленным. Фейи обвёл взглядом протест и горестно вздохнул. Баорель услышал его и от души хохотнул.

– Пойдем, друг, надерем кому-нибудь зад.

– Не зазнавайся, ты, спортивная надежда Франции по боксу, – усмехнулся Бартоломей.

– А ты спроси у Грантера, как поживают его сломанные ребра, – беззаботно отозвался парень.

И почему-то в гущу толпы и уличной агрессии Фейи пошел со спокойной душой. Этот забавный малый сбоку от него! На самом деле, от каждого из друзей Фейи исходила странная внутренняя энергия. Грантер верил в паршивость мира вокруг себя и воспринимал его враждебность с меланхоличной уверенностью, которая помогала ему выжить; Прувер полыхал верой в энтузиазм и порыв души – он то разгорался, то излучал вязкое спокойствие; Эпонина – от неё всегда разило стойким убеждением в то, что она справится, и за собой выведет тех, кому ещё хуже, досталось чем ей. Друзья Фейи излучали силу, но она не разрушала, как та, которой обладал Анжольрас – он же рушил и не создавал взамен.

Фейи и Баорель ринулись вперёд, когда Кристиан указал на Мюзикетту. Девушка, словно дикая кошка, отбивалась от двух парней арабской национальности. Они подскочили к ней, когда она упала на колени, а парень схватил её за волосы, дернув назад.

– Получай, сволочь ты этакая, – Баорель лихо замахнулся и с размаху зарядил ему по лицу. Фейи ногой подбил второго, и тот рухнул перед ними. Лежачих не бьют, пронеслось в голове Фейи, но Мюзикетта его опередила и несколько раз ударила в живот арабу. Она тяжело дышала, языком слизнув кровь с разбитой губы.

– Мюзикетта Армстронг к вашим услугам, – подмигнула она, и даже в таком состоянии эта девушка выглядела прекрасно: смуглая кожа и густые, кучерявые волосы, полные губы и шоколадного цвета глаза.

– Бартоломей Фейи, мадемуазель, – он кивнул ей. – А теперь живо уходите отсюда.

– Да еще чего, – захохотала она, а потом хлопнула Баореля по плечу. – Пошли, братюня, я потеряла из виду Жоли, думаю, он с Комберферром возле колонны.

Теперь уже троица начала протискиваться вперед. Кто-то пребольно ударил Баореля в бок, а тот только поморщился и ругнулся вслух, но из-за шума его всё равно не услышал никто. И потом Фейи замер, испуганно засмотревшись вперед.

Под обелиском образовалось свободное место, словно люди в почтении расступились перед кем-то. В центре стоял Анжольрас, и его светлые волосы с правой стороны были залиты кровью. Его ладони, затянутые в кожаные перчатки, были сжаты в кулаки, а вся его фигура напоминала пружину, которая вот вот не выдержит и лопнет. На шее висел красный шарф, который местами был заляпан темными пятнами.

Вокруг него была полиция вперемешку с протестующими в масках. И по всей видимости и сторона закона, и люди были против Анжольраса. Тот отступал от них, шагая, не разбирая дороги за спиной. В левой руке он держал дымовую шашку, готовый в любую секунду бросить её.

– Это плохо, – пробормотал Фейи, – совсем плохо, надо увести его…

– А вон и Эр, – вдруг выкрикнул Баорель. Да так громко, что Фейи показалось, что и Анжольрас услышал их. Хотя, может быть, он просто повернул голову в их сторону.

Эр сцепился в драку с каким-то полицейским. У того не было пластикового щита или шлема, наверное, он был командиром отряда силовиков или кем-то в этом роде. Так или иначе, планировать влазить в бойню он не собирался. “Но на кой черт он устроил мордобой с Грантером?”– пронеслось в голове у Фейи.

Зрелище было ужасное. Полицейский отпихнул от себя Эммануэля, толкнув его в бок, а потом замахнулся прорезиненной палкой и грубо ударил Эра по лицу несколько раз подряд. Тот отшатнулся и еле устоял на ногах. Фейи ринулся к нему, как раз в тот момент, когда разозленный полицейский опять замахнулся своей дубинкой.

– Да что же вы делаете, стоп! – Фейи закрыл собой Грантера, которой вцепился в плечи друга, чтобы удержать равновесие. – Вы убьете его!

Инспектор Жавер тяжело дышал, смотря на Фейи.

– Уведите его, иначе будет хуже.

Фейи кивнул и хотел было оттащить Грантера куда подальше. Но тот вдруг вырвался, в два прыжка оказался возле Жавера. Он плюнул ему в лицо и крикнул «Пусть живет Франция!».

– Эр, какого черта? – выкрикнул Фейи, когда полицейский скрутил руки Эммануэля за спиной и щелкнул наручниками, потянув его куда-то в бок. – Да что за…

В метрах пяти от него Тенардье, улыбаясь и стоя бок о бок с Комберферром, отбивалась от полиции. Её улыбка была уверенной, как у Филиппа, но Эпонина верила всего лишь в успешную битву, но никак не войну.

Фейи начал протискивать вперед к Анжольрасу, потому что тот был ближе всего к нему, но вдруг раздался взрыв и всё быстро начало заполнятся едким дымом. Бартоломей натянул на нос воротник водолазки и продолжил свой путь.

Вдруг в него с разгону впечаталась Козетта. Что всегда подкупало в этой девушке, так это то, как в любой ситуации она решительно была настроена, несмотря на своё обаятельное лицо и хрупкую фигуру, словно в ней был такой сильный моральный стержень, который не сломала бы вся армия Франции.